Текст книги "Поиск-80: Приключения. Фантастика"

Автор книги: Сергей Абрамов

Соавторы: Сергей Другаль,Юрий Яровой,Виталий Бугров,Владимир Печенкин,Семен Слепынин,Григорий Львов,Евгений Карташев,Всеволод Слукин,Александр Дайновский,Андрей Багаев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

– Да, наверное… – с запозданием отвечаю я Тае. Но какая у него серость на лице… Не бледность, а именно… И температурит, а такое землисто-серое лицо. – Пусть сам объедет по адресам, А может, все-таки вызвать «скорую»?

Тая неопределенно пожимает плечами. Понятно: что может сделать «скорая», если мы не знаем, что произошло с ним? Хотя почему не знаем: ацидоз.

– Шестьдесят четыре. – Тая считает пульс – на этот раз пальцами. – Но температура… От чего у него температура? Неужели в гермокамеру занесли инфекцию?

Я и сам не понимаю, от чего у него эта странная температура. При ацидозе, даже при коме, температура вроде не должна так подниматься.

– Ты не должен идти в гермокамеру, – быстрым шепотом говорит Тая; о нашей ссоре-объяснении она словно уже забыла: сама пришла – сама ушла… – Пока не разберемся, что случилось с Куницыным. Если это вирус, то… Понимаешь?

Да, я все это понимаю. Но я понимаю и другое: попробуй только заикнись я или она, что мне в гермокамеру нельзя… Хлебников все знает. Знает о наших с ней отношениях. Реакцию его на этот счет можно представить, даже не обладая богатой фантазией: «Трусишь, Стишов? В постели, конечно, без риска…» Да и не это сейчас главное: анализы…

Хлебникова я нашел за пультом. Мрачный филин. Понять его, конечно, можно: столько сил, столько волнений, столько, наконец, денег… Все коту под хвост. Станешь тут филином!

– Григорий Васильевич, мне нужны лаборантки.

Я перечислил, кто мне нужен, сказал, где адреса, он выслушал, посмотрел на меня… Никогда я не видел такого затравленного взгляда у Хлебникова! После смерти профессора Скорика, во всяком случае… Боится ответственности? Да нет, тут что-то другое. Не видит выхода – вот в чем дело.

– Зачем тебе лаборантки?

– Анализ крови Куницына. Надо выяснить, в какой стадии у него ацидоз. Быстро выяснить.

Молчит. Это он все понял уже давно. Но не это, видимо, для него сейчас главное. Как спасти эксперимент? Да, так, видно.

На помощь мне неожиданно пришла Мардер – только что приехала:

– Мы должны иметь точное заболевание Куницына. Если в заболевании инфекция – тогда эксперимент кончать без условий. Я настаиваю.

– Хорошо, – согласился Хлебников. – Лаборантки будут.

Когда я вернулся в карантинный бокс, Тая с помощью Аллочки брала у Михаила кровь из вены. Подняла голову, посмотрела на меня неузнавающим взглядом…

– Приходит в сознание – я ввела ему глюкозу и каразол.

Аллочка уходит со шприцем, задрав иглу вверх, а Тая просит меня жестом сесть на освободившуюся табуретку. Рядом с ней.

– Что с сердцем? Хуже?

– Понимаешь, Саша… Симптоматика какая-то… Может, антибиотики ввести?

В голосе Таи неуверенность. Врач-то она, скорее, конечно, теоретический – с больными имела дело только на практике да на стажировке. Но симптоматика действительно странная: при такой глубокой коме и такая температура… Но и вводить сейчас ему антибиотики, когда мы не знаем точно, что же случилось…

– Ему лучше? – Я заметил, что веки у Михаила стали подрагивать. – Выходит из комы?

– Похоже. Если бы не температура, можно было бы применить согревающие компрессы, а так…

– Давай с антибиотиками погодим. С полчаса. Иди подготовь все для анализов, на «п-аш». Хлебников сейчас привезет лаборанток.

