Текст книги "Поиск-80: Приключения. Фантастика"

Автор книги: Сергей Абрамов

Соавторы: Сергей Другаль,Юрий Яровой,Виталий Бугров,Владимир Печенкин,Семен Слепынин,Григорий Львов,Евгений Карташев,Всеволод Слукин,Александр Дайновский,Андрей Багаев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)

Из школы? Загадка…

– Я телефон записала на календаре, Александр Валерьевич, – продолжала щебетать Аллочка. – Очень просила позвонить, как придете.

Не раздеваясь прошел к столу, нашел под ворохом лент самописцев календарь. Куницына. О боже! Зачем я ей понадобился? Через четырнадцать лет… А, Михаил! Конечно, ее интересует ее благоверный.

Я набрал номер. Мне ответили:

– Школа. Вам кого?

– Наталью Гавриловну Куницыну.

Секундная пауза. Аллочка-красивые глазки, забыв о графиках, смотрит на меня, не считая даже нужным хотя бы маскировать свое любопытство.

– Это жена нового врача, Александр Валерьевич?

Я отмахнулся: занимайся своим делом.

– Мне Куницыну, пожалуйста, – повторил я, чувствуя, что у телефона кто-то есть, слушает меня.

– Это я, Саша… Не узнал мой голос?

В самом деле… Никогда не слышал ее голос по телефону. Или слышал, но так давно… Никогда не задумывался, какой у нее голос. А оказалось – низкое контральто.

– Здравствуй, Наташа. Ты искала меня?

– Да. – Теперь ее голос стал звучать чуть выше, теперь я уже узнавал ее. Этот сумасшедший… – Она запнулась. Он у вас теперь работает? Даже телефона не оставил – кое-как нашла. Ты его видел?

– Да, конечно.

– Где он?

– Как где?

Я не знал, что говорить: неужели Михаил не сказал ей про гермокамеру! Вот это новость!

– Он мне заявил, что месяц проведет на каких-то испытаниях. Но ведь можно письмо прислать? Или по телефону позвонить… Неужели у вас там такие секреты?

– Да никаких секретов, Наташа. Какие могут быть секреты, когда мы об этих испытаниях докладывали на Международном астронавтическом конгрессе. В Аргентине. Помнишь, может быть, у нас на факультете командовал комсомолом Хлебников? Вот он с докладом и ездил.

– Да, Миша мне что-то говорил. Но я ничего не поняла. Так он что, – сообразила она наконец, – сам в этой гермокамере? – Она, видно, испугалась своей догадки. – Скажи, это правда?

Черт побери – вот положение!

– Знаешь, это разговор не для телефона.

– Я сейчас приеду, – быстро ответила она. – Куда ехать? В институт?

– Да, но… Я не имею права.

– Почему? С ним что-то случилось? Скажи, что? Ну я тебя умоляю, Ты не можешь мне соврать – я знаю. Ты самый честный… И ты ведь друг ему, правда?

– Послушай, Наташа… С ним ничего не случилось! Я только что видел его – жив, здоров. Сегодня у них праздник.

– Какой праздник, Саша? Ты с ума сошел. Какой может быть праздник в этой вашей тюремной камере? Ты что-то скрываешь. Я должна его увидеть. Я с ума схожу… Это чудовищно, Саша!

– Но это невозможно, пойми…

– Почему? Его уже нет в живых?

– Да жив он, здоров, Наташа.

– Тогда почему я не могу его увидеть? Да объясни ты мне наконец по-человечески. Почему я не могу его увидеть?

– Да потому что я видел его по видеоканалу.

– По какому каналу?

– По телевизору.

– О боже… Ничего не понимаю. Его показывали по телевизору?

Я почувствовал, что взмок. И еще эта Аллочка… Каждое слово впитывает, словно губка. Ну, пойдет теперь треп по институту!

– Аллочка, – прикрыл я микрофон ладонью, – у вас когда дежурство?

– С восьми.

– Идите отдыхайте. Вам ночь не спать – идите. Еще три часа – поспите где-нибудь. Или домой езжайте.

С какой неохотой вышла Аллочка! Вот бог наградил глазками… Прожекторы!

– Наташа, извини… Я тут. В общем, с Михаилом все в порядке, он жив и здоров.

– Я тебе не верю. – В голосе слезы. – Ты всегда мне говорил правду. А теперь… Я должна его увидеть… Я с ума схожу от вашей секретности!

