Текст книги "США — диктатор НАТО"

Автор книги: Сергей Караганов

Соавторы: Виктор Шеин,Генрих Трофименко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

Вашингтон: опьянение всемогуществом и страх

Этот курс был следствием не только возрождения традиционного, глубоко укоренившегося в американском правящем классе антикоммунизма, наложившегося на иллюзию всемогущества, порожденную монополией на обладание атомным оружием, но и линии на ослабление традиционных соперников в Западной Европе. Если Великобритания пыталась заполнить «вакуум силы» в Греции, то для усилившихся в результате войны Соединенных Штатов таким «вакуумом силы» представлялась вся Западная Европа да и весь несоциалистический мир.

«С разгромом Германии весь континент к западу от России превратился в вакуум силы», – провозглашалось в полуофициальном издании «Соединенные Штаты в мировой политике», подготовленном под эгидой Совета по международным отношениям – главной внешнеполитической организации правящего класса США. А выгоды от этого обстоятельства были для правящих кругов США самоочевидны. «Ради нас самих, ради мировой цивилизации мы должны предпринять максимум усилий, чтобы помочь заполнить… моральный, политический и экономический вакуум, созданный в Европе», – заявлял один из наиболее влиятельных в 40-е годы в Вашингтоне публицистов и историков Чемберлин. Ему вторил в книге «Цена власти», вышедшей в конце 1945 года и в наиболее развернутой форме разработавшей план навязывания миру американской гегемонии, известный журналист Хенсон Болдуин. Ослепленный небывалыми возможностями, открывшимися перед Америкой, он вещал: «Сегодня мы – нация-банкир, нация-кредитор, нация-экспортер, великая морская и воздушная держава, центр мировых коммуникаций. Если Рим был в свое время центром существовавшего тогда мира, то в еще большей степени Вашингтон является центром западного мира в XX веке».

Но на пути к американской гегемонии во всей Европе и соответственно во всем мире стояли два препятствия – Советский Союз с его мощью и огромным престижем и левые силы в Европе. Опьянение всемогуществом сочеталось у вашингтонских лидеров не только с ненавистью к СССР, но и с прямо-таки патологическим страхом перед ростом популярности левых сил и идей в Европе. Этот рост был результатом признания в европейских странах заслуг коммунистов, других левых организаций и партий, вынесших на своих плечах основное бремя антифашистской борьбы. На коммунистах Западной Европы лежал к тому же отсвет великих побед Советского Союза, внесшего ключевой вклад в победу над германским фашизмом. Сила социалистических идей и левых партий проистекала и из того, что в оккупированных странах подавляющая часть буржуазии сотрудничала с фашистскими оккупантами и полностью себя скомпрометировала.

Известный французский буржуазный историк А. Гроссер отмечал, что лидеров американского монополистического капитала беспокоило широкое признание в Европе того, что «коллаборационисты… представляли социальные силы, аналогичные тем, которые управляли американским, но не советским обществом». Даже генерал де Голль не мог скрыть своего презрительного отношения к лидерам класса, интересы которого он защищал. Принимая вскоре после возвращения в освобожденную Францию приехавшую навестить его группу видных французских промышленников, он заметил: «Что-то я не видел вас в Лондоне, господа». И добавил: «Что ж, хорошо, что вы по крайней мере не в тюрьме». Ведь подавляющая часть крупной буржуазии поддерживала вишистское правительство, сидевшее к тому времени за решеткой.

Во Франции после второй мировой войны коммунистическая партия из года в год была лидером по числу отданных за нее голосов, а министры-коммунисты занимали важные правительственные посты. Социалисты были второй по популярности партией. Похожая ситуация существовала в Италии. Сдвиг влево в Западной Европе был повсеместным.

Об этом же свидетельствовала и победа в 1945 году в Великобритании лейбористской партии с ее сильным левым крылом. Испуг Вашингтона из-за ослабления позиций его классовых союзников в Европе и усиления левых сил подстегивался начавшейся волной национализаций, расширением вторжения государства в экономическую жизнь.

