Текст книги "Творцы"
Автор книги: Сергей Снегов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 27 страниц)
В завершение академики писали:
«Мы полагаем, что уже сейчас настало время, чтобы правительство, учитывая важность решения вопроса о техническом использовании внутриатомной энергии, приняло ряд мер, которые обеспечили бы Советскому Союзу возможность не отстать в разрешении этого вопроса от зарубежных стран».
А конкретные просьбы были все те же – строить установку для разделения изотопов урана, форсировать строительство циклотронов, еще добавилось предложение создать государственный фонд урана…
– Согласие правительства вне сомнения, – с удовлетворением резюмировал Вернадский. – Теперь дело за нами. Как будем двигаться, Виталий Григорьевич?
– Вероятно, не очень все-таки быстро, зато основательно, – ответил Хлопин, улыбаясь.
Вероятно, так бы и шло, как он наметил, – не очень быстро, зато очень основательно. Но в ход событий вмешались непредвиденные противоположно действующие факторы, и каждый оказал свое влияние.
Самым важным, огромным по своему значению фактором стала начавшаяся через год война с Германией – она сделала невозможным претворение в жизнь любых крупных проектов, не работающих непосредственно на оборону.
Это было странное состояние, он впервые его испытывал – почти истерическое желание все ускорять, всюду подстегивать. Он одергивал себя, не позволял жажде действия проявиться резким поступком. Он старался быть тем, кем всегда был, – очень энергичным и не очень торопливым. Но исходившее от него невидимое излучение тревоги и нетерпения заражало сотрудников, он активировал их своим внутренним напряжением.
Новая работа Зельдовича и Харитона, появившаяся в печати летом 1940 года, еще усилила у Курчатова чувство нетерпения. Школа Семенова, глубже всех в мире исследовавшая цепные реакции, снова показывала свои достоинства. До сих пор развал ядер урана исследовался больше качественно, чем количественно. Точной теории цепного процесса не существовало. Зельдович с Харитоном создавали теперь такую теорию. Они строили кинетику цепного процесса для случая неконтролируемого взрыва куска урана, когда, например, быстро сближаются два докритических по объему куска урана, и для случая процесса контролируемого, использующего замедлители нейтронов.
Авторы анализировали сложнейший вопрос – приближение массы урана к тому критическому объему, когда становится возможной реакция с разветвляющимися цепями, типичная цепная реакция. И приходили к выводу, что в этот момент даже очень слабые посторонние факторы начинают мощно влиять на процесс, то гася, то ускоряя реакцию. Впервые привлекая к количественному расчету нейтроны, которые вырываются из разваливающегося ядра не мгновенно, а с небольшой задержкой, авторы показывали, что эти запаздывающие нейтроны, хотя их и очень мало, существенно помогают регулировке процесса на медленных нейтронах. И снова, как и в недавнем докладе Харитона, звучала в подтексте статьи важнейшая идея: взрыв, процесс на быстрых нейтронах, осуществить возможно, но придется преодолеть множество трудностей, а главное, надежно контролируемое выделение энергии в «атомном котле» вполне реально – и поэтому «можно ожидать в ближайшее время попыток осуществления процесса».
Именно о такой «попытке осуществления процесса» в реальном атомном котле и мечтал сейчас Курчатов, на это и нацеливал своих сотрудников. Но все средства, которые были в их распоряжении, и отдаленно не отвечали тому, что практически требовалось.
Он размышлял – нажимать на Иоффе? Что мог дать нажим? Возможности директора института ограничены. Да и не захочет Абрам Федорович обирать все лаборатории, ради того чтобы одна – ядерная – безмерно разрослась Он поощряет урановые исследования, но думает не только о них. И Иоффе не верит, что выход в практику будет скорым. Он как-то обронил фразу: «Атомную проблему решит только третье поколение ученых». И не докажешь, что решение, возможно, совершится завтра! Курчатов терялся, не зная, что предпринять.
В начале июля 1940 года директор Физтеха уехал в Москву на заседание Президиума Академии наук. Он привез из столицы радостные вести. Владимир Иванович Вернадский внес в Академию наук представление об использовании внутриатомной энергии урана. Докладывал он сам – и Президиум отнесся к его инициативе очень благожелательно.