– Да какая там секретность!..

– Ну – неизвестности. Я должна его увидеть, Саша. Должна! Как ты не понимаешь?

Я понял: заскок. Тут уж ничего не поделаешь – заскок. Но о чем думал Михаил? Не мог подготовить, растяпа. И что же делать теперь? Показать ей Михаила на экране видеоконтроля не проблема – ничего не случится. Но как она попадет к нам? Пропуск выдает только Хлебников. Да он меня самого упрячет в камеру, если узнает, что я решил Михаилу устроить свидание с его сумасшедшей женой! «Никаких побочных эмоций, никаких психологических накладок. Помните: мы имитируем космический полет. Члены экипажа находятся в сурдокамере: особый режим, никакой связи с «землей», кроме расписания, никаких посторонних разговоров – только медико-биологическая информация. Я выражаюсь ясно?» М-да, положение…

– Ладно, Наташа. Приезжай. Корпус экологии человека. В глубине парка. Я тебя встречу. У входа. Приезжай.

Я надеялся обойтись без объяснений. Бывает, придешь к нему, попросишь пропуск, скажешь, откуда товарищ, подпишет и даст пустой бланк: «Сам заполни». Но не тут-то было!

– Кому пропуск?

Уставился квадратными очками.

– Наталья Гавриловна…

Смотрит, ждет.

– Куницына.

Ручка в сторону.

– Жена?

– Жена.

Пропуск в стол. Все ясно. Можно поворачиваться и уходить.

– Послушай, Григорий Васильевич. Бывают обстоятельства…

– Меня обстоятельства не интересуют.

– Да, тебя обстоятельства не интересуют – знаю. Но психологическое состояние испытателей тебя должно интересовать? – Молчит. Смотрит непонимающе. – Этот растяпа Куницын даже не объяснил ей, что уходит на месяц в гермокамеру. И она бог знает, что вообразила. Ревет.

– Ну и что?

– Куницын об этом, думаешь, не догадывается?

Уставился на меня… Сейчас ляпнет: «С каких это ты пор, Стишов, стал поклонником телепатии?»

– Послушай, Гриша, ну что случится, если она посмотрит на него по видеоканалу? Увидит, что жив, здоров, смеется, разговаривает… У них сегодня такой праздник – фитотрон подключили! Редиску, салат ели… До смерти им, видно, надоели эти лиофилы – консервы и есть консервы. Да еще засушенные.

Я понимал, что несу чепуху, лицедействую похлеще Михаила. Но как, чем его пронять? Ни на шаг от программы, железная дисциплина, эксперимент «должен быть доведен до конца чисто и безукоризненно… Что ему до Наташиных слез? Шелуха…

– У тебя все?

Будь ты… Чурбан.

– Скажи, я к тебе когда-нибудь обращался с личной просьбой? – У меня иссякли все аргументы, я не знаю, как его убедить, но я знаю, что Наташе Михаила показать надо – я не помню ее такой – на грани истерики. – Мне неприятно, поверь, страшно неприятно обращаться к тебе с личной просьбой… – Я как мог нажимал на слово «личной» – неужели не проймет? Неужели в нем ничего не осталось человеческого? Дело, дело и еще раз только дело…

Смотрит удивленно. Откинулся на спинку стула. Думает. А может, ищет удобную форму – как выяснить, почему эта просьба о пропуске жене Куницына носит у Стишова личный характер. Во всяком случае, что-то треснуло. Но если все же спросит… Что ж, отвечу. Ничего позорного я в этом не вижу. Друг юности, полюбила другого…

– Ладно. – На столе опять синий бланк пропуска. – Только видеоканал – никаких разговоров. Под твою личную ответственность.

Ладно. Личная просьба под личную ответственность.