На меня вдруг наваливается смертельная усталость. Разрядка. Послешоковое состояние. Да так, в сущности, и было – все эти два часа, пока мы его вытаскивали из гермокамеры… Машинальный взгляд на часы: без двадцати час. И мысли как гудрон… Пока Хлебников разыщет лаборанток, пока те развернутся – тоже ведь сонные, из постелей… Какая-то очень важная мысль, словно увязнув в гудроне, продирается… ускользает… Наташа! «Он что-то задумал, Саша, страшное задумал…» Я словно просыпаюсь – от толчка под сердцем: Михаил смотрит на меня вполне осознанно, осмысленно, и… такая счастливая у него улыбка! Я тоже, видно, улыбаюсь во весь рот – пронесло, слава богу, ожил, а его взгляд зовет, притягивает к себе… Хочет что-то сказать? Я наклоняюсь почти к самому лицу… Что? Так шумит кровь в ушах – от усталости… Что, что? По движению губ:

«Митоз[20]20
  Деление клеток.


[Закрыть] пошел…»

Митоз? Какой ми…

Меня словно подбрасывает с табуретки: «Два условия… На лабораторных животных феномен Бэрнета – Феннера уже проверен… Два условия…»

Опомнился в зале с гермокамерой: «Митоз пошел…»

– Тая!

На пульте одни технари. Смотрят с удивлением… «Два условия…» Какая счастливая улыбка! На землисто-сером, бескровном лице и такая улыбка… Микрофон.

– Связь в порядке?

Это я технарям. Чего таращат на меня глаза? А, отбой давно… Все равно: придется будить. Да я вряд ли они спят…

– Хотунков, Старцев! – один из техников, поняв, что мне нужно, производит переключение и протягивает телефонную трубку. – «Хотунков на связи», – слышу.

– Быстро. Вспоминайте. Что делал Куницын начиная с момента, как фитотрон соединили с гермокамерой? Точно, по минутам. Когда он снял кофту? Время? Ну хотя бы приблизительно… Когда ему в первый раз стало плохо? Ну, не совсем плохо… Заметили? Потом что было? Оба вспоминайте – мне важно время. Когда и как…

Когда и как… Даже с пятидесятипроцентной ошибкой первый приступ у него начался около восьми. Второй – без пятнадцати девять. Запомнили потому, что приближалось время связи, Хотунков пошел за Куницыным в фитотрон, а тот уже сидел… На полу сидел. Без майки. И мокрый от пота. Значит, период митоза – сорок пять минут. Но затем Куницыну стало плохо в девять двадцать – сразу после сеанса связи. Значит, циклы сокращаются… Сколько же он перенес таких циклов? Пять? Да пока вытаскивали – смазанный, из-за кофеина… «Два условия. Первое: по отношению к данной клеточной культуре в организме не должно быть никаких специфических антител…» Шесть приступов?!

– Какого вы дьявола молчали? – не выдержал, обругал я ребят. Но ведь надо же: у врача четыре приступа, а они… – Запретил сообщать? Связь была отключена? – Да, связь включается только с нашего пульта… Еще одна накладка. Но ведь у них же есть включатель тифона! Да они его и включили… Но когда! Ладно. Все, отбой. Ложитесь спать.

Я тяжело опустился на стул. Взмок. Вытащил из кармана носовой платок… Шесть приступов! Взгляд на часы: без пяти час. Меня снова словно подбросило – не мысль даже, а… «Два условия. Первое… Второе… клеточная культура должна быть введена в организм в достаточно большом количестве…»

– Тая!

Одни технари.

– Сонина в боксе.

В боксе…

Тая сидела рядом с Михаилом. Улыбается. Оба улыбаются. Такие счастливые у обоих улыбки… Но ее-то улыбка мне понятна, а вот он… Без двух минут час.

– Михаил! Как могло случиться, что…

– Я запрещаю разговаривать – он слишком еще слаб.

– Хорошо, хорошо… Тая, быстро: визуальный анализ.

Не понимает.

– Отставить биохимию. Визуальный анализ крови в сетках Гаряева. Быстро! Сама проведи.