Курчатов слушал восхищенный, немного даже растроганный. Один из старейших ученых страны, глубокий мыслитель в науке, неутомимый организатор, всегда чутко улавливая важные перемены в науке, всегда горячо откликался на трудные вопросы, возникавшие в ней. Он не изменил себе и сейчас!
И Курчатов с надеждой думал о том, что раз Вернадский, с его широким пониманием науки, привлекал внимание Академии наук к урановой проблеме, то это надежная гарантия, что вскоре предстоит внушительное расширение масштабов исследований ядра. К тому же Физтех перешел наконец в систему академии и уже поэтому не мог не получить дополнительные ассигнования на темы, еще недавно полунедоброжелательно обзываемые «чистой наукой».
Еще через две недели Курчатов из нового постановления Президиума Академии наук «О мероприятиях по дальнейшему использованию внутриатомной энергии урана» узнал, что при Президиуме организована специальная Комиссия по проблемам урана под председательством О. Г. Хлопина с тремя заместителями: В. И. Вернадским, А. Ф. Иоффе, А. Е. Ферсманом. Среди членов комиссии Курчатов нашел и себя с Харитоном, Лейпунским, Алхазовым и Гуревичем. Он недоуменно пожимал плечами.
В постановлении не было конкретной тематики исследовательских работ, не сообщалось, какие выделяют ассигнования.
– Абрам Федорович, вы заместитель председателя урановой комиссии, – сказал он Иоффе. – Скажите, чем конкретно она будет заниматься? Как сможет помочь нашим работам?
– Вы тоже член урановой комиссии, – возразил директор Физтеха. – Мне думается, именно вам и нужно разработать конкретный план работ по урану, охватывающий не только наш институт, но и другие. А комиссия его утвердит. Если согласится…
Слово «если» прозвучало многозначительно. Курчатов посовещался с помощниками. Руководящая роль Хлопина в комиссии гарантировала, что радиохимии урана будет оказана хорошая поддержка. Без радиохимиков идти дальше немыслимо. Но радиохимических исследований недостаточно. Упор сегодня нужно делать на физику, завтра – искать инженерных решений. Курчатов не был уверен, что все члены урановой комиссии понимают ситуацию так же ясно, как он с помощниками.
– Составляем для академиков план урановых работ, – настаивали помощники. – Исчерпывающе им разъяснить, что речь не просто о важной научной проблеме, а о непосредственной разработке фундамента новой техники. Чего вы колеблетесь, Игорь Васильевич?
Курчатов колебался недолго. В конце концов, речь шла уже не о приоритете славы – кто назовет своим именем новое явление, а о приоритете государственной мощи – какая страна раньше использует в промышленности научные исследования.
– Ладно, пишем, – сказал он.
Сегодня, когда мы знаем, как развивались урановые исследования в нашей стране, представляет большой исторический интерес вопрос, известно ли было Курчатову о плане работ по урану, составленном Хлопиным. Точного ответа нет. Ни в высказываниях Курчатова, сохранившихся в памяти его помощников, ни в подписанных им бумагах нет намека, что его ознакомили с этим планом. Можно с большой вероятностью допустить, что он его не читал. Сам этот документ до обсуждения в урановой комиссии, до утверждения Президиума Академии наук вряд ли мог пойти во всеобщее ознакомление. А позже Курчатов выступил с собственной программой – и «танец пошел от этой печки»: не стало нужды знакомить его с тем, что планировали другие относительно его собственной работы.
Можно, конечно, допустить, что он слышал о разработке такого плана: это мог узнать от Вернадского Иоффе, об этом мог сказать Иоффе и сам Хлопин во время одной из «заседательских встреч» в академии: Иоффе был заместителем Хлопина по урановой комиссии, его нужно было информировать о всех начинаниях в этой области. И Иоффе, нет сомнений, передал бы Курчатову все, что сам узнал.
