Текст книги "Клады Хрусталь-горы"

Автор книги: Серафима Власова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

СКАЗЫ ОБ УРАЛЕ

КЛАДЫ ХРУСТАЛЬ-ГОРЫ

Говорят, нет на Урале горы, про которую бы люди сказ не сложили.

Будто в кружева из самоцветов горы одели. И когда эти кружева плели, то самым дорогим для рабочего человека словом украсили.

Вот и мы сказ поведем.

Как-то раз, в осенях, пошли на Терсутские болота два наших заводских парнишки: Петьша Крылышко и Федьша Олененок, по клюкву, а больше того вольным ветром подышать, на Урал родной поглядеть – глазам дать от работы отдохнуть. Известно, работа-то в литейной – не на печке бабкины шаньги жевать.

Парнишки одногодками были. Вместе и росли. В один день их матери в ногах у мастера валялись, чтобы взял он их сыновей. Одна овечку привела, другая – телку, как говорят, последние крохи отдали, только бы к работе мастер их сыновей пристроил. Было парнишкам в те поры лет по двенадцать. Велики ли годы? Только бы в бабки поиграть, а тут уж не ребячьи заботы к ним подоспели.

Ну, вот. Идут это они по дороге, а вышли раным-рано, чтобы обыденкой сходить. Идут, конечно, не молча. Свои ребячьи разговоры ведут. Петьша вслух считал, сколько он за неделю зуботычин получил от мастера да сколько раз его надзиратель окровенил.

Федьша же счет другому вел: сколько ему в конторе копеек недодали да сколько из оставшихся мастер себе отберет. Словом, невеселые разговоры парнишки вели.

Да откуда им и веселым-то быть? Дома нужда. Безотцовщина. На работе каторга. Не шибко заиграешь…

Шли, шли парнишки по дороге, а она, матушка, в Урале чисто петля: то туда, то сюда, то на горку, то под горку. Долго кружились ребята вокруг какой-то горы.

Кружились, кружились, а как оглянулись, то увидели, что вовсе не на том месте, где должны быть, очутились. Одним словом, оплошали. Где-то не там на свороток пошли: видать, разговор, что они от горечи на сердце вели, совсем в другую сторону их увел.

– Крылышко! – сказал Федьша. – Знать-то, мы не на Терсутские болота идем, а на Иткульскую тропу угадали!

– Правда, – ответил Петьша. – Давай пуще еще поглядим.

Огляделись парнишки и видят совсем незнакомое место.

– Давай подадимся назад. Натакаемся, может, и на верный свороток, – предложил Федьша. – А то солнышко высоко. Так и клюквы не найдем.

– Назад так назад, – согласился Петьша.

И ребята повернули назад. Подошли к другому своротку и остановились.

– Давай поедим и присмотрим, тут ли дорога? – сказал Петьша.

– Давай.

Достали еду. Велика ль она была? Краюха черного хлеба, луковица и соленый огурец на двоих. Живо умяли.

– А все же мы не на Терсутские идем, а на Северушку, знать-то, ушагали! – дожевывая хлеб, сказал Петьша. – Видишь, там за горой и дорога. Пойдем!

– Кака тебе там Северушка? На Иткуль, тебе говорят, – с сердцем ответил Федьша.

Может быть и долго бы еще спорили ребята, но на их счастье из-за горки человек показался. Шел он спокойно, не торопясь. За плечом у него висело ружье. На вид он был совсем молодой. Одет по-городски.

– Горняк, знать-то? Может, штегерь? – шепотом сказал Петьша.

Но не до одежи было ребятам: штегерь шел или кто другой – обрадовались они человеку. Хоть друг перед другом храбрились. Ни тот, ни другой не хотел показать, что струхнул – оба понимали, что заблудились.

В это время молодой человек подошел к ребятам и тоже обрадовался. И хотя он, конечно, не заводским парнем был, а то ли студент, то ли горняк, но заговорил он с парнишками просто, как равный – без форса, даже весело и бодро:

– Откуда вы, франты?

