Текст книги "Сделай ставку - и беги, Москва бьет с носка"

Автор книги: Семен Данилюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Свободу Анджеле Дэвис!

Комсомольский семинар был организован на территории туристической базы «Орлик».

Руководство турбазы освободило под молодежный актив два одноэтажных барака с комнатами на пять-шесть человек, – дабы были под постоянным приглядом. Для высоких гостей, само собой, подготовили отдельные домики. Иван Листопад прибыл на турбазу на такси к пятнадцати часам – в компании Вики и Нинки Митягиной, которую он прихватил прямо из ресторана "Селигер". Неделю назад Торопин, надев самый неотразимый свой, кремовый костюм и "зарядив" десяток карточных колод, укатил на осенние заработки в Сочи. И Нинка скучала в одиночестве. В корпус ввалились весело. Но при виде обшарпанного барачного коридора с болтающимися под потолком закопчеными двадцативаттовыми лампочками женщины поскучнели. Возле входа за столиком, обложенный списками, корпел инструктор райкома Маргелов. – Тэк, Листопад, Перцовская первичная организация, – важно протянул он. – Для вас выделена койка в номере пятнадцатом вместе с товарищами из весьегонского ОПХ «Путь к коммунизму». А посторонних попрошу удалиться.

Пасмурный Листопадов взгляд Маргелова обеспокоил, и он поспешил подстраховаться. – Размещение утверждено лично первым секретарем.

– Вижу. А где сам этот засранец?

– Так он позже... В смысле вы это о ком?

Запоздалый вопрос прозвучал в пустоту, – хлопнув дверью, Иван отправился в дирекцию турбазы.

В кабинете директора шло производственное совещание, когда туда зашел представительный высоченный мужчина в добротном костюме, выглядывающем из-под распахнутого плаща.

Вошедший оглядел сидящих, и те под начальственным его взглядом начали привставать. – Сидите, сидите. Сегодня я просто гость, – он сделал осаживающей жест, подошел к поднявшемуся навстречу директору, радушно пожал протянутую навстречу руку.

– Я буквально на минуту. Как там наши гаврики, не очень шумят?

– Пока никаких претензий, – директор прокашлялся и на всякий случай чуть ссутулился.

– Надеюсь, и не будет. Мне, пожалуйста, что-нибудь относительно скромненькое, но, само собой, отдельно. Не выношу шума. И – желательно пока не оповещать. Хочу приглядеться.

– Да, конечно, – директор понимающе закивал и пальцем выдернул из-за стола завхоза. – Если что-то не понравится, заменим.

– Даже не беспокойтесь. На работе я не прихотлив, – гигант изобразил общий доброжелательный жест и в сопровождении суетящегося завхоза вышел.

Директор турбазы облегченно вернулся в свое кресло. Его предупредили о предстоящем визите высокого областного начальства. Но спросить, кто именно прибыл инкогнито, он не решился.

"Скромненько" оказалась двухкомнатная мансарда в деревянном двухэтажном здании в отдаленном углу турбазы. В мансарду вела наружная витая металлическая лестница, упиравшаяся в ажурный балкончик.

– А ничо, – Иван попрыгал на лестнице, отчего она загудела, – под газом скатываться вниз даже удобно.

Он подмигнул Нинке, обхватил Вику за плечи:

– Ну шо, подруга дней моих суровых? Давно мы что-то гульки не закатывали! Может, отхохмим чего-нибудь эдакого? Покажем паскуде Вадичке, как надо мероприятия организовывать. Митинг, к примеру, созовем.

* К тому времени, когда первый секретарь Пригородного райкома комсомола Непомнящий прибыл в «Орлик», над притихшей вечерней турбазой громыхала развеселая похабная песнь: «Ему девки говорили». В хоре разудалых голосов Вадим с беспокойством распознал рев Листопада.

– Он самый, – услужливо подтвердил Маргелов. – С час как горланит. То есть самовольно занял. Я пытался... Девок с собой привез. Многие товарищи из отдаленных районов недоумевают.

– А почему не обеспечили? Где члены бюро?

– Так они как раз пошли разбираться, – Маргелов глянул на часы. Смутился. – Часа два уж. Главное, ведь всё на глазах. Престиж как бы. Да и областное начальство вот-вот подъедет...Ой, не у них ли?!

