Текст книги "Мечты о женщинах, красивых и так себе"

Автор книги: Сэмюел Баркли Беккет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

Он так никогда и не свыкся с этим бойкотом.

К детям он испытывал отвращение и страх.

Собак, за их очевидность, он презирал, кошек он не любил, но кошек не любил меньше, чем собак и детей.

Внешность всевозможных домашних животных была ему неприятна, за исключением необычайной морды осла, анфас. И еще иногда, шагая по полям, он испытывал большое желание увидеть жеребенка, жеребенка старой скаковой кобылы, примостившегося под огромным телом матери.

Дело все в том, что, как нам представляется, он страстно желал оказаться один в комнате, где бы мог смотреться в зеркало, и тщательно копать в носу, и в особенности старательно чесать свою личность, во всех местах, где его мучил зуд, столько, сколько потребуется, не испытывая стыда. А еще он хотел себя троглодировать, даже если не всегда успешно, но столько, сколько его душе было угодно, с грохотом захлопнув дверь, потушив факел, он хотел ни для кого не быть дома.

Разрушение своих ног он склонен был приписывать двум обстоятельствам.

Во-первых: еще ребенком, стесняясь своих деформированных конечностей, стукающихся друг о друга коленок, он старался ступать на внешнюю сторону ноги. Храбро отталкиваясь от земной поверхности мизинцем стопы и наружной лодыжкой, он надеялся, наперекор всякой вероятности, впустить немного света между бедрами, расширить бедренный просвет и, может быть, даже привнести в свою походку некую ноту косолапого изящества. В итоге, увы, его лодыжка навсегда распухла, предплюсна исказилась, а таз потерял последние следы мужской привлекательности и всякую силу убеждения.

Во-вторых: юношей, испытывая раздражение по поводу величины своих ног и при этом презирая спортивные ботинки, он обувался, а-ля жиголо (каковым никогда не был), в чудовищно тесные лакированные туфли.

Однажды, в деревеньке, где жили пожилые крестьяне и крестьянки и их болезненные внуки (сильные и здоровые давно уехали в город), посреди долины (оглядываясь, мы видим, какая это была чудесная долина), что так неравномерно располагается между озером Комо и безымянной точкой на озере Лугано, в прелестной Валь д'Интельви, затененной с севера и юга или, может быть, с северо-востока и юго-запада примечательными вершинами Дженерозо и Гальбига, он увидел, как совсем неоперившийся синьорино подбивает внушительного вида горные ботинки. Сапожник сидел в темной мастерской, он вертел ботинки так и эдак, осматривая подметку и передок.

– Oh! – воскликнул мальчишка, – la bella morbidezza! Babbo ё morto. Si, e morto. [314]314
  Ах! Чудесная мягкость! Папа умер. Да, умер (ит.).


[Закрыть]

Вообразите лукавство, с которым были сплетены два этих утверждения: второе из них было, очевидно, правдивым, и ни у одного из сыновних клиентов Пьемонта не хватило бы духа оспаривать первое.

Белаква купил ботинки, он купил их за 100 лир или около того, на здоровые и сильные ноги деньги были бы потрачены не напрасно. Утром, в прекрасном настроении, он загромыхал ими по дороге, презрев мольбы друга:

– Сделай, как я, надень две пары носков, хорошенько обмотай ноги тряпками, стельки натри мылом.

Macche! [315]315
  Да что там! (ит.).


[Закрыть]Laetus exit, [316]316
  Он радостный вышел (лат.).


[Закрыть]все мы знаем, как начинать за здравие, а кончать за упокой, и, разумеется, уже через несколько часов Белаква померк, днем его видела группа пожилых жалостливых contadine, [317]317
  Крестьянок (um.).


[Закрыть]он сидел, скрючившись, в опаленной траве у булыжной дороги, что так круто вела от высокогорной деревни в долину, где он жил. Он хныкал, он был совершенно без сил, новые ботинки валялись в канаве, куда он их зашвырнул, распухшие ноги кровили и дрожали посреди цветочков, он пытался остановить кровь с помощью носков, где-то высоко, под утесами его имя порочили коровьи колокольчики, он звал Маму. Жирная июньская бабочка, темно-коричневая с желтыми пятнышками, та самая, которая спустя годы, при более благоприятных обстоятельствах, как запечатлено на бессмертном рулоне туалетной бумаги, будет кружить и трепетать над смешанной pipi champetre, [318]318
  Букв.: сельское пипи (φρ.).