– Каки мы франты? – обидчиво сказал Федьша. – Заводские мы. Из литейной. Там робим, – поднимая с глаз старый отцовский картуз, продолжал он.

– А вы, дяденька, кем будете? – спросил Петьша молодого человека.

– Я студент, ребята. Зовут меня Спиридоном. А вас, рабочий класс, как по батюшке величать или просто по именам? – полушутя спросил молодой человек.

– Меня зовут Федором. Только все зовут Олененком за то, что у отца тако прозвище было. Он козуль да сохатых шибко ловко бил.

– А его? – и парень ткнул пальцем в плечо Петьшу.

– Петро Крылышко. Крылышком его зовут за то, что все, как птица, хочет полететь. С бани падал, – улыбнувшись, добавил Федьша.

– Любопытно вас прозвали! – сказал Спиридон. – А что вы уж в литейной потеете – почтенно…

Слово за слово – разговорились, да так, что ребята и думать позабыли о своем горе. Будто и не блуждали. Наперебой рассказывали оба о своем немудрящем житье. Про обиды свои на мастеров, на щегерей.

– На работе зуботычины, дома мать плачет, нужда ест, – говорил Петьша. – Одним словом, житуха у нас одни колотилки да молотилки, а куда податься и сами не знаем. Вдругорядь бы и сам мастеру сдачи дал, да што толку-то? Вот Ваньша не стерпел, так дал надзирателю, а толк какой? В тюрьме сидит парень, Ваньша-то, – добавил он.

– Кровопиец у нас мастерко-то, душегуб чисто, – вставил Федьша.

– Э! Да вы крепкие орешки, как я погляжу, – сказал Спиридон. – За это я вам одну сказку расскажу, а в ней ты, Крылышко, ответ найдешь, куда податься и по какой тропе тебе шагать…

А теперь пойдемте на горушку одну – вон там за своротком, а то времени-то уже немало. Скоро и домой. Матери вас потеряют. А матерей обижать не надо. У них и так обид – невпроворот. Шагаем, молодцы!

И Спиридон повернул на свороток, а за ним и ребята подались.

– Так слушайте сказку про Хрусталь-гору и ее клады. В далекое время здесь, в этих местах, жили старые люди. Охотничали да самоцветы добывали они. Приезжим купцам их продавали.

Несметные богатства самоцветов – теперь они изумрудами зовутся – лежали в Хрусталь-горе.

Ишь, она вся изрыта – оттого эту гору еще и Копань-горой зовут.

Прослышали про эти камни царские воеводы и решили не только Хрусталь-горой завладеть, но и всей землей в округе.

Напали воеводы с войском на здешних людей. Многих перебили, многие сами ушли – бежали в горы, в степь.

А как завладели царские воеводы Хрусталь-горой, так тут же дали приказание слугам – рыть гору. Самоцветы искать.

Искали, копались и снова искали изумруды царские слуги, но ни единого камешка не нашли. Будто все самоцветы старые люди с собой унесли или так спрятали, чтоб никто найти не смог.

Побились, поколотились царские слуги, да ни с чем и ушли.

С тех пор заросли мохом, а потом дремучим лесом старые копушки.

Посмотрите, теперь гору хорошо видать. – И Спиридон показал на гору, которая, как на ладони, красовалась за лесом.

– Видите, какая она, Хрусталь-гора. Как красна девица в зеленом сарафане, – продолжал Спиридон.

– Верно. Будто девка на кругу, – сказал Федьша.

– Пошто же мы не заприметили ее? – спросил Крылышко. – Кружились возле, а нам ни к чему.

– Выходит, верно люди говорят, – ответил Спиридон, – от страха и гору не заприметишь. А вы струхнули, вот вам она и ни к чему. Да еще молва такая есть про эту горушку – с хитринкой она. Другой раз ищут, ищут ее, а она, как иголка в сене, пропадет и только.

– Ну, ты уж, дядя Спиридон, зря это говоришь, – прервал его Петьша. – Поди, не маленьки мы, про запуги-то и сами знаем. Ты дело говори.