Я спустился вниз, отдал пропуск вахтеру, вернулся к себе наверх. Сел за стол, взял в руки не законченный Аллочкой график дыхания испытателей. Но ничего не лезло в голову…

Представил: сходит с трамвая, озирается – она же у нас никогда не бывала! «Не скажете, где Экологический?» Сколько же я ее не видел? Сколько лет, сколько зим… Но почему Михаил не сказал ей, что идет в гермокамеру? Боялся испугать? Чепуха какая-то. А может… стыдно? Так крестил наш метод, а тут – сам испытывает! «Вы идете неверным путем. Циолковский, – вы его толкуете слишком однобоко – когда говорил о возможности симбиоза человека и растений в кабине космического корабля, имел в виду не только то, что вы сейчас делаете. Сколько вы денег тратите на эти исследования? Если бы эти деньги повернуть на исследования более широкого плана, на создание подлинного симбиоза, который бы позволил человечеству вообще освободиться от необходимости иметь дело с техникой…» – «Что ты имеешь в виду?» – «Я хочу сказать, что вы решаете задачу узко – это лишь выход из положения, а не решение проблемы. Общее решение в другом: не к человеку приспосабливать механику – всю эту систему жизнеобеспечения космического корабля, как делаете вы, а самого человека приспосабливать для существования в космосе – вот что имел в виду Циолковский». – «Но это же фантастика!» – «Так, к сожалению, думают многие. Но не все. Ты знаком с идеями Вернадского?» – «Относительно». – «Понимаешь, вы, биологи, идете каким-то неандертальским путем. Медицина те же задачи решает совсем иначе. Сейчас на повестке дня – замена внутренних органов, трансплантация. Мы скоро будем менять изношенные сердца, почки, печень, легкие… Почки уже меняем, сердца тоже пересаживаются. А вы?» – «Не понимаю. Что, систему жизнеобеспечения нам нужно вживлять в тело космонавта? Эта система в два раза больше самого человека! Да и зачем?» – «Как мне тебе объяснить? В космосе человек должен есть, пить, дышать кислородом так же, как на Земле. Вы бьетесь над задачей обратить отходы жизнедеятельности человека – мочу, фекальные массы, пот, выдыхаемый воздух – в воду, пищу, кислород. Так? И решаете эту задачу, копируя механизм превращения отходов в полезные продукты, которые природа выработала на Земле. При помощи микроводорослей и бактерий. Но ведь в самом человеке, в его организме уже заложены природой все эти восстановительные функции! Эволюция их, конечно, приглушила…» – «Очень уж ты гигантски мыслишь». – «Не гигантски, а правильно. В организме человека многое сохраняется с древнейших клеток. Только все, что было в нем микроводорослевого и бактериального, изменилось до неузнаваемости. Но не исчезло совсем!..» – «Оригинально, впервые слышу…»

Теперь он мою иронию заметил, но странная реакция: не обиделся, не разозлился, а уставился на меня, словно я с Луны свалился.

«Ах да, ты ведь специалист по эмбриогенезу…»

И опять моя ирония мимо – глупо так, ужасно глупо. Вместо того чтобы вспылить, кивнул: да, я специалист по эмбриогенезу… А ведь его бывший завлаб, с которым я тогда разговорился, тот самый завлаб, который в ответ на мой вопрос – а как там у них двигает науку мой приятель Куницын, так выразительно вздохнул – вслед за вздохом сказал: «А мог бы стать крупным специалистом. Но редкая способность: самого себя вышучивать. Такая голова, такой нетривиальный метод анализа задачи, и вот на тебе!..» Действительно сам себя вышучивает – метко замечено! А как иначе оценить весь этот бред с трансплантацией регенераторов? «Зачем вам пристраивать к человеку культиватор с микроводорослями, с этой самой хлореллой, трубопроводы всякие, когда все это в нем свое собственное. Понимаешь? На клеточном уровне». – «Не понимаю».

Я действительно его не понимал, вернее – решил, что он просто неудачно шутит. Есть такие остряки – шутят «на полном серьезе». И чем больше он тебе объясняет свою сногсшибательную идею, тем все больше уверяется в ее серьезности сам. Так мы в тот раз и не поняли друг друга… Но был у нас еще один разговор. Да, был…

О чем он тогда говорил? Сидел на тахте – пиджак нараспашку, галстук набок, с любопытством оглядывал комнату… А, да, увидел в шкафу «Антиномии[10]10
  Противоречия между двумя взаимоисключающими положениями. В данном случае противоречия закону, общепринятому мнению.


[Закрыть] биологии»! Фолиант в восемьсот страниц, главный труд профессора Скорика (так он сам считал), философско-биологический трактат, повергший в ужас и раздражение эволюционистов-стоиков, тех самых, которые… Как он их обозвал в предисловии? Дай бог памяти… Plus royalistes que le roi[11]11
  Более роялисты, чем сам король (франц.).