[Закрыть]присела рядом, наблюдая за его разложением. Друг покинул его, он ушел вперед, взобрался к укрытым облаками скалам, замкнул победное кольцо и легко спустился вниз, в деревню, к своему заббальоне. [319]319
  Итальянский десерт: мусс из яичных желтков, сахара и вина.


[Закрыть]Белаква уснул. Когда он проснулся, в вышине уже повесила фонарь луна, Каин бродил по тверди небесной с хворостом, он заступил на вахту. [320]320
  Ср.: Данте, «Ад», песнь XX, 124–129.


[Закрыть]Над озерами, которых он не мог видеть, болтала ногами Дева, Каин помахивал горящей головней, поливая светом и праведников, и нечестивцев. Белаква подобрал ботинки, он извлек их из канавы, с тех пор он называл их не иначе как угрюмой Jungfraulein, [321]321
  Юной девушкой (нем.). От Jungfrau – орудие пытки, обычно называемое «железной девой».


[Закрыть]связал их жестокие шнурки, чтобы нести было удобнее, и, босой, если не считать окровавленных носков, под медлительной луной, этой вечной жемчужиной Констанцы и Пиккарды, [322]322
  Ср.: Данте, «Рай», песнь IV, 49–51, 118.


[Закрыть]Констанцы, чье сердце, как нам рассказывают, навсегда осталось сокрытым под вуалью, Пиккарды, пребывающей наедине со своей тайной и Богом, заковылял, подобно босоногой, ошеломленной курице, вниз, по крутой булыжной Голгофе вниз, в долинную деревню, где он жил.

Через несколько месяцев Белаква подарил угрюмую Jungfraulein слуге, к которому, как ему казалось, он относился с заботой. Слуга, опрятное, маленькое, вежливое существо, бывший военный, принял дар, сказав, что ботинки пришлись ему как в сказке про Золушку. Позже, правда, он заложил их и пропил вырученные деньги.

Все же, в самом разгаре преждевременных весенних распродаж, все там же, в приятной земле Гессен, он приобрел, хотя его и обескуражила присутствовавшая при этом событии находчивая возлюбленная, то, что выглядело, да, по сути, и было, парой прочных штиблет на резинках. За них он заплатил пять рейхсмарок.

– Мне известно, – жаловался он пугливой молоденькой продавщице, – что одна нога всегда больше другой. Вы ведь не станете оспаривать, что левая нога обычно больше?

Продавщица призвала на помощь вышестоящее лицо – приказчика. Тот, немедленно влюбившись, подобно всем своим разодетым, напомаженным, похотливым коллегам-импотентам, в мощную Смеральдину-Риму, рассыпался в объяснениях.

– Да, хорошо известно, – он прерывисто дышал, охорашивая визитку, – что левая нога превосходит по размерам правую.

– Сэр, – Белаква поправил его, – однако мне жмет правую ногу.

– Нет, не может быть, – сказал он, – жмет левую, мы знаем это из опыта.

– Говорю же вам, – сказал Белаква, – пара ботинок, которую я у вас, кстати, еще не купил, причиняет страдания моей правойноге.

– Ах, – приказчик был изысканно учтив и уверен в своей правоте, – так это, должно быть, потому, что вы, милостивый господин, – левша.

– Это не так.

– Что! – ошеломленно воскликнул приказчик, пробуравив Смеральдину рентгеновским взглядом. – Что! Он не левша?

– В моей семье, – признал Белаква, – были левши. Но я, сэр, никогда не был левшой, никогда. – Это было неправдой.

– Никогда! – эхом отозвался приказчик с мерзопакостной иронией в голосе. – Никогда! Вполне ли вы в этом уверены, сэр?