Ничего не понимает.

– Да быстрее же!

Я ее буквально вытолкнул – быстрей! Час две минуты… Какой сейчас цикл? Сколько в нашем распоряжении времени?

Нагнулся к Михаилу. Такое несмываемое счастье!

– Послушай, Миша, ты работал на «скорой». Ты знаешь, как можно быстро получить три-четыре литра крови. У нас осталось, видимо, не больше двадцати – двадцати пяти минут. Может, и меньше. К кому нужно обратиться? Кому звонить? У тебя первая группа?

Я понимал, каким-то подсознанием понимал: не надо с ним об этом говорить, не надо. Но у меня не было другого выхода: двадцать минут до следующего цикла, который он может и не выдержать…

На его лице радость сменилась серой маской.

– Миша, ты меня понимаешь? У тебя точно первая группа крови?

Да, группа «А» – отчетливо вспомнил я строку из его «Истории болезни».

Я выскочил из бокса. Где Тая? А, в лаборатории…

Быстрым шагом, почти бегом, прошел в зал с гермокамерой, подбежал к городскому телефону: 0-3.

– «Скорая»? Из Экологического института. Начальник лаборатории Стишов. Вы не можете нам доставить четыре литра первой группы крови? Завтра? Немедленно, сейчас!.. Как?.. У нас умирает человек. У нас… Послушайте, в нашем распоряжении всего пятнадцать минут. Пятнадцать!.. Хорошо, жду.

Меня попросили трубку не класть: должны созвониться со станцией переливания крови. А время…

Вдруг передо мной появилась встревоженная Тая. Не встревоженная, а… Ужас в глазах. Все, видно, поняла с первого взгляда в окуляр микроскопа.

– Много?

– Саша…

– Я тебя спрашиваю: много у него в крови этой зеленой дряни?

Губы трясутся… Перепугана, конечно. Да, увидеть такое под микроскопом…

– Ладно. Потом обсудим. У нас есть прибор для переливания крови?

– Откуда? – Шепотом. Никак не справится с голосом.

– Где можно достать такой прибор?

– Там же, на «скорой». – Голос немного окреп – Саша…

– Потом, не мешай.

Отозвалась «скорая».

– Вы слушаете?

– Да, да.

– У нас нет столько крови. Станция переливания…

– Когда?

– Обещали расконсервировать минут через пятнадцать.

Да еще минимум пятнадцать-двадцать минут будут везти к нам. Полчаса как минимум. Кому она нужна будет, их расконсервированная кровь? А может, он выдержит и этот приступ?

– Повторите вашу фамилию и должность.

– Стишов, начальник лаборатории медико-биологических исследований.

– Фамилия пострадавшего?

– Куницын. Врач Куницын.

Секундная пауза.

– Я не ослышалась? Михаил Иванович Куницын?

– Да, да, ваш Куницын! Ваш, понимаете?

Опять короткая пауза.

– Выезжаем. Кровь привезем следующей машиной.

Я опустил телефонную трубку на место.

– Тая, у Михаила не ацидоз. Он заразил себя зооксантеллой.

– Как? Что ты сказал?

А о Хлебникове я и не подумал. Но он тоже должен знать всю правду. Обязан.

– Это не ацидоз, Гриша. Куницын экспериментировал… – Язык не поворачивается сказать, с чем и как – он экспериментировал. «На лабораторных животных… уже проверен и доказан…» Доказан! – Надо немедленно заменить у него кровь. Всю заменить.

В ту минуту, разговаривая со «скорой», а потом, объясняя Хлебникову, что произошло в фитотроне – в общих чертах пока, без деталей, да и что я знал о деталях? – я словно отключился: забыл, что сам Куницын сейчас в тяжелом состоянии, что надо… нельзя от него отходить ни на минуту. Я только помнил, что должен любой ценой найти для него свежую кровь. Это главное. Все остальное, включая и самого Куницына, на эти минуты ушло куда-то на второй план. А может, и сам Хлебников помог мне Михаила «отодвинуть» в глубь сознания – как клещ впился, узнав, что в несчастье не виновата ни гермокамера, ни методика эксперимента. Но Тая-то помнила о больном. О Куницыне. И, услышав от меня, что все решают считанные пятнадцать-двадцать минут, она побежала в бокс.