Как бы там ни было, Курчатов разработал свою программу работ по урану. Она не так детальна, не так конкретна, как хлопинская, в ней нет перечисления мелких тем, хотя во всех основных пунктах повторяется то, что уже наметил Хлопин. Зато она идет дальше, открыто ставит цель, подчиняющую себе все остальное, – практически осуществить цепную реакцию деления ядер урана. В виду большого исторического значения этой программы, ниже приводятся ее основные пункты.
29 августа 1940 года в Президиум Академии наук на имя ее непременного секретаря П. А. Светлова ушло письмо, подписанное четырьмя физиками. В этом письме, озаглавленном «Об использовании энергии деления урана в цепной реакции», авторы писали:
«Исследования последних двух лет открыли принципиальную возможность использования внутриатомной энергии путем осуществления цепной реакций деления урана».
Оговорившись, что многие необходимые количественные данные пока отсутствуют и нужно расширить исследования, чтобы накопить эти данные, авторы продолжали:
«По нашему мнению, программа работ на ближайшее время должна заключаться в следующем:
1. Определение условий разветвления цепи в массе металлического урана.
Эта задача может быть решена в ЛФТИ при помощи установки Винн-Вильямса научным сотрудником Г. Н. Флеровым при условии предоставления институту чистого металлического урана (98–99 % чистоты), в количестве до 1 кг. Этот уран срочно должен быть изготовлен в одном из химических институтов АН СССР.
2. Выяснение влияния нейтронов, возникших при расщеплении урана с атомным весом 238, на ход цепной реакции в смеси урана и воды.
Эта задача может быть решена профессорами Ю. Б. Харитоном и Я. Б. Зельдовичем (ЛИХФ).
В результате подсчетов с применением данных по пункту 1 может возникнуть необходимость постановки опытов со смесью металлического урана в количестве до 300 кг с водой. Естественно, что в этом случае возникнет необходимость организации специального производства металлического урана.
3. Выяснение величины эффективных поперечных сечений для захвата медленных нейтронов тяжелым водородом, гелием, углеродом, кислородом и другими легкими элементами.
Эта задача ввиду ее актуальности для осуществления цепной реакции и трудности измерения и методики должна решаться независимо в ряде институтов и может быть поручена научному сотруднику Л. Русинову (ЛФТИ), академику А. Лейпунскому (УФТИ) и научному сотруднику И. Гуревичу (РИАН).
4. Выяснение условий осуществления цепной реакции в смеси уран-тяжелая вода.
Эта задача должна быть поручена проф. Ю. Б. Харитону и Я. Б. Зельдовичу, результаты расчета которых должны содержать ответ на вопрос о количестве воды и урана, необходимых для самопроизвольно идущей цепной реакции, и на вопрос о том, какие количества тяжелой воды и урана необходимы для экспериментального наблюдения начала развития цепи.
5. Выяснение вопроса о получении тяжелой воды в больших количествах.
Ориентировочные расчеты показывают, что необходимое количество тяжелой воды для цепной реакций составляет величину в несколько тонн. В связи с высокой стоимостью этого количества тяжелой воды (порядка десяти миллионов рублей) необходимо произвести технико-экономическую оценку вопроса о производстве тяжелой воды в большом количестве у нас в Союзе.
Эта оценка могла бы быть произведена акад. Бродским.
6. Обогащение урана изотопом с атомным весом 235.
Решение этой задачи потребует постановки ряда исследований, в первую очередь в небольших масштабах, по разделению изотопов различными методами. Вопрос о месте проведения этих работ должен быть решен в физических и химических отделениях Академии наук СССР.
Мы считаем необходимым:
1. Созвать в конце сентября 1940 года специальное совещание при Президиуме Академии наук, посвященное проблемам урана.
2. Создать при Академии наук СССР фонд урана в количестве нескольких тонн для опытов по цепной реакции».
Письмо подписали четыре физика: проф-доктор И. В. Курчатов, проф-доктор Ю. Б. Харитон, ст. науч. сотр. Л. И. Русинов, науч. сотр. Г. Н. Флеров.