Вадим встревоженно обернулся, – над отдаленной частью турбазы поднимался клуб дыма.

* ... – Никак горит?

Отдыхающие, вяловато вытягивающиеся после ужина из столовой, со сладкой тревогой всматривались в густой дым над двухэтажным деревянным корпусом на отшибе.

– Пожар как будто в мансарде, – с тихой надеждой произнес кто-то. – Перепились-таки баламуты. Поглядеть разве.

Первые, жидкие группки людей, укутанных в дождевики и набухшие от сырости рваные штормовки, натянутые поверх толстенных свитеров, потянулись на дым.

Когда Вадим подбежал к мансарде, под балконом уже столпилось в беспокойстве человек тридцать. И еще продолжали подтягиваться. На задымленном крыльце показался Иван Листопад. – Граждане! – громыхнул он. – Прошу сохранять спокойствие. Усилиями героического комсомола пожар, грозивший уничтожить родную турбазу, предотвращен!

К изумлению волнующихся под балконом людей, человек, крупная фигура которого едва угадывалась из-за клубов дыма, нагнулся, поднял на вытянутых руках широкий металлический круг, так что огонь оказался у него над головой, и эффектно стряхнул тлеющее месиво вниз – на залитый лужами асфальт.

– От звонари! – разочаровались внизу, поняв, что трупов в огне на этот раз не дождаться. – Пошли отсюда. Но человек на балконе, не давая разойтись, выбросил вверх раскрытую ладонь.

– Товарищи! Дорогие мои товарищи, – зычным и в то же время подрагивающим от чувства голосом выкрикнул он. – Я обращаюсь к вам, моим товарищам по стране Советов. Сейчас, в позднюю распутицу, миллионы советских граждан, прервав ударный труд на стройках пятилетки, разъехались на заслуженный отдых по бескрайним просторам нашей великой Родины. Горячими источниками Минеральных вод залечивают гастриты и язвы труженики прилавка, в ведомственных пансионатах переводят дух руководители крупных индустриальных гигантов и их секретарши, в элитных санаториях Ялты и Большого Сочи... В общем там тоже есть кому отдыхать! А вы вот здесь.

В толпе обреченно вздохнули. Соблазненные дармовыми путевками, они угрюмо отбывали отведенный им двадцатидневный срок, неприкаянно бродя по разбитым аллеям, меж гниющих листьев. По вечерам в промозглом летнем клубе внимали со слабыми улыбками осипшему, тихо ненавидящему всех сторублевому массовику-затейнику или дремали в холлах у сломанных телевизоров. А возбуждались лишь три раза в день: при обсуждении незатейливого меню. И с нетерпением ожидали часа возвращения в родные места, откуда их в директивном порядке "соскребли" по трем нищим нечерноземным областям.

– И нам здесь хорошо! – объявил оратор. Чем всех удивил. – Но можем ли мы, советские люди, вкушать прелести социализма и с аппетитом поглощать капустные котлеты, в то время как на Западе грубо попираются права человека? Или, потушив наш маленький, локальный пожарчик, – он ткнул в дотлевающие ошметки, – будем считать, что погасили бушующее пламя, разжигаемое империалистическими агрессорами?

Вадим, высунувшись из-за спин собравшихся, ойкнул, – позади Листопада угадывались глумливые лица членов бюро райкома. Он принялся опасливо оглядывать толпу. – Доживают в индейских резервациях последние из могикан, гибнут преследуемые куклуксклановцами негры! – гремел меж тем воодушевившийся вития. – Пентагон плотоядно поигрывает волосатыми лапами по ядерным клавишам! В застенках США томится Анджела Дэвис, женщина черной кожи, поднявшая свой голос против расизма. В тюрьму брошен пламенный борец против апартеида Нельсон Манделла. Тоже немалой души человек! Так можем ли мы с вами оставаться безучастными к бедам других, не столь счастливых народов?

Иван сделал паузу. Внизу озадаченно молчали. Видимо, пытались представить себе людей, менее счастливых.

