Текст книги "Собрание сочинений (Том 2)"
Автор книги: Сергей Баруздин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц)
Спать вовсе не хотелось. Когда думаешь о чем-нибудь, то заснуть трудно. Сенька даже закрыл глаза, а все равно не спится. Можно долго лежать с закрытыми глазами и не спать. И Сенька лежал. Сквозь закрытые глаза он видел, как светила половинка луны, и вот эта половинка начала расплываться и куда-то катиться. Куда же она катится? Прямо мимо дома и в сад!
Сенька побежал за луной в сад, но что это? Это уже не луна, а просто деревья, и на них висят блестящие от росы яблоки. Они освещены солнцем. Значит, сейчас уже не ночь, а утро.
"Хорошо, что утро", – подумал Сенька и подбежал к яблоням.
Вдруг появилась мать, и Сенька ясно услышал ее голос:
"Ой, пропадут наши яблочки! Надо скорей продавать".
"Рубль пяток! Рубль пяток!" – слышит Сенька, но это уже не мать.
Ба! Да это сами яблоки наперебой галдят:
"Рубль пяток! Рубль пяток!"
А на соседней яблоне тоже какой-то шум.
Сенька прислушивается.
"Нет! – кричат яблоки. – Тридцать копеек пара! Тридцать – пара!"
А одно, самое крупное, убежденно повторяет:
"Пятнадцать не двадцать! А двадцать не пятнадцать!"
Сенька в испуге бежит из сада, и под ногами у него путаются огурцы и помидоры.
"Рубль штука! – кричат огурцы. – Мы весенние!"
"А мы полезные! А мы полезные! – спорят помидоры. – Мы дороже!"
Отбрасывая ногами огурцы, Сенька мчится к калитке, но чувствует, что глаза у него начинают слезиться от запаха лука. Лук растопыривает свои перья и кричит:
"Гривенник пучок! Гривенник пучок!"
"А я – двугривенный! А я – двугривенный! – подпрыгивает пучок редиски. – Сладенькая!"
На улице Сенька переводит дух. Что это? Неужели такое бывает? Нет, лучше пойти на речку и искупаться. Жарко сегодня. И душно.
Он выходит в поле, сплошь усеянное ромашками и васильками.
Сенька удивляется: "Никогда не видел так много цветов". Он присматривается. Да это и не цветы вовсе, а готовые букеты. Ромашки отдельно. Васильки – отдельно. Поле начинает волноваться. Уж не к буре ли! Нет, это букеты пускаются в пляс. Они поют, шепчут:
"Гривенник букет! Гривенник букет! Гривенник букет!"
Сенька выходит на тропинку. Вот и знакомый мосток. И здесь стоит невообразимый шум и гам.
"Гривенник! Гривенник! Пятиалтынный пара!" – пищат незабудки.
"Полтинник стакан! Полтинник! Только полтинник!" – шелестят в рощице кусты малины.
Прямо на мосток под ноги Сеньке выходит целая армия грибов. Они топают, как солдаты, кричат хором:
"Только белые! Рубль! Только белые! Рубль!"
И даже из Гремянки высунули свои морды окуни и, тяжело дыша, пыхтят:
"Рубль десяток! Рубль десяток!"
Сеньке становится очень скучно. Он уже не может и не хочет бежать, ему лень двигаться, ноги его не слушаются. Наконец он делает шаг, еще шаг, еще... А вокруг него и лес, и поле, и трава, и песок, и воздух, и речка, и солнце – все шумят о деньгах. И вдруг оказывается, что это уже вовсе не лес, и не поле, и не песок, и не воздух, и не речка, и не солнце, а замусоленные, помятые рубли, и блестящие полтинники, и двугривенные, и пятиалтынные, и гривенники.
"Скучно, – думает Сенька. – Скучно..."
Он возвращается домой, с трудом входит в комнату и вдруг видит горящую лампадку. Сенька удивляется. Ведь икону давно сняли! И в это же время Катькина голова высовывается из иконы и, тряся бородой, произносит:
"Не по Сеньке шапка! Не по Сеньке шапка!"
Сенька хочет отвернуться. Хочет сорвать шапку. Нет шапки!
Он кричит...
Мать подбежала к Сенькиной постели.
– Что с тобой, сынок? Приснилось что-нибудь дурное? Ложись! Ложись спокойненько! – сказала она, укладывая Сеньку под одеяло.
