Текст книги "Собрание сочинений (Том 2)"
Автор книги: Сергей Баруздин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 25 страниц)
– Теперь, может, пойдет, – наконец сказал он.
– Давай, – поддержали его пассажиры и водитель "газика", – а мы подтолкнем!
Шофер вскочил в кабину, включил газ. Остальные уперлись руками в борта:
– Раз-два, взяли! Раз-два, взяли!
Полуторка продолжала буксовать.
– Пап! – оживился Гошка. – Пойдем тоже!
– Грязно там, – сказал отец, но тут же согласился: – Пожалуй, а то неудобно... Вдруг колхозная! Припомнят еще.
Они вышли из машины и направились к полуторке.
– А ну-ка вместе попробуем! Только ты не лезь! – добавил отец Гошке. – Под колеса еще попадешь и перемажешься.
– Раз-два, взяли! – подхватили все вместе.
И Гошка тоже не выдержал. Он уперся правой рукой в переднее крыло полуторки:
– Раз-два, взяли!
– С таким помощником вытянем! – весело сказал шофер, заметив из кабины Гошку. – А ну, ребята, еще чуть-чуть! Кажется, берет!
Машина ревела, плевалась грязью прямо в лицо Гошке, но он продолжал упираться в крыло и весело кричал вместе со всеми:
– Раз-два, взяли! Раз-два, взяли!
Вдруг Гошка почувствовал, что крыло медленно начинает уходить от него, услышал слова шофера: "Давай, давай, пошла!" И верно, машина рванула вперед, проскочив злополучное место.
– Ну, все! – облегченно вздохнул шофер. – Спасибо! Пошел!
Не останавливая машины, чтобы опять не забуксовать, он захлопнул дверцу. Полуторка свободно объехала стоявшую перед ней "Волгу" и поползла вверх по дороге.
Вернулись к своей машине пассажиры "газика", сказав на прощание отцу и Гошке: "Бывайте!"
Отец будто ждал, когда они сядут в машину.
– На кого ты похож! – стал возмущаться он, подойдя к Гошке. – Ты посмотри на себя! Ведь говорил: не лезь!
А Гошка виновато вытирал забрызганное лицо и довольно улыбался:
– Я вытрусь, пап! Подумаешь! Зато помогли? Если бы не мы – сидеть бы ей, машине!.. Правда?
7
Над Сергиевкой появились облака. Их было немного, и они висели высоко в голубом небе. А может, это только казалось, что высоко. Деревня растянулась по глубокой впадине. Потому все, что окружало ее – поля, леса, шоссейка, кладбище с древней часовней, – как бы высилось над Сергиевкой почти на уровне самого неба.
День был тихий, безветренный, и облака, казалось, не двигались. Длинная труба деревенской котельной, очень похожая на трубы допотопных пароходов, выбрасывала в воздух сероватую струю дыма. Дым тоже замирал в небе, чуть заметно рассеиваясь.
Гошка увидел эту трубу и этот дым и будто обрадовался.
"Вот и я так рисую, точно так, – подумал он. – А учительница говорит: "Не так! Трубу покороче надо, и у дыма не такие резкие линии".
Действительно, Гошка рисовал длинные трубы, как эта, и дым обводил ясной четкой линией, как виделся ему сейчас дым из котельной в Сергиевке.
"Жаль, учительницы нет! Показал бы ей!" – подумал он.
Сергиевка – не Голубинка. Деревня большая, разбросанная или размазанная, как говорят сами сергиевцы, с десятком улиц, мощеных и грунтовых, с несколькими двухэтажными каменными зданиями, мастерскими для ремонта машин и тракторов, новой школой и Дворцом культуры. И если Голубинка, выславшая всех своих жителей в поле и на фермы, была пустынна, то Сергиевка, наоборот, не только кишела своими людьми, а и стягивала приезжих и пришлых из соседних деревень. Отсюда расходились дороги во все географические точки колхоза, отсюда бежали в разные стороны столбы с проводами, отсюда шло управление всеми сложными хозяйственными делами.
И то ли от низкого расположения деревни, то ли просто от весны, а может, и от того и от другого, Сергиевка не блистала чистотой своих улиц. Они были сверх меры грязны и мокры в этот апрельский день.