[Закрыть]… «Признавая себя диалектиками, едва речь заходит о науке, которая и выдвинула диалектический метод познания как единственно объективно-научный, мы тотчас забываем о сем методе, ибо диалектика немыслима без антиномий. А что может быть для статус-кво страшнее антиномии?..»

Но нет, не с книги начался разговор. Что-то было до «Антиномий». Голова гудела от бесконечных совещаний, телефонных звонков, утряски, согласовании… Я варил на кухне кофе, а Михаил сидел на тахте и говорил. Но что? Помню, вошел с кофейником, расставил чашки, хлеб, масло.

– Хорошо устроился, – похвалил мою квартиру Михаил. – А мы вот с Наткой все деньги тратим на жизнь. То надо, другое… Да и черт с ней, с мебелью! Проживем. Главное, чтоб знать, для чего живешь. Верно? А ты хорошо живешь – вижу. Молодец.

– Да что тут хорошего? Квартира как квартира.

– Не говори. Квартира у тебя что надо. И тихо. Это хорошо. Спасибо за приглашение. У тебя очень хорошо. Отдыхаешь. И книги у тебя…

И вот тут-то он увидел «Антиномии биологии».

– Можно? – бросив на меня быстрый взгляд, а правой рукой уже сдвигая стекло в шкафу, спросил и… тут же совсем о другом – тоном даже другим: – Значит, вы даже теоретически не рассматривали систему на базе феномена Ценковского?

Я, занятый мыслями о Тае, не сразу сообразил, что он имеет в виду. А когда сообразил… О господи! Опять эти «зеленые человечки»…

Он уже задавал мне такой вопрос. Еще в ту встречу, под Октябрьские праздники… «Разве вы не знали о феномене «зеленых животных»?»

«А! – понял я, что он имеет в виду. – «Зеленые животные…»

Этих зеленых животных открыли в прошлом веке. Да, Ценковский[12]12
  Знаменитый русский ботаник и микробиолог Л. С. Ценковский доказал, что внутри «зеленых животных» находятся микроводоросли. Однако он ошибался, считая эти водоросли паразитами: на самом деле это явление симбиоза – взаимовыгодного союза, позволяющего «зеленым животным» действительно жить за счет энергии солнечного света.


[Закрыть]… Зеленая гидра, зеленая амеба, зеленая конволюта… Животные как животные, а внутри – зерна хлорофилла. Или даже микроводоросли. Кажется, тогда и возникла теория «животного хлорофилла»… Животные, питающиеся солнечным светом.

И все же я ничего не понял – при чем тут феномен Ценковского?

«Разве тебе никогда не приходило в голову, что вы ломитесь не в дверь, а в окно? Даже в форточку».

Форточка меня задела, и я стал соображать несколько лучше: опять эта побасенка про атомный реактор с тульским самоваром! Как легко критиковать со стороны, да еще с таких позиций! Это даже не «высокие материи» студенчества, а мюнхаузенщина! Зеленые человечки… Бред какой-то. И это говорит мне медик? Смеется он надо мной, что ли?

«Знаешь, если ты решил пошутить, то, думаю, не очень удачно. Особенно учитывая, что ты сам собираешься работать в этой области… тульского самовара».

Не удержался-таки – съязвил. Все мимо!

«Я понимаю ваше положение, – продолжал Михаил все тем же «риторическим» тоном – снисходительно-поучающим. – Вам важно выиграть сроки, да, эти сроки вас, видимо, и обязывают искать пути наименьшего сопротивления…»

«При чем тут сроки? Разве есть вообще какие-нибудь другие пути?»

Опять мимо.

«Но углекислая атмосфера – это уже изменение физиологии, – подчеркнул он слово «уже». – Так спрашивается: какая разница, в каком направлении изменять физиологические функции? Дыхание, кровообращение, основной обмен… Трехпроцентная атмосфера неизбежно затронет весь организм. Так, может, проще подавить иммунитет по отношению к хлорелле?»

«И создать зеленых человечков»?

Я во все глаза смотрел на него: ну и… Не шутит ведь! Смотрит на тебя откуда-то… Дурак дураком все же чувствуешь себя, когда он смотрит на тебя вот так – как будто глаза у него вглубь ушли.