– Вовсе и не приснилось. Я не сплю совсем! – пробормотал Сенька. – На самом деле это...
7
Мать, как всегда, поднялась рано, накормила мужа и старшего сына, а Сеньку не стала будить. Пусть поспит! Намотался вчера! Да и вечером опять в город.
Пока Сенька спал, она успела собрать последние помидоры, нарыть картошки, а заодно и найти на земле десятка два яблок, оставшихся после бури. Яблоки уже с червоточинкой, и мать решила поставить их на стол. "Верно Коля говорил: для своих-то и забываю".
Проснулся Сенька около восьми. Стал мучительно вспоминать что-то. Вспомнил: Катька в иконе. Посмотрел в угол. Иконы нет. И Катьки тоже. Значит, все это – сон. Впрочем, Катька была. И ее опять надо пасти.
Погода хмурилась. Небо в серой дымке, в воздухе – мелкая дождевая пыль.
– Может, не ходить сегодня с Катькой? – заикнулся Сенька.
– Да ты не сиди с ней, сынок, – посоветовала мать. – Отведи к речке, привяжи и возвращайся! А после сходишь...
"И то ладно! – подумал Сенька. – Хоть бы стащил ее кто!"
Мать словно догадалась:
– Вот только бы не украли!
– А кому она нужна! – с сожалением сказал Сенька.
Он пошел в хлев, надел на Катьку ошейник, привязал веревку:
– Пошли, что ли!
Улица пуста. В такую погоду ребята сидели дома. Взрослые работали.
Услышал Сенька и шум отцовского трактора. На крытом току трещала молотилка. Где-то работал движок.
Сенька пересек улицу и вышел на полевую дорогу. Справа на капустном поле стояла грузовая машина, маячили фигуры женщин.
Когда подошел ближе, увидел среди женщин и свою учительницу.
Сенька поздоровался с Лидией Викторовной, спросил:
– Тоже работаете?
– А как же! – ответила Лидия Викторовна. – Самая горячая пора. Хочешь – помогай!
– Лидочка у нас молодец. Доброволка! – похвалила учительницу одна из женщин.
Женщины срезали раннюю капусту. Даже шофер не сидел без дела подтаскивал тяжелые корзины к машине.
– Вот только козу отведу, – сказал Сенька.
– А пусть твоя Катька капустой полакомится, – предложила учительница. – Привязывай ее здесь. Смотри, листьев-то сколько!
Сенька обрадовался:
– И верно!
Он привязал Катьку на краю поля, где уже сняли капусту, а сам подошел к Лидии Викторовне.
– На! Нож возьми! – крикнул ему шофер, бросив к ногам Сеньки большой ножик. – С возвратом!
Катька с жадностью набросилась на капустные листья. Она моталась по полю, словно ее вот-вот могут лишить такого счастья.
Но Катьку никто не гнал, и она, быстро наевшись, улеглась в полной растерянности между грядками, вяло обнюхивая торчащую перед ней кочерыжку.
А Сенька тем временем вовсю разделывался с кочанами. Срезав два кочана, он не складывал их, как все, в корзинку, а бегом относил к машине и клал прямо в кузов.
– Так-то быстрее! Новый метод! – пошутил шофер.
Повеял ветерок. Небо посветлело, и вскоре сквозь дымку облаков выглянуло мутное солнце. На поле запахло зеленым капустным листом. Закружились над капустой белые бабочки. Сенькина одежда стала просыхать он один был без сапог и промок с первых же минут работы.
Погода повеселела, и дела пошли веселее. Вот уже ушла одна нагруженная машина, а на поле собралось с десяток наполненных корзин.
– Перекур? – крикнула одна из женщин.
И все поддержали ее:
– Перекур! Перекур!
– Ну как? К занятиям готов? – спросила Сеньку учительница, когда они сели на корзину передохнуть.
– Готов, – сказал Сенька. – Только книжки не все купил и тетрадки. Вот в город поеду...
– Торопись! Недолго осталось.
Вспомнив про город, Сенька помялся и как бы ненароком спросил:
– Лидия Викторовна! Вот слово есть одно непонятное! Что это такое спекулянты?
Учительница удивилась:
– Спекулянты, говоришь? Ну, это... такие люди, которые обманывают и страну свою и покупателей. Продают разные товары по дорогим ценам...