…Мы теперь знаем то, чего не могли знать авторы письма П. А. Светлову, когда подписывали его. В других странах уже интенсивно шли работы по овладению урановой энергией. Крупнейшие физики – экспериментаторы и теоретики – Энрико Ферми, Лео Силард, Артур Комптон, Джеймс Чадвик, Роберт Оппенгеймер, Эдуард Теллер, Отто Фриш, Виктор Вайскопф, Роберт Пайерлс в Америке и Англии; Вернер Гейзенберг, Вальтер Боте, Пауль Хартек, Карл-Фридрих Вайцзеккер, Отто Ган, Фриц Хоутерманс, появившийся снова в Германии, – все эти выдающиеся ученые экспериментировали, рассчитывали урановые котлы, создавали предпосылки для ядерного оружия. Мы можем сейчас объективно сравнить программы их работ с программой Курчатова и его помощников. И, сравнивая их, должны подчеркнуть два момента.
По пониманию того, какие пути ведут к овладению урановой энергией, по полноте частных задач, без решения которых нельзя решить задачу главную, создание уранового реактора, программа Курчатова – как, впрочем, и составленная на два месяца раньше программа Хлопина – не уступала уже осуществляемым на Западе, а кое в чем и превосходила их. Так, немцы выбрали в качестве замедлителя нейтронов только тяжелую воду, что, как мы нынче знаем, очень задержало выполнение их программ, а американцы, отвергнув тяжелую воду, обратились к углероду – Курчатов же намеревался исследовать все практически годные замедлители, в том числе и тяжелую воду, и углерод.
И второе, главное. Программа Курчатова (как и Хлопина) дышит миром, в ней нет акцента на военную сторону проблемы, хотя авторы письма отлично знали о военной стороне, которая в Америке вскоре стала сутью программы, зловещей ее душой. Курчатов с помощниками верят в мудрость человечества, не сомневаются, что создание сверхистребительного оружия антиморально, – и намека нет, что они предлагают заняться урановой бомбой.
Если бы программа Курчатова была осуществлена с запланированным размахом, первый атомный реактор заработал бы у нас гораздо раньше. Франция в дни, когда писалось письмо, лежала под пятой гитлеровских солдат в ней прекратились ядерные исследования, с такой интенсивностью проводившиеся еще недавно: перед вторжением немцев Жолио выкладывал экспериментальный урановый котел, рассчитанный Френсисом Перреном. И можно считать обоснованным, говорят сейчас на Западе историки науки, что если бы не война, то первые реакторы для производства ядерной энергии были бы пущены во Франции и Советском Союзе
А Курчатов испытывал удовлетворение. Он наметил грандиозную программу. В технике назревал переворот. Наука подошла к вратам царства внутриядерной энергии. Ворота пока глухо затворены, но уже создан волшебный ключ, отпирающий их. Навалиться, покрепче толкнуть. «Толкните – и отворится!» – повторял он про себя древнее изречение Он крепко толкнул. Не может быть, чтобы дверь не отворилась!
Письмо четырех физиков ушло в Москву. Непременный секретарь Академии наук передал его – по принадлежности – председателю Комиссии по проблемам урана.
У нас нет документов, показывающих, с каким чувством Хлопин читал письмо Курчатова и его помощников. Но зная, что произошло потом, можно это чувство правдоподобно восконструировать. Вероятно, его удивило, может быть, даже обидело, что авторы обратились непосредственно в Президиум, игнорируя специально для этих проблем созданную урановую комиссию, членами которой двое из них состояли. И он, конечно, сразу же определил сходства и расхождения своего плана и программы Курчатова. Оба они обсуждали одну проблему, ставили одни и те же вопросы, предполагали получение одних и тех же ответов. И Хлопин не мог не заметить, что собственный его план тщательней разрабатывал круг конкретных тем, требующих изучения, привлекал гораздо больше научно-исследовательских учреждений, гораздо больше специалистов. Его программа была шире и комплексней, она создавала надежную основу для последующей конструктивной работы. Ибо она была программой предварительной, программой изучения, а не свершения, всесторонне исполненных научных оценок, а не разработкой производственных конструкций.