– Нет, не можем! – разрешил все сомнения Листопад. – Всяческие закордонные голоса уверяют нас, что у них, мол, лучше жизнь. Зато у нас лучше строй! – Иван победно припечатал перила. – И никогда не сменим мы наш передовой строй на ихнюю дешевую колбасу. Империализм не пройдет, товарищи! Свободу Анджеле Дэвис! Свободу калифорнийской патриотке! Свободу Нельсону Манделле! Сво-бо-ду! Сво-бо!.. Ну, товарищи, подхватили. Или – вы не советские люди? А?! Вместе! Сво-бо-ду! Сво!.. – он энергично задирижировал руками.

Собравшиеся были советскими людьми и потому сначала робко, по одному, озираясь неуверенно друг на друга, а потом и дружнее, принялись выкрикивать вслед за оратором: "Сво-бо-ду!".

Вадим меж тем разглядел среди собравшихся, чуть в сторонке, двух человек, при виде которых ему сделалось дурно.

– Попрут. Непременно попрут. И – папаша не выручит, – пробормотал он. Не раздумывая более, он пулей взлетел на балкон и попытался затолкать вошедшего в раж Листопада внутрь комнаты.

– А шо там попусту сотрясать воздух?! – Листопад отодвинул Вадима, взмахом руки установил тишину. В нем бушевало вдохновение на грани восторга, – он управлял толпой. – Предлагаю сию же минуту составить петицию протеста против заточения Анджелы Дэвис и Нельсона Манделлы и от имени отдыхающих турбазы "Орлик" направить ее в американское посольство. Нас поддержат все люди доброй воли! Теперь вместе с Непомнящим Листопада оттягивало еще несколько человек.

– Прервись же! – задыхаясь, умолял Вадим. – Важное скажу! Срочно!

Иван вновь поднял руку:

– Мы сейчас в президиуме подработаем проект текста, и я вам его оглашу. И шоб не расходиться без меня! – рявкнул он, заметив, что крайние принялись пятиться за сосны. – Глядите, всех перепишу! При этом заветном для советского человека слове центробежные тенденции пресеклись на корню.

Листопад неохотно отступил в мансарду, победно оглядел шевелящего влажными губами Вадима, членов бюро, перетрусивших при виде первого секретаря. – Мы на ящик водки побились, что я митинг организую, – гордо сообщил Листопад. – А шо, комсомолия, может, и впрямь запустим почин? Грохнем по Вашингтону петицией? Пускай почешутся. А то живут там, падлы, на всем готовеньком. Давай, Вадичка, на что-нибудь помажемся, шо соберу не меньше пятидесяти подписей.

– Зачем так много? – к тяжело дышащему Вадиму вернулся голос. – Ты вон того дядю уговори.

В стороне у сосны задумчиво стоял рослый мужчина в обтянутом на плечах плаще и полощущемся на ветру галстуке.

– Не узнаешь? Это Балахнин. На минуточку – Первый секретарь обкома комсомола.

– Серьезно? – Листопад озадаченно хмыкнул.

– И вон на ту тетю еще глянь, – Вадим показал на подошедшую к Балахнину ладную сорокалетнюю женщину. Ухватив его за лацкан пиджака, она что-то гневно, не сдерживаясь, "рубила", то и дело тыча пальцем в сторону балкона. – Позвольте вам представить: Долгова Таисия Павловна, секретарь райкома КПСС по идеологии. Подъехали на семинар. Как раз вовремя, чтоб оценить ваш успех, Иван Андреевич. Так что – извольте пожинать плоды. Знаете, что бывает за несанкционированный митинг? Вы, кажется, профессором собирались стать? Можете считать, что отныне это будет вашей кличкой на зоне. И остальным хохмачам мало не покажется. Он с ненавистью оглядел перепуганных членов бюро, не помышлявших зайти в шутке так далеко. Натолкнувшись взглядом на Вику, судорожно сглотнул, – кажется, она стала еще красивей.

– Ладно бы сам по себе. Гори ты огнем, Листопад. Даже не пожалел бы, – не скрываясь, признался Вадичка. – Но ты ж весь райком втянул. И что теперь прикажешь делать?

– Не паниковать, – Листопад нахмурился. Он ощутил в себе страх. А себя, трусящего, он не любил. – Главное правило боя: когда не успеваешь втихаря смыться, надо прорываться сквозь строй. А ну, прочь с дороги, книжники и фарисеи! Меня ждут влюбленные массы!

Он решительно шагнул на балкон, под которым гудели, не решаясь разойтись, полные тревожного томления люди.