Ума не могу приложить, как же я забыл о нем!.. Нет, не забыл, а «отодвинул» куда-то в глубь сознания…

– Где он? – прибежала Тая. – Его в боксе нет!

– Как нет?!

Но вот следом за Таей из бокса прибежала и Мардер:

– Куницын там был? Но тогда где он есть?

Эти двадцать метров до бокса мне показались двадцатью километрами. Пустая, примятая кровать. Но он только что был здесь! Он же отлично знает, что ему из бокса выходить запрещено категорически. Он не мог никуда отсюда уйти – не было у него для этого сил. Не было.

– Саша…

Я сообразил: он поднялся наверх, в лабораторию, – заканчивать спор со мной. Какой спор, о чем… Неоконченный, за чашкой кофе? Абсурдная, если разобраться, мысль. Но в ту минуту…

– Ты не была наверху?

Тая в недоумении посмотрела на меня.

– Погоди, – отодвинул я ее в сторону. – Я сейчас.

Конечно, он решил, что я пошел к себе в комнату, и решил убедить меня там. В чем убедить, зачем… Сам себя в этой нелепости убедил.

Я бежал, слыша за собой шаги. Наверное, Тая. А может, и Мардер. Я никак не мог понять: откуда у него взялись силы? Лежал бездыханный…

В комнате горел свет. Никого.

Зазвонил телефон. Он? Я схватил трубку. Хлебников.

– Стишов? Я тебе забыл сказать: лаборанток я привез. Можно приступать к анализам.

– К каким анализам?

– Что? – Хлебников раздражен. – Ты готов?

– К чему готов?

– Послушай, Стишов, мы с тобой знаем друг друга уже пятнадцать лет. Ты можешь понять, что у меня нет другого выхода?

Я швырнул трубку на место: провались ты со своим симбиозом!

Но он позвонил снова:

– Стишов, всему есть предел…

– Куницын!.. Он же на грани смерти!

Молчит. Размышляет. Ищет решение.

– Сонина с ним?

– Ты же знаешь, что он исчез.

– Не говори ерунды. Он вышел в туалет.

– Куда? – Как это мне не пришло в голову? Вот ведь…

Я опять бросил трубку. И, убегая, услышал, что он звонит снова.

Едва не столкнулся в дверях с Таей.

– Хлебников говорит, что он в туалете.

Поняла ли что-нибудь Тая? Такой у нее вид…

Туалет в конце коридора. На первом этаже. Как с лестницы спустишься – сразу направо. Пусто. Руфина оказалась самой трезвой.

– Саша, я позвонила вахтеру. Он утверждает: выходил мужчина.

Но я еще не верил, я не мог поверить, что Михаил ушел из корпуса. Куда? Зачем? Откуда у него силы? Пальто… Я так и не посмотрел – на месте ли его пальто.

И снова бегом на второй этаж. Сердце колотится уже где-то у горла. Сколько прошло минут? Пять? Десять?

В шкафу висело только одно пальто. Мое.

В ту же секунду я услышал нарастающий рев сирены «скорой».

Хлебников недаром гордился своим умением водить машину. В этот ночной час на улицах было пусто, и Хлебников, не обращая внимания на светофоры, выжимал из своей «Волги» все, что можно. За нами с истошным воем, предупреждая катастрофу, неслась «скорая».

– Куда ты так гонишь? Он на трамвае будет добираться минут двадцать.

– Какие сейчас трамваи? Взял такси.

Рядом с трамвайной остановкой у института – стоянка такси. Круглосуточная. А если он взял такси, то уже дома. И тогда дорога каждая минута.