– А почему они несчастные? – поинтересовался Сенька.
– Несчастные? – переспросила Лидия Викторовна. – Да, наверное, потому, что не все они понимают, что делают. А где ты об этом слышал?
– Да так, случайно, – сказал Сенька, чтобы не вдаваться в подробности. – Спасибо!
Приехала машина. Общими усилиями загрузили в кузов снятую капусту и опять принялись наполнять корзины. А Сенька снова работал по своему методу: два кочана – и в кузов, два кочана – и в кузов!
Время летело быстро, и Сенька искренне удивился, когда вдруг услышал голос матери:
– Се-е-ньк! Ты почему, сынок, здесь?
– Работал вот, – сказал Сенька, подходя к матери и отвязывая Катьку. – А что?
– Ты ж домой собирался. И Катька у тебя здесь...
– Мне позволили, – буркнул Сенька. Он, сам того не понимая, почему-то стал ершиться и готов был вот-вот вступить в спор.
Но мать не почувствовала этого и миролюбиво продолжала:
– Я ведь почему за тобой? Катьку подоить надо – да и в город. Скоро час! Яблочки я уже приготовила. Возьмем опять две корзиночки, чтоб не тяжело.
И мать потрепала Сеньку по мокрой голове.
Сенька помолчал, собрался с духом и тихо сказал:
– Я не поеду.
Мать даже не поняла:
– Как? Почему?
– Не поеду, и все тут! – настойчиво повторил Сенька.
Теперь ему стало легче. Он осмелел и на все вопросы продолжал упрямо отвечать одно:
– Не поеду!
Мать начала сердиться:
– Вот я отцу скажу! Никогда не трогала, а тут выпорю. Так и знай, выпорю. Что это еще!
– И говори! И пори! Пожалуйста! – продолжал Сенька. – И сейчас не поеду! И – никогда!
Мать не узнавала Сеньку. Да и сам Сенька себя не узнавал. От твердил свое:
– Не поеду!
8
– Ты что же это мать не слушаешься? – спросил вечером отец.
Сенька, как бычок, низко опустив голову, стоял около стола.
– Я слушаюсь, – пробормотал он. – А в город все равно не поеду. Не поеду торговать. Ничем!
Видно, тут бы должен начаться серьезный разговор, но вмешался Митя.
– Рухнула торговая фирма, все, аминь! – сказал он весело, и даже отец не выдержал – улыбнулся.
Ничего не понявший поначалу Сенька подумал, что это камушек в его огород, и с обидой сказал:
– Спекулянты мы несчастные! Вот кто мы! Не хочу!
Тут уж и Митя вытаращил глаза:
– Вот это выдал!
– А ты знаешь, Лена, он прав, – произнес вдруг отец. – Обижайся не обижайся, прав. Пора кончать это дело! Сколько говорили...
У матери совсем опустились руки. Может, она и не ожидала такого поворота разговора, а может, и ожидала.
Мать стояла поодаль от Сеньки и быстро перебирала кончик головного платка.
– Верно, маманя, – поддержал отца Митя. – Смотрите, что о Сушковых говорят! И о нас, видно, не лучше...
– А я что? Разве говорю что-нибудь? – наконец отозвалась мать. – И так уж у меня ум за разум заходит. Мечусь и сама не знаю зачем... Видно, правые вы! И Сенька правый...
9
Все лето погода делала самые невероятные скачки и повороты. Ненужные затяжные дожди резко сменялись долгой удушающей жарой, и вдруг неожиданно становилось по-осеннему прохладно и промозгло. Ночью на земле выступала ледяная роса, и опять нежданно выдавались два-три солнечных дня, которые уступали место ливням и грозам. И вдруг снова – дожди с утра до вечера и заморозки по ночам. В одну из таких ночей вдруг опали орехи... Появилось видимо-невидимо клюквы. Вовсю полезли грибы. А наутро оказалось, что на огородах почернели и пали наземь не успевшие созреть помидоры, а пухлые семенные огурцы почему-то вытянули корявые бородавчатые шейки.