И Хлопин, несомненно, сразу увидел, что Курчатов, хоть и наметил меньше конкретных вопросов, в главных идет гораздо дальше того, что планировали они с Вернадским. Уже разница в названиях показывала неодинаковость намерений. С одной стороны, скромный «План по проблеме урана на 1940–1941 гг.», с другой – категорически звучащее: «Об использовании энергии деления урана в цепной реакции». Сдержанность, нечто, старательно расписанное по годам с учетом возможностей каждого года, – и напористость, почти нежелание считаться со сроками, с реальностью дня. Предварительное выяснение сторон и пунктов было и здесь, но все поглощалось жаждой скорого конечного успеха. В этом было решающее различие – Хлопин хотел вдумчивого изучения, Курчатов нетерпеливо требовал осуществления; один концентрировался на уяснении, другой – на создании! Различие было прикрыто одинаково звучащими терминами, невнимательный взгляд мог бы и не заметить его, но Хлопин не принадлежал к числу тех, о которых говорят, что они невнимательны.
И со все нарастающим удивлением он повторял про себя требования Курчатова. Ну, один килограмм чистого металлического урана для Флерова еще можно было бы закупить на валюту, у нас в стране его нет. Но ведь тут же – дайте еще 300 кг этого высокочистого металлического урана! А для того, ни много ни мало, как срочно создать заводское производство урана! На чем его создавать? Где соответствующая рудная база? Или и руду закупать за границей? И дальше предупреждение – нужна также тяжелая вода, несколько тонн, не граммы! Да во всем мире нет и тонны тяжелой воды! Какой-то остряк скорбно пошутил: «У нас тяжелой воды добудут граммы, а после пишут о ней килограммы статей». Где взять эту тяжелую воду? Кто дал бы валюту на покупку, если бы вода была? Научно программа Курчатова обоснована, этого никто не смог бы отрицать, но она забегала за возможности сегодняшнего дня, это становилось для Хлопина все ясней.
– Фантастика! – сердито шептал он про себя.
Вернадскому и Светлову он высказал свои впечатления сдержанно, но определенно. Непременный секретарь спросил, не следует ли обсудить записку четырех физиков на Комиссии по проблемам урана.
Нет, – сухо возразил Хлопин. – Она адресована Президиуму академии, значит, на Президиуме ее и обсуждать. Вряд ли решение урановой комиссии будет достаточно авторитетно для авторов записки.
Вскоре Курчатова вызвали в Москву. Физики поехали целой бригадой из Физтеха – каждый из сотрудников представлял собой особую тему исследований и аппаратур: вопросы будут задавать разные, надо на каждый отвечать компетентно и исчерпывающе.
Курчатов не скрыл удивления, когда увидел, что их собираются слушать почти исключительно химики и геологи. Он не дал разрастись чувству разочарования. Первый шаг в настоящем решении проблемы, несомненно, начинается с добычи и переработки урановых руд, без геологов и химиков не обойтись. А что не пригласили металлургов, механиков, строителей – что же, это уже следующий шаг, с ним, видимо, решили повременить. Его, Курчатова, задача – доказать, что медлить со следующим шагом недопустимо!
Молодые физики не отрывали глаз от знаменитых ученых, восседавших перед ними. Ферсман шумно дышал, он опирался на палку, казалось невероятным, что этот тучный человек обошел пешком все глухие уголки страны и еще продолжает принимать участие в экспедициях, тяжелых и для молодых. Землепроходец Обручев, статный старик, геолог и писатель, что-то усердно чертил на листе бумаги, это, видимо, помогало слушать. Рядом с ними поблескивал очками узколицый и – странно для узколицего – крутоскулый Хлопин.
Всех больше поражал старик в центре. Он был невысок, худощав, тонколиц, с каким-то благородством в чертах и движениях и в странной одежде: распахнутый сюртук – мода прошлого века – открывал на жилете массивную железную цепочку.
– Владимир Иванович Вернадский, – прошептал Курчатов соседям. – А цепочка выкована из кандальной цепи в память о погибшем друге, ноги которого она сковывала на царской каторге.
Физиков настраивало на радостный лад уже одно то, что в зале присутствует Вернадский, создатель урановой комиссии, глубже всех ученых старшего поколения понимавший революцию, какую несет изучение атома. Такой человек не мог не поддержать их, не посочувствовать их желаниям. И он к тому же слушал удивительно хорошо – кивал там, где нужно было подчеркнуть важность наблюдения, с лица не сходило выражение доброжелательности.