Как ни старался отец выбирать дорогу почище и посуше, их "Волга", и без того уже превратившаяся в грязно-серую, окончательно потеряла вид. Даже стекла заляпало, и "дворники" не помогали. Отцу приходилось несколько раз протирать стекла тряпкой.
– Развели грязищу! Деревня! – возмущался отец.
Но мимо шли люди, шли старые, молодые, шли дети. И никто из них не сетовал на грязь. Они просто обходили лужи и самые слякотные места. А те, что в сапогах, и под ноги не смотрели. Всем им, занятым чем-то более важным, видно, было не до грязи. Мимо них, слева и справа, спереди и сзади, проезжали машины. Проезжали тракторы и самосвалы, грузовики и "газики"-вездеходы, и все они так же спокойно и естественно переносили дорожную распутицу, как люди.
Правление колхоза помещалось в здании Дворца культуры. Только вход сбоку. Так объяснил отцу какой-то прохожий.
Не доезжая правления, отец свернул с дороги и подогнал машину к ручью.
– Вытру чуть, – сказал он. – А то вида никакого! Будто из деревни приехали, а не из Москвы...
Он взял из багажника ведро, зачерпнул воды из ручья и стал наскоро мыть машину. Грязи было немало – воду в ведре пришлось сменять трижды и потом еще дважды, чтобы окатить кузов начисто.
Гошка помогал отцу, впрочем, лишь тем, что крутился рядом. Конечно, он мог бы и сам все сделать, как отец, но из этого ничего не получилось.
– Не лезь! Я сам! Скорее управлюсь! – сказал отец, когда Гошка попытался взять ведро, чтобы наполнить его чистой водой.
И Гошка больше не лез, терпеливо ожидая, пока отец закончит мойку. Занятые делом, они не заметили, как на дороге остановился "ГАЗ-69" и двое мужчин подошли к багажнику их "Волги".
– Мартышкин труд! – сказал один из них, и только здесь отец и Гошка обернулись.
– Что? – переспросил отец. – Вы нам?
– Труд, говорю, мартышкин, – повторил мужчина. – Какой прок ее тут драить? Все одно – грязища вокруг. Москвичи, наверное? Пока до города доберетесь...
– Мы не в Москву, – объяснил отец. – К начальству здешнему... Неудобно так – грязным-то...
– А что – к начальству? Дело или как? – поинтересовался мужчина.
Оказалось, что это и был Егоров – "здешнее начальство", председатель колхоза "Первомайский".
– Не помнишь, что ль, меня? Сашка Егоров! – представился он отцу, а Гошке сказал: – Ну, а для тебя просто дядя Саша. Договорились?
– Договорились, – согласился Гошка.
Отец промолчал. Видно, не помнил.
О просьбе отца Егоров уже знал.
– Остров говорил мне. Так что подбирайте участок, стройтесь, – сказал он, переходя на "вы". – Правление возражать не будет, да и сельсовет поддержит, думаю. Как-никак вы наших мест выходец.
– Нам без воздуха трудно, – объяснил отец. – Жена болеет, у меня опять же с давлением неладно, да и вот он... – Отец показал на Гошку, к полному его удивлению.
"И опять он про маму сказал! – поразился про себя Гошка. – И про меня? И про себя? Неужели мы в самом деле все больные?"
– Ну, на парня вы зря грешите! Вон он какой молодец! – рассмеялся Егоров. – А болеть не годится. Рано нам болеть. Ведь мы, если не ошибаюсь, ровесники? С двадцать второго?
– С двадцать второго, – ответил отец. – Да времена такие. То – война, то – что!..
– Ну, война – дело такое! Всех коснулась. Нам-то что говорить? Мы живы! – заметил Егоров и поинтересовался: – А по профессии вы кто сейчас?
Отец ответил.
– Архитектор – это хорошо! – вроде одобрил Егоров. – Глядишь, и нам в чем поможете. Строимся мы сейчас много, а проекты часто никудышные спускают. Все по старинке делают, а нам никак нельзя по старинке!.. Так что мы в таких земляках, как вы, заинтересованы!
Они еще о чем-то поговорили с отцом, и Егоров заторопился:
– Пора нам. Может, с нами хотите? Здесь ребята у нас сад отгрохали. Загляденье!