– Ишь ты какой! – ответил Спиридон. – А какая сказка без присказулек бывает?

Ну, а раз не веришь, так быль будем говорить.

И вот как-то раз один рудознатец наш уральский прошел без малого весь Урал и на Хрусталь-гору наткнулся. Правда, и раньше он слыхал молву про ее клады. Только не доводилось ему в ней копаться. А тут решил он счастья попытать. К тому же сосед ему говорил, что в старых копушках нет-нет и откроется изумруд.

Бился, бился горщик, только все без толку. Хотел уж он бросить все и домой пойти, как вдруг земля в копушке под ногой у него закачалась, как в болоте кочка. Закачалась и провалилась. Вместе с ней и горщик. Как в пустой колодец упал.

Ну кто-кто, а вы-то знаете, какой горщик без кайлы да огневища в горы пойдет? Оттого и не шибко испугался он, не в таких переделках доводилось бывать. Земля-то, а больше того гора не любит шутить, да особенно с трусом.

Огляделся мужик, добыл огонек, зажег фитилек, пошарил кругом и увидел вход вроде как в пещеру. Он – в нее. Пролез сколько-то и в большой гранитной пещере очутился. Пригляделся опять. И видит: лежит посередке пещеры камень гранит, а на нем надпись: «Меня перевернешь, счастье найдешь».

Обрадовался мужик. «Значит, клады под камнем лежат», – подумал горщик и принялся потеть возле камня. Перевернул он гранит, посветил и на медный ларец наткнулся. Поднял горщик ларец, открыл его и ахнул. В ларце, как большой кошачий глаз, изумруд зеленел, а под ним лежал кусок кожи из неплюя, в берестяной жгутик обвязанный. Развязал мужик жгутик. Развернул кожу, а на ней какие-то знаки. Фигурки увидал. Пошарил еще кругом и стал с ларцом наверх подыматься.

Долго пришлось ему попотеть, пока выбрался из ямы. Забросал он ее землей и домой подался.

Дома долго он пытался разобрать на коже фигурки и знаки.

Не раз верным людям показывал эту кожу. И только когда взялись артелью, тогда разобрались. А больше всех распознал, какой знак к чему, Мякина Медведев. Дотошный он – все знал. Вот и прочитал: «Это старые люди уходили. Вишь, кони написаны, – говорил Мякина горщику. – Все уносили. А это царские войска напали. Все прописали. А наказ старых людей такой. Читай: бороться надо, чуешь, против знати и царя надо идти!» – шепотом пояснил Мякина горщику.

Значит, клад Хрусталь-горы к чему призывал? – как в школе учитель спросил Спиридон парнишек.

– Дядя Спиридон, клад? – спросил Петьша и вроде как поперхнулся из-за боязни, что ли.

– А ты не бойся – повтори, как понял мою сказку?

– Бороться надо. Вот как, – бойко ответил Федьша. Недаром он на язык был вострее Петьши.

– Вот и молодец! – сказал Спиридон. – А как бороться за светлую долю да за волю, чтобы мастера да хозяева над нашим братом рабочим не изгалялись, а хозяином стал сам рабочий, – вырастите и узнаете. Жизнь и народ научат вас. Поняли сказку мою? – бодро, с улыбкой спросил Спиридон парнишек.

– Как не понять. Чать, не маленькие мы. Слышим, о чем мужики в цеху-то толкуют, – ответил Петьша. – Только где это она – счастливая доля?

– Тебе сказали: бороться за нее надо, – ответил Федьша.

– Ну вот и все. И до своротка дошли, – сказал Спиридон. – Я на Полевую пойду, а вам в Сысерть. Только уговор, ребята: как туго станет вам, помните про клад Хрусталь-горы; да еще тебе, Петро, особый совет. Тебя Крылышком зовут – так знай: крылья крепнут в полете. Не опускай их перед бедой. Маши ими, маши – вот так, – и Спиридон замахал руками, как птица.