Продавщица, гипертрофированная Доррит, [323]323
  Ироничная отсылка к роману Чарльза Диккенса «Крошка Доррит».


[Закрыть]сновала где-то неподалеку, опасаясь нежданного развлечения и готовая услужить, когда, так сказать, ее свистнут хозяева.

– Gnnnadiges Fraulein, – сказал Белаква с преувеличенной гнусавостью, – не были бы вы так любезны объяснить нам?..

– Сэр, – начала Доррит, – я думаю…

– Ага! – улыбнулся приказчик, вид у него был очень narquois. [324]324
  Насмешливый (фр.).


[Закрыть]– Да, милочка…

– Я думаю, – отважно продолжала Доррит, – что это происходит так…

– Ты слушаешь, Смерри, – с тревогой спросил Белаква, – потому что я могу не понять…

– Учитывая, – внятно и отчетливо проговорила Доррит, – что, как вы слышали, левая нога размерами превосходит правую, этому учит нас опыт ремесла, стало традицией, для обуви, изготавливаемой путем фабричного производства, делать левый башмак значительно более просторным, чем правый…

– То есть, – воскликнул Белаква, в приступе внезапного озарения осознавший наконец все, – делать правый башмак значительно менее просторным, чем левый…

– То есть, – с восхитительной каденцией развила свою мысль Доррит, – редкий клиент, у которого одинаковыеноги, вы, сэр, – она сделала легкий реверанс в сторону редкого клиента, – вынуждены платить за асимметрию предмета, изначально предназначенного для клиента среднего.

– Смерри! – в порыве сильного чувства вскричал Белаква. – Ты это слышала?

– Братьев и сестер, – горестно сказала Смеральдина, – у меня нет, но…

Штиблеты все-таки были куплены, но, несмотря на прочность и хорошую форму, они так и не смогли принести удовлетворение владельцу, и спустя несколько месяцев бедный Белаква, чья отчужденность от доступных большинству людей благ распространялась даже на пару ног, в целом, если не в деталях, чудовищно симметричных, отдал их без лишнего шума лицу низшему по положению.

Всякое единство в этом повествовании, с Божьей помощью, будет невольным единством.

Теперь нам пришло в голову, что по крайней мере на эту минуту с нас более чем достаточно Белаквы – триединого недоноска, с его замогильным утробовещанием, симпатиями, антипатиями, грошовыми триумфами, провалами, исключениями, общим несоответствием и ногопатией, если такое слово вообще существует. И хотя мы серьезно намеревались описать его наиболее выдающиеся физические особенности и хотели, до переезда в Дублин, попросить его покрутиться перед нами в целях быстрого осмотра, так же как сам он, в Барджелло, неоднократно вращал на пьедестале маленького драгоценного Давида Буонаротти, чтобы полнее насладиться всеми его углами и закоулками, мы так увлеклись его ногами, их состоянием, что теперь у нас нет иного выбора (представляем себе, как вы этому рады), кроме как отказаться от этого намерения. В частности, мы собирались рассказать о его животе, потому что в последующем повествовании его животу может быть уготована важная роль, о его пояснице, груди и манере держаться, а также черточка за черточкой выписать его лицо и с восторженным красноречием обрисовать его руки. Но мы от него устали. Мы чувствуем, мы не можем не чувствовать, что остальное подождет, пока в поисках утешения мы не обратимся к этой теме вновь.

Кроме того, нам кажется, что эти дефисы совсем отбились от рук. Cacoethes scribendi, [325]325
  Страсть к бумагомаранию (лат.).


[Закрыть]страшный суд, уготованный даже лучшим писателям.

В Куксхафене, после очень черной ночи, проведенной в Алтоне, он сел на паром, который повез его домой. На вторую ночь в море, Шербур в тот день был милостиво избавлен от качки, он стащил себя с жаркой верхней койки каюты и по крутому маленькому трапу выбрался из колодца третьего класса, если третий можно вообще называть классом. В этот час на палубе, как и следовало ожидать, было тихо, палубный мостик замер, днем здесь было душное, вонючее столпотворение поляков и гамбуржцев, радующихся путешествию или опечаленных разлукой, коротающих длинные атлантические часы, залечивающих раны народными песенками. Был среди них огромный никчемный поляк, похожий на национального гвардейца, молодой, свежий поляк, такой огромный, что трещали пуговицы, в блестящих клетчатых брюках, облегавших, inter alia, [326]326
  Среди прочего (лат.).