И вот после всей этой природной кутерьмы настало на редкость чудесное воскресное утро. Утро, похожее не на середину августа, а скорей на середину сентября – по-осеннему прохладное, но солнечное, с бесконечно голубым небом и чистым воздухом. И только в покрове лесов и полей почти ничего не виделось осеннего – молодо зеленела трава на лугах и листва деревьев, а если и попадался желтый лист, то он казался украшением, а не признаком увядания. Красовались первыми желтыми красками клены и дубы, а кусты акаций – бурые издали – на самом деле оставались зелеными, и только бесчисленные гроздья созревших стручков на них чернели, словно от загара. И пусть меньше стало лесных и полевых цветов – краски земли не потускнели. Буйно цвели вдоль дорог разросшиеся до размеров маленьких деревцев сорняки, краснели шиповник и волчьи ягоды, цветом заходящего солнца сверкала рябина, а в лесу на каждой полянке да и просто между деревьями, словно древние воины, хвастались своими парадными мундирами мощные мухоморы. И сороки, которых развелось за это лето видимо-невидимо, тоже украсили лес мельканием хвостов и крыльев.
Вновь ожили берега Гремянки. Правда, теперь здесь почти не увидишь купающихся мальчишек, зато на смену им пришла целая армия женщин с тазами и ведрами, наполненными бельем. Они полоскали, стучали вальками, переговаривались, словно хотели заглушить крик гусей и уток.
Настроение у Сеньки стало совсем радостным и счастливым. Он ехал с отцом в город, в котором, по существу, никогда не был раньше. Ведь прежние поездки не в счет! Впервые он ехал по настоящим делам – за книжками и тетрадками, за школьной формой, которую ему так и не купили в первом классе. Наконец, он ехал просто так.
Город их встретил не меньшим шумом, чем встречает всех приезжающих. Но сегодня это был шум праздника и добрых настроений. Мимо Сеньки мчались машины, и он впервые видел, как они быстры и красивы. Мимо Сеньки шли тысячи людей, и он впервые видел их лица – светлые и темные, веселые и серьезные, беззаботные и озабоченные. Сенька шагал с отцом по улицам и площадям, мимо старых и новых домов и впервые не думал о том, какой ему выбрать угол или подъезд, чтобы начать немудреную торговлю. Они спускались в метро и садились в поезд, и Сенька ехал в нем, как все, не боясь, что кто-то посмотрит на него недобрым взглядом или назовет обидными словами.
Они заходили в магазины, заглядывали в ларьки и палатки, и Сенька вовсе не огорчался, а радовался, что в них все есть.
Но самое большое удовольствие Сенька испытывал от встреч с милиционерами. На каждого из них он смотрел такими откровенно восторженными глазами, что многие отвечали ему улыбкой, кивком головы, а иногда и просто так:
– Привет, герой!
– У тебя с милицией прямо особая дружба! – шутил отец. – Что ни милиционер, так обязательно здоровается с тобой.
– Они хорошие! – отвечал Сенька.
О чем только не думал он в этот день, вышагивая рядом с отцом по городу! Но о чем бы он ни думал – он думал о хорошем.
– Папк! А если похлопотать, то сменят нам название? Как? – спросил Сенька у отца, когда они, уставшие, нагруженные покупками, сели в поезд, чтобы ехать обратно.
– Какое название, сынок? – переспросил отец.
– Да наше! Старые Дворики. Почему они старые? Новые куда лучше, объяснил Сенька.
– А что ж, если похлопотать, то, пожалуй, и сменят, – сказал отец. Пора уже!
Тут можно было бы поставить точку да и закончить эту маленькую повесть. Можно – и никак нельзя. Ведь у Сеньки вся жизнь впереди!
ТОЛЬКО НЕ ЗАВТРА
1
Погода в это лето не ладилась. Солнечные дни постояли с неделю и теперь уже совсем забылись. Небо хмурилось, поливало землю мелкими и крупными дождями, а если и выпадали просветы, то ненадолго. Температура не поднималась выше восемнадцати, а по ночам и совсем падала. В одних трусах на крыльцо не выбежишь!
Более теплые дни кончались грозами, порой с градом, и опять начинались длинные, нудные дожди.
"В общем, не то весна, не то осень", – говорили приезжие горожане. А их в Залужье бывало много. И правильно говорили. Горожанам известно, что нужно: позагорать да покупаться. А тут какое купанье! У местных мальчишек и то, как вылезут из Быстрицы, вся кожа в мурашках. Да и подождать мальчишки могут хорошей погоды. А у приезжих – отпуск. Не подождешь. Месяц не покупался, не позагорал – возвращайся домой ни с чем. И не поверят, что отдыхал!
