Текст книги "Каменный пояс, 1986"

Автор книги: Сергей Журавлев

Соавторы: Юрий Зыков,Владимир Курбатов,Николай Верзаков,Александр Куницын,Лев Леонов,Рамазан Шагалеев,Николай Егоров,Виктор Петров,Михаил Шанбатуев,Лидия Гальцева
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

После письма от 12 января были другие письма, написанные сейфуллинским размашистым, крупным почерком. Не получив ответа от Ларисы Михайловны, встревоженная доходившими до нее слухами о прогрессирующей болезни Рейснер, Лидия Николаевна 2 февраля пишет:

«Уважаемый товарищ!

Я написала такое, уже официальное обращенье, и мне самой сделалось холодно от него. Но я не могу вспомнить Вашего отчества и нехорошо от этого на душе, точно обижаю Ларису Михайловну, она так Вас любит. Не сердитесь на меня, и, пожалуйста, пришлите поскорее ответ. В газете я прочитала о тяжелой болезни Л. Mux., Екат. Алекс, и Вашего сына. Я взволнована так же, как если б получила известье о болезни кого-либо из ближайших кровных моих родных. Я очень люблю Ларису Mux. От частого употребления этого слова всуе, мне даже кажется что мало сказать «люблю». Она мне дорога, очень дорога, священно дорога, как тоска о красоте. Сейчас некогда расписывать. Первой моей мыслью было немедленно выехать в Москву. Но потом я поняла, что мне даже увидеть ее едва ли удастся. Если б я могла ходить за ней, непосредственно помочь ей, я бы немедленно выехала. Прошу Вас, напишите мне о состояньи ее здоровья, могу ли я, не помешав ей, не повредив, приехать повидаться с ней, и о состоянии Екат. Алекс, и брата Ларисы. Поверьте, что в нашем суровом бытии бывает исключительная нежность человека к человеку, и простите, что я беспокою Вас просьбой об ответе в такие печальные для Вас дни.

Если только найдется хоть малейшая возможность, не оставьте моего письма без ответа.

Адрес мой: Ленинград, ул. Халтурина, д. 27, кв. 27, Л. Н. Сейфуллиной.

Я никогда не видела Вас, но слышала, что Вы – чуткий, хороший человек, и надеюсь, поймете, что мое обращенье к Вам продиктовано, действительно, тоской и беспокойством. Крепко жму Вашу руку.

Л.  С е й ф у л л и н а».

Было еще одно письмо, в котором Лидия Николаевна делилась горем о смерти Л. Рейснер, готовая жить в эти тяжко-печальные дни вместе с ее семьей. Оно не обнаружено, как и краткие ответы Михаила Андреевича Рейснер на запросы Сейфуллиной.

И вот Лидия Николаевна 11 апреля 1926 года снова пишет:

«От Вас все нет ответа. Неужели Вы рассердились на меня? Это мне больно. Я беспокоюсь о Ваших дорогих больных, но недавно бывший у нас Свирский обрадовал меня, сообщил, что Екат. Алекс, и Игорь Mux. уже поправились, оба с Вами дома. Я утешилась мысленно, что Вам пока просто не до меня.

Относительно того, что я написала Вам о невозможности все лето прожить около Вас, я не сомневаюсь, что это не могло обидеть Вас. Напишите мне хоть несколько строк. Я бы поехала в Москву повидаться со всей Вашей семьей, но у меня нехорошее душевное состоянье. Для Вас мое посещенье не было бы сейчас благодетельным. У меня разладились нервы. Я всем домашним стала в тягость. Возможно, что это от большой душевной усталости. Весь текущий год тяжело идет, и я никак не встряхнусь...

Собиралась в Оренбург к сестре, сегодня написала, что не приеду. Простите мне это унылое письмо. Я не имею права так писать Вам, но иначе не могу. Я не умею притворяться, хотя бы для того, что Вас не обеспокоить, не раздражить. Но пишу потому, что мне тяжело, что Вы не ответили на мое письмо.

Крепко поцелуйте за меня Екатерину Александровну и дорогие ее рученьки, передайте душевный истый привет Игорю Михайловичу. Я о Вас всех никогда не буду думать иначе, как с большой любовью.