«Человечество, а значит и наука, все равно рано или поздно вынуждены будут решать эту проблему. Дефицит белка заставит. Эта задача, собственно, давно уже стоит перед человечеством».

А! Опять он за старое: человечество, голод… Вот почему, оказывается, мы ломимся в открытую (в закрытую?) форточку: зеленые человечки нужны для… Дефицит белка! Все ясно-понятно, почему бы и нам не подключиться к решению проблемы голода на земном шаре? А попутно создать и систему жизнеобеспечения… Да и создавать в этом случае ничего не надо: зеленые человечки не нуждаются ни в пище, ни в кислороде… А? Бред собачий. И это говорит мне медик, больше того – специалист в иммунопатологии?! А я-то думал, что все эти студенческие «розовые мечты» у него давно уже выветрились…

Я открыл рот – и напоролся на его взгляд. В буквальном смысле напоролся. И весь мой юмор испарился сам собой: «Есть вещи, над которыми не смеются». Наташа…

И вот опять эти «зеленые человечки»! Романтизм – духовная золотуха… Очевидно, эта мысль отразилась у меня на физиономии. Михаил резким движением открыл книгу, быстро перебросил с десяток страниц и стал читать с нотками раздражения – на тебе!

– «Позволительно спросить: действительно ли человечество как самостоятельная ветвь биологического древа на Земле, отменив по отношению к самому себе такие законы, как естественный отбор, осознав, как мы любим говаривать, и поставив себе на службу все остальные ветви сего древа, обрело некую эволюционную законченность, которую иные легкие на скорый суд «популяризаторы от науки» уподобляют даже тупику на железнодорожной станции?

Позволительно еще раз спросить: а действительно ли человечество, как считают иные гении метафизики, представляет собой вполне законченный, а может, даже и идеально-совершенный продукт биологической систематики? Аз есмь – и ничто больше. Оставив в стороне такие явления сугубо специфического характера, составляющие прерогативу хомо сапиенс, как сознание, вторая сигнальная система, неадекватность психологической реактивности на окружающую среду, мы, к глубокому прискорбию, вынуждены будем прийти к мало кем оспариваемому выводу, что человек, лишенный выше перечисленных прерогатив, превращается в заурядный биологический вид, целиком и полностью включенный в качестве звена всеядного млекопитающего в общий круговорот веществ органического мира Земли. А если так, то позволительно задаться вопросом: не наделила ли природа человека исключительным правом мыслить и действовать сознательно как раз для того, чтобы он нашел выход из эволюционно-биологических противоречий путем сознательной перестройки своей физиологии?..»

– Миша, я ведь все это читал…

– Не очень заметно, – отпарировал Михаил, но каким тоном! Непостижимо, но мне вдруг послышался голос профессора Скорика! «Не очень заметно, милейший, что, читая этот текст, вы что-нибудь из него извлекли…»

– Почему ты считаешь, – наседал на меня Михаил, – что физиологию человека нужно перестраивать именно в направлении приспособления к углекислой атмосфере? Как мы обожаем это словечко – приспосабливать! Готовы его переносить… – переносим! – даже в социально-общественную сферу.

– А что ты можешь предложить другое вместо приспособляемости?

– Приспособляемости? – переспросил меня Михаил. – А тебе не приходила в голову мысль, что живая природа в ее современном виде – результат не столько эффекта приспособляемости, сколько пластичности механизма симбиоза? С какой стати природа должна была наделить организм качеством, да к тому же в роли главного двигателя эволюционного процесса, являющимся следствием аномалии человеческой психики?

Вот они – антиномии Скорика… Если Дарвин пришел к выводу о естественном отборе индуктивно, то почему я не могу для этой же цели использовать дедукцию? Для доказательства антиномии естественному отбору…

– Извини, Миша, тебе везде хочется видеть симбиоз, но среди животных есть и хищники…

– Да? Но хищники среди животных никогда не уничтожают друг друга. Хищничество среди них – лишь способ питания, а не средство к подавлению себе подобных и захвату тебе не принадлежащего.

Бог ты мой! Как мне надоела эта доморощенная философия. Сначала все выворачивал наизнанку профессор Скорик, теперь – Куницын!.. Но ради чего выворачивал биологию профессор Скорик – ясно каждому, да он и не скрывал своих целей: «Лучше разозлить святош, чем молиться на святость». А Куницын?