[Закрыть]его роскошные бедра и дополнявших короткий ультрамариновый двубортный пиджак. Он был вожаком, днем палуба принадлежала ему. Теперь было тихо и хорошо, ночь отдраила, отскоблила палубу, прекрасная ночь милостью Божьей и его Аббата Гавриила. Чудная сентябрьская ночь над пучиной.

День кончился, Белаква в глубоком темно-синем море, он один на палубе третьего класса. Что бы он мог для нас сделать, о чем бы ему теперь подумать? Для начала, конечно, он движется вперед как картезианский земной шарик вместе с плывущим кораблем, и, кроме того, он по собственной воле движется к ветреному носу судна. Соображения безопасности не позволяют ему пройти дальше. Он перегибается через правый борт, если так называется борт, обращенный к земле, когда земля находится справа, и окидывает взглядом водную пустыню, далекие огни. Что это, Бичи-хед, остров Уайт, или Лэндс-энд, или плавучие маяки на мелководье, или же светящиеся буи, зачаленные у берега? Красные, и зеленые, и белые огоньки, они пронзают его сердце, его голова клонится на грудь, он сам склонился над морской пеной. Если бы мне, дал он волю воображению, захотелось доплыть до одного из этих огоньков, которые различимы отсюда, с палубы, то как бы я узнал, где земля, с водной поверхности огоньков не будет видно, я потеряю голову от страха и точно утону.

Что ж, по-прежнему ли он стоит здесь, перегнувшись через леер, волосы развеваются, очки спрятаны в нагрудный карман куртки, вглядываясь в кипение цветов, в серебристое шипение цветов, умножаемых корабельным носом? Предположим, ради красного словца, что стоит. Тогда, из сочувствия, приходят в возбуждение и молекулы в его мозгу, они охвачены паникой, потом, стоит ему воздеть очи к дальним огням, они грустно затихают и снова вскипают, когда он опускает голову, вглядываясь в волны, в черные волны, где вполне может очутиться, и тогда ему придется решать, что делать, держаться на плаву или, пустившись во все тяжкие, выбирать направление, попусту расходовать силы или неспешно плыть брассом, которому научил их Отец, когда они были маленькими, сначала Джона, затем его.

То было в голубоглазые дни, когда они ездили к морю на велосипедах, – Отец в коляске, его красивая голова вздымается над огромным плоеным воротником махрового полотенца, стройный, изящно держащийся в седле Джон едет в центре, Бел замыкает процессию, ноги бешено крутят педали самого маленького из когда-либо сконструированных велосипедов. Они были: Огромный медведь, Большой медведь и Малый медведь; aliter sic: [327]327
  Иначе говоря (лат.).


[Закрыть]Большой, Средний и Маленький медведи. Теперь установить это с точностью не удастся. Вереницей они ехали по молу, и каждая из огромных чугунных крышек на зачем-то утопленных в бетон шахтах кашляла под колесами; шесть колес, шесть покашливаний; два огромных хрипа, два больших и два маленьких. Затем тишина до следующей серии крышек. Многих, благополучно возвращавшихся со своих омовений священников миновали они по дороге: учтиво свернутое полотенце свисает с руки подобно салфетке официанта. Тогда величайший из Медведей выпускал свой прославленный залп – П-С! П-С! П-С! [328]328
  Проклятые священники.


[Закрыть]– и чуть поворачивал свое красивое, испещренное морщинками улыбки лицо, дабы убедиться, что выпад не пропал даром. Выпад никогда не пропадал даром. Если бы эту возможность упустил Отец, выстрел совершили бы Джон или Бел. Никто никогда не слышал, чтобы Отец упустил эту возможность. Священник всегда приводил в движение его курок. Эта особенность роднила священника с блюдом, приправленным карри. Блюдо с карри всегда спускало отцовский курок.