Л.  С е й ф у л л и н а.

P. S. Вал. Пав. просит передать Вам его большой привет всей Вашей семье».

Когда писались эти строки, Л. Н. Сейфуллиной не было и сорока лет. Ссылаясь на нездоровье, она не преувеличивала, действительно, физическое состояние ее было неважное, видимо, сказывалась огромная нервная и психологическая перегрузка, связанная с творческой работой. В эту пору Сейфуллина была охвачена бурным потоком страстей героев своих произведений, мучилась одним чувством – предельно искренне показать беспощадную правду жизни, не замутив светлых сторон новой советской действительности. Годы эти для писательницы, как и для всей русской литературы, особенно для ее молодой прозы, были урожайными. А. Серафимович дал «Железный поток», К. Федин – «Города и годы», Л. Леонов – «Барсуков», А. Фадеев – «Разгром», Л. Сейфуллина – повесть «Виринею», одно из своих лучших творений.

Сказывались и душевные потрясения, пережитые январскими днями 1924 года, когда вся страна, объятая трауром, провожала в последний путь В. И. Ленина. Смерть Владимира Ильича казалась невосполнимой утратой. Л. Рейснер 27 января опубликовала в «Известиях» статью «Завтра надо жить – сегодня горе». Голос ее прозвучал трубно, как голос бойца. Удивительно то, что внимание ее так же, как Л. Сейфуллиной в стихотворении в прозе «Верность», сосредоточилось на Н. К. Крупской. Именно к ней Л. Рейснер адресовала проникновенные слова: «Милая Надежда Константиновна, вернейший друг, любимейшая, неизменная жена – и она не могла прийти ему на помощь – только поднимала его своей верой в выздоровление, своей надеждой». Поразительно сходны мысли, выраженные Сейфуллиной и Рейснер. Не с этими ли задушевно-искренними словами, написанными в минуты неизбывного горя, зародились и их взаимные симпатии? Свидетельств этому нет в бумагах Л. Рейснер и Л. Сейфуллиной, но вполне логично предположить именно такой вывод.

Лидия Николаевна вместе с В. Инбер стояла в почетном карауле у гроба Ларисы Михайловны. Дни эти прошли как во сне. Похоронили Рейснер на площадке Коммунаров, воздав ей заслуженные почести.

Лидия Николаевна не могла собраться с мыслями, а не отозваться на утрату дорогого ей человека тоже не могла. В квартире 78, в 5-м Доме Советов, где жила Лариса Михайловна, остался 12-летний мальчик Алексей Макаров, спасенный Рейснер. За плечами его была большая история прожитых лет маленького правонарушителя.

В те тяжелые и скорбные дни под пером Лидии Николаевны родился очерк-рассказ «Алеша» – о сыне уральского рабочего, партизана, погибшего в бою, – лучший памятник Сейфуллиной на свежую могилу Рейснер. В очерке рассказывалось, как мать Алеши, оставшаяся с семерыми детьми на руках, жестоко преследовалась белыми, как голодал мальчик, скитаясь по детским домам, наконец, после скитаний беспризорника, возвратился в Екатеринбург к матери – поломойке в Уралпромбюро.

В очерке Л. Сейфуллина приводит письмо Алеши, описавшего, свою жизнь. Оно органично вплетено в канву всего рассказа. Его нельзя читать без содрогания.

«Тов. Сулимов говорит маме: «Клавдия Ерофеевна, сегодня сюда приедет товарищ Рейснер». Он сказал: «Лариса Михайловна», а я не мог выговорить и подумал, что ее зовут «Бориса». Мама говорит: «Наколи, Леша, дров и, когда будет кто стучаться, то спрашивай». Я все сделал и сижу на заднем дворе, собаку кормлю. Вдруг кто-то стучится, я привязал собаку, иду. Я говорю: «Это Бориса Михайловна». Я открыл, смотрю: загорелое лицо, в белом во всем и корзина, и мама тут подоспела, взяла все. Она устала и уснула. Потом на скрипке играла, я иду со двора, она подкралась на лестницу, слушает...»