– Ясно, Михаил. Я понял тебя. Если теория эволюционного отбора, как ты считаешь, ведет биологическую ветвь человечества в тупик, то теория пластичного симбиоза… К автотрофности? Я верно понял?

Выбил я все-таки его из седла проповедника: такой глуповато-недоумевающий вид. Значит, попал в точку.

– Скажи, пожалуйста, а что ты намерен делать в рамках этой самой теории пластичного симбиоза с такой «мелочью», как иммунитет?

– Иммунитет? – удивился Михаил. – А тебе не приходила в голову мысль, что явно чужеродный в генетическом отношении плод в чреве матери – лучшее доказательство того, что непреодолимость иммунного барьера скорее фетиш в нашем сознании, чем реально существующий факт?

Скорик, Скорик… Сейчас он, чего доброго, прочтет мне лекцию о том, что иммунитет – точно такое же проявление межклеточного симбиоза, как и пласты хлорофилла внутри зеленых амеб и конволют; что, исходя из этого положения, легко допустить (а значит, и осуществить) возможность симбиоза между клетками автотрофов и гетеротрофов… Да что там далеко ходить за доказательствами! В тех же «Антиномиях» профессор Скорик подробно рассматривает физиологию тридакны – гигантской ракушки в четверть тонны весом: в крови ее мирно сотрудничают кровяные тельца с зооксантеллой – ближайшей, кстати, родственницей нашей хлореллы-вульгарис. И живет себе эта тридакна сотни лет, не нуждаясь ни в пище, ни в кислороде… Чем не прообраз для человека-автотрофа? И ведь ничего не скажешь: действительно, вся наша система жизнеобеспечения, все наши три метаболических круга регенерации, которые мы создали с помощью хлореллы, высших растений и бактерий плюс самая изощренная техника, все эти капроново-нейлоновые трубопроводы, реакторы, перекачивающие и уравнительные насосы, фильтры, ксеноновые лампы и прочая, и прочая – все это сама матушка-природа давным-давно создала и опробовала в теле тридакны, – только куда проще, естественней и органичней… В теле жалкого моллюска! Да, но мы-то с тобой, дорогой Михаил Иванович, имеем дело с человеком. С тем самым человеком, который, и это вам, доктор Куницын, известно гораздо лучше меня, наделен высшим типом иммунной защиты, с тем самым человеком, который может умереть даже от сотни-другой жалких микробов, а тут – влей ему в вены пару литров зооксантеллы! И ради чего, спрашивается? Ах да: «Каждую минуту на земном шаре умирает от голода 58 человек…» И что: зооксантелла ликвидирует квашиоркор?[13]13
  Тяжелое заболевание, связанное с недостатком в пище белка животного происхождения, главным образом мяса и рыбы. Широко распространено в странах Африки и Латинской Америки.


[Закрыть] Обеспечит организм всеми десятью аминокислотами? О, на целых тридцать процентов?.. По расчетам доктора Куницына? Но я-то знаю цену этим расчетам…

Крупно поговорили, весьма крупно.

– Значит, тульский самовар на атомном реакторе?

Михаил мою усмешку не заметил.

– Ты прав в одном, – размышлял он, сам с собой размышлял, как мне кажется, я присутствовал при сем, и только. – Создать в организме человека устойчивый симбиоз между эритроцитами и клетками зооксантеллы – задача чертовски трудная. И главная трудность здесь даже не в иммунном барьере: искусственная толерантность[14]14
  Терпимость. В данном случае терпимость организма к чужеродным клеткам или веществам.


[Закрыть] – вопрос решенный…

– Да, решенный. – Такая убежденность в голосе! – Собственно, теория Бэрнета – Медавара открывает несколько путей к искусственной толерантности, но все они сводятся к прививке клеток-антигенов[15]15
  То есть клеток, чуждых для организма.


[Закрыть] в эмбриональном или постнатальном[16]16
  Послеродовом.


[Закрыть] периоде. Поскольку уже твердо установлено, что у человека иммунная система самосохранения вступает в строй месяца через два-три после рождения, прививки клеток с хлорофиллом – зооксантеллы, а может, и вашей хлореллы – детям можно будет делать сразу после рождения…

– Ты хочешь сказать – заражать?

На этот раз он мою иронию все же заметил.