Отец пробовал отказаться ("Некогда, торопимся мы..."), но сразу же передумал:
– А пожалуй. Если ненадолго...
По пути к машине он шепнул Гошке:
– Поедем и в самом деле. А то еще обидится. А ведь от него, брат, все зависит!
– Это рядом совсем! – крикнул председатель, садясь в свою машину. Двести метров... Посмотрите, порадуетесь. Отменный сад! В прошлом году первый урожай сняли... Я ведь по образованию садовод. Кое-что смыслю. Поехали, поехали!
8
Сад был при школе, вернее, за ней. Он тянулся по склонам двух холмов и уходил куда-то вверх, невидимый снизу.
Гошка никогда не бывал в садах, да еще таких больших. И сразу столько деревьев ему видеть не доводилось – ровно посаженных, почти одинакового роста, с одинаково белыми, как у березок, стволами.
По всему саду рассыпались ребята. Их было так много – с лопатами, граблями, вилами, ножами, что, будь ты и самый отличный ученик, не сосчитаешь. Ребята рыхлили землю, обрезали ветки, грузили на носилки и тачки мусор, жгли в овраге прошлогоднюю листву и траву и просто галдели, как галдят на весеннем солнце птицы. Много среди них было ровесников Гошки и даже, как ему показалось, совсем маленьких мальчишек и девчонок.
Один из мальчишек – самый маленький – тащил неподалеку от Гошки пустые носилки. Мальчишка спотыкался – носилки были большие и неудобные для одного человека. Две ручки носилок тащились по земле, одна болталась в воздухе, и лишь за последнюю двумя руками уцепился мальчишка.
– Давай помогу, – неуверенно предложил Гошка, когда мальчишка окончательно запыхался и остановился.
Мальчишка будто ждал этого.
– Давно бы так! – пробурчал он. – А то глазеть легче простого!
Гошка подцепил носилки и, не оглядываясь на отца, побежал вперед с незнакомым мальчишкой. Возле кучи сухих листьев и сучьев они прямо руками нагрузили носилки доверху и двинулись туда, где горели костры.
Теперь Гошка шел первым, а мальчишка, который явно был меньше Гошки, трусил позади.
– Куда? В овраг? – спросил Гошка, хотя он и сам видел: мусор сносили в овраг, что находился левее школы.
– Ага! – бодро согласился мальчишка и только тут поинтересовался: Ты небось из новичков? Не видел я тебя...
Гошка объяснил.
Вовка – так звали мальчишку – посочувствовал Гошке, что он ничего не знает про уход за фруктовыми деревьями.
Гошке понравился Вовка и его манера разговора – очень серьезная, почти взрослая. Вовка все знал – и про сад, и про каждое дерево в нем, и про ребят, которые работали рядом с ними, и про председателя Егорова, и про сам колхоз...
У Гошки в Москве, в школе, было много приятелей. Вот хорошо бы и Вовка был его другом, настоящим!
– Мы с тобой еще летом увидимся, – сказал Гошка. – Ты будешь летом здесь?
– А куда ж я денусь! Ясно, буду, – объяснил Вовка. – У нас и летом тут в саду работы хватит...
Они уже отнесли четвертые носилки, когда Гошка услышал голос отца.
Гошка помог Вовке дотащить пустые носилки и попрощался:
– Ехать нам пора...
Ему не хотелось уходить отсюда. Но что поделаешь! Гошка вернулся к отцу.
Председатель продолжал что-то рассказывать отцу, объяснять, чем-то восхищаться, но Гошка почти не слышал его. Он слышал только слова отца, спокойные и однообразные:
– Да... да... верно... да... да... хорошо... да... да... правильно...
Но вот отец стал прощаться с Егоровым и еще раз позвал Гошку, хотя он стоял рядом.
– Пока еще в Голубинке все уладим, – сказал он, – а время летит.
– Ну что ж! Езжайте! – оборвал на полуслове свой рассказ председатель. Но тут же не выдержал и опять добавил: – А знаете, они что еще напридумали! Высадить плодовые деревья прямо в деревне, по главной улице! Двести в этом году, а потом еще! И на других улицах! Молодцы, правда? Красиво, говорят, будет! И земля у нас всюду хорошая! Привьются, определенно привьются! Видите, даже такие ребятишки, можно сказать, а о красоте для всех думают. И сами хотят жить красиво! Ведь это надо уметь красоту людям дарить! Это не менее важно, чем урожайность и животноводство. Кстати, и по животноводству они сейчас нам здорово помогают. Вот будете жить здесь, глядишь, тоже поможете!..