Незатейливое мальчишеское письмо, а сколько в нем душевного и человеческого, трогающего и теперь. Л. Сейфуллина, продолжая свой рассказ о том, как много сделала для Алеши случайно встретившаяся с ним на жизненном перекрестке «Бориса», прекрасная большая женщина, неизменно мужественная и в бою, и в труде, и в деле милосердия, заключает: «Эта последняя строчка, самая скорбная из всех, написанных на смерть Ларисы Рейснер», и добавляет из письма Алеши: «Сколько она возилась с моей головой, и в больнице лечила, и дома. Стригущий лишай у меня на голове был. Мне теперь жить очень хорошо. Ночью мне так жалко стало, зачем-то Лариса Михайловна померла».

«Она была столь красива, что всегда казалась слишком богатой и праздничной для тягостных мелких жизненных забот. И немногие знали, что она мало зарабатывает, трудолюбива, слишком боязлива в оценке своих достижений и безбоязненно добра. Не убоявшись ни лишений, ни грязного прошлого мальчика, обреченного на беспризорность, она взяла его к себе. Не рассчитывая, хватит ли у нее заработка на содержание приемыша, не оробев перед трудностями перевоспитания бродяжки и вора, она протянула ему руку. И мальчик... доверчиво принял протянутую руку, и сам доверия Ларисы Рейснер не обманул». (Л. Сейфуллина, рассказ «Алеша».)

Немного таких примеров самопожертвования и душевного мужества, с избытком и щедростью принадлежавших одному человеку, можно привести. И хотя то, что рассказано в очерке «Алеша», лежит за строчками писем Л. Сейфуллиной к Ларисе Михайловне, но посвящено только ей и навеяно, вплетено в венок ее надгробия.

В следующих письмах, адресованных семье Рейснер, бьется все та же живая струя прежней любви Сейфуллиной к Ларисе Михайловне.

«Дорогая семья, Екатерина Александровна, Михаил Андреевич и Игорь Михайлович.

Я всегда напоминаю Вам о себе, как библейский блудный сын. Пишу только тогда, когда истреплюсь с чужими неласковыми людьми... И начинаю стенать: есть дом, который люблю, есть люди дорогие, есть на свете семья чудесного моего друга незабываемой Ларисы. Не сердитесь на меня за это. Иначе я не умею. Так и отцу своему писала, всегда в порыве любви, а потом молчала месяцами...

Самое главное, совершенно не работаю, мало читаю, часто болтаюсь на каких-либо зряшных собраниях, веду праздную пустую жизнь. Когда ложусь спать, часто бывает на душе нехорошо. Начинаю трусливо себя успокаивать: завтра непременно начну работать. Завтра наступает, проходит, и опять «непоправимо белая страница». Оправданием мне может служить только одно, что я бессильна побороть свое бессилье. Надеюсь, что это временно. А может быть, и законное это состояние. С 22-го года я написала ведь уже пять томов...

Так что не сердитесь и не отвергайте меня и такую, какова я. Вспомните меня и черкните хоть открытку... Крепко целую Ваши глаза, все лицо и милые занетужившие руки. Как дело с леченьем, помогло ли хоть немного? Вам, Михаил Андреевич, на днях пошлют предложенье прочитать здесь лекцию. Сегодня мне об этом сообщили. Дом Просвещения и Дом Ученых хотят просить Вас приехать. У меня спрашивали адрес. Я забыла № квартиры, но, думаю, что найдет письмо. А книжки у меня с собой с адресом не было.

Крепко Вас обоих целую, жму руку Игорю Михайловичу. Привет Нине Итиной.

Лидия  С е й ф у л л и н а».

В первом номере «Журналиста» за 1926 год была опубликована последняя прижизненная статья Рейснер «Против литературного бандитизма». В ней Лариса Михайловна защищала Л. Сейфуллину от несправедливых нападок вульгарной критики, обвинявшей писательницу в натурализме.

«Сейфуллину защищать не приходится. Ее большой талант только что вступил в эпоху своего цветения, и нам когда-нибудь придется краснеть за то, что на страницах серьезного журнала могли появиться инсинуации, против нее направленные...

Нам казалось, что сила таланта писателей, как Сейфуллиной, в том, что они бесстрашными глазами умели видеть мрак, ужас, жестокость и мерзость старой, дореволюционной деревни, во всем своем старом рубище, перешагнувшей в новую эпоху, и то великое и революционное, что поднялось из мрака и мерзости по зову революции».