А Курчатов, докладывая о проекте работ по ядру, все сильней ощущал, что большинству слушателей не передается его томление по крупному масштабу исследований. Он ограничил себя в формулировках. Здесь, среди виднейших мастеров науки, каждое слово обретало свое первозданно сильное значение; надо спокойно излагать факты, не вкладывая в рот готовые оценки, – оценки сделают они сами.
И еще не закончив, он понял, что мало кого зажег своим горением. Молодой доктор увлекается, в физике, неоспоримо, произошли события большой важности, но нужно же отделять газетную шумиху, часто сопровождающую великие открытия, от реального значения открытий, – говорили ему замкнутые лица слушателей.
В перерыве Курчатова ласково взял под руку Владимир Леонтьевич Комаров.
– Не преувеличиваете? – спросил президент академии. – У вас получается, что надо все усилия сосредоточить на урановой проблеме, направить сюда и людей, и ассигнования! А как быть с другими науками и проблемами? Ужать их? Вместо развития предложить им деградацию? Вот Владимир Иванович… Он всей душой за вас. А сядем считать финансы – как и мы, разведет руками… Одной валюты сколько для вас потребуется! Бюджет академии уже определен – и на всю пятилетку, до сорок третьего года! У нас ведь плановое хозяйство, товарищ Курчатов. Да, да, и наука – плановая.
Курчатов почти с отчаянием смотрел на президента. Именно этого Курчатов и жаждал – чтобы основные силы и основные средства направили в урановые дела, слишком уж важными и срочными они были, тут уравниловка с другими отраслями науки не годилась. Он надеялся, что академики поймут реальную важность уранового проекта. А им, очевидно, показалось, что он, ныне работник академии, а не Наркомтяжпрома, вводит свой устав в чужой монастырь, стремится захватить власть, превратив свои исследования в главную тему академии. Ему хотелось запальчиво крикнуть: да нет же, нет, не хочу я власти, поставьте надо мной кого вам угодно, только давайте работать по-новому! Говорить так он не мог. Это прозвучало бы вызывающе грубо.
– Конечно, выделим дополнительные средства! – с суховатой любезностью пообещал Комаров. – Но не за счет ущемления других отраслей. Для того и создали Комиссию по проблемам урана, чтобы она определила реальный план работ. Мне кажется, почти все предложенные вами к выполнению исследования носят поисковый характер. Разве не так? У нас традиция – основные средства вкладывать в темы, результат которых близок и важен для страны. Никто не разрешит такие, идущие к завершению, работы свернуть. Впрочем, послушаем, как пойдет обсуждение.
Обсуждение шло без «фантазий», как высказался один из ораторов. Научные доклады приняли хорошо – Русинов был доволен, Флеров с Петржаком счастливы. Вернадский советовал создать государственный фонд урана и других радиоактивных и делящихся элементов. Он попросил ускорить замедлившееся строительство большого циклотрона в Физтехе, приступить к проектированию третьего в Москве, подумать, где и какие сконструировать установки для разделения легких и тяжелых ядер урана. Он говорил о том же, о чем недавно писал в двух записках, и радовался, что его начинание так полно совпадает с желаниями специалистов-ядерщиков. Курчатов поблагодарил величавого старца за поддержку. Благодаря от души, он почти с болью в душе ощущал, что это все-таки не та поддержка, какая нужна. В международном лихорадочном беге экспериментов начался новый этап. Его не афишировали, его угадывали. В Президиуме академии новой ситуации не угадали Кто будет первым? Не синоним ли это совсем иной формулы – кто кого?