И еще. На беду приезжим, комарья в этом году развелось видимо-невидимо. Ох уж и доводило оно отдыхающих! Своих, залужских, комарье как-то не трогало. Может, надоели комарам свои? Зато приезжие ходили искусанные и расчесанные до крови. Идут по селу и чешутся. Особенно женщины. Даже стесняться перестали. Ни днем, ни ночью нет от комаров спасу. В доме форточку боятся открыть, не то что окно: "Налетят проклятущие – всю ночь не уснешь!"
Павка даже жалел отдыхающих. Только самому-то ему что до этой погоды. Комары Павку не кусали. Купаться и так можно. Ну, а о загаре он и подавно не думал. И зачем ему особо загорать, когда он и так весь год сам по себе загорелый. Мать каждую неделю моет Павку, а то и отец поможет – все одно загар не отмывается.
– Чернявый, чисто цыган! – вздыхает мать и добавляет: – В твою родню пошел.
Отец соглашается:
– Видно, так. Моя прабабка чистокровной цыганкой была...
Павке нет дела до своей родословной. Лишь бы за грязь не ругали зазря. А вот в натуре у него и верно, может, есть что-то цыганское. Бродить любит, особенно по лесам. На уроках сидеть долго не любит. Сорок пять школьных минут для него – сущая мука! А сколько их, таких сидячих уроков, набралось за два года!
Правда, уроки не только сидячие бывают. И физкультура, например, и всякие другие, когда ребята что-то делают. В поле работают на прополке, или на уборке на пришкольном участке, или – еще лучше – в мастерской. Мастерить Павка любит.
А летом Павке совсем хорошо. И уроков никаких, и броди целыми днями где захочешь. По лесам бродить – это здорово!
Леса вокруг Залужья не перевелись, хотя с севера и подступал к ним вплотную город. Но город рос разумно – без вырубки. Улицы и дома вписывались в лесные просеки, и даже асфальтовые тротуары ловко обходили стволы сосен.
Залужские леса почти сплошь сосновые. Редко попадались в них ель и береза, еще реже – кустарник. Говаривали, что в древние времена шумело здесь море. А сейчас от моря один песок остался. Песчаные почвы поросли бескрайними зарослями черники. Там же, где остались низинки и впадины, росла и брусника и даже клюква. Только клюква – уже у самых болот.
Павка любил свои сосновые леса и, наверное, не согласился бы променять их ни на какие иные. Пусть там говорят о красоте березовых рощ и дубовых опушек. Все они, по мнению Павки, не стоили и одного ряда сосен самых красивых и живых деревьев на свете.
Вот они стоят – высокие, ровные, словно бы одинаковые, а на самом деле вовсе не похожие друг на друга. И не только стволами и ветками, а и цветом коры. У каждой сосны, будь то большая или маленькая, своя окраска, свой узор. И солнечным утром свой, и пасмурным днем, и в осеннюю непогодь, и в зимнюю стужу. И шумит каждая сосна по-своему. А вместе все сосны собирают свои шумы в общий дружный шум, похожий на человеческое дыхание. И на шум моря, которого давно нет в этих краях и которого Павка никогда не видел.
"Сосны – как люди, – думал Павка. – Вместе собрались – вроде и похожи все, а посмотришь – каждая на свое лицо".
И еще Павка любил сосновый лес за его особый запах. Это был запах разных дел – плотничьих, сапожных, малярных... Да что там говорить – всех на свете.
Так пахло в их школьной мастерской. Так пахло в домике Егора Спиридоновича, где Павка мог пропадать часами...
2
Большое село Залужье, дворов двести с лишним. И стоит удобно – на скрещении двух шоссейных дорог, по которым ходят большие междугородные автобусы и много машин. И город от Залужья рядом, рукой подать. Но он все время как бы проезжает мимо их села, а если и останавливается, то на минутку – заправить машину бензином, попить воды, перекусить.
В Залужье есть бензоколонка, буфет и элеватор. Павкина мать работает на бензоколонке, а отец – на элеваторе. И, наверное, поэтому их дом пахнет бензином и хлебом.
Павка привык к этим запахам, как к родным. Недаром отец шутил:
– В нашем доме все перемешалось – и старое и новое.
– Разве хлеб – старое? – говорила мать.