Мужественный голос Л. Рейснер предупредил дальнейшие нападки критики на Лидию Николаевну и сыграл положительную роль в новом творческом подъеме писательницы. Вслед за смертью Ларисы Михайловны, на старшего Рейснера обрушился еще один удар – 19 января 1927 года внезапно оборвалась жизнь Екатерины Александровны. Это сообщение Л. Сейфуллина восприняла как утрату своего родного человека.

«Дорогие, родные мои, я не послала телеграммы, тяжело. Душой с Вами, Вы это знаете. 7-го ночью не ложилась, писала о Ней для «Ленинградской правды» и плакала. Писать не хотела, еще трудно. Но редакция поздно спохватилась и просила дать материал. Шлю Вам его и давно написанного «Алешу».

Двадцатого января я пришла к Вам, мне сообщили, что Вы уехали провожать в крематорий то, что осталось от Екатерины Александровны. Не хочется назвать «труп», смешная, жалкая боязнь слов. Я чувствовала себя нехорошо, меня лихорадило, и я проехала прямо в 1-й Басманный к родне. Там отдыхала до отъезда на вокзал. Дозвониться к Вам не удалось, да и что же было звонить? Отъезд мой все откладывался из-за получения виз. Представитель «Красной газеты» в Москве присылает анкеты, на днях заполнила их 16 штук (французские, немецкие, польские и чешские). Успокаивает сообщеньем, что скоро, скоро. А что это значит, скоро, я уж не могу сообразить: еще недели или месяцы ждать. Чувствую себя, как может чувствовать пассажир на пересадке в ожидании запоздавшегося поезда. Работа не ладится. Я не умею в таком состоянии работать. Но все же настроение не было плохим... Нового не написала еще ничего, а за старое меня все что-то поругивают в газетах. Жизнь наша с мужем немножко входит в норму... Дня своего отъезда я все еще не знаю.

Черкните мне, пожалуйста, хоть открытку о себе. Крепко целую уцелевших, и Вас, Михаил Андреевич, и Игоря Михайловича, а также и нового члена дорогой семьи, имени которого не умею не сказать, не написать, товарища Фиалку. Целую также Алешу. Для него шлю отдельный экземпляр «Алеша».

Валерьян Павлович шлет Вам свои приветы.

Ваша Лидия  С е й ф у л л и н а».

Азриэль Либерман
ДЕЛО О СПОРНОМ КИАЛИМСКОМ МЕСТЕ

В петровские времена тульские ремесленники-оружейники выдвинули из своих рядов крупных уральских металлозаводчиков. Среди них были Никита Демидов и Максим Мосолов.

Судьбе было угодно сделать их потомков соседями на уральской земле. Демидовы уже построили на Южном Урале Кыштымские и Каслинский заводы и получили разрешение на постройку еще двух заводов: Киалимского и Азять-Уфимского. Однако строить их не спешили, а леса, отведенные под них, рубили на дрова и уголь для Кыштымских и Каслинского заводов.

В 1751 году тульские купцы Мосоловы заключили с Оренбургской губернской канцелярией контракт на постройку Златоустовского железоделательного завода на речках Сатка и Куваш. Но реки были маловодными, и Мосоловы выбрали новое, более подходящее место на реке Ай, 16 верст севернее.

По именному указу 1739 года заводам отводились на дрова и уголь леса, которые заводчики должны были купить у их владельцев башкир. Покупку потом утвердила Оренбургская канцелярия. По определению Берг-коллегии от 1744 года, леса отводились от завода на 30 верст по окружности, сроком на 60 лет.

Горные чиновники шихтмейстер Степанов и геодезии ученик Зубрильский, командированные для отвода Мосоловым земель, отмерили от реки Ай во все стороны 30 верст, но не по кругу, как полагалось, а четырехугольником. А поскольку завод был передвинут на 16 верст ближе к демидовским владениям, отвод Мосоловых наложился на земли Демидовых.