В поезде, лежа без сна на койке, он возобновлял в памяти картину обсуждений и думал об уже совершенных и еще предстоящих открытиях, о своей лаборатории и с самом себе. Нет, как странно к нему относятся, какое противоречие в оценках! Одни поеживаются от его напористости, от его энергии, считают, что он захватывает много власти, негодуют, что он всех под себя подминает, и всюду твердят – или про себя ворчат, – что науке чужда торопливость: спешка, шумиха, нажим – это же кампания, а не наука! Так ли уж они неправы? А другие с удивлением открывают, что он не ставит свою фамилию на работах, соавтором которых является, уступает собрату честь важного доклада, равнодушен к знакам внешнего признания. В прошлом году оба они – Алиханов и он – были выдвинуты в членкоры академии: Алиханова выбрали, Курчатова забаллотировали. Сам Алиханов был смущен, сотрудники расстроены. Курчатов спокойно пережил неудачу. Отсутствие честолюбия? Отношение к жизни мудреца, а не физика? Лейпунский видит в нем непроявившегося политика. А он знает: случилось так, что дорогая его сердцу наука становится важным элементом политики. Значит, если он хочет остаться настоящим ученым, он должен стать умным политиком. Сегодня не уйти от ответственности гражданина!
Курчатов пришел к Иоффе.
– Надо созвать очередную конференцию по атомному ядру, Абрам Федорович. Результатов, требующих обсуждения, накопилось множество. Лучшее место для конференции – Москва.
Иоффе спросил:
– А кому поручим основной доклад? Алиханову, Лейпунскому или кому из москвичей?
– Основной доклад хочу делать я. Это важно…
Иоффе молча наклонил голову. Он ждал, что Курчатов встанет и поблагодарит. Курчатов сидел. Иоффе с удивлением сказал:
– Что-нибудь еще, Игорь Васильевич?
– Да. Нужно уточнить взаимоотношения, Абрам Федорович. Я имею в виду вашу статью «Технические задачи советской физики и их разрешение». Там есть фраза…
– Я помню фразу, о которой вы говорите, – спокойно сказал Иоффе. – Вы хотите знать, придерживаюсь ли я прежнего мнения?
– Именно это я и хотел спросить!
В конце прошлого года Иоффе написал статью для «Вестника Академии наук» и начал раздел «Атомное ядро» утверждением: «Этот передовой участок современной физики наиболее удален еще от практики сегодняшнего дня». И завершил: «В феврале 1939 года в неожиданной форме возродилась проблема использования внутриядерной энергии, до сих пор не преступавшая рамок фантастических романов. Анализ этого явления, проведенный советскими физиками, установил условия, при которой эта задача могла бы стать осуществимой. Трудно сказать, возможны ли эти условия на практике – на решение этого вопроса направлено наше исследование. Скорее всего, что на этот раз технических выходов не будет».
– Объясню, почему я остерегался говорить о выходах в технику, Игорь Васильевич. Нас столько упрекали за оторванность от практики… Опять посыпалось бы: обещают, обещают, а где практические результаты? Лучше уж оградиться – немедленного технического переворота не Ждите…
– С тех пор прошел почти год, Абрам Федорович!
– Да, еще год ушел, совершено много открытий, среди них и открытия советских физиков. Перспективы огромные, освобождение атомной энергии не за горами. Но где – не за горами? Рядом? На расстоянии в год? Или в десять лет? Я верю в революцию в технике, подготавливаемую вашими работами. Но что она разразится через год – не верю. Срок надо, видимо, указать более дальний. Вероятно, целое поколение ученых…
– А я буду доказывать в докладе, что переворота не произойдет и за два поколения, если сохранится нынешний темп исследований! Нужно революционное изменение стиля работы, чтобы стала возможной революция в технике.
– Поверьте, я буду рад, если окажетесь правы вы, а не я. Обо мне говорят, что я фантазер. Но мне скоро шестьдесят лет. Это все же возраст скепсиса…
Курчатов засмеялся. Иоффе был не просто фантазер – настоящий фантаст! И он обладал воистину государственным умом: Иоффе мог пожертвовать собственным успехом, с радостью отдавал самых способных сотрудников, если так было лучше для развития науки. И он безошибочно угадывал все перспективное в науке, когда оно еще было в зародыше. Курчатов крепко встряхнул руку учителя. А у Иоффе вдруг стало нехорошо на душе. Еще не было случая, чтобы он и Курчатов разошлись во мнениях. Он мог бы попенять Курчатову, что тот чрезмерно увлекается, так можно потерять и реальную почву под ногами. Но Иоффе спросил себя: а не стал ли сам он отставать? Возможно, он ошибается и «атомный век» ближе, чем ему кажется?
