Текст книги "Повторение пройденного"
Автор книги: Сергей Баруздин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 16 страниц)
Кино у нас бывает не часто, и картины, в основном, старые. Смотрели: "Три танкиста", "Антоша Рыбкин", "Большой вальс", "Секретарь райкома" и "Леди Гамильтон". Сегодня обещают "Черевички". Я пойду обязательно, если меня не пошлют в наряд.
Как твое здоровье? Поправилась ли нога? Мы даже не успели попрощаться с тобой, так как у тебя была очень высокая температура и ты никого не узнавал, бредил.
Напиши мне, пожалуйста, на полевую почту, которую я указал в обратном адресе. Как ты видишь, она у нас теперь другая.
Поправляйся и скорей приезжай.
С приветом
В и т я П е т р о в".
Под письмом была короткая приписка:
"Не хандри! Не валяйся долго! Ждем! Очень! Пытался навести здесь справки о местопребывании Н., но пока безуспешно. Поиски продолжу. Не горюй!
Обнимаю!
Т в о й М а к с и м Б у н ь к о в".
Она вошла в палату в гимнастерке и в сапогах, раскрасневшаяся, пахнущая зимой. В руках она держала что-то завернутое в несколько одеял живое, глазастое, черноволосое, дышащее.
– Вот, – сказала она, – мы приехали... Ну, как ты? Ждал?
Вера Михайловна бегала вокруг нее и около меня, растерянная, ничего не понимающая:
– Как же это, Наташенька! Как? Ведь вместе в Порт-Артуре лежали! Рожали вместе, и я ничего не ведала... Как же назвала-то ее?..
– Назвала? Да никак, Верочка, не назвала. Вот вместе... Вместе с ним решим... Если не забыл... Может, Надюшкой?..
– Надя, Надежда – это хорошо! Ой как хорошо, Наташенька! согласилась Вера Михайловна.
– Почему ты молчала? Почему? Я же писал тебе! – бормотал я, не веря тому, что все это не сон и не сказка.
– Не сердись, – сказала Наташа. – Я просто... Просто очень много думала...
ГОД 1961-й
Вечером я вел Любу из детского сада. Мне нравятся эти походы: по утрам – в детский сад, по вечерам – обратно. Я привык к ним давно. Когда-то вот так же мы совершали их с Надюшкой.
– А как Надя ходила в детский сад, когда она большая? – удивляется сейчас Люба.
Хорошо вот так идти по московским улицам и отвечать на такие вопросы.
– А мама вот и не знает, что ты приехал, а я знаю! – говорит Люба.
– Нет, мама знает.
– Все равно я раньше! Ведь ты за мной пришел! А не мама и не Надя.
Сырой весенний воздух совсем не по-московски свеж.
И светло, и чирикают воробьи, и купаются у парапетов тротуаров голуби – купаются в лужах по соседству с колесами автобусов и машин. И спешат люди, и машины, и мигают огни светофоров, и все суетно, обычно, весело вокруг.
– Надя тоже была такая же маленькая, как ты, – говорю я.
– А я уже большая.
– Значит, Надя была такая же большая, как ты. Но знаешь, как она любила детский сад? Даже по воскресеньям хотела, чтобы мы шли в детский сад...
Люба молчит. Потом заговаривает о чем-то постороннем. Вдруг сообщает:
– Я тоже люблю детский сад.
Она явно хитрит: понимает, почему я молчу, и произносит эти приятные слова специально для меня.
– Ну уж так и любишь?
– Люблю! Правда, люблю!
Не знаю, помнит ли она, что было год назад. Слезы начинались в семь утра, когда Люба просыпалась, а в половине девятого, когда мы приходили в детский сад, они превращались в откровенный рев. Я выкручивался как мог, потихоньку удирал, а вечером... Вечером узнавал, что Люба почти весь день провела не в группе, а в комнате заведующей и "звонила" по телефону по очереди "то папе, то маме".
А путь в детский сад? Ох, что это был за путь! Люба падала на мостовую, била ногами по асфальту и кричала на всю улицу: "Пусть лучше меня съедят любые злые собаки, чем я пойду в этот детский сад!"