Первые годы соседи и не заметили оплошности. Но уже в 1760 и в 1761 годах Мосолов жаловался горному начальству на Демидова о том, что тот хочет завладеть его лесами до 15 верст в глубину. По предписанию Берг-коллегии оренбургскому начальству, для разбора дела были посланы унтер-шихтмейстеры Метенев и Бортников. На этот раз было признано право Златоустовского завода.

В 1780 году уже Демидов жаловался на своего нового соседа Лариона Лугинина, купившего завод у Мосоловых, что он перекупил у башкир землю, принадлежащую ему, Демидову. Исетская провинциальная канцелярия подтвердила право Демидова на владение лесами. Дело не дошло до большого.

24 августа 1781 года Ларион Лугинин писал Демидову:

«Милостивый государь, Никита Никитыч!

От 12 августа Ваше приятное писание, с истинным моим почтением, имел честь получить; к Ахметову от меня точно писано, чтобы за речку Киалим числить грани полторы и о том прикащикам вашего благородия объявить о миролюбивом нашем положении, а ныне и вторично о том же писать непременно буду; я же прибуду с истинным моим почтением Вашего благородия милостивого государя, покорный слуга Ларион Лугинин».

Таким образом, на этот раз дело кончилось полюбовно. Время шло. Заводы Демидова перешли во владение купца Расторгуева. В 1794 году произошло событие, резко обострившее отношения соседей. В официальной переписке оно выглядело так:

«В 1794 году Кыштымского завода дворянина Никиты Демидова (ныне купца Расторгуева), заводскою конторою, на месте, называемом Киалимским, назначен был на годовое заводское действие дровосек и нарублены Демидова иждивением дрова, а Златоустовского завода Лугининых контора, почитав сие место и леса принадлежащими тому заводу, увезла из нарубленных дров из складенных куч обыкновенной заводской меры более 4000 коробов угля, отчего от одной стороны на другую жалобы».

В 1801 году новый владелец Златоустовского завода именитый московский купец Андрей Кнауф подал прошение в Берг-коллегию с жалобой, признавшей право на Киалимский участок за Кыштымским заводом. В ответ Берг-коллегия определила:

«Показанное спорное место в 120 квадратных верстах, значащееся в плане под литерою А, заключающее все пространство от горы Миасса по речкам Большому и Малому Киалиму по устье, где Киалим впала в реку Миасс, выключа из Златоустовского четырехугольника, оставить принадлежащим к Кыштымским заводам».

В 1815 году Оренбургская межевая контора, рассматривая разные споры о земле, рассмотрела и вопрос о Киалимском спорном участке и снова утвердила его к Кыштымским и Каслинскому заводам.

В 1826 году поверенный наследник Расторгуева купец Гурия Суетин жалуется в межевой департамент сената на казенные Златоустовские заводы, продолжающие присваивать спорный Киалимский участок. Департамент Горных и Соляных дел, с утверждением министра финансов, решил:

«Вышесказанный спор, как неосновательный, уничтожить, спорные земли по крайней надобности в оных представить во владение Златоустовских заводов».

В 1840 году в споре появилась новая сторона. В том году злополучный Киалимский участок был отдан башкирами, и не ведавшими о споре между заводами, в аренду на 12 лет челябинскому купцу Степану Попову для добычи жерновых и точильных камней и для разработки золота и других металлов и драгоценных камней. Оформив по всем правилам арендованный участок, Попов приступил к разведке шурфами, получив шнуровую книгу для записи золота в Уральском Горном Правлении. В 1841 году Попов устроил нужные заведения для помещения людей, припасов, провианта, фуража, поставил промывальную фабрику, или так называемый вашгерд, и начал промывку золотосодержащих песков на двух разрезах-приисках: Аннинском и Степановском.

Последовала жалоба на Попова со стороны Кыштымских и Златоустовских заводов. Горное правление прислало исправника Пономарева, который, совместно с чиновником от Златоустовских заводов Ивановым, остановили производство работ на промыслах Попова, силою отняли у Попова добытого золота «7 ф. 69 зол. с поломкой замков и печатей» и задержали самого Попова как преступника. Заведения Попова были разгромлены кыштымскими работными людьми.