– Товарищи! – голос, которому они начали привыкать повиноваться, разом установил выжидательную тишину. – Предлагаю митинг, посвященный подписанию петиции в поддержку Анджелы Дэвис и Нельсона Манделлы, считать открытым!

Вадим тихо заскулил, буравя висок указательным пальцем.

– Слово для выступления предоставляется секретарю обкома комсомола товарищу Балахнину. Попросим! – прогремел Иван и первым зааплодировал, понуждая хлопать и остальных.

Человек у сосны вздрогнул, внимательно присмотрелся к оратору, который продолжал упоенно колотить в ладоши, движениями подбородка подбадривая остальных. Наконец усмехнулся и грузно, по загудевшей под тяжелым его телом лестнице взошел на балкончик. Аплодисменты резко усилились и даже сделались вдохновенными. Присутствие ответственного лица принесло всем заметное облегчение, поскольку разом переводило происходящее из разряда несанкционированных сумасбродств с неясными последствиями в ранг официального мероприятия.

– Товарищи! – игнорируя лучезарного Листопада, произнес Балахнин. – Мне приятно отметить высокую политическую активность нашего комсомола. Но поскольку Нельсон Манделла – жертва апартеида в ЮАР, а Анджела Дэвис уже несколько лет как на свободе, петицию в адрес американского посольства полагаю несвоевременной. А кому не нравятся капустные котлеты, может завтра подойти ко мне как к депутату облсовета. Всё! Разойтись по корпусам и отдыхать в соответствии с графиком! – резко, без перехода, оборвал он речь и, отвернувшись от окончательно растерявшихся людей, вошел в помещение.

Оглядел недопитое спиртное и недоеденные закуски на столе, приподнял бровь, оборвав чей-то нервный смешок, неприязненно задержался взглядом на Непомнящем, на физиономии которого застыл заискивающе-намекающий замес.

– Шалим, Вадим Кириллович? Припомнили прежние "отвязные" годы? Комсомольский актив области брошен на произвол, а руководство райкома затеяло какую-то странную, двусмысленную выходку.

– Я как раз, Юрий Павлович, здесь и появился в связи с жалобами на нарушения общественного порядка, – с ходу выпалил пунцовый Вадим. – С той же целью прибыли и члены бюро. Что касается митинга, то райком это мероприятие не санкционировал. Всё это – индивидуальная провокация. И я вас уверяю, что мы дадим надлежащую оценку вот этому товарищу...

– Почин! – благодушно пробасил вошедший за Балахниным Листопад. – Хотел, так сказать, проявить инициативу. Поддержать линию. Но не хватило политического кругозора. Подвела гнилая западная юстиция. Больно шустро выпустили они эту свою Анджелу. У нас бы так легко не отделалась.

На секретаря обкома комсомола смотрел косящий, весело-шальной, очень знакомый глаз.

– Вообще-то есть святыни, к которым надо относиться особенно бережно, – раздумчиво произнес Балахнин. Носком ботинка он придержал выкатившуюся из-под кровати пустую водочную бутылку. – А коллективная пьянка – тоже почин этого гражданина?

– Так сегодня мой день рождения, – из смежной комнаты появилась Нинка Митягина. В колготках в рубчик и в сапогах на "манке". Бесстыжая и в своем бесстыдстве – соблазнительная. Она подплыла к Балахнину, помимо воли смешавшемуся. – Слушайте, чего они все Вас боятся? Вроде импозантный мужчина. Не хотите составить компанию новорожденной?

Будто случайно Нинка коснулась ладонью секретарского бедра. Установилось выжидательное молчание. Согласие стало бы индульгенцией для всех.

Балахнин заколебался.

– В самом деле, Юрий Павлович! – взял быка за рога Листопад. – Отметим культурно? Опять же нечаянная радость – Анджела Дэвис на свободе. Нам, интернационалистам, грех за такое не ломануть, пока при памяти.

– Гитара-то хоть найдется? – Балахнин качнул головой, то ли удивляясь своей покладистости, то ли давая возможность женщинам оценить его густую шевелюру.

– Да боже ж мой! – облегченно захлопотал Вадим. – Что гитара? Орган добуду!