Но что же произошло? Конечно, он привил себе эту проклятую зооксантеллу или что-то в этом роде когда-то раньше – это ясно, у него же кровь брали мы, и не раз, и в городской поликлинике – при обследовании перед экспериментом. Где он ее привил и когда – не столь уж важно, может, в том же Институте эмбриогенеза. Клеточную культуру он ввел себе, разумеется, в огромном количестве – таково одно из двух условий «феномена Бэрнета – Феннера». Но на что он надеялся? Слепая удача, один шанс из миллиона… «Я знаю одного тирана – тихий голос совести…»

Симбиоз, разумеется, не состоялся, зеленые клетки из кровотока вымылись или были уничтожены лейкоцитами. Но, видимо, не все. Часть зеленых клеток все же застряла, удержалась, видимо, в соединительной ткани. А может, и в лоханках печени – не в этом суть. Но вот знал ли он сам об этом? И как ему все это удалось скрыть от Наташи? Но если он точно знал, что зеленые клетки в крови не сохранились… Значит, появились против них антитела? Да, так, третьего не дано; третьего решения иммунология не допускает. А если так… Как он сформулировал первое условие «феномена Бэрнета – Феннера»? «По отношению к данной клеточной культуре в организме не должно быть никаких специфических антител…» Вводить вторично зеленые клетки он, конечно, не решился – это уж явное самоубийство: анафилаксия[21]21
  Состояние повышенной чувствительности организма к повторному введению чужеродных белков, сывороток.


[Закрыть], мгновенный шок… Значит, надеялся, что зеленые клетки в организме все же закрепились? Вот почему он загорал под кварцем – откуда у него такой вид спортсмена с юга: надеялся вызвать спонтанный митоз зеленых клеток… Но это же… та же самая анафилаксия! Какая разница: ввести зеленые клетки вторично или заставить их размножаться спонтанно? Исход один… Но нет, что-то тут не то. Очевидно, он видел еще какое-то решение – именно то самое третье решение, которое классическая иммунология не предусмотрела. Вопрос в одном: существует ли это третье решение в природе? А если не существует… Митоз или анафилаксия. И вот в этой-то дилемме третьего действительно не дано…

Не могу представить: отлично зная… пятьдесят на пятьдесят? Все девяносто девять и девять, наверное, за анафилаксию, – а он раз за разом облучается под кварцем… Раз за разом! «Я знаю одного тирана…» И тут я подвернулся со своей гермокамерой и углекислой атмосферой. Да, теперь мне его логика понятна: раз у нас в углекислой атмосфере симбиоз состоялся по внешним метаболическим связям – по всем этим трубопроводам и фильтрам, то почему он не должен состояться в организме? Внутри организма… Да, теперь мне ясно, что произошло, когда мы подключили фитотрон: углекислая атмосфера плюс интенсивный свет… Даже если в организме сохранился всего десяток зеленых клеток… Каждый следующий цикл деления – даже не геометрическая прогрессия, а лавина! Ведь каждая клетка при митозе делится на четыре, а то и на восемь частей… Все понятно: вот на что он надеялся. Одно непонятно: почему в таком случае не произошло анафилаксии? А раз не было анафилактического шока… Адаптация? И не кома, выходит, и даже не отравление, а… адаптация? Так вот почему он сбежал из бокса, когда услышал, что я хочу сделать ему переливание крови: надеялся на адаптацию, любой ценой, но довести опыт до конца чистым. Вот откуда у него взялись силы на бегство из бокса…

Мы проскочили переулок – столько лет здесь не был, забыл. Хлебников, почти не снижая скорости, развернулся на перекрестке, следом за нами такой же пируэт сделала «скорая», и мы подлетели к большому старому дому.

– Подожди меня здесь, – остановил я Хлебникова. – Врачей тоже задержи. Если он здесь, я вернусь.

Длинный звонок перебудил, разумеется, всех жильцов квартиры, долго не открывали. Потом кто-то, судя по голосу – женщина, спросил: «Вам кого?»

– Куницыных.

Загремел засов, щелкнул замок, дверь приоткрылась – на цепочке. Меня разглядывали. А время идет, идет…

Я решил выяснить сразу:

– Михаил Иванович дома?