9
Когда они вернулись в Голубинку, было еще солнечно. Но солнце светило теперь откуда-то из-за леса. Тени стали длиннее, а воздух прохладнее. День катился к вечеру, и деревенская улица заполнилась людьми. Люди шли с работы, сидели на лавочке возле палисадников, выглядывали из окон домов. Птицы поутихомирились, как обычно, рано собираясь на покой. Лишь несколько белых трясогузок быстро мельтешили по дороге в поисках корма. Они только что возвратились из дальних странствий и теперь подкрепляли свои силы.
Но на Гошку трясогузки не произвели впечатления. Он вспоминал совсем другое – побеленные стволы яблонь и вишен в садах, и Вовку с носилками, и других ребят...
А деревня жила голосами людей. Женскими, ребячьими, мужскими, стариковскими. Усталыми и бодрыми, задумчивыми и беззаботными, тихими и громкими. У магазина играли на баяне кубинскую песню, и три молодые пары танцевали под нее явно неподходящий медленный танец. Из дома напротив еле слышно доносились звуки радио:
В жизни раз бы-в-в-вае-ет
Восемнадцать л-ле-е-ет.
Изредка мычали коровы, блеяли козы, хлопали крыльями и кудахтали, взлетая на насесты, куры.
Гошка сидел в машине, пока отец ходил по домам договариваться о жилье на лето. Договорился он скоро, в третьем же доме. Снял там две комнаты и оставил задаток.
– Хочешь посмотреть? – спросил отец, возвращаясь к машине. – Или же сразу к Островым поедем? А то поздно...
– Поедем, – сказал Гошка, а про себя подумал: "Чего смотреть! Ну, снял и снял..."
У Островых их уже ждали. Все семейство было в сборе. Сам Николай Петрович, его жена, двое ребят, чуть старше Гошки, и старушка Анастасия Семеновна, с которой они познакомились утром.
– Пожалте к столу, гости дорогие! – пригласила Анастасия Семеновна. Проголодались небось, понаездились по воздуху!
Николай Петрович поставил на стол бутылку с мутноватой жидкостью, сказал:
– Как, с устатку по махонькой? Можно?
– Только чуть-чуть, – согласился отец. – За рулем я...
Гошка без всякого удовольствия жевал вареную картошку с селедкой и соленым огурцом и запивал ее молоком из кружки. Он занимался лишь едой, не замечая взрослых и даже ребят Острова. А мальчишки сидели рядом, тоже молча, как водится за столом, и с любопытством смотрели на Гошку.
– Ты еще бери! Не стесняйся! – наконец сказал один из них, по-хозяйски кивнув на стол.
Но Гошка уже наелся.
Взрослые говорили о делах – о срубе, о цене, о месте, где его лучше поставить, о рабочих, которые за лето должны довершить сооружение дома. Вернее, как показалось Гошке, говорил больше отец, а Николай Петрович или поддакивал ему, или просто произносил одну-две фразы и опять замолкал. Женщины почти не вступали в разговор. Только Анастасия Семеновна заметила:
– Вот, бог даст, тогда и корову купим. А так нам ничего и не надо. Все одно без Ванюшки... – И она не договорила.
А Николай Петрович, закончив деловой разговор, облегченно вздохнул, сказал:
– Ну и ладно! По рукам, значит! – И сразу оживился: – А вот ты говоришь: Егоров – неприметный. А он – головастый мужик, Тимирязевку в Москве позапрошлым летом кончил. Про колхоз и говорить нечего: поднял он всех нас здорово за два года. И урожайность при нем пошла, и скотину не дал погубить, и с оплатой трудодня стало куда лучше. А сейчас, как с пленума вернулся, говорит: "Заживем теперь по-другому! Скоро заживем!" А что? Он добьется! В районе с ним считаются, помогают. Да и сам он для колхоза хоть что вырвет. Строит же опять много. Вот поселитесь, он и тебя в оборот возьмет!..
– Да что я! – сказал отец. – Я ж сельским проектированием не занимался. Да и некогда мне... Работа!..