* ... На улицу раскрасневшийся секретарь обкома комсомола и вызвавшийся проводить его Листопад спустились вдвоем. Смеркалось. Над пасмурной турбазой нависла тишина, и лишь с мансарды доносились последние, усталые возгласы.

– Ты что, и впрямь меня не узнаёшь? – полюбопытствовал Балахнин.

Иван озадаченно промолчал.

– А ты напрягись. Мужика в тянучках, с которым под утро на скамейке распивал, а потом от милиции отбил, – неужто забыл? – От оно! – Иван обрадованно хлопнул себя по ляжке. – То-то гляжу, шо-то вроде...

Балахнин с любопытством скосился.

– Наслышан я о тебе, – сообщил он. – Только не знал, что тот самый. Стало быть, доцентствуешь?

– Пока всего лишь и.о.

– И не поднимешься выше, если с кем и где ни попадя ханку хлестать будешь! Пойдешь ко мне в аппарат работать?

Листопад присвистнул:

– Слушай, а если б мы еще "сухаря" добавили, куда б ты меня пригласил?

– Брось! – властно, неожиданно трезво рубанул Балахнин. – Я по пьяни ничего не решаю. У меня так: отдых – одно. Дело – другое. Не пересекаются. А вот у тебя, вижу, это намешано.

– Не скрою, уважаю добрую гульку, – с пьяной откровенностью пробасил Листопад, сбивая Балахнина с привычного начальственно– снисходительного тона. Иван не то чтобы специально рассчитывал свое поведение. Скорее, был он человеком стихии. Но – с абсолютным социальным слухом. И как человек с абсолютным слухом умел точно определить, с кем и в каком тоне следует говорить. И хоть действовал интуитивно, практически не ошибался.

– Все мы гомо сапиенс и любим посвинячить, – принял интимную интонацию Балахнин. – Не с таким размахом, как ты, – он озадаченно покачал головой. – Но если втихую, в достойной компании, то почему бы нет? – На Нинку глаз положил? – напрямую спросил Листопад.

– Шуму вы много подняли, – уклонился от прямого ответа Балахнин. – Этого не бойся. Никто не узнает: ты, я и она. Нинка, хоть официантка, но деваха серьезная. На кого попало не кидается. А на тебя, вижу, запала. Сама-то первая сказать стесняется. И тебе по должности неловко. Но могу намекнуть, что ждешь. Что скажешь?

– Придет – не обижусь, – осторожно произнес Балахнин. – Но если после разговоры пойдут, источник выяснять не стану, – твой прокол будет. Первый и последний. А что касается приглашения в обком, так тоже не с бухты-барахты. Я тебя сегодня на этой трибуне вычислил. Это ж надо наших олухов так загипнотизировать, – Балахнин завистливо выпятил губу.– Видят ведь, что куражится, а – ни с места. Так вот я не шучу. Да?

– Я тоже. Нет.

– Подумай как следует: дважды не предлагаю.

– Нет! – Листопад давно осознал значимость начавшегося разговора, и теперь быстро, на ходу, подбирал и интонацию, и нужные слова: такие, чтоб не дать потерять интереса к себе. – Холуев у тебя и без меня полный обком. На хрена тебе еще один?

– Лих судить, – Балахнин предостерегающе построжел. – Холуи, конечно, само собой. Где и куда без них? Но не только. Люди мне и впрямь нужны. Сейчас молодежь такая, что на "даешь" не возьмешь. Неверующая. А повести надо. Иначе кто другой подхватит. Или не видишь, что происходит на самом верху? После смерти Брежнева сплошная кутерьма. Горбачев протрубил перестройку. А чего с ней делать, похоже, сам не знает. Страна накануне потрясений. И куда ее понесет, решать будут кадры. Чтоб живые, незаштампованые. Как ты. Ты – человек надежный?

Иван успокоительно засмеялся: – Я, Юрпалыч, в самом важном для тебя надежный – за своих всегда готов стоять. Но мой дядька-академик меня вразумил: каждый должен на своем месте проявляться. Ну, зачем я тебе в обкоме? Еще один подчиненный. Выгодней копить своих людей в разных областях. В тех же министерствах, институтах, не знаю там, колхозах, заводах всяких. Ведь чем шире площадь охвата, тем устойчивей. Шо разглядываешь?

– Присматриваюсь.