– Да нет, не старое. Исконное – хлеб...
Они никогда не сдавали свой дом на лето. Хотя были две комнатки как бы не обязательные и можно было потесниться. Правда, к ним приезжали иногда дальние родственники. Тетка матери из Москвы со взрослыми ребятами. Двоюродный брат отца из города с женой. Но это редко.
– Пусть другие сдают, – говорил отец. – Что, дача у нас, чтоб драть за нее?
Может, мать и думала по-иному, но с отцом не спорила. Она с ним всегда соглашалась.
Но и такие дома в Залужье есть, что тебе гостиница. Для хозяев они чисто доходное дело. Порой сами хозяева хоть и на улицу пойдут ночевать, а дачников впустят. Весь дом сдадут и цену подороже спросят.
В общем, в Залужье много приезжих. Даже два детских сада постоянно приезжали сюда на лето. Отдыхать здесь можно: места всюду хорошие и речка Быстрица, какой в городе нет.
Короче, народу в селе жило много разного: своего и приезжего. Павка всех их по фамилиям не знал, не только по именам, отчествам. И другие так.
А вот Егора Спиридоновича знали все: и приезжие и, конечно, свои.
И не потому, что он сдавал на лето свой домик отдыхающим, а сам переезжал с женой в сарай, что стоял на огороде, – так и другие жили летом, – а потому, что был Егор Спиридонович мастером на все руки и умельцем необыкновенным. И слава эта шла не от службы Егора Спиридоновича – трудился-то он простым сторожем при сельмаге, – а оттого, что мог он и запаять что нужно, и побелить, и сапоги починить, и комнату обоями оклеить, и разную плотничью или слесарную работу выполнить.
Как у кого нужда – все к нему обращались.
Так и говорили:
– Пойду к Спиридонычу, он сделает.
– Не обойтись, видно, без Спиридоныча! Схожу-ка к нему.
И другим советовали:
– Иди, голубушка, к Спиридонычу. Он вмиг смастерит.
Называли многие Егора Спиридоновича именно так: "Спиридоныч" ласково и вместе с тем уважительно. Так обычно величают людей, умению которых завидуют.
И правда, Егор Спиридонович никогда никому не отказывал. Выполнял все, что попросят, и, надо сказать, выполнял на совесть, без всякой халтуры. Уж ежели сапоги подобьет, так по любой слякоти шлепай – ноги не промочишь. Табуретку или кухонный столик сколотит – век не развалится и стоит ровно. Таз или ведро какое запаяет – не потечет. Потолок побелит или стены оклеит обоями – глаз радуется.
Частенько Егор Спиридонович и сам на помощь приходил, без всяких просьб.
Увидит, что у кого-то крыльцо покосилось или забор погнил, скажет:
– Вечером загляну, поправлю.
Или мальчишку какого встретит – пристыдит:
– Смотри, брат, щиблеты-то у тебя каши просят. Скажи мамке. Да приноси – починю.
А порой прямо в дом заглянет:
– Давно уж, Пелагея Семеновна, топор точил тебе и ножи. Затупились небось. Давай-ка их. А завтра занесу точеные.
Обрадуется Пелагея Семеновна, захлопочет:
– И верно, Спиридоныч, пора поточить. Я сейчас...
Слава о золотых руках Егора Спиридоновича давно уже прошла по всем дворам Залужья и год от года крепла.
Да что там! Многие женщины его именем своих мужей не раз стыдили:
– Гляди ж ты! Не пьет человек, не курит. И руки какие! И людям подспорье, и себе выгода! А у тебя все одно: "Некогда! Работа!.."
3
Павка, конечно, знал Егора Спиридоновича давно, с малых лет. Но подружился с ним недавно, с весны. И хорошо подружился. Даже сам Егор Спиридонович теперь Павку дружком называет:
– А, пришел, дружок! Садись. Или дело у тебя какое ко мне?
Ведь бывает так на свете, что дружат ребята и взрослые. Павке скоро десять, а Егору Спиридоновичу на будущий год пятьдесят стукнет. И дружат. Хоть бы что!
А началась их дружба вот с чего.
Весной мать как-то попросила Павку снести Егору Спиридоновичу ведро.
– Вот, уронила, – сказала она. – Теперь течет.
Дома Егора Спиридоновича не оказалось.
– Он у себя в сарайчике, – сказала его жена. – Трудится.