– Теперь и на деревне не хуже города строят, – заметил Николай Петрович. – И жить всем по-городскому хочется. Так что возьмет он тебя в оборот, обязательно возьмет...
Отец взглянул на часы:
– Восьмой час уже. Мы двинемся. И так засветло не доберемся! А насчет денег, Николай Петрович, значит, как договорились...
– Да ладно, ладно! Что ты все – деньги да деньги! – перебил его Остров. – Договорились, и все тут!
Они попрощались и вышли к машине. Хозяева, кроме старушки Анастасии Семеновны, тоже спустились с крыльца:
– Ну спасибо! Счастливо доехать! Приезжайте! Не беспокойтесь! Все сделаем!
Отец помахал им:
– До встречи!
Машина медленно тронулась и покатила через деревню в сторону леса. Не успели они выехать на полевую дорогу, как отец довольно посмотрел на Гошку и даже подмигнул ему:
– А ведь мы, братец, ловко договорились! А-а! За полцены сруб купили!
– Ну и что? – не понял Гошка.
– "Что, что!" Ловко, говорю, получилось! Да, впрочем, что ты смыслишь!
10
Вот и прошло первое апреля. Прошел еще один день весны. Только один день. Но много воды утекло за этот день с полей и дорог, выше поднялся лед в реках и озерах, больше зелени прорезалось на солнечных полянках и лугах. Взбухли почки на деревьях, а верба уже и к цветению приготовилась. И ольха выставила свои длинные сережки – она тоже готова цвести, как только настанет срок. И верба и ольха смотрят на березы. Как там они? Как березовый сок поживает? Начнется движение сока березы, значит, через недельку по хорошей погоде и цвести можно.
Мало ли, много – один день весны, а сколько птиц за этот день прибавилось, сколько новых гнезд появилось!
Только что Гошка трясогузок в Голубинке видел, а на реке Глубокой уже закружились чайки, и в засохших камышах осели чирки и кряквы. Серая цапля людям на глаза не показывается, но и она тут, на реке, чуть подальше от моста, от дороги. Ни мало ни много – один день весны, а сколько добрых дел он принес и земле, и садам, и самим людям, которые эти добрые дела делали.
"Время такое – весна! Весной без дела не сиди! Сам побегаешь – тогда и она тебя накормит", – вспомнил Гошка слова старушки Анастасии Семеновны. И мать Гошкина о весне говорила. Давно это было – вчера. И далеко – в Москве. Но Гошка помнил эти слова: "Какая все-таки прелесть – весна! Весной всегда больше красивых вещей в магазины забрасывают". Вроде бы одинаковые слова...
И еще Гошка вспомнил полевую дорогу, трактор с прицепом и обоз, который вели ребята. "Земля заботу любит, ласку! Ведь не чужая она!" Тогда там, в поле, Гошка никак не мог вспомнить, от кого он раньше слышал почти такие же слова. А сейчас вспомнил. "Машина заботу любит, ласку! Ведь не чужая она!" Это сказал отец. И еще он сказал: "Жить надо уметь!" А как же сказал председатель Егоров, когда он школьный сад им показывал? "Ведь это надо уметь – красоту людям дарить!"
Разные люди в разных местах говорили почти одинаковые слова, а оказывается, слова были разные.
А потом Гошка вспомнил совсем про другое – про настроение. Что же все-таки за штука это – настроение? Вот по весне у всех, говорят, бывает хорошее настроение... А у Гошки? Утром-то оно, пожалуй, было хорошим. А как сейчас? Нет, сейчас не так, как утром...
– Тебя что-то не слышно, – сказал отец. – Может, притомился или думаешь о чем?
Они уже давно выехали с лесной дороги на шоссейку, миновали мост через Глубокую и железнодорожный переезд и мчались по широкой свободной автостраде.
– Нет, – сказал Гошка. – А ты на кладбище хотел сходить к бабушке, вспомнил он.
– Ох, черт возьми! Совсем из головы вылетело! – произнес отец. – Ну ничего. Летом будем жить в деревне, схожу.
А может, Гошка и в самом деле немного притомился за сегодняшний день? Или просто думал сейчас о чем? Вот летом будут они жить в деревне. И, наверно, отец поможет председателю. Ведь Егоров просил его! И Гошка, хотя его и никто не просил, сделает что-нибудь. Может, в саду школьном или еще где! Но сделает обязательно. Ведь тут все работают!