– Важно одной кодлой идти. Фронтом. Главное, чтоб мы друг на друга могли положиться. Сегодня, скажем, ты меня в науке поднимаешь. А завтра – переменись чего, – я тебя подопру. У меня ведь тоже планов громадьё. Так шо, руку на подвиг?

Иван перевернул руку ладонью вверх. Разговаривать подобным тоном – на равных – с человеком, который может походя поломать тебе жизнь, – это, конечно, сверхдерзость, поэтому внутри у Ивана все подрагивало от напряжения. Но на лице блуждала бесшабашная улыбочка.

Балахнин, выдерживая паузу, смотрел на подрагивающую в сумерках ладонь. Затем резким мужским движением пришлепнул ее сверху – как бы ставя печать на договор.

– Что ж, давай попробуем. И в чем я тебя сегодня поднять должен? – Выдвинуть от района кандидатом на съезд комсомола! – сглотнув слюну, выпалил Иван. Об этом он давно думал. Делегат съезда – это на всю жизнь, как орден. Такого и анонимки не достанут, и докторскую можно будет на годик вперед продвинуть. – М-да, помалу не кусаешь, – озадаченно процедил Балахнин. – Та надоело, понимаешь, по мелочевке висты накапливать. Расти, так крупно. – Понимаю. Большому человеку – большие горизонты. Только не выйдет. Во-первых, кандидатура на съезд от района уже согласована – Непомнящий. Иван скривился.

– Впрочем, этого бы как раз подвинуть можно. И без того чересчур расшагался за отцовской спиной. Другое худо. Твоя кандидатура не пройдет.

Он прихватил помрачневшего Листопада под локоть.

– В-он, светелку видишь? – они как раз проходили мимо кирпичного корпуса. Балахнин неприязненно кивнул на горящее окно на втором этаже. – Девицу там поселили, перезрелку Несмеяну.

– Долгова? – догадался Листопад.

– Именно. Секретарь райкома партии по идеологии. Вот – звание из званий! Без ее санкции из района ни одна кандидатура на областную конференцию не уйдет. А тебя она после сегодняшнего, уверяю, крепко запомнила. Так что не до съезда тебе, Иван. На первом этапе самая великая моя помощь будет добиться, чтоб она тебя вовсе поедом не сожрала.

– А ты с ней не можешь как-то?..

– Нет. Чумовая баба. Принципиальная, как стоп-кран. Знаешь, из самой что ни на есть паскудной породы. Ведь видно же, что кол внутрь до чесотки хочет. Оттого и бесится! Но в этом же своем воздержании находит какой-то особый кайф, от которого всем вокруг хреново! Там на самом деле – психоаналитик нужен!

Они подошли к подъезду.

– Ладно, Иван. Не всё сразу. Вживайся пока. А там, – буду о тебе помнить. Я ведь твой должник... Так как насчет?.. – Балахнин кивнул в сторону скрывшейся за деревьями мансарды. Листопад задумчиво глядел на окно заветной светелки. Спохватился. – Да придет, придет к тебе Нинка. Для другана уломаю.

Прощаясь, Иван еще раз глянул на светелку – прикидывая.

* Таисия Павловна Долгова в наброшенном сатиновом халатике сидела перед треснутым трюмо и с непроходящим раздражением вслушивалась в приглушенные выкрики из коридора, – там, уединившись от запертого в бараки актива, отдыхал Пригородный райком комсомола. Раздражение Таисии Павловны было крепко замешано на зависти. Ей хотелось туда, к этим бесшабашенным, захлебывающимся собственной молодостью отморозкам, одним из которых она сама была каких-то... ничего себе, каких-то, – пятнадцать лет назад. Увы, им она не нужна. Более того, всюду, где появлялась секретарь райкома партии по идеологии, тотчас пугливо затухало оживление. Она, будто брандспойт, заливала всякий огонь, безразлично к тому, опасное ли это, грозящее пожаром пламя, либо уютный, согревающий костерок. Она знала о своей, сложившейся в последние годы репутации сухаря в синем чулке. Синий чулок – это на ее-то длиннющие ноги, от которых прежде "тащилась" половина студенческого общежития. Мужская половина. А другая – женская – яростно завидовала ее умению легко, без видимых усилий вертеть самыми яркими мужиками и так же легко бросать их – по случайному капризу. Куда все делось?! Когда, в какой момент превратилась она в одинокую деловую женщину – самый отвратительный, ненавистный прежде ей самой тип женщин?