Традиционные методы ведения капиталистического хозяйства, основанного на ничем не сдерживаемой конкуренции, ведущей к обострению социально-классовых противоречий, подорвали к себе доверие в Западной Европе до такой степени, что даже многие считавшиеся консервативными партии осуждали монополии, выступали за ограничение свободы капитала, большее участие государства в управлении экономикой. Именно такой была программа голлистской партии во Франции. Эти идеи нашли отражение даже в новых конституциях ряда западноевропейских стран. Явно эти темы звучали даже в основном законе Западной Германии, принятом 23 мая 1949 года.

В Америке все это воспринимали как «социализацию Европы», предавали анафеме, страшась остаться единственным бастионом традиционного капитализма, «попасть в изоляцию».

Все это лишь усиливало ненависть Вашингтона к коммунизму. Помноженная на провинциализм и узость кругозора большинства американских политиков, эта ненависть проявлялась порой даже со смешной стороны. В мае 1946 года заведующий протокольным отделом министерства иностранных дел Франции сидел на официальном обеде рядом с одним из лидеров конгресса США сенатором А. Ванденбергом, позже автором резолюции, расчистившей дорогу для вступления США в НАТО. Как рассказывал затем французский чиновник, Вандепберг «в течение всего обеда не мог спустить глаз с сияющего лица Мориса Тореза. «Как такой здоровый человек может быть коммунистом?» – все время твердил он».

Появление Западной Европы вкупе с усилением СССР, ростом его престижа и усилением его международных позиций преследовало Вашингтон как кошмар. Европа могла стать независимой силой, неподвластной США. Положение с конца 1945 года усугублялось в глазах многих американских руководителей тем, что США могли быстро лишиться своего основного рычага давления на европейскую политику – вооруженных сил, дислоцированных в Европе. Генерал Дж. Маршалл – будущий американский госсекретарь – 1 сентября 1945 года, за день до подписания капитуляции Японии, когда СССР и США формально еще сражались рука об руку с общим врагом, требовал от американского правительства сохранения способных к нападению вооруженных сил. Призыв не остался втуне, тем более что аналогичные идеи высказывались многими другими американскими политиками. Через полтора месяца Трумэн обратился к конгрессу с посланием, требуя введения всеобщей воинской повинности в мирное время. Но конгресс, опасавшийся взрыва недовольства американских солдат, блокировал предложение президента. Оставалась атомная бомба, на которую правящие круги США возлагали все большие надежды, тем более что они надеялись сохранить монополию на нее на длительный срок.

Курс на конфронтацию взят

Таким образом, после окончания второй мировой войны Вашингтон оказался в двойственном положении. Черные страхи перед усилившимися левыми в Западной Европе отравляли розовые мечты об «американском веке». Западная Европа была ослаблена, ее правые лидеры готовы были отдать себя под руку заокеанского капитализма, по одновременно были сильны и даже росли антикапиталистические силы, был высок престиж Советского Союза. Настроения в самой Америке, в американской армии не позволяли Белому дому перейти на рельсы конфронтации, открытого военного давления на СССР и на левые силы в Западной Европе.

Но курс на конфронтацию был взят, хотя пока и не открыто. Его цели были очевидны: подорвать позиции левых сил и укрепить позиции классовых союзников Вашингтона в Западной Европе; расколоть Европу, сделать западную ее часть зависимой от США, придатком американской глобальной стратегии. Последняя же ориентировалась в первую очередь на то, чтобы отбросить социализм, а в идеале – разгромить СССР и уничтожить его как силу, стоящую на пути полной американской гегемонии на мировой арене.