Сегодняшний день был большой и длинный. Больше, чем дорога в Голубинку. Длиннее, чем обратный путь в Москву. Первое апреля – один день весны.
КАКОЕ ОНО, МОРЕ?
1
Луна плывет за окном. Круглая. Большая. Холодная. Она плывет быстро. Будто расталкивает облака и вновь вырывается на простор.
Это только кажется, что она плывет. Если бы луна плыла, да так быстро, она давно скрылась бы за углом дома. А луна видна все время, и, значит, это облака плывут ей навстречу.
А небо вокруг бесконечное, темное и чуть-чуть непонятное, как все, что не имеет конца и края. Если смотреть в сторону от луны, долго смотреть в одну точку, то можно увидеть звезды. Те, что побольше, – спокойные. А самые маленькие – мигающие, как огни на празднике вечером. Рядом с луной звезд не видно, кроме какой-то одной – большой и холодной, как сама луна.
Луна освещает небо и город – крыши, стены, деревья, тротуары и людей, идущих в кино. Но крыши, стены, и деревья, и тротуары, и люди, и даже машины, которые Саша так любит смотреть днем, в лунном свете совсем неинтересные, словно неживые.
Может, их зима такими делает?
Зима уже начинается. Снежок лежит на крышах и в осенней, еще не совсем пожелтевшей траве газонов, и на ветках деревьев, и кое-где на тротуарах. Но снежок лег всюду, и у кино он блестит в свете ярких огней. А там, у кино, весело.
Саша почему-то не верит, что луна светит сейчас всюду. Неужели и над морем? Она светит здесь, над его улицей. И то не везде.
А может, она и везде светит, но в других местах огни забивают ее свет. У кино горят такие огни. И дальше; у площади, где летом бьет в небо голубой фонтан. И еще дальше, где сверкают окна нового завода, большого, как целый город, и тихого, как будто это и не завод вовсе. Так тихо бывает не в городе, а в пионерском лагере после отбоя. Там, в лагере, Саша уже три лета жил. А на море...
– Вер! А какое оно, море?
– Ну, вот я так и знала, что ты опять не о том думаешь! Задачки же надо решать! Задачки! – Вера отрывается от тетрадки и укоризненно глядит на Сашу. – А про море потом...
Саша и сам понимает. Отходит от окна, садится, берет учебник:
– Я знаю... Сейчас... "В клетке находится неизвестное число фазанов и кроликов, – бормочет он. – Известно только, что всего в клетке 35 голов и 94 ноги. Узнать число фазанов и число кроликов".
Саша грызет карандаш.
У Саши темные глаза и светлые волосы с вихрами на затылке. Вихры торчат, хотя Саша и приглаживает их поминутно ладонями. А днем глаза у Саши совсем не темные, а синие, с голубизной. И днем у него видны веснушки на носу. Только они вовсе не большие. Вечером их и не заметишь.
У Веры веснушек нет, хотя и нос у нее курносый, очень подходящий для веснушек. Волосы у Веры с рыжевато-золотым оттенком. Одни пряди посветлее, другие потемнее. Это они летом на море так выгорают. И лицо у Веры не то смешливое, не то серьезное – не поймешь. Как будто она старается быть серьезной, а на самом деле и не серьезная.
Но Саша сейчас не видит ее лица. И луны, что плывет за запотевшим окном, уже не видит.
Он не грызет теперь карандаш, а водит им по промокашке.
Наконец спрашивает:
– А что это за фазаны?
Вера опять пытается говорить требовательно и серьезно. Ямочки под глазами превращаются в морщинки, губы поджаты:
– Ну какое это имеет значение! Фазаны! Кролики! Трубы! Важны числа. Их надо решать!
– Я знаю, – соглашается Саша.
Он завидует Вере. Как-то у нее все здорово получается с арифметикой. Она берет из нее только цифры, складывает их, множит, вычитает. А у Саши совсем не так. Если про поезд задачка, он об этом поезде начинает думать. Если про пароход – про него. Слова в задачках путают Сашу. А потом он спохватывается: ведь задачка это – и ну торопится!