По доносу Златоустовского завода выяснилось, что само Кыштымское заводоуправление еще с 1823 года незаконно вывозило золотоносные пески со спорного участка на Саймоновские прииски, где их промывали, посылали крестьян своих на Киалимскую землю старателями с ручными промывальными машинами с тем, чтобы они сами добывали и промывали золотоносные пески на месте и доставляли заводоуправлению золото.

Судебное дело о Киалимском месте росло, обрастая копиями контрактов и купчих, рапортами стряпчих и поверенных, заключениями и запросами, прошениями и мнениями, доверенностями и распоряжениями, возражениями и предложениями. При слушании дела в департаментах Правительствующего сената сенаторы не сходились мнениями, и разбирательство продолжалось.

Беспрецедентное по продолжительности судебное разбирательство, длившееся 86 лет, в течение которого не раз принимались прямо противоположные решения и определения, окончилось в 1846 году и получило название «Дело о спорном Киалимском месте».

Под этим названием в 1846 году была издана «Записка», историческая ценность которой состоит в том, что в ней в копиях собран богатый документальный материал, освещающий возникновение на Южном Урале ряда железоделательных заводов, в том числе Златоустовского.

Великая Октябрьская социалистическая революция положила конец тяжбам между заводчиками.

Сатира и юмор. Рассказы

Александр Петрин

СУДЬБА-ЗЛОДЕЙКА

Недавно на керамическом заводе один неквалифицированный специалист, Вяткин по фамилии, в людях разочаровался! Вообще-то он и раньше их не особенно долюбливал, считал как бы за брянских волков, а теперь и вовсе разлюбил.

Через них Вяткина с работы выгнали по собственному желанию – будто он облицовочных плиток хотел упереть сверхнормативно, да не вышло, благодаря нечестности некоторых людей. И даже в честь него дружеский шарж вывесили под названием «Несун», изобразив в искаженном виде со смешным уклоном, наподобие капиталиста. А, между прочим, все знают, что у Вяткина капитала никогда не скапливалось больше, чем рупь восемьдесят, и даже у последнего пиджака на днях кореш весь воротник выдрал с подкладкой, придя в сильное возбуждение за праздничным столом.

Через кореша все дело вышло. А также через международную студенческую игру, которую неизвестные личности по почте распространяют.

Вяткин плитку носил, прямо сказать, бескорыстно, как друг, товарищ и брат этого самого кореша, который решил свой санузел новой плиткой обложить – для эстетики и чтоб люди завидовали!

Со своей стороны кореш каждый раз сервировал Вяткину праздничный стол в виде денатурки, доставая по блату данный дефицитный напиток в магазине «Бытовая химия», где сотрудничал продавцом.

Кроме того, в целях материальной заинтересованности он стимулировал Вяткина небольшим авансом, с которым Вяткин пошел отдыхать и оздоровляться у каждого куста в ПКиО и там сильно вышел из сметы, даже не хватило расчесться полностью за культобслуживание в MB, хотя ему оказали уважение как старому клиенту, поверив в долг.

Но, занимая невысокий пост по сколачиванию деревянной тары, Вяткин никаким государственным транспортом для личных нужд не располагал. Поэтому ему приходилось реализовать плитку незначительными партиями – сколько влезет за пазуху.

А кореш сгоряча всю старую плитку уже ободрал и загнал по коммерческим расценкам. Теперь он, понятно, сильно расстраивался, видя, что санузел из очага культуры и хранения пищевых запасов превратился в объект бесхозяйственности и разгильдяйства, как любят выражаться сотрудники редакций. Сам же он был не то чтоб сильно скупой, но являлся принципиальным любителем мордобоя, хотя временно воздерживался.

И только раз за праздничным столом сделал Вяткину строгое предупреждение, поставив на вид:

– Ты, Девяткин, заруби! Мошенства я не уважаю!.. А кругом одни мошенники пошли: никому довериться нельзя! Недавно вот у меня рупь слизали, и концов не найдешь!

Вяткин, конечно, сильно удивился и даже слегка не поверил, что у кореша могли рупь слизать.