– Вакцинировать – если уж быть предельно точным в терминологии. Да, ты прав: как прививки от кори, полиомиелита, оспы… Но с одной существенной разницей: поскольку в этом возрасте у ребенка иммунитета еще практически нет… ну, за исключением, конечно, той части иммунных тел, которые он получил через плаценту матери, то клетки с хлорофиллом в его организме будут вырабатывать не антитела, а толерантность по отношению к самим себе.

– Толерантность… для чего?

Я уже, кажется, начинал понимать логику его рассуждений, но поверить в это, даже со ссылками на такие авторитеты, как Медавар и Бэрнет… То же самое, что увидеть, как волосы на твоей голове обратились в рыбью чешую.

– Для того чтобы позже, уже окрепшему ребенку или даже подростку, эти клетки с хлорофиллом можно было вводить в кровоток как свои собственные.

– Свои собственные?!

Этот вопрос у меня вырвался уже прямо-таки идиотски глупо. Но я действительно отказывался верить услышанному! Простите, это даже не «Антиномии» профессора Скорика…

– Да, именно так.

Шутит? Нет, не похоже. Да и потом кое-что ты ведь читал и сам: телята со смешанной системой кровообращения, цыплята-парабионты Гашека[17]17
  М. Гашек – чешский биолог, открывший явление тканевой совместимости у цыплят-парабионтов, у которых в эмбриональном периоде хирургически объединяются кровеносные системы.


[Закрыть]… Но это все куриозы, опыты над животными, а тут – дети! Дети, черт возьми! Не укладывается в голове…

– Почему же только опыты на животных? – Он словно читал мои мысли! Сидит, прихлебывает кофе из чашки и поглядывает!.. «Так, так, милейший… А ну, обнажите еще свою нам невежественность». – Почему же только на животных? Гуд[18]18
  Р. Гуд – американский иммунолог.


[Закрыть] в своей лаборатории пересадил четырехлетнему мальчику кровь и костный мозг женского происхождения.

Гуд? Фамилия знакомая, но… Кровь и костный мозг женского происхождения? Не читал?..

– У мальчика, – продолжал Михаил, – была лимфопеническая недостаточность; отсутствовали миндалины, аденоиды, лимфатические узлы… В четыре года, одним словом, как новорожденный. Ну, и Гуд пересадил костный мозг и кровь от одной из его сестренок. Все вошло в норму.

– Но это же кровь человека, а не хлорелла, Миша. Да и…

– Кто разрешит экспериментировать на детях – это ты хочешь сказать? А в этом нет никакой необходимости, я тебе про Гуда рассказал так. Слишком велик у нас страх перед барьером иммунитета. А детям… Им будут делать прививки клеток зеленой культуры по уже отработанной, разумеется, и достаточно проверенной методике.

– На ком? На лабораторных животных проверенной?

– Зачем на животных… Бэрнет и Феннер предсказали любопытный феномен… – Михаил поставил чашку на стол, откинулся на спинку кресла, помолчал, вновь потянулся к «Антиномиям биологии». – Видишь ли, старик, если иммунитет рассматривать как сугубо полицейские силы, охраняющие индивидуальную неповторимость организма, то невозможно ответить на самый главный вопрос: почему в этом случае из сферы иммунных реакций отторжения и уничтожения любых, подчеркиваю, любых антигенов выпала фаза воспроизводства? Почему не отторгается и не уничтожается при акте оплодотворения явно чужеродное мужское семя? И дальше: почему в этом случае иммунитет матери не отторгает и не уничтожает эмбрион ребенка?

– Ну, на эти вопросы… Ты ведь специалист по иммунитету, – рассмеялся я, фальшиво так хихикнул. – А с позиций теории пластичного симбиоза? – ткнул пальцем я в «Антиномии» Скорика.

– С позиций теории симбиоза иммунитет должен действовать не огульно, а избирательно и включаться только против антигенов, несущих организму опасность и гибель.

Да, это место я, кажется, помню: «Совершенно очевидно, – писал профессор Скорик, – что иммунитет вопреки распространенному мнению – не столько механизм защиты и самосохранения, сколько резистентности[19]19
  Сопротивляемости.


[Закрыть], другими словами, переходя на житейский язык, коммуникабельности организма в перенаселенном ценозе. А отсюда уже не составит труда даже для школьника постулировать вывод о том, что иммунитет, опять-таки вопреки весьма распространенному мнению, должен действовать не огульно – против любого антигена, а строго целенаправленно и избирательно…» Понятно: Михаил опять цитировал Скорика.