Сейчас Саша пристыжен. Он водит карандашом по промокашке. И правда: при чем тут фазаны? Голов – тридцать пять. Ног – девяносто четыре. У каждого кролика по четыре ноги. У каждого фазана...
– Ты в самом деле фазанов не видел? – спрашивает вдруг Вера. – И в зоопарке?
Саша доволен. Хоть так узнать, что это за зверь такой – фазан и сколько у него ног. Фазан почему-то путается у него с сазаном, а у сазана какие ноги? Рыба!
– В зоопарке я давно был, до школы, – признается Саша. – С па... – Он не договаривает, и правильно делает: какой смысл рассказывать Вере, с кем он был в зоопарке до школы. Пять лет назад. Пять лет! Давно!
– Фазан – подотряд куриных. У фазанов очень красивое оперение, длинные и широкие хвосты. Все они яркой расцветки. От фазанов произошли наши домашние куры. Мы же это проходили...
Саше теперь все ясно. Раз куры, значит, фазаны – не сазаны и у них по две ноги.
Ну что бы это все сразу объяснить!
– Я знаю, – говорит Саша и берется за задачку. "35 голов, 94 ноги... У кроликов по четыре ноги. У фазанов по две..."
Через несколько минут он спрашивает:
– Двенадцать и двадцать три?
– Фазанов двадцать три, – уточняет Вера.
– Фазанов! А кроликов – двенадцать?
– Молодец, а я думала, ты...
– А что?
– Ну, что ты думать не умеешь, – не очень решительно говорит Вера и, чтобы не обидеть Сашу, поясняет: – Над задачками.
А Саша уже бормочет следующую задачку:
– "Отец старше сына на двадцать четыре года. Сколько лет сыну, если через три года он будет в пять раз моложе отца?"
Саша перечитывает задачку несколько раз. Потом долго смотрит в окно. Стекла запотели, и луна расплывается, блестит капельками влаги на окне, отражается в белом, покрытом масляной краской подоконнике.
Со стороны кино светятся синие и красные огни. Наверно, морозит. Потому и окно запотело.
Вера занята своей задачкой. Она сидит за столом рядом с Сашей и словно отвернувшись от него. Волосы падают на лоб и на кулачок, которым она подпирает голову. На загорелой руке блестит золотистый пушок, и на левой щеке – Саша видит – тоже пушок. А морщинок уже нет, одни ямочки под глазами.
– "Отец старше сына на двадцать четыре года..." – перечитывает Саша и начинает что-то рисовать в тетрадке.
Уже не карандашом, а чернилами. Ровно по клеточкам. Одна линия через три клетки. Вторая выше – через пять клеток. Еще выше – маленькая через две. Линии соединяются под наклонным углом слева и справа. Две новые идут вверх. Это мачты. На них флажки. Внизу на борту три кружка и крючок. Иллюминаторы и якорь есть на каждом корабле, а на военном тем более.
Саша закрывает глаза, стараясь увидеть море. Он не думает уже о корабле. Он хочет представить себе море, по которому идет корабль. Но море в тетрадке не нарисуешь. И потом...
– Ну так я и знала! Что ты наделал! – всплеснула руками Вера. – Стоит отвернуться – и ты уже! Да прямо в тетрадке...
– Я перепишу! – виновато обещает Саша. – Я знаю...
Он долго переписывает вырванную страницу. Старается.
– Чудной ты! – говорит Вера уже более миролюбиво. – Ты аккуратнее, аккуратнее!
– Ну, я пойду! Пора! – Саша встает, когда все переписано, и Вера не делает, кажется, никаких замечаний.
– Придешь завтра?
– Мы ж завтра в школе будем...
– Так вечером...
– Вечером приду, – обещает Саша, натягивая пальто и теряясь от того, что родители Веры смотрят телевизор. Прощаться с ними или нет? Саша не знает, но на всякий случай протягивает голову в темную столовую: – До свидания!
– Будь здоров, Саша! – говорит Верин отец.
– До свидания! – подтверждает Верина мама.
– А то у тебя с задачками плохо, – наставительно замечает Вера.
– Знаю, что плохо, – соглашается Саша. А сам думает: "Про море она мне так и не рассказала".
2
– Почему же он чудной?
Когда Верин отец смеется, он забавно надувает губы и усы у него прыгают. Или дергаются. Но это – одно и то же.