Ключевую роль в замыслах Вашингтона играло стремление расколоть Европу, не допустить создания в ней какой-либо системы коллективной безопасности или того, чтобы усиление западноевропейских стран позволило бы ей в перспективе играть независимую от Вашингтона роль в мировой политике. Так, например, в одном из секретных документов американского Комитета начальников штабов, датированном И декабря 1947 года, выражалось откровенное опасение, что даже Великобритания, наиболее последовательный союзник США на континенте, исходя из необходимости мира для экономического возрождения, уязвимости в случае войны, а также учитывая возможные колебания американской политики, может выбрать для себя «какой-либо вариант ее традиционной роли «балансира» в политике баланса сил, на этот раз – в качестве посредника на глобальном уровне между СССР и США».

Новые лидеры, пришедшие к власти в США после смерти президента Ф. Рузвельта, обратили пристальное внимание на заявление лейбористской партии, победившей консерваторов на парламентских выборах в стране в 1945 году: «Мы должны укреплять в мирное время великую, рожденную войной ассоциацию с США и СССР. Нельзя забывать того, что в годы, предшествовавшие войне, тори столь сильно страшились России, что они упустили возможность установления партнерства, которое вполне могло бы предотвратить войну». Страшили Вашингтон и чрезвычайно широко распространенные в 40-е годы в Западной Европе, в том числе в буржуазных партиях, идеи о том, что она должна стать «третьей силой», независимой как от США, так и от СССР.

Новая линия американского руководства начала проявляться уже в Потсдаме, но развязывание Вашингтоном полномасштабной «холодной войны» стоит, наверное, датировать 25 января 1946 года. В этот день Трумэн сделал шаг, который он сам назвал «началом новой линии» в политике США в отношении СССР. Президент послал меморандум государственному секретарю Бирнсу с приказом «не идти в дальнейшем на компромиссы» с СССР. В мае одобрением администрацией США доклада генерала Клея, заместителя американского военного губернатора в Германии, был взят курс на раскол Германии, завершившийся через три года созданием западногерманского государства.

Переход американской политики на рельсы тотальной конфронтации с СССР завершился к концу сентября 1946 года, когда руководство США выработало меморандум, озаглавленный «Отношения Америки с Советским Союзом». (Позже, в начале 70-х годов, этот документ, носивший гриф «совершенно секретно», был рассекречен.) Его подготовил по указанию Трумэна специальный советник президента Кларк Клиффорд (в будущем министр обороны в администрации президента Джонсона), при содействии государственного секретаря, военного министра, министра военно-морского флота, членов Комитета начальников штабов (КНШ), главы американской разведки, министра юстиции.

В докладе, в некоторых своих частях дословно повторявшем фултоновскую речь Черчилля, был недвусмысленно взят курс на конфронтацию с СССР во всех областях. «Компромиссы или уступки, – заявлялось в документе, – считаются Советами свидетельством слабости…» Отсюда логически вытекал вывод: необходима максимально жесткая политика по всем линиям.

Возможность ограничения вооружений фактически отвергалась под тем предлогом, что «любые предложения, ставящие вне закона атомную войну и наступательные вооружения большого радиуса действия, серьезно ограничат мощь США».

Официальной целью американской политики делалось развязывание массированной гонки вооружений, подготовка к войне против СССР: «Уязвимость Советского Союза ограничена из-за обширности территории, по которой разбросаны его ресурсы и рассредоточены ключевые отрасли промышленности, но он является уязвимым по отношению к ядерному оружию, биологической войне и ударам авиации дальнего действия. Для того чтобы поддержать нашу мощь на уровне, достаточном для обуздания СССР, Соединенные Штаты должны быть готовы вести атомную и биологическую войну». Объявлялось, что такая война «будет «тотальной» в еще более ужасном смысле, чем любая из предшествовавших войн, поэтому необходима постоянная разработка новых вооружений, как наступательного, так и оборонительного характера».