– Ох! – говорил он ошарашенно. – Ох! Карри для кариеса!

Тогда Джон и Бел начинали хихикать, а их Мать отказывалась веселиться, кроме как в редких случаях, когда, например, ей не давал покоя оставленный открытым сифон – вопиющий пример нерачительности.

Белаква, устав от далеких огней и игр в утопающего, запрокинул голову за глотком звезд, чуть более интимно прижался к фальшборту и, что вы думаете, принялся вспоминать девушек, которых оставил позади!

Первые аккорды были вполне приятными. Он был скверным исполнителем, и поэтому ему было приятно презирать представление. Он был слеп к мощным бифштексам и выменам Смеральдины-Римы и гневался из-за приаповых манипуляций Сира-Кузы, а все потому, что в обоих случаях оказывался обезоружен, он действительно был неспособен взойти на столь крутые плотские вершины. Пора бы и научиться, думал он. Я пройду обучение в школе Нассау-стрит, я начну посещать академию Рейлвей-стрит. Все же он был склонен согласиться с Гроком, когда этот верный философ выдул из своей валторны первое хриплое cui bono [329]329
  Кому это выгодно (лат.).


[Закрыть]созерцательности, сказал, что с одинаковым успехом можно оставить все, как есть. Если не мог, значит, не мог. Дело дрянь, но какое это имеет значение? Когда он встретит ангела своих грез – хи! хи! – вопрос этот будет иметь смысл только в той мере, в какой это согласуется с его леностью. Моя леность, болезненность моего сложения, тоска моей души по сумеркам – это, утешал он себя, важнее, чем мастерство сутенера, об этом только и нужно заботиться, в первую и последнюю очередь.

В ознаменование этого решения он метнул за борт пенящийся плевок. Вниз, огибая огромный корабельный корпус, за корму, тот скользнул по океану борзым псом. Так голоса их будут отдаляться…

Теперь бы только толику высокого, думал он, задрав голову на звездную пашню, прежде чем я вернусь в койку. Но она снова помешала ему, болтая сияющими ногами над земным шариком, вновь заставив его опустить к кипящему океану глаза, которые ни при каких обстоятельствах не соглашались разглядывать эти благословенные юбки.

Vieil Ocean! [330]330
  Древний океан! (фр.) Лотреамон, «Песни Мальдорора», I, 9.


[Закрыть]Что ж, может быть, и так, пусть и поганенько звучит, пусть нам и осточертели плевки послевоенных пиитов. Исидор, Гюгетто, увенчанный cafe liegeois, [331]331
  Льежский кофе (фр.), т. е. кофе со льдом и кремом Шантильи.


[Закрыть]хуже Байрона времен «Лары». И Рембо, Адское исчадье, Хворый Ясновидец.

Только в поздние годы, овладев мастерством банальности, смог он, вскинув кудрявую голову, держаться наравне с лучшими из них. Следует ли ему повращать глазами, покраснеть и процитировать его в переводе? Вы, конечно, знаете, что он пытался смастерить его на английском? [332]332
  Сэмюэль Беккет перевел на английский «Пьяный корабль» Рембо.


[Закрыть]

Я напишу книгу, бормотал он задумчиво, я устал от шлюх земных и воздушных, я окружен, пробормотал он еще тише, уличными девками, в мыслях и в действиях, выстлан ими внутри и окаймлен снаружи; необходимо завербовать огромного, сильного мужчину, чтобы снять осаду – чтобы написать книгу, где каждая фраза будет осознанно умной и неглубокой, но не так, как ее соседи по странице. Расцветшие розы фразы метнут читателя к тюльпанам следующей фразы. Переживание моего читателя будет заключаться между фразами, в молчании, порожденном паузами, а не в опорных камнях темы, между цветами, неспособными сосуществовать, антитетическими (что может быть проще антитезы?) порывами слов, его переживание будет состоять в угрозе, чуде, воспоминании о неописуемой траектории. (Глубоко взволнованный этим замыслом, он оттолкнулся от фальшборта и, ступая широко и быстро, зашагал по палубному мостику.) Я смогу выразить молчание более искусно, чем даже лучший из поэтов, а ведь он знал толк в том, как расцветить мотыльков головокружения. Я думаю теперь (он ходил взад и вперед по лунной дорожке, il arpenta le pont, [333]333
  Он расхаживал по мосту (фр.).