Павка свернул за угол избы и подошел к открытой дверце сарая. Вернее, даже не сарая, а маленького домика с двумя широкими окошками и крышей, покрытой толем. В домике слышался шум точильного колеса.
– Можно? – спросил Павка.
Егор Спиридонович, в рабочем переднике и кепке, повернутой козырьком назад, остановил колесо.
– Заходи, браток! От Пелагеи Семенны? – И он весело потрепал Павку по голове.
– Да, – подтвердил Павка. – Принес вот...
Пока Егор Спиридонович крутил ведро, Павка с любопытством смотрел вокруг.
Чего тут только не было!
Вдоль одной стены висели и стояли строго, как солдаты в строю, малярные кисти. Круглые и плоские, в виде щеток и гребешков, волосяные, из мочалы и резиновые. Здесь же какие-то замысловатые лопаточки разных калибров, диковинные ножички и валики с аккуратными деревянными ручками.
Другая стена была отдана топорам, колунам и пилам, а возле нее стояли рубанки. Их было много. Совсем не похожие друг на друга – с забавными рожками, как у носорогов, и без них. Клинки и железки к ним лежали отдельно, в специальном ящике.
А посредине – и это главное – стоял настоящий слесарный верстак с тисками и опять полным набором инструментов. Всех, каких угодно! Напильники и линейки. Кронциркули и угольники. Чертилки и зубила. Шаберы и молотки.
– Здорово-то как у вас! – только и воскликнул Павка, заметив в углу еще одно чудо – небольшую муфельную печь.
В Павкиной школе разве такая мастерская! Ничего похожего, хотя она и больше в два раза. Разве такой в ней верстак! А тиски! А рубанки! Печи подавно нет! А у Егора Спиридоновича – прямо как на хорошем заводе.
– Работа, она порядок любит, – сказал Егор Спиридонович. – Так-то, браток. А ведерко я запаяю и отлужу заодно.
– Про это мамка не говорила, – ответил Павка.
– Не беда, – заметил Егор Спиридонович. – Лишний рублик – зато луженое, как новое будет.
Очень понравилось Павке. С того дня и зачастил он к Егору Спиридоновичу.
Поначалу, правда, все случая искал:
– Мама, ручка у сковородки качается. Снести Егору Спиридонычу?
Или:
– Давай столик кухонный сменим. Попросим Егора Спиридоныча. Он сделает.
А потом и просто так. Придет и смотрит, как Егор Спиридонович работает.
"Вот бы и мне так!" – думал Павка.
Очень хотелось ему попросить Егора Спиридоновича, чтобы тот дал хоть раз рубанком поводить или на настоящих тисках поточить какую-нибудь железяку.
– Подрастешь – тоже, дружок, научишься. Кто работать умеет, нигде не пропадет. Ни в какой жизни. Хоть беда у кого, хоть радость, а все твои руки нужны, – говорил Егор Спиридонович. – И замечу я тебе: каждая работа – она свой смысл имеет.
Это была его любимая поговорка.
И Павка не решался ничего просить. Даже трогать ничего не решался. Уж очень все лежало у Егора Спиридоновича в большом порядке. Но Павке и так было хорошо. В сарайчике пахло клеем и смолой, кожей и машинным маслом, свежей стружкой и красками.
И Егор Спиридонович каждый раз ласково встречал Павку:
– А! Ты, дружок! Заходи!
Очень они подружились. И Павка радовался.
Правда, раз случилось так, что Егор Спиридонович будто обиделся на Павку. Это когда Павка спросил его:
– А вы, наверное, и на настоящем заводе смогли бы работать, как взаправдашний рабочий? А?
– К чему это? И так работаю, не жалуюсь! – отрезал Егор Спиридонович и почему-то нахмурился.
Но это давно было. В начале лета. Егор Спиридонович, кажется, уже не сердится теперь. Видно, забыл.
И Павкина мать тоже довольна их дружбой.
– Глядишь, и ты к делу привыкнешь, – говорила она. – Смотри, какой человек Спиридоныч: и сам умелец, и других сызмальства к делу приучает!
4
Из-за дурной погоды детские сады перебрались в Залужье поздно – в середине июня. В эти дни многие залужские ребята бегали смотреть, как большие новые автобусы с красными флажками привозят из города малышей. И Павка бегал.