Засмеялись ребята и пошли домой, а Спиридон повернул на Полевский свороток…

Опять побежали дни, один за другим, и понесли они дальше жизнь двух дружков Федьши и Петьши. Помаленьку стали парнишки забывать про встречу со Спиридоном и его сказку про Хрусталь-гору. Только все же нет-нет да и вспомнит Петр слова Спиридона: «Крылья крепнут в полете!» Одним словом, крепко зацепилась Спиридонова сказка за сердце его.

К тому же с Федьшей Крылышко вскоре расстался. Он ушел на рудник к дяде. А время-то шло. Шло, шло да к девятьсот пятому году и подкатилось. Петьше семнадцать в тот год округлилось. Красивый, статный стал – ну ни дать ни взять молодой кедрач по весне. Только бы по вечеркам ходить да девичьи сердца сушить, но не тем его думы были заняты. Не о том сердце ныло.

Как в грозу, засверкали молнии да первый гром прокатился над Уралом, когда до него докатились раскаты революции пятого года.

Стачка за стачкой. Поднимался народ. Вместе с другими пошел и Петр на трудную, но светлую дорогу революционной борьбы. Вступил в боевую дружину. Вместе с другими ремонтировал он оружие. Похищал динамит.

На работе тайно с товарищами отливал гранаты. Одним словом, пошла у Петра с того года жизнь в переплет с теми, кто за революцию шел.

И вот как-то раз, в самые горячие дни подготовки к восстанию в заводе, был назначен первый митинг рабочих.

Собрались за прудом у горы. Пришел туда и Петр. Первым выступил товарищ Андрей из Екатеринбурга.

Поглядел Петр на оратора и не смог удержаться:

– Да ведь это Спиридон! Он! Он!

– Дай, друг, послушать. Не мешай, – кто-то из сидящих на камне парней сказал.

– Чего бормочешь? Дался ему какой-то Спиридон! – ворчал другой сосед-парень.

Но Петр не слушал его. Так весь и подался вперед.

И верно. Был это Спиридон.

Когда кончился митинг и остались одни Кичигин, Девяшин, Собуров Михаил, Иван Феофантов – не ушел и Петр. Подошел к товарищу Андрею.

– Не узнаете, дядя Спиридон, Крылышко Петьшу?

Обрадовался, будто родному, товарищ Андрей Петру.

– Как не узнать, только ты, брат, уж прости, что не Спиридоном зовусь. Нельзя было говорить настоящее-то имя тогда, сам понимаешь. Разболтать могли.

– Да что вы, товарищ Андрей! Неужто не понимаю.

– А помнишь про клады Хрусталь-горы? – спросил Андрей Петра.

– Неужто нет, опять же с умыслом вы нам тогда рассказали.

– А как ты думал? Надо же было вас подбодрить, – ответил Андрей, а потом, немножко подумав, громко спросил стоявших тут же:

– Товарищи! Можно положиться на Петра, доверим ему клады Хрусталь-горы?

За всех ответил Собуров:

– Не подведет. Не раз проверен, к тому же не на задворках стоит. Вперед рвется, на большое дело.

– Доверяем, одним словом, – поддержали Собурова другие.

– Ну тогда пойдем, Петр. Теперь не в шутку увидишь клады Хрусталь-горы. Прямо тебе в руки их отдам.

И они пошли. Когда же товарищ Андрей привел Петра в пещеру, Петр удивился. Одному бы сроду не найти.

В пещере они нашли под камнем вход в подвал, спустились в него и в новой пещере очутились.

От огня, который зажег Андрей в старой лампешке под потолком, капельки воды на граните стен, будто роса утром на траве, засияли. Осторожно раздвинув камни, Андрей достал кованый сундучок. Открыл его каким-то хитроумным ключиком. В сундучке книжки в тоненьких разноцветных корках лежат и на каждой алеет слово: «Ленин».

Тут Петр и догадался, о каком великом кладе вел Андрей речь.

А тот достал еще листовки и вместе с книжечками в руки Петра все передал.

– Береги, Петр, этот драгоценный клад, – говорил Петру товарищ Андрей. – Неси его людям.