[Закрыть]вот вам фраза для новоанглийского Лансона, воображая себя плавильным тиглем мозговых игрищ) о зиянии, о динамической decousu, [334]334
  Бессвязности, отрывистости (фр.).


[Закрыть]о Рембрандте – из-за его живописных отговорок выглядывает намек, посягая на краски и светотень; я думаю о Selbstbildnis, [335]335
  Автопортрете (нем.).


[Закрыть]он в токе и золотой цепи, о его портрете своего брата, о милом маленьком ангеле святого Матфея, которого, готов поклясться, ван Рейн никогда в глаза не видел, – о полотнах, где так часто, по воскресеньям, во время второго завтрака, я различал неделанье, desuni, [336]336
  Разъединение (фр.).


[Закрыть]Ungebund, [337]337
  Расплетение (нем.).


[Закрыть]flottement, [338]338
  Здесь: нерешительность, неустойчивость (фр.).


[Закрыть]трепыханье, тремор, тремоло, разъятие, разъединение, выцветание, выветривание, распад и умножение ткани, все разъедающую донную волну Искусства. Это павловское (Господи прости его, ибо не ведал, что говорил) cupio dissolve. [339]339
  Имею желание разрешиться (лат.). Ср.: Послание к Филиппийцам, 1:23: Cupio dissolvi, et esse cum Chris– to – Имею желание разрешиться и быть со Христом.


[Закрыть]Это solvitur acris hiems [340]340
  Суровая растаяла зима (лат.). Гораций, «Оды», 1,4.


[Закрыть]Горация. Ну, в крайнем случае alles hineingeht Schlangen gleich [341]341
  Все уползает подобно змеям (нем.). Строка из стихотворения Иоганна Гёльдерлина «Мнемозина».


[Закрыть]бедного Гёльдерлина. Schlangen gleich! (К этому времени несчастный Белаква уже взобрался довольно высоко на мачту.) Я думаю о Бейтхофене, его глаза прикрыты, говорят, бедняга был очень близорук, его глаза прикрыты, он курит длинную трубку, он слушает Ферне, unsterbliche Geliebte, [342]342
  Бессмертную возлюбленную (нем.).


[Закрыть]он открывается Терезе ante rem, я думаю о его ранних сочинениях, когда в тело музыкальной темы он внедряет пунктуацию зияния, биение, связность рассыпалась, целостность отправилась к собачьим чертям, ибо единицы целостности отреклись от единства, они размножились, они разваливаются, повсюду летают ноты, вьюга электронов; а потом о закатных сочинениях, разъедаемых ужасным молчанием, о музыке единой и неделимой только благодаря труду кровавому настолько же (браво!), насколько вообще возможно в истории мужчины (и женщины? голос валторны), перемежаемой страшными приступами тишины, где тонет истерия, которую он некогда выпускал на волю, позволял ей говорить за себя, кричать фальцетом. И еще я думаю о непредсказуемом в конечном итоге атоме, грозящем разорваться на части, левое крылышко атома вечно замышляет плюнуть в глаз статистику от физики и совершить обильнейшее непотребство на кенотафах неделимости.

Все это, вынужденно признал Белаква, отложив мифы и мечты и звезды на другой случай, уже чересчур. Если когда-нибудь, Боже избави, я и нацарапаю книгу, то она выйдет ветошью, развалюхой, драндулетом, который будет скреплен лишь обрывками бечевки и, однако, столь же свободен от малейшего намерения потерпеть крушение, сколь и та, первая летающая машина господина Райта, которую так и не удалось уговорить покинуть землю.

Тут он, возможно, ошибался.