– Нет, – ответила женщина. – Давно не видели. Но пройдите. Наташа-то точно дома.

Меня пропустили в прихожую – слава богу. Дверь в комнату Куницыных справа, со стеклянным витражом. Темно. Спят. Я постучал.

– Наташа!

– Кто?

Наташа. В голосе испуг. Неужели… Но куда он мог уехать?

Я не знал, как себя вести. Спросить о Михаиле прямо, «в лоб»? Невозможно. Эта новость ее убьет. Но как тогда выяснить?

Открылась дверь. Наташа – заспанная, с растрепанными волосами, в халате… Вот, оказывается, ты какой можешь быть…

– Ты? Так поздно?

– Прости, Наташа.

– Михаил? – Она обеими руками вцепилась в мое пальто. Халат раскрылся…

– Да нет, что ты! Просто вот увидел тебя, и все как-то перевернулось вдруг… Я ведь помнил о тебе все эти четырнадцать лет. Помнил, а зайти не решался. А вот сегодня увидел… Ты очень расстроена моим дурацким визитом?

Я медленно отступал к двери. Я ей говорил, говорил что-то… Пока она, уже у самой двери, не отпустила мое пальто. Вряд ли она что-нибудь поняла из моего бессвязного бормотания. Решила, наверное, что пьян.

Хлебников стоял у «скорой». Я подбежал, перевел дыхание:

– Нет его. Не появлялся.

Хлебников посмотрел на часы. Я тоже. Два часа тридцать минут. Если я с периодами митоза не ошибся… Опоздали. Одна надежда, что деление зеленых клеток без света затормозится. Но если он вздумал где-нибудь загорать… Куда он мог сбежать?

Издалека, от Советской площади, послышался вой еще одной сирены «скорой». Везут донорскую кровь. А вдруг он все же поехал на трамвае?

– Гриша, я однажды из института в это время ехал на трамвае. У них там какой-то дежурный вагон – всю ночь ходит.

– Ясно, – сказал Хлебников. И – в приспущенное стекло «скорой»: – От вас можно связаться со станцией? С вашим диспетчером?

Ему протянули трубку – от рации.

– Диспетчер? К вам не поступало сообщений о Куницыне? По нашим предположениям, он должен ехать от Экологического института до Советской площади на дежурном трамвае… Нет? А вы можете оповестить? Оповестили? Все бригады? Они знают, что надо делать? Это хорошо.

Подъехала вторая «скорая». Из нее выскочил врач. Подбежал к нам.

– Нашли?

Хлебников вернул трубку рации в машину и отрицательно покачал головой.

– Может, сообщить в милицию? – предложил я.

– Мы и так подняли тарарам на весь город, – раздраженно ответил Хлебников. – Еще не хватало милиции! В институте он, некуда ему больше податься. Если нет дома, значит, в институте. Поехали.

Он пошел к своей машине.

– Вы куда? – спросил врач со второй «скорой», молодой довольно, видел я его, кажется, однажды на станции – когда искал Михаила.

– Не знаю. Начальник решил возвращаться в институт. А вам, наверное, надо возвращаться на станцию.

– Ни в коем случае, – запротестовал врач. – Мы едем с вами.

– Ну что же, с нами так с нами. Отпустите хотя бы ту машину.

– Если мы понадобимся, диспетчер всегда имеет возможность вызвать нас по радио, – сказал врач первой «скорой» из кабины. – Едем, не будем терять время.

В это мгновение тяжелая парадная дверь хлопнула, выпуская на мороз полуодетую Наташу. Увидев, что я сажусь в машину, она побежала, крича:

– Саша! Ты обманул меня… Саша! Что с Михаилом? Саша…

– Закрой дверцу, – приказал Хлебников, трогая машину.

В заднее стекло я заметил, что ее подобрала вторая «скорая» – знали, видно, кто она.