– Потому что он все время о чем-то думает, о постороннем! – говорит Вера.
– Если человек думает – это не самое худшее, – замечает отец. – А по-моему, он очень серьезный и интересный парнишка. И очень хорошо, что тебе поручили с ним заниматься... Я бы на твоем месте радовался!..
– Да я ничего не говорю. Только...
– Что "только"?
– Он почему-то меня все время не про задачи, а про море спрашивает. И пароходы в тетрадках рисует.
– Значит, у человека мечта есть, а это тоже неплохо. Как ты считаешь?
Вера соглашается. С родителями надо соглашаться.
Но понять Сашу она все равно не может.
Непонятный он какой-то и не похожий на всех других ребят. Другие, обычные, – шумят, спорят, дерутся, смеются над девчонками, списывают, подсказывают и, уж конечно, ни о чем особом не думают. А Саша – тихий. А Саша думает. И все время про море спрашивает. Разве не чудно?
Правда, Вера сама Саше сказала, что каждое лето на море уезжает. С тех пор, как еще до школы болела чем-то. Болезнь давно прошла, а поездки на море остались. Как говорит мама: "Для профилактики". И как говорит папа: "Ох уж этот мне оздоровительный сезон". Но папа шутит. Ему самому нравится бывать на море.
Вера тоже любит эти поездки. И то, что они живут в небольшой деревушке, а не в каком-нибудь санатории или в пансионате, нравится Вере. И то, что рядом с деревушкой есть настоящая пограничная застава, нравится. По вечерам пограничники освещают море прожекторами и патруль ходит по пляжу, там, где днем купаются мальчишки, девчонки и немногие взрослые. А однажды, два года назад, пограничники спасли Веру от настоящей смерти. Так говорит папа. У Веры начался гнойный аппендицит, и сам начальник заставы взялся доставить ее на пограничном катере в город, в больницу. И хотя это было давно, Вера и теперь здоровается с начальником заставы. А он при встрече с Верой обязательно шутит:
"Как служба, пионерия? Все ли в порядке? А то мой дредноут в твоем распоряжении!"
"Все в порядке! Служба идет!" – отвечает Вера.
На будущее лето Вера опять поедет к морю и опять увидит веселого начальника заставы и его "дредноут". В кораблях Вера не очень разбирается, но она знает, что маленький, быстрый пограничный катер, на котором она когда-то ехала в больницу, каждый вечер несет сторожевую службу в море. На катере есть сильный прожектор и даже пушка. Вера слышала, как из нее ухало во время учений. А учения каждое лето бывают.
Летом Вера вновь поедет на море. Когда окончит пятый класс.
...И все-таки Саша чудной. Говорит, что краб у него есть какой-то необыкновенный.
А может, она просто мало знает Сашу. Ведь они учатся вместе только три месяца. До этого Вера ходила не в эту школу и жила далеко отсюда, на другом конце города.
3
Крабом Саша дорожит больше всего на свете. Никогда он не берег так ни одну игрушку, ни одну книжку, как этого краба. А после того как мама порвала фотографии папы и даже те, где он был вместе с Сашей, краба приходится прятать. Саша держит его в коробке аккуратно завернутым в тряпку, а коробку прячет в самый нижний ящик стола и прикрывает учебниками. Мама туда не лазает.
Шесть раз в неделю после школы Саша достает коробку и смотрит на краба. Этот краб настоящий, из моря. Пучеглазый, с неодинаковыми клешнями, большими усами и лапами: длинными, покороче и еще короче – совсем маленькими. И у папы на фуражке такой же краб, только не настоящий, а меньше и золотой. Саша помнит папину фуражку и краба на ней. А этого, настоящего, засушенного, папа привез, когда Саша начал учиться в третьем классе. И еще сказал тогда:
"Что бы ни было, не забывай меня, сын!"
Больше Саша не видел папу. Отец переехал в другое место, а они с мамой туда не поехали. Сначала папа присылал длинные письма. Мама читала их, почему-то смеялась, иногда ворчала и сразу же рвала.
Несколько раз Саша спрашивал:
– А почему мы не с папой?
– Никакого отца у тебя больше нет! – говорила мама. – Заруби это раз и навсегда себе на носу! Нет – и все!