Предположим, умер муж. Но это произошло еще восемь лет назад. Да и при его жизни она не отказывала себе в удовольствиях. Последний роман у нее случился с председателем обкома профсоюзов Бреховым. Он и предложил ей сменить кресло директора школы на место в райкоме. С этого момента и начались проблемы.

Хотя опять же, казалось бы, с чего? Партийные работники легко умели отделять общественное от личного. И то, что предавалось анафеме с 9 до 18, по умолчанию совершалось с 18 до 9. Но вот она сама разделить себя не смогла.

Таисия отбросила пинцет, которым аккуратненько пропалывала брови, выщипывая седые волоски, подбежала к двери, убеждаясь лишний раз, что она заперта. Затем вернулась к зеркалу, распахнула халат и повернулась в полоборота. Да нет же, – ноги все те же: долгие, сильные, нетронутые целлюлитом. И груди нерожавшей женщины распустившимся бутоном расперли итальянский бюстгальтер – что купила год назад, когда возила группу во Францию. Хорош бюстгальтер. А уж трусики – кто в Союзе видел такие трусики?

"Никто и не увидит", – Таисия остервенело запахнула халат. – Да для кого же все это? Если ни бюстгальтера, ни трусиков, ни сочащегося под ними тела вот уж лет пять не видел ни один мужчина.

Мужики идиоты. Идиоты и трусы. Не способные отличить маску от реальности. Пугающиеся одного насмешливого взгляда, язвительного слова. Хотя, конечно, не в них дело. Даже на отдыхе, где никто ее не знал, куда ехала с надеждой на встречу с мужчиной, который снимет с нее груз накопившихся комплексов, происходило все то же. Первые дни ловила на себе заинтересованные взгляды. Наконец кто-то решался подойти, и – через минуту отлетал ошпаренный. Отлетишь тут. Что она сказала последнему? Что-то вроде: "Жена осталась дома, муж молодым оленем скачет, ищет случку. Откуда, интересуюсь, сами"? Ответа не получила, и больше до конца смены "к подвинутой бабе" с непристойными предложениями никто не подкатывал. Информация в Домах отдыха распространяется со скоростью звука в безвоздушном пространстве, – именно в этом пространстве она всякий раз и оказывалась.

Характерец, сделавшийся проклятием. Таисия склонилась к зеркалу, вгляделась в меленькие, подступающие к поверхности лица прожилки. Скоро проступят и рябью покроют гладкую кожу. "Господи, Тоська. Это твоя жизнь? И этого ты хотела?".

В дверь тихонько постучали.

– Кто? – жестко спросила Таисия Павловна и одновременно увидела в зеркале свое лицо – враз сведенное в жесткую желчную маску, с сузившимися глазами.

– Кто? – мягче повторила она, запахивая халат и поднимаясь открыть.

– Таисия Павловна, на минуточку, – послышался мужской голос.

Она отперла дверь. "О, господи, только не это!". На пороге стоял здоровенный молодой мужчина с пакетом в руке. Тот самый горлопан, что за несколько часов перед тем устроил возмутительный политический фарс.

Она поймала себя на очередном штампе – "возмутительный фарс". Поморщилась.

Незванный гость принял это на свой счет.

– Да, заслужил, – покаянно признал он. – Пошутил несколько неумеренно.

– Несколько "что"? -Долгова скривилась. – Вы вообще как додумались до этой выходки? Или у Вас какие-то несогласия с Советской властью?

– Ни в коем случае. Я – всегда "за". Зимний, правда, по возрасту не брал. Но если скажут взять обратно, – возьму. Не зная, как воспринять эту реплику, Долгова внимательно присмотрелась, и теперь разглядела легкое косоглазие. Но смотрелось оно не физическим недостатком, а – выпирающей наружу наглостью. – Скучно людям посреди гнилой осени, Таисия Павловна. А люди не чужие, наши. Захотелось чуть встряхнуть.

– Вам это удалось. Можете возвращаться к себе с чувством, так сказать, глубокого внутреннего удовлетворения, – полагая разговор законченным, Долгова отступила назад.