И много раз потом Петр тайком к Хрусталь-горе пробирался: выносил листовки, воззвания, а главное, приносил в завод самый великий клад – родное живое ленинское слово…

АГИДЕЛЬ

В косматую, седую старину родилась эта сказка. И была она столь древней, что мало кто помнит ее.

А сказка эта о девушке смелой и очень отважной, красавице Агидели.

В те времена, когда жила Агидель, не шумели на каменных перекатах среди глыб и утесов воды рек Белой и Юрюзани. Одни лишь горные шумели родники, да могучие хребты, из века в век, хранили суровое молчание. Не вилась в дремучих лесах тропа, проторенная человеком, а на широкой елани не вился дымок костра. Только по утрам в лесах вместе с зарей просыпались птицы, да спали под коврами трав и цветов степи. И так шло веками…

Говорят, что время не остановить, как бы ни хотелось этого человеку. Бег же времени все обновляет в жизни: на смену лету приходит осень, вечерняя заря уступает место ночи. Всему своя пора.

Пришла своя пора и для Камня-гор. Так раньше назывался наш Урал. Откуда-то издалека пришли люди. Не по одному человеку шли они, а будто где-то разлилось большое человеческое море, и одна волна докатилась до каменных гор – до Урала. Кипела и бурлила эта волна, заполняя все на своем пути…

Откуда были эти люди, не поведали нам деды. Да разве возможно добраться до истоков этой сказочной волны из людских потоков, коли не осталось от них ни седых курганов, ни каменных надгробных плит, ни золотых колец и ожерелий самой тончайшей работы, какие находят люди в более поздних кладах. Только мечи и стрелы, медные наконечники для копий и горшки из глины и меди находят здесь, в этих местах, люди.

Нелегко узнать и о том, когда и где родилась сказка об Агидели. Кто помог ей покорить зной, посланный из пустыни чудищем – драконом, и на века в каждом камне Урала сохранить память о себе? Давайте лучше вспомним эту сказку про Агидель, может быть, узнаем больше.

Будто в большой горной стране Сыростана, что лежала в самом сердце Камня-гор, жил когда-то, давным-давно, старик Иремель. Жил он долго. Голова его покрылась сединой, под бременем прожитых лет и забот согнулась его спина, а некогда богатырская сила покинула старика. Только в глазах еще горело пламя могучей силы и такой человеческой воли, которая может опрокинуть горы, остановить грозу и разогнать тучи. Вселить в людей храбрость и отвагу, покорить непокоренных. И любить, любить жизнь, как может любить ее молодой джигит…

И любил старик Иремель свои горы, а за ними – бескрайние просторы, их загадочную, уходящую к небу степь. Любил он озера с их бездонной глубиной, тишину лесов и шум родниковой воды. Пил старик эту воду, прозрачную, чистую, как девичья слеза… Но больше всего на свете любил он свою дочь Агидель. Она была для него дороже всего на свете, самым дорогим родником, глядя на который он черпал свои силы. Она ведь была продолжением его рода, его народа.

Мать Агидели умерла давно, и отец один растил свою дочь. Он научил ее храбрости, по силе равной отважному джигиту, по уму не уступающей древним мудрецам. Научил ее любить родные горы больше, чем свою жизнь…

Недаром, когда состязались конники-джигиты в езде на конях или в беге, Агидель всегда была первой. Когда же собирались аксакалы-мудрецы, Агидель не раз помогала им прийти к мудрому решению и положить конец их спорам.

Одетая зимой в тулупчик из горностаевых шкурок и шаровары из шерсти, спряденной умелой ее рукой, и в шапку, отороченную золотистой лисой, Агидель была на диво хороша собой. Оттого все люди любовались нежностью ее лица, подобного горному цветку, что растет и ныне в горах Урала. Ее улыбка, светлая и добрая, была подобна утренней заре, а в глазах ее всегда мерцала словно капелька росы…

Сердце Агидели не познало еще радости любви, хотя многие джигиты, не задумываясь, отдали бы жизнь за ее улыбку и любовь.