Вместе с малышами автобусы доставили немудреную детсадовскую мебель. Будто игрушечные, стулья и скамейки, шкафчики и полки, скатанные в трубы коврики и дорожки. Малыши приехали со всем своим хозяйством.
"Много ли нужно таким клопам!" – думал Павка.
Он бегал от одного детского сада к другому и даже помогал таскать эту ненастоящую, как ему казалось, мебель.
У одного из детских садов Павка увидел Егора Спиридоновича. Тот выходил из калитки с шаблоном-линейкой и листком бумаги в руках.
– Помочь придется этим крохам, – сказал Егор Спиридонович.
– А чего? У них все с собой, – заметил Павка.
– Все, да не все, – пояснил Егор Спиридонович. – Песочники надо сделать, дружок, да лесенки, чтоб им лазать. А еще два скворечника просили сколотить. У одних, мол, есть, а у других нет. Делов хватит.
Настроение у Егора Спиридоновича было очень хорошее, и Павка обрадовался: "Как не помочь малышам!"
– Можно, я к вам? – спросил он.
– Пойдем, дружок, – согласился Егор Спиридонович. – Все скумекаем, прикинем – и за дело. Я вот уж и размеры снял...
Когда они проходили мимо больницы, Егор Спиридонович вспомнил что-то и попросил Павку подождать его минуточку.
– Чуть не забыл. К доктору мне надо зайти, а потом в сельмаг, сказал он. – Я быстро.
И верно. Через полчаса они уже были в мастерской.
– Начнем, пожалуй, с лесенок, – предложил Егор Спиридонович.
Павка кивнул:
– Ага!
Егор Спиридонович выбрал несколько сухих досок и нанес на них отметины.
– Это пойдет под стойки, – сказал он, берясь за пилу.
Пока Егор Спиридонович выпиливал и ровнял стойки, Павка относил в сторону стружку и щепу, подавал инструменты и шкурку для полировки. К вечеру уже были готовы четыре стойки и десять поперечных перекладин для лесенок.
– Завтра с утра примемся за остальное, – сказал Егор Спиридонович, а в среду, глядишь, и установим.
– А разве вы спать не будете утром? – спросил Павка.
Он знал, что обычно по утрам Егор Спиридонович спит. В шесть утра он возвращается с ночного дежурства и сразу укладывается спать.
– А я на работу не пойду сегодня, – сказал Егор Спиридонович. – Вот бюллетень взял... При тебе ж к доктору заходил.
– Вы заболели? – не понял Павка.
– Заболел, заболел! – улыбнулся Егор Спиридонович. – Не в том смысл. Работа – она подождет, а тут дело! Так что спешить не будем. Важное дело, дружок. Как детишкам не помочь?
– Это хорошо, – согласился Павка. – Правильно, что отпустили.
Правда, при чем здесь доктор и бюллетень, Павка не понял.
Не прошло и полных двух дней, как дела были закончены. Егор Спиридонович установил в детском саду лесенки и песочники, а Павка прибил на деревьях два скворечника.
Скворечники особенно понравились Павке.
"И молодец же Егор Спиридонович! – думал он. – Прямо настоящие птичьи домики смастерил. У нас не такой!"
Малыши тоже остались довольны.
Теперь, когда Павка проходил мимо детского сада, он обязательно смотрел: играют малыши в песочниках? Играют. И по лесенкам лазают. А в скворечниках поселились воробьи. Воробьи всегда после скворцов их дома занимают.
"И это все Егор Спиридонович сделал, – радовался Павка. – И я ему помогал!"
5
Конечно, Павка не все время у Егора Спиридоновича проводил. По утрам он с ребятами в лес ходил по чернику, купался на Быстрице или просто бегал по лесу.
Быстрица – удивительная речка. Может, когда-то и была она быстрая, а сейчас тихая, степенная, будто нарисованная. Местами цветет она, поросла камышом и осокой, но все равно вода в ней чистая, как в роднике.
Течет Быстрица по зеленой луговине – открытая свету и воздуху, и зеленым сочным травам, и луговым цветам, которых здесь растет множество великое. И лишь возле самого села берег реки становится круче, и на нем уже то здесь, то там появляются сосны и кустарник. Здесь же растет невысокая хилая травка, которая неведомо как тянется из песка. Чем она питается на таком грунте, никому не известно. Ведь вокруг один чистый песок.