– Через игру все вышло, – уточнил кореш. – Международная такая студенческая игра... Получил я письменное приглашение... Мол, эта игра в шестой раз опоясывает земной шар... Вышлите по приложенному адресу рупь и еще пятерых сагитируйте на игру, а те пускай еще пятерых сагитируют, так и пойдет... взаимообмен такой, понял? А как дойдет до меня очередь, так две тыщи человек должны будут по рублю на мой адрес выслать. Там все крепко рассчитано! Я хоть студентом никогда не был, но вижу – смысл есть рублем рискнуть. Посылаю рупь по адресу в город Кусу, жду... И вот уже поболе года прошло – никакого толку! Хоть бы трояк прислали... для смеха! Я сперва на жинку думал: может, она втихаря вынимает, есть у нее такая привычка. Установил дежурство у почтового ящика – ни хрена... Мне, понимаешь, не так за свой рупь обидно, как доверие они, гадюки, подрывают, люди должны быть доверчивыми друг к другу, а они что! Через это у меня сердце закаменело, и я ко всем без разбору доверие потерял...

– Неужто, и ко мне потерял? – навел справку Вяткин, а кореш подумал и говорит:

– Нет, к тебе, Шестеркин, я покуда не совсем потерял. Но чую, в скором времени должен потерять... Через неделю потеряю! Потому как через неделю один экспедитор сулился меня на своем рефрижераторе в Кусу подкинуть, там я этого студента найду и рупь свой с потрохами из него выну!.. А ты к тому дню плитку представь целиком и полностью. Иначе тебе, Двойкин, я кол меж рог врублю... А то этого экспедитора скоро выгоняют – по недоверию и по пьянке... А я как гляну на санузел свой, да еще про рупь вспомню, могу от инфаркта помереть! Однако раньше, чем помру, я кой-кому предварительно пасть порву, если он будет мне волынку тянуть!

Вяткин данный намек понял и решил ускорить технический прогресс с плиткой. В обеденный перерыв он нанес дружественный визит в закуток, где шофер Колька-солдат со своим конопатым напарником занимались распитием молочных напитков. Предложение быть третьим Вяткин со всей решительностью отверг, так как к молоку относился отрицательно, считая его вредным для своего здоровья и боясь заболеть холерой.

И он этим водителям транспорта внес такое рацпредложение:

– Молоко, ребятки, ежели им систематически злоупотреблять, может подорвать ваши молодые неокрепшие организмы: в нем нынче большой процент ДДТ содержится, а молочный жир способствует антисклерозу мозгового вещества – по телевизору зачитывали! Зато вы свободно могли бы по бутылке чистейшей денатурки на рыло иметь, если б одно общественное дело провернули... Сами знаете, какая сейчас огромная стройка развернулась – особенно в частном секторе. И государство не управляется полностью удовлетворять всю потребность в смысле, скажем, левой плитки. А подкинули бы вы на своей бандуре пару-тройку левых ящиков, то и строителям подмогнули и кой-какой навар имели бы с этого дела, как говорится, для дома, для семьи... А вам потому оказал такое доверие, что вижу – вы ребята молодые, совесть имеете...

Колька-солдат пошептался в стороне со своим конопатым напарником и сказал, что результат будет налицо завтра.

Кореш с радости, хоть сильно скрипя зубами, выдал Вяткину-Девяткину для стимулирования Кольки-солдата дополнительный аванс, которым Вяткин, идя через ПКиО, расчелся за прошлые услуги MB и обратно задолжал по новому кругу.

А утром, явившись со свежими силами на завод, увидел тот самый дружеский шарж, который вполне мог шестеркинский авторитет подорвать, особенно, если учесть шестой привод к начальнику охраны с гвоздями и прочим мелким инвентарем.

А кореш не только не выразил соболезнование, но вовсе озверел и частично исполнил свое суровое обещание, для первого раза ограничившись отрывом воротника и легкими телесными повреждениями средней тяжести.

Конечно, другой за свои кровные деньги и напрасно затраченную денатурку как минимум голову оторвал бы, не говоря уж о воротнике, но кореш проявил гуманизм и отпустил Вяткина в практически живом виде, тем более, что убивать его до смерти было нерентабельно, не заведя другого блата на керамическом заводе.

Через эти переживания Вяткин слегка помешался в уме и от расстройства допустил превышение нормы естественного выноса, подготовив три ящика экспортной плитки к экспорту через забор. В этот текущий момент и был застукан Колькой-солдатом, оказавшимся подпольным дружинником и привыкшим у себя на границе к поимке различных нарушителей.