Вместе с другими девушками она трудилась. Летом работала в поле, пасла скот, доила кобылиц. А какой кумыс получался у нее! Выпьешь пиалу – и голову закружит, ароматом трав обдаст. Забьется сердце радостней у человека, и кровь по жилам побежит быстрей. Зимой же она пряла, ткала шерсть, шила из медвежьих шкур одежду для джигитов, расшивая ее разноцветными узорами. Одним словом, не любила Агидель сидеть без дела, трудилась, как и все остальные.

А как, говорят, она пела! Все старики и старухи, не только девушки и парни, приходили слушать, как она поет. В те поры люди пели после работы, когда на землю приходила ночь и все кругом засыпало. Спали и горы. Даже вершины сосен и елей не качались. Не пробегал и бурундук, на елях не плакали совы.

Вот и говорится в сказке, что хоть и есть на свете много-много гор, но такой тишины, какая бывает только на Урале – в горах, никогда и нигде не услышишь. Послушайте сами. Постойте ночью на одной из гор или заберитесь на какой-нибудь шихан – почувствуете сами, как вокруг вас разливается тишина. Ни единого шороха и звука не услышишь. И все это будто потому, что когда пела Агидель, замирали горы, слушая ее…

Так и жила она, как все другие девушки ее племени. Но вдруг замолкли песни Агидели, перестала она петь оттого, что не до песен стало людям. Примечали люди, что с каждым годом на горах становилось все жарче. Придет весна – и сразу весь снег будто жара слижет. Словно большое-большое чудище откуда-то дышало огромной пастью, из которой шел огонь и раскаленные ветры. От зноя изнемогали степь и горы. Три лета подряд стояла жара над хребтами. Пересохли все родники, ушла под землю вода. Начали гореть леса. В полях даже полынь пропала. Молили аллаха люди, чтобы смилостивился он над народом и послал дождя, но и он – этот сказочный кумир – был бессилен перед природой.

Говорили кто чего хотел. Одни уверяли, что это дракон Дея появился в пустыне. Он и напускает жар на горы, желая завладеть хребтами. Другие уверяли, что это козни аллаха и шайтана. Чего-то не поладили они между собой, а люди из-за этого страдают. В гневе страшны оба и коварны, жестоки. Ничего и никого они не щадят. Вздумают – цветущие города засыплют песками, и следа городов не найдешь. Выпьют всю воду в реках, заметут следы дорог. Погубят караваны верблюдов вместе с путниками, все живое уничтожат…

И собрались тогда мудрейшие аксакалы решать, как быть.

Долго-долго советовались мудрецы, как спасти людей и скот, как отвести беды от народа, преградить дорогу дракону и его знойным ветрам, вырвать из его пасти воду, а заодним и шайтана с аллахом уничтожить. Говорили старики-аксакалы. Печально стоял народ, поникнув головами. Казалось, не было дороги к спасению от жары.

И вдруг с кошмы поднялась древняя старуха. Она вместе с другими слушала мудрецов.

Сухая, как палка, воткнутая в землю много-много лет назад, старуха едва держалась на ногах. Ее кожа на лице сморщилась, как корочка на парёнке, только что вынутой из печки, а почти мертвые глаза ее говорили: «Чужой век я уж захватила».

И вот старуха заговорила, шамкая губами. Долго и терпеливо слушали мудрецы и народ, пока она говорила. А когда она беззубым ртом прошептала, что спасти народ может только тот, у кого есть крылья, – не поняли ее люди и даже мудрецы. Хотя знали, что старость редко ошибается и она мудра.

И верно: чем дальше старуха говорила, тем больше открывалось перед народом тайн гор и седых преданий. Самая же большая тайна, открытая старухой в тот страшный день и год для народа, была тайна о копье из хрусталя. Ежели кто его найдет (а оно скрыто в глубине горных кряжей), то этим копьем можно пронзить любой камень, скалу и целые хребты.