И вновь мы, разрывая ночную тишину города воем сирены, проскакивали перекрестки на любой свет и неслись по пустынным улицам на предельной скорости. Но теперь я уже не понимал, куда и зачем мы несемся сломя голову. А Хлебников, видимо, понимал. «Наше время, – любил повторять профессор Скорик, – отличается большим динамизмом потому, что слишком много людей почувствовали в себе способность увидеть цель». Хлебников эту цель видит даже более чем ясно. А Михаил… Тоже. К сожалению, и он слишком уж ясно видел свою цель. Феномен Бэрнета – Феннера…

– Как ты думаешь, симбиоз в гермокамере уже нарушился?

Я пожал плечами: до симбиоза ли?

– Что-то не предусмотрели, – продолжал Хлебников. – Я ведь говорил: дублеров нужно держать в полном составе, весь экипаж, в боксе. Весь эксперимент. Только в этом случае мы будем застрахованы от всяких неожиданностей. Ты в этом просчете тоже, между прочим, виноват. Хотя бы одного дублера мог держать в боксе.

И пошло-поехало.

Когда Хлебников начинает поучать, я чувствую, что мерзну. Странное состояние. Впрочем, то же самое я испытывал, когда меня поучал Сварог. Вся разница, что Сварог, поучая, учил, а Хлебников… Очередная стружка.

Холодно. Хоть бы печку включил. Но просить… Нет, ни о чем я больше не буду просить Хлебникова. Он все использует, даже эту мелочную просьбу включить в машине отопление, – использует. Все, что можно…

Я достал перчатки. Что-то выпало. Вечно, вытаскивая из карманов перчатки, я что-то теряю. И сейчас… Кошелек? А где же ключ? Я пошарил по сиденью, расстегнул пальто и проверил по карманам костюма… Нет. У Таи? Тоже нет, я ей отдал другой комплект – у нее теперь свои ключи от квартиры…

– Что ты вертишься? – раздраженно покосился на меня Хлебников. – Вылетишь из машины.

– Да вот, ключ…

И похолодел: Михаил!.. Наши пальто висели рядом, я сам ему говорил: если надо отдохнуть – не церемонься, ключ от квартиры у меня всегда в кармане пальто.

– Ко мне. Он там.

Хлебников бросил на меня удивленный взгляд.

– Ты уверен?

– Он ключи взял у меня. Из пальто.

Истошный скрежет тормозов, резкий бросок влево, машину занесло так, что она едва не врезалась в уличный фонарь. «Скорые» проскочили, не успев затормозить. Но Хлебников уже справился с машиной, свернул в боковой проезд. Еще квартал… В моем окне горел свет.

В подъезде Хлебников оттолкнул меня в сторону. Он уже принял решение. Разогнавшись, насколько позволяла лестничная площадка, он все свои восемьдесят пять килограммов обрушил на хлипкую древесностружечную дверь. Дверь выдержала лишь два удара.

Михаил лежал на тахте. Спал, мне показалось. Укрылся даже своим пальто. Я никак не мог себя заставить подойти к нему, так и застрял в двух шагах.

Хлебников нагнулся, взял руку, стал искать пульс… Сзади, в прихожей, послышались голоса, шаги… Врачи со «скорой».

– Разрешите.

Я механически, повинуясь властному жесту, отодвинулся. Тот, что помоложе, в белом халате на пальто, отстранил Хлебникова, опустил на пол саквояж. Пульс он не стал искать – приподнял лишь веко… Выпрямился и медленно стащил с головы шапку.

– Пойдем, – подтолкнул меня Хлебников к выходу. – Нас ждут.

На лестнице я увидел Наташу. Она поднималась с трудом, руками цепляясь за стену. Голова непокрытая, из-под пальто выглядывает край фланелевого халата…

– Саша… – Наташа словно заведенная качала головой из стороны в сторону. – Саша…

– Пойдем, – силой потянул меня Хлебников вниз. – У нас нет времени. Тебя ждет Мардер. Идем же!..

В романе Германа Гессе «Игра в бисер» есть удивительные стихи:

 
Пойми: и в нас живет извечный свет,
Свет, для которого истленья нет…
 

Я бы эти стихи предложил в качестве эпиграфа к тому, о чем рассказал.