Началась интенсификация военных приготовлений, с упором на наращивание атомного потенциала. Одновременно в кабинетах военного ведомства один за одним рождались планы атомных войн против СССР. Последним из известных и самым разработанным был «Дропшот», принятый в 1949 году. По сути дела именно в 40-е годы американские военные планировщики разработали, а их руководители приняли стратегию «массированного возмездия», которая лишь много позже, в 1954 году, была с помпой объявлена государственным секретарем США Джоном Даллесом и была сделана официальной доктриной НАТО. И в 40-х годах, и позже, когда «массированное возмездие» уже вышло на поверхность, речь шла о «тотальной» войне, о «массированных» ударах, о различных их вариантах. Но одно оставалось неизменным. С самого рождения американской атомной стратегии США исходили из атомной, позже термоядерной войны, ограниченной территорией Европы.

Вновь «красная угроза»

Важнейшим проявлением курса на конфронтацию с СССР стало раскручивание мифа о «советской военной угрозе». Уже в июне 1946 года будущий госсекретарь США Джон Даллес опубликовал в журнале «Лайф», одном из самых популярных американских периодических изданий того времени, пространную статью, носившую программный характер: «Мысли о советской внешней политике и связанных с этим действиях». Затем статья была издана брошюрой, широко распространявшейся в Западной Европе. СССР, заявлял Даллес, «угрожает миру и безопасности» повсюду.

Началась крикливая кампания о «175 (200, 215) советских дивизиях, готовящихся к броску на Запад», на страницах буржуазной печати появился страшный русский медведь с красноармейской звездой. «Постоянный мир не может быть обеспечен, пока Азия стоит на Эльбе», – пугал западноевропейцев и американцев Черчилль. Между тем, раздувая кампанию об «угрозе» со стороны СССР, Вашингтон и союзные с ним силы в Западной Европе не могли не отдавать себе отчета в том, что реально такой угрозы не существовало.

В Вашингтоне знали, что СССР резко сокращает численность армии: с 1945 по 1948 год она была сокращена вчетверо – с 11 млн. 365 тыс. по 2 млн. 874 тыс. человек. Прекрасно известны были и советские предложения – о выводе членами ООН войск с территории других членов Объединенных Наций; о всеобщем сокращении вооружений; о запрещении атомного оружия. В Вашингтоне понимали, что СССР хочет мира, нуждается в мире, но признавали это лишь в меморандумах для внутреннего пользования с грифами «секретно» или «совершенно секретно». В одном из таких документов, озаглавленном «Обзор международной ситуации», распространенном среди высшего американского руководства 6 ноября 1947 года, недвусмысленно признавалось отсутствие у СССР агрессивных замыслов: «Советский Союз не хочет и не ожидает войны с нами в обозримом будущем». В меморандуме Совета национальной безопасности № 20/4, утвержденном президентом Трумэном в ноябре 1948 года и являвшемся официальной директивой, на основе которой формировалась американская внешняя политика до 1950 года, эта мысль была выражена столь же прямо: «Нынешние оценки указывают, что Советский Союз, по-видимому, не замышляет намеренного начала военных действий».

«Советский коммунизм, – писал через несколько лет Джон Даллес, – избегает всего того, что похоже на войну одного народа против другого… Большинство осведомленных лиц склонно считать, что не существует непосредственной угрозы вторжения Красной Армии из России в Западную Европу или в Азию для ведения агрессивной войны». Это признание было сделано в книге «Война или мир», вышедшей в условиях, когда Европа была уже расколота, были созданы НАТО и вся военно-политическая структура, ставившая западноевропейские страны в зависимость от США. Теперь Даллес мог позволить себе пооткровенничать, хотя такие откровения прямо подтверждали лживость мифа о «красной угрозе».

Но кампания о «советской угрозе» продолжалась, меняя направления в зависимости от потребностей тех, кто ее раскручивал. «Советские дивизии, изготовившиеся к прыжку на Запад», присутствуют в этой кампании постоянно, выходя на первый план и «увеличиваясь в размере», когда США особенно настойчиво требуют от своих союзников увеличения расходов на обычные вооружения. Так было, в частности, в 1951 году, когда Вашингтон готовил лиссабонскую сессию Совета НАТО, принявшую в 1952 году программу резкого увеличения числа боеспособных дивизий НАТО, и пытался настоять на ее полномасштабном претворении в жизнь. Так было во второй половине 70-х годов, когда готовилась и была принята в 1978 году долгосрочная программа перевооружения сил общего назначения НАТО. Так происходит сейчас, когда Пентагон и его агенты в натовских штабах пытаются навязать Западной Европе закупку обычных вооружений нового поколения с особо мощным поражающим эффектом.