– То есть ты хочешь сказать… – Я никак не мог точно сформулировать ускользающую от меня мысль – Если каким-то образом иммунные силы… ну убедить, что ли, что антиген организму вреда не принесет, то… отторжения клеточного материала не произойдет?

Михаил кивнул – уверенно, твердо. Вот, значит, в чем дело. Но как осуществить это практически, не говоря уже о том, что… Слова-то, слова! Убедить! Иммунитет убедить! Во сне такое не приснится.

– Именно эта возможность и вытекает из теории Бэрнета и Феннера, – подтвердил Михаил свой кивок. – Два условия. Первое: по отношению к данной клеточной культуре в организме не должно быть никаких специфических антител, то есть ранее человек с данным антигеном не сталкивался…

– Человек? – вырвалось у меня.

– На лабораторных животных… взрослых животных феномен Бэрнета – Феннера уже проверен и доказан. – Михаил помолчал. – И второе условие: антиген, то есть клеточная культура с хлорофиллом, должен быть введен в организм в достаточно большом количестве. Только в этом случае произойдет симбиоз: чужие клетки будут приняты за свои.

– Но ведь это же… – Я так отчетливо вдруг представил всю эту картину: человек… переливание крови… замена! Не резиновые же вены… Так вот почему у него, когда он увидел культиватор с барботирующей хлореллой, вырвалось: «Зеленая кровь!» – Но ведь это… Как уловить грань? На грани жизни и смерти!..

– Возможно, – жестко подтвердил Михаил. – Проблема… да и не одна, конечно: как точно уловить соотношение клеток с хлорофиллом и эритроцитов? Как будет реагировать организм на метаболиты зеленой культуры? И с анемией считаться надо…

Наступило тягостное молчание – теперь уже не было ни вопросов, ни недомолвок. И все же до меня с огромным трудом доходил смысл сказанного. Но по мере того как доходил…

– Сколько же погибло лабораторных животных, пока нашли ответ на первый вопрос – о весовой пропорции?

Михаил пожал плечами. Какое это имеет значение – да? Цель оправдывает любые средства и жертвы?.. Но ведь рано или поздно, если уж решать проблему автотрофности человека всерьез, эксперименты с животных придется переносить на…

– Опыты… – Язык так и не повернулся сказать «на людях» – не повернулся. – Моделируются на животных?

– Пока нет.

Все понял с полуслова. И впервые посмотрел на меня прямо. Невольно вспомнился взгляд профессора Скорика: да, такой же обжигающий, только не иронией обжигающий, а… Не знаю. Отвел глаза.

– Значит, только методом проб и ошибок…

– Да.

Такое «да»… Отделяющее, Нас отделяющее… Меня.

И все же… Во мне что-то бунтовало, сопротивлялось! Скажи, пожалуйста, как это он легко – «да»! Любые средства…

– Но ведь это же бесчеловечно!

– Да? А углекислая атмосфера – это, выходит, гуманная перестройка организма, его физиологии? – Прямо-таки издевка в голосе. – Кто и когда нашел метод количественной оценки гуманности? Как мы любим приспосабливаться… прикрываться чужим мнением, авторитетом, приказом… Знаешь, как однажды выразился Ганди? «Я знаю одного тирана – тихий голос совести…»

Бывают минуты, когда вырываются слова, после которых уже не только нечего говорить, но даже быть с человеком, которому эти слова сказаны, невозможно.

Посидев с полминуты, Михаил, по-прежнему на меня не глядя, хмурый, даже сгорбившийся, осторожно положил на столик «Антиномии» Скорика и, так и не сказав больше ни слова, вышел в прихожую. Как он одевался, я не слышал, и дверь закрыл за собой почти без звука.

Но ведь Наташа не найдет дорогу к нашему корпусу! Рабочий день давно закончился, все разошлись, пустой парк… И ты ведь обещал ее встретить, осел!

Я почти бежал. Сложность заключалась в том, что к нашему корпусу в глубине парка от входа ведет много дорожек. По какой она пошла?

Я побежал по центральному проезду до входного павильона к трамвайной остановке. Один трамвай, второй, третий… Уже шесть с четвертью. Где ее школа? Не может быть, чтобы она добиралась целый час, где-то разминулись. Опять разминулись…