Текст книги "Сделай ставку - и беги, Москва бьет с носка"
Автор книги: Семен Данилюк
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
Данилюк Семен
Дилогия. кн.1 "Сделай ставку – и беги"
кн.2 "Москва бьет с носка"
СДЕЛАЙ СТАВКУ И БЕГИ
(Книга первая)
Новое время. Новые люди. Год 2007
Кукушка за спиной надрывно вздохнула и принялась отсчитывать время. Антон Негрустуев, первый вице-президент корпорации «Юнисти», отпихнул от себя документы и откинулся в кресле, замкнув руки за головой. Пересчитывать за кукушкой не было необходимости, – она прокукует ровно одиннадцать раз и замолкнет, – ходики, подаренные подчиненными на сорокалетие, за два года не убежали ни на минуту. Начался отсчет одного часа, в течение которого преуспевающий топ-менеджер крупнейшей российской компании полностью изменит свою судьбу. В одиннадцать десять в кабинет войдет корреспондент Би-би-си. Около двенадцати он выйдет. И после этого пути назад уже не будет. Антон поднялся, подошел к окну.
Далеко внизу простирался забитый крошечными иномарками широченный проспект Сахарова. Впереди машины утыкались в бурлящий поток на Садовом кольце и медленно, с трудом втискивались в него, – транспортные артерии столицы в часы пик отчаянно пульсировали. На растяжках поперек проспекта полоскались рекламы – «Квартиры от застройщика», «Последние шесть свободных квартир на Рублевке. Звоните срочно.» После кризиса девяносто восьмого года Москва переживала строительный бум. Все, кто сумел заработать деньги, спешили приобрести недвижимость, поскольку других надежных вложений в стране так и не появилось. И цены на жилье, и без того зашкалившие, упрямо продолжали расти, будто температура у тяжелобольного.
Замигала селекторная связь с секретаршей. Антон вернулся в кресло:
– Слушаю.
– Антон Викторович! К Вам господин Венгеров из Би-би-си. Говорит, что время согласовано.
– Пусть заходит.
Ну, вот и всё.
Антон привычно скосился на фотографию, стоящую сбоку, на компьютерном столике.
На фото было двое. Юный, с персиковым пухом на щеках Антон и облапивший его сверху, нахально косящий в объектив Иван Листопад. Лучший друг. И подпись наискось – «Херувимчику от Ивана».
– Давненько не виделись, Антон Викторович, – в кабинет вошел нескладный, сильно облысевший человек далеко за пятьдесят с всклокоченными волосами на затылке и на бороде. Одетый не по возрасту – в клетчатой рубахе и потертых джинсах. Антон с чувством пожал руку журналисту. Он не случайно выбрал для сегодняшнего интервью именно его, – в отличие от российской прессы, прежде буйной, а в начале двухтысячных прирученной, Венгеров в своих аналитических материалах для западных изданий оставался независимым и остро критичным, что вызывало глухое раздражение как среди власть предержащих, так и в журналистских кругах.
– Любопытно, что такого понадобилось вбросить в прессу компании «Юнисти», если решился заговорить вечный молчальник? – опускаясь в кресло, съехидничал журналист.
– О компании «Юнисти» мы не будем говорить вовсе, – расстроил его Антон. – Я хотел поделиться с Вами своими соображениями о том государстве, в котором мы сегодня живем.
– Соображениями о государстве, – недоуменно повторил Венгеров, пытаясь осмыслить, что может скрываться за столь диковинным, прямо-таки платоновским зачином. Его профессионально рыскающий взгляд скользнул по фото на компьютерном столике, удивленно обострился.
– Чтоб сэкономить время, заранее накидал тезисы и даже подписал постранично. Можете пробежать, – Антон протянул через стол несколько листов. – С нашим удовольствием, – Венгеров, отвлекшись от фотографии, подтянул под нос текст, извлек из кармашка рубахи узенькие очочки, водрузил их на кончик носа и погрузился в чтение.
– Угу, – принялся бормотать он. – «В стране олигархический капитализм»...Как говорится, кто бы спорил... «Ярких идей и имен за Путиным нет...Каковы пределы самостоятельности человека, которого во власть привел тот же олигархический капитал?... Пресловутая вертикаль власти хороша как аппарат для полицейского подавления инакомыслящих, но совершенно не пригодна как механизм для осуществления антиолигархических реформ, поскольку стволовая часть такой вертикали – чиновники „на кормлении“, личные интересы которых состоят в сохранении существующей системы...Сращивание крупного бизнеса и чиновничества дало метастазы...Те же олигархи давно представлены в партии власти, потому и отпала необходимость в СПС...В начале девяностых в стране уничтожили его будущее – нарождающийся средний класс. И теперь есть либо очень богатые, либо бедные. Два разнополярных заряда. И если они сомкнутся, неизбежен социальный взрыв... Страна продолжает сидеть на сырьевой игле. Промышленный потенциал не создан... Возрождение среднего класса – единственный способ сохранить стабильность в обществе. В противном случае – тоталитарный режим, все признаки которого уже сформировались».
Чем долее бормотал Венгеров, тем большим недоумением наполнялся его голос. Он оторвался от записей:
– Круто.Скажите, а Вайнштейн, он в курсе?
– Нет, ни с президентом компании, ни с кем– либо другим это не согласовывалось. Здесь моя личная позиция гражданина и, если хотите, обывателя.
– Обывателя, – бесцветно повторил Венгеров.
– Именно! Как обыватель я хочу от государства, чтоб оно защищало меня от произвола, лечило, давало возможность достойно зарабатывать и безбедно доживать в старости. Как гражданин хочу гордиться своей страной. Ни того, ни другого я не имею. Потому желаю, чтоб мой голос был услышан.