Когда же в планах закупок вооружений Пентагона на первом месте стояли другие типы оружия, «советские дивизии» отходили на второй план, становились фоном. На первый же выдвигались «арсеналы советских бомбардировщиков», как это было, например, во время мнимого американского «отставания по бомбардировщикам» середины 50-х годов, когда надо было оправдать массовое строительство США стратегических бомбардировщиков В-52. То же самое случилось во время «разрыва в ракетах» конца 50-х – начала 60-х годов. Появились планы развертывания «евростратегических» ракет, и «советская военная угроза» выступила в речах государственных деятелей и пропагандистов Запада в обличии ракет СС-20.

Стрелка барометра кампании о «советской военной угрозе» стала безошибочным индикатором намерений Вашингтона в военной области: она неизменно сдвигалась туда, куда собирался идти американский военно-промышленный комплекс и куда он собирался увлечь союзников США. С советскими же оборонительными усилиями показания этого барометра вовсе не соотносились. Но как бы ни колебалась стрелка, опа всегда оставалась в секторе «буря», постоянно служила разжиганию недоверия, вражды, подготовке к войне.

В 40-е же годы эта кампания направлена на раскол Европы, на подрыв чувства общности европейских народов, достигнутого в процессе совместной борьбы с фашизмом, на еще большее запугивание правящих кругов западноевропейских стран «красной опасностью» – возможностью солидарности левых сил в Западной Европе с Советским Союзом. Реакционеры из Америки, равно как и из Западной Европы, пытались ошельмовать, поставить вне закона все левые силы, и в первую очередь коммунистов. Особенно усердствовал в этой кампании все тот же Черчилль.

В своих провокационных заявлениях он прямо призывал к «охоте на ведьм». «Коммунистическая доктрина и пропаганда, – заявлял он, например, в мае 1949 года, требуя от британского парламента поддержки подписанного правительством месяцем раньше Североатлантического пакта, – которые претендуют на последователей в столь многих странах, делают этих последователей… врагами земли, на которой они родились». И это о членах партий, понесших наибольшие жертвы в борьбе за свободу своих стран от фашизма. Вспомним: во Франции коммунистическая партия называлась «партией расстрелянных».

В самой Америке истерия вокруг «советской» или «красной» угрозы породила позор маккартизма. Сейчас в Соединенных Штатах пытаются представить маккартизм как явление случайное, а самого сенатора Джозефа Маккарти как фанатика-одиночку. Но маккартизм не только был закономерным явлением душной антикоммунистической атмосферы конца 40-х годов, но являлся воплощением в жизнь директивных указаний администрации. В меморандуме Совета национальной безопасности № 7, подписанном президентом Трумэном 30 марта 1948 года, среди первоочередных целей американской политики значилась «немедленная разработка и осуществление решительной и скоординированной программы (в случае необходимости – с использованием законодательных мер) по подавлению коммунистической угрозы в США для защиты США от разлагающих и опасных подрывных происков коммунизма». Именно под этим флагом и проходила кампания с главной целью – запугать американских либералов. От того испуга некоторые из них не оправились до сих пор.

В Западной Европе Вашингтон и его классовые союзники под прикрытием кампании о «советской угрозе» пытались оттеснить коммунистов от власти, расколоть левые силы. В ход шла не только клевета, но и кредиты с условием вывода коммунистов из правительства, как во Франции; действия через Ватикан, как в Италии; использование продажных американских профбоссов, чтобы не допустить усиления левых профсоюзов в Европе, ослабить единство профсоюзного движения.