– Я тоже захочу в воскресенье идти в детский сад, – говорит мне сейчас Люба. – Как Надя! Вот увидишь. А воскресенье когда?
Я отвечаю Любе, когда будет воскресенье.
Потом спрашиваю:
– А про Гагарина ты все знаешь?
– Не Гагарин, а Юрий Алексеевич Гагарин! – поправляет меня Люба.
...Я думаю о детстве – своем и нашем детстве. О детстве и юности, которые, может быть, не похожи на детство и юность наших сегодняшних ребят. Но и в непохожем есть похожее. Помним ли мы всё?
Мы идем сейчас с Любой по улице и даже по проспекту – он называется сейчас именно так, – но ведь когда-то его не было. А было шоссе, и мы приезжали сюда кататься на лыжах или просто гулять. Мы! А какими мы были в те годы? А потом мы шли по этому шоссе на фронт – ведь нынешний проспект был самой что ни на есть прифронтовой полосой. И мы шли по этой полосе, шли, шли вперед, но какими мы были?
Мы идем с Любой по Ленинградскому проспекту – широкому, зеленому, беспокойному. Мы идем с Любой, а я думаю о Надюшке. И о Наташе. Хорошо, что она собиралась удрать пораньше домой.
Люба уже спала. Наташа позвонила час назад:
– Не сердись, но у меня партком. Никак, никак не могу!..
Называется, удрала пораньше. Но я не сержусь. Я бы и сам так... Я жду ее.
Мы сидим вдвоем с Надюшкой.
– Папочка, а потом?
Мы сидим долго-долго и говорим о прошлом. О том, как все это было в сороковом, и в сорок первом, и позже. Об этом можно говорить без конца.
– А теперь иди занимайся, – советую я Надюшке. – Пока мамы нет.
– А потом ты мне еще расскажешь?
– Расскажу...
– Пойду повторять пройденное.
– Ты, наверно, этого не понимаешь, – говорю я, – но без пройденного трудно понять настоящее. Так что повторение пройденного...
– Я знаю, о чем ты, – перебивает Надюшка. – Вот там сегодня в Шереметьеве кубинцев встречали. Один из них очень хорошо выступал. Мы, говорит, повторяем то, что сделали вы, – революцию. Нам легче, говорит, чем было вам, потому что мы идем по вашему пути... Ты ведь об этом?
– И об этом, Надюш. А я смотрю, ты совсем выросла. Ну, иди!
Теперь Надюшка занимается, а я жду Наташу.
Наконец звонит телефон. Наверно, она!
– Позовите, пожалуйста, Надю, – серьезным мужским баском произносит трубка.
– Сейчас. Надюш, тебя.
Надя говорит с кем-то по телефону.
– Папочка, это Игорь. У него... У него... отец болен... Можно, я к нему сбегаю?..
Я киваю.
– Игорь, я сейчас приду, – бросает она в трубку. – Да, да, сейчас. Мне разрешили...
Надюшка уже б дверях.
– Подожди, – говорю я. – А как его фамилия?
– Чья?
– Да этого Игоря?
– Баринов, а что? – недоумевает Надюшка. – Ты же знаешь!
Ну конечно, имя его я слышал и фамилию слышал. Среди других. Мало ли, сколько их там в Надюшкином классе. Но как же я не подумал прежде...
– Ты не знаешь, брат у Игоря был? – спрашиваю я. – Старший брат?
– Конечно! – удивляется Надюшка. – Я, по-моему, тебе говорила. Он погиб на войне, в Берлине. Саша. Ты не помнишь?
– Помню. Помню. Ну, иди, иди! – тороплю я Надюшку. – И в случае чего, позвони мне. Хорошо?
...И вот – Наташа. Она входит усталая, бледная и, наверно, с головной болью, и все равно такая же, как всегда. Такая и еще лучше.
– Ну, здравствуй! – говорит она. – Теперь – здравствуй!
1953 – 1964 гг.