Таким путем Вяткин очутился безработный, но с оторванным воротником, как американец, хотя и без шляпы, которой у него сроду не было.

Вдобавок ему пришлось срочно перейти на нелегальное положение, заперевшись изнутри в своей комнатушке, потому что кореш понял, что шансы довести свой санузел до уровня мировых стандартов ослабли. Кореш по нескольку раз в день сильно желал повидаться со своим «Шестеркиным-Двойкиным», но тот, питаясь одной вермишелью, проявил стойкость и выдержку, мужественно отсидел в своей комнатушке, затаившись, как мышка, покуда кореш не уехал в Кусу выручать свой рупь. Там их с экспедитором, чуть не доезжая до места, поймали в связи с излишками мясопродукции, которыми они за полцены спекулировали в розницу среди жителей колхозного села.

И теперь только в один вопрос не внесено достаточной ясности: продолжает ли опоясывать земной шар международная студенческая игра и не вышло ли в ней какой заминки в связи с выбытием одного игрока.

А вполне возможно, что она и вовсе приостановилась (по причине отдельных случаев нечуткого отношения к личной собственности граждан).

ТАЙНА БЕРМУДСКОГО ТРЕУГОЛЬНИКА

По следам сенсации

Из газетной статьи

В последнее время печать и телевидение уделяют много внимания так называемому Бермудскому треугольнику, где будто бы таинственно исчезают суда и самолеты. Трагедии приписывают действию некоей непознанной силы. Иногда с борта будто бы исчезает вся команда, после чего безлюдный корабль одиноко носится по волнам. По-видимому, американец Сандерсон первый разделил всю поверхность земного шара на треугольники и объявил определенные из них таинственными. Он же привел «факты», когда, по крайней мере в Бермудском треугольнике, самолеты на некоторое время покидали наше пространство и время, а потом благополучно возвращались. Это происходило совершенно незаметно для экипажей, для наземных же служб самолеты исчезали в «никуда», а затем появлялись вновь. Бортовые часы потом оказывались отставшими по отношению к земным как раз на время, в течение которого самолет находился в небытии. Выдвигаются различные гипотезы.

ТЕЛЕГРАММА-МОЛНИЯ

В АКАДЕМИЮ ГЕОГРАФИЧЕСКИХ НАУК СРОЧНО ПРОШУ ЗАСТОЛБИТЬ ЗА МНОЙ ПРИОРИТЕТ ПЕРВООТКРЫВАТЕЛЯ СУХОПУТНОГО БЕРМУДСКОГО ТРЕУГОЛЬНИКА ТЕРРИТОРИИ НАШЕГО РАЙОНА ПОДРОБНОСТИ ЗАКАЗНЫМ ПИСЬМОМ ДОЛБАКОВ АЛЬФРЕД ЕГОРОВИЧ.

Письмо

Уважаемые товарищи академики! Пишет Вам автор телеграммы о первооткрытии мной загадочного явления – сухопутный Бермудский треугольник. Сообщаю координаты и параметры. К сожалению, у этого треугольника мне удалось измерить только один координат – широту, которая примерно 10—12 км, а насколько он тянется в долготу, пока неизвестно, однако это легко будет установить, если Вы подкинете члена-корреспондента с новейшими измерительными приборами. Примерный параметр этого треугольника расположен между нашим райцентром и деревней Макулевкой на шоссе. На данном отрезке случилась таинственная и бесследная пропажа двух автомашин «ЗИЛ» с прицепами и народом, командированным для оказания помощи свеклоробам на уборке моркови. Согласно наведенным справкам, из райцентра они выбыли в 7.00, но в Макулевку не прибыли. Других населенных пунктов там нет, свернуть некуда, поверхность земли равнистая без природных катаклизмов: рек, оврагов, пропастей и т. п. По сведениям ГАИ, выдающихся автокатостроф за этот период не наблюдалось. На следующий день был послан на розыск тов. Гетманец, который тоже исчез безвозвратно. По его следу направлены тов. Панюкова и тов. Вьюнов с тем же плачевным результатом.