– Спасибо, что впустили, – к ее удивлению, визитер, видимо, неверно истолковав жест, втиснулся следом и прикрыл дверь. – Я бы хотел все-таки объяснить, чтоб без недоразумений. Я сам член партии...

– Вот как! В таком случае вашей парторганизации будет что обсудить. Не уверена, что для КПСС такие как вы действительно удачное приобретение. Где вы состоите на учете?

– Перцовский сельхоз. Доцент.

– М-да, мне говорили, что там слаба кадровая работа. Не думала, правда, что настолько. А сейчас, полагаю, Вам лучше уйти. Турбаза в ночное время – не место для идеологических диспутов.

Листопад поджал губы. Он увидел – пути назад нет: либо прямо сейчас тем или иным способом, но сумеет он перевернуть что-то в подвинутой этой бабенке и склонить ее на свою сторону, либо завтра она походя поломает ему карьеру. – Вообще-то я не с диспутом пришел и не к идеологу. Просто счел необходимым объясниться с интересной и, по виду, умной женщиной, которая по ошибке могла принять несколько фривольную шутку за идеологический выпад, – в меру развязно отреагировал Иван. – Я все-таки секретарь комитета комсомола.

– Полагаю, и в комитете вы больше не задержитесь.

– Стоит ли так заострять, Таисия Павловна? – непрошенный гость прищурился с некоторым разочарованием. – Может, прежде чем обрушиться, надо приглядеться? Не такой уж я безнадежный. Предлагаю для начала примирительно-ознакомительную. Тем более скучно наверняка одной посреди всеобщего гулевания. К изумлению Долговой, наглец выудил из пакета бутылку "Лидии".

– Да Вы! – Таисия Павловна задохнулась. – Хоть чуть-чуть соображаете, кому предлагаете? Ступайте. Если понадобитесь, я Вас вызову и в официальной обстановке...

– Да брось ты! – услышала Таисия Павловна, не решаясь поверить собственному слуху.

– Что-с?!

– Да то-с! Именно здесь и место соответствующее, и обстакановка. Чего Вы меня тут, как школяра, идейными пассажами кормите? Ну, отхохмили чуток для настроения. Ничего страшного. Только не говорите, что Вам на самом деле не по фигу до всех этих Манделлов – охренелов?

– Вон отсюда! Вы хоть соображаете, что ваше поведение – это вызов общественной нравственности?

– Нет, не моё! – взревел Иван. – Нравственность – как погляжу, Ваша проблема. Ишь, – нравственность! Да это вообще, как говорит мой друган Антон, категория, обратно пропорциональная потенции. Развлечение для климаксического возраста. Но Вы-то тут причем! Ладно на трибуне. Там по должности положено хреновину нести. Но здесь-то, передо мной чего выеживаться?

– А собственно, почему это пред вами я не должна говорить то, что думаю? – несколько растеряласьДолгова.

– Да потому что ты интереснейшая баба, от которой у мужиков должны зубы стынуть! – отчеканил Листопад. Оглядел откровенно-вожделеюще. – И глянь, во что себя превращаешь. Ну ладно была б какая-нибудь задрипанная пигалица, которая и рада бы за щеку взять, да не дают. Но когда женщина, самой природой созданная для любви, начинает впадать в ханжество, – вот это по мне как раз и есть вызов общественной нравственности. Вот за шо судить бы надо! Долгова аж головой тряхнула, будто освобождаясь от миража. – Уходите наконец, – слабо пробормотала она, со страхом посматривая на незваного гостя, которого потряхивало от непонятной злости. Ей казалось, одно неловкое слово, и этот вышедший из-под контроля буян просто способен смять ее. Быть может, ударить. Он пугал ее своим порывом, который мог зайти сколь угодно далеко. Пугал, но и – привлекал. Что-то происходило меж ними – даже не то, что говорилось, а то, что сквозило между слов. И не она контролировала и направляла ход событий. Все наработанные годами, безотказно действующие методы укрощения зарвавшихся с ним не срабатывали. Листопад, вроде безрассудно яростный в своем стихийном всплеске, но в то же время чуткий к реакции собеседницы, даже не угадал, а уловил ее неуверенность и смятение. Уже не боясь ошибиться, – а чего оставалось бояться? – он ухватил Долгову за локоть, рывком развернул ее спиной к себе, лицом к зеркалу.