– И потечет тогда из расщелин гор хрустальная живая вода, – шамкала старуха. – Только живая вода может спасти людей и землю от засухи и смерти. Смерть же несет дракон. Погибнуть он может только от живой воды. Сгинет он – и тогда все снова зацветет. Но может сделать такое только тот, кто смел, как редкостная птица – большой орлан, мудрый, как все мудрецы нашей земли, чистый душой, как только что родившееся дитя. – Так сказала напоследок древняя старуха. Сказала и умолкла навсегда, отдав тайну людям для спасения народа и родной земли…

Замолкла старуха, а люди, не сговариваясь, поглядели на Агидель. Каждый сердцем понял, что это может сделать только она – Агидель. Поняла и она слова старухи. К тому же единый взгляд народа – большой знак, и не каждый бывает им отмечен.

Молча она поклонилась народу и отцу за то, что пал выбор на нее спасти людей от смерти и горя. Недолго мешкала она. Стала собираться в путь. Не привыкать ей было сесть на коня и скакать по нехоженным тропам, встречаться со зверем лютым и всяких чудищ видеть.

И когда наступила ночь, хотя не стало от этого прохладней и ночное небо не потушило далеких огненных зарниц и туманов, ползущих по горам и пологом висевших над землей, собрались люди проводить Агидель. А она уж коня за поводок держала. Обняв отца и поклонившись людям, она надела убор воина, посылаемого на ратный подвиг, на трудные дела, села на коня и помчалась в ночь, навстречу… кому – и сама не знала. Вослед ей кричали люди:

– Агидель! Агидель!

Немало сменилось дней и ночей, пока девушка не натакалась на след хрусталя. Много ей довелось встретить диких зверей и страшных чудищ по дороге. Но говорят, что сердце, отданное на подвиг, не боится всего этого.

Маленький бурундучок, а силен тем, что знает, как в любую норку можно убежать, к тому же, видать, вспомнил бурундучишко, как не раз кормила Агидель в голодные зимние дни зверушек и даже сохатых… Вот и помог бурундук Агидели, показал ей дорогу к хрусталю. Бурундук юркнул в расщелину скалы. Агидель, привязав коня к кедру, кинулась за зверком, поняв, что не просто зверушка крутилась возле нее.

Протиснулась Агидель в расщелину горы и вдруг на большой поляне очутилась. А поляна вся была окружена горами, и не простыми, а были они все из хрусталя. Зажмурилась поначалу Агидель, оттого что горы разными огнями отливали… Была тут и черная хрустальная гора, и красная, и желтая, но больше всего сияла гора из белого прозрачного хрусталя. На траве у самой горы лежало хрустальное копье, а рядом стояло такое чудище, что Агидель в страхе попятилась назад.

Но в это время, откуда ни возьмись, появился огромный красавец лось. Он кинулся на чудище и, подняв его на рога, швырнул в пропасть.

Подняла Агидель хрустальное копье и увидала, как на том месте, где оно лежало, забил родник… И такая была в нем чистая вода, что ее можно было принять за капельки ожившего хрусталя.

Взяла девушка копье, напилась живой воды и опять села на коня. И снова в путь пустилась. Помчалась она к людям, хотя вновь через зной и мимо огненных зарниц и чудищ. Хрустальное копье она держала острием вперед, и перед ним, как старуха говорила, рушились горы, раздвигались скалы…

Опять она немало дней и ночей мчалась в горах и один раз вдруг за спиной услыхала плеск воды. В радости она оглянулась и остановилась: за ней, как самая чистая роса, вода бежала. Она пробивалась за Агиделью сквозь горы, то бурля на перекатах, то, успокоившись, бежала тихо-тихо, то, споря с камнями, весело шумела.

Радостно встретили люди Агидель. Новую реку ее именем светлым назвали. И на горе, что Подставкой луны, или Таганаем, зовется, семь древних мудрецов, одетых в белые одежды, подали Агидели самую большую награду их племени – редкостной и смелой птицы крыло, большого орлана… Гору же, на которой Агидель с отцом жила, и по сей день называют в память об ее отце – Иремелью…