Под впечатлением этих безответственных мыслей он через сырые порывы ветра продрал себе дорогу обратно и по крутому маленькому трапу сошел вниз, в жаркие кишки третьего класса. Теперь он лежит на правом боку, едва не на груди, на верхней койке, в жарком корабельном чреве. Он благодарит Бога, пока еще сон не подернул его глаза тьмой и дыхание не стало глуше, за то, что его плевре угодно рыдать там, где положено, за то, что в минуту, когда пала тьма, она не размазала в слякоть трепещущий снежок его сердца, несущегося а tombeau ouvert [343]343
  С сумасшедшей скоростью. Букв.: к разверстой могиле (фр.).


[Закрыть](ведь, в конце концов, не находился ли и он сам в сердце движения, и разве не установлено с достоверностью, что человек tragt wieder Herzlein?). [344]344
  Всегда следует велениям сердечка (нем.).


[Закрыть]Он воздает сердечную благодарность всем парящим богам за милосердное положение, которое ему удалось принять, за то, что те усыпили две его плевральные пленки, такие разные, они ведь похожи друг на друга не больше, чем две птицы, и успокоили бурные полюса его торакса, и залили болеутоляющим грудную полость.

В следующий раз тьма накроет Белакву сидящим в буксире. Буксир колышется на вечерней воде, багровой от палубных отсветов. Ночная птица зловеще свистит крыльями, сопровождая взбирающихся на борт эмигрантов и их друзей, медленной легкой музыкой она питает их стенания, они рыдают, стоя у леера, их молчание сплетает над буксиром шатер, буксир сцеплен с высоким фальшбортом их всхлипами, и молчанием, и усиками птичьего свиста. За Ковом, над гаванью светляки летят по направлению к низким холмам Хи-Бразила, [345]345
  Земля Золотого века и вечной юности в древнеирландских мифах.


[Закрыть]священники снуют там повсюду со своими дубинками. Капитан буксира стоит у штурвала на маленьком мостике, его голова запрокинута, он поносит молодого товарища-немца, ответственного за разгрузку, он не боится. Палубный оркестр выблевывает «Милые трилистники», [346]346
  Подразумевается ирландская национальная песня.


[Закрыть]медные духовые извергают на буксир потоки несусветности, ребята, мы вместе, поэтому рыгаем хором, лиана молчания и свиста порвана, мы брошены на юлю волн. Рядом с Белаквой рыдает русоволосая девчонка, она рыдает, обнажив вполне чистый кусочек бурбоновских трусиков. Это выглядит вполне подобающе и пристойно, принимая во внимание ее теперешнее положение, это ее прямой долг. Еще до Рождества она будет на Грин-стрит, на Рейлвей-стрит, [347]347
  В первой трети XX в. эта дублинская улица была печально знаменита своими борделями.


[Закрыть]обустроенной стараниями нового правительства. Она достойно родилась, достойно жила и достойно умерла, Коллин Крессвелл из Кларкенвелла и Брайдвелла. Теперь они свободны, они летят по глади гавани к пристани, баркас душ. Белаква закуривает сигарету, быстро сует ее между верхней и нижней челюстью, он с трудом ставит тяжелый фанерный чемодан на планшир. Теперь он готов, он может спрыгнуть на берег. Там его встретит Жан, там, милостью Божьей, будет Жан, его дорогой друг, Жан дю Шас.

Уже совсем скоро его окутает тьма – если, конечно, посреди ночного спокойствия нам не взбредет в голову утопить бравый корабль, где он лежит в полузабытьи (извилистые ходы и мостки), пустить ко дну благородный Гапаг, [348]348
  То есть корабль компании «Гапаг», и поныне осуществляющей морские перевозки между Гамбургом и Америкой.


[Закрыть]со всеми пассажирами, грузом и судовой командой, ну и Белакву с его сердцебиением и сцеплениями и излияниями и агенезом и замогильным утробовещанием и эстетикой невнятности.

L'andar su che porta?.. [349]349
  «Что толку от похода?» (um.). Данте, «Чистилище», песнь IV, 127. Эти слова Белаквы, обращенные к Данте у горы Чистилища, могут служить запоздалым эпиграфом к роману Беккета.


[Закрыть]

Ax, а как же лавровый венок, господин Беккет, неужто вы не знали, он на вашем челе.