Под ироничным взглядом Венгерова Антон сбился с пафосного тона. Оба они понимали, что слабый голосок некоего обывателя Негрустуева для государства что докучливый комариный писк. А вот выступление топ-менеджера олигархической, обласканной властями компании против этих же властей, а значит, и самой компании, – эффект будет оглушительный.
– Антон Викторович, – дошлый репортер приспустил очочки и маленькими глазками впился в Негрустуева.-Мы ведь с Вами не первый год замужем и понимаем, что такие вещи просто так не делаются. Давайте напрямую, – кто за Вами стоит?
Антон засмеялся:
– Клянусь, никто. Вы-то сами с прочитанным согласны?
– Да при чем тут?.. Конечно, согласен. Но говорить об этом моя работа. А Вас-то что подвигло?.. Стоп! Понял – не дурак! – Венгеров радостно прихлопнул крышку стола. – Вы собрались уйти в политику. Создать какую-нибудь партию среднего бизнес-класса! Ведь так?
Отрицательный кивок Негрустуева заставил его озадаченно почесать бороду: – Тогда не понимаю. Уважаю, но не могу понять. Вы-то не некий обыватель Вася Пупкин, чтоб ломиться за социальной справедливостью. Без нее обходитесь. Не самый бедный человек. Имеете устойчивое положение, связи. Насколько знаю, жена в каких-то попечительских советах. Почет, фимиам. И самому одним махом порубить всё это? Понимаете же, что с Вами станется после выхода нашего интервью. Уж во всяком случае с этого этажа точно пулей... – он изобразил рукой планирующее движение и вновь невольно наткнулся взглядом на фотографию.
– Послушайте! – вскричал он. – Но ведь это же рядом с Вами – Листопад, да?!
– Вы с ним знакомы? – удивился Антон.
– Ха! Врагу бы такого знакомства не пожелал. Сто пятьдесят километров в багажнике его «Жигулей» проехал.
– Как это?
– От Москвы до Твери, – объявил Венгеров, отчего-то повеселевший. – О тверском деле модельщиков в конце восьмидесятых приходилось слышать?
Антон напряглся. Слышал ли он о деле, по которому сидел, арестованный, в следственном изоляторе и лишь чудом избежал суда и колонии?
– Бригаду работяг, которые своими золотыми руками предприятиям, можно сказать, план спасали, пытались осудить за то, что работали не по госрасценкам. На всю страну тогда прогремело. Неужели не вспомнили?
– Вспомнил, – скупо подтвердил Антон.
– Даже не сомневался! К работе их привлек тогда этот самый злодей Листопад, – Венгеров для убедительности погрозил фотографии пальцем. – И он же потом спас.
– Он спас?! – на сей раз реакция Антона была неподдельной.
– Вот те раз! Уж этого не знать. Он же, как всех арестовали, в Москве такую волну поднял! На свои деньги лучших адвокатов нанял. Прессу напустил. Ходил по редакциям. Убеждал, что на этом перестроечном деле тираж сразу поднимется. И ведь уломал! Половина московских изданий спецкоров на процесс прислали. Так мало ему! Захотел, чтоб по Би-би-си протрубили. Специально для Горбачева. А я уже тогда их представлял. Но чем-то был занят. Никак не мог. Так этот амбал в багажник впихнул – и повез. Довез прямиком до ресторана, как сейчас помню, – «Селигер». Там и помирились. Да, поразительного темперамента человек!
Венгеров растекся в улыбке, – видно, что эпизод этот остался в памяти занимательнейшим приключением.
Антон слушал, пораженный. Выходит, чудо, спасшее тогда и модельщиков, и его самого, звалось Иван Андреевич Листопад. Но ведь ни разу не упомянул! Даже в тот период, когда отношения меж друзьями испортились, казалось, безвозвратно.
Венгеров, подметивший, что хозяин кабинета насупился, заторопился:
– Извините, отвлекся. Но, возвращаясь к интервью, – должна же у Вас быть какая-то особо весомая причина для публичного харакири.
– Как раз такая и есть, – подтвердил Антон. – Накипело!
– На-ки-пе-ло, – посмаковал во рту диковинное словечко Венгеров. – Что ж, наверное, так тоже бывает. И чем, если не секрет, после всего этого собираетесь заняться? – Открою какую-нибудь консалтинговую фирму. Чтоб ни от кого не зависеть.
Антон хмыкнул, – он вдруг вспомнил, что в семнадцать, выбирая профессию юриста, руководствовался тем же самым наивным предположением.
– Что ж, если больше добавить нечего, честь имею. В начале следующей недели будет опубликовано. Готовьте, как говорится, спассредства.
Венгеров поднялся, прощаясь. То есть руки, ноги, тело вроде бы прощались, а душа всё не хотела уходить, не распознав самого важного, – во имя чего человек вдруг решился разрушить блестящее своё положение.
– А может, за границу собрались отъехать? – предположил он уже от двери. – Так чтоб погромче хлопнуть!..Тоже нет? Тогда прямо не знаю. Впрочем у каждого свой экстрим. Кто-то в Куршебеле оттягивается, кто-то с парашютом с гор прыгает, а кто-то...
Он повторил планирующее движение рукой и вышел, крепко озадаченный. «Теперь уж точно всё», – Антон подмигнул фотографии, – я-таки это сделал, Ваня.
«Надо же, – херувимчик»! – глядя на надпись, умилился он выпорхнувшему из далекой юности словечку.
«Хотя впрочем не Ванька меня херувимчиком прозвал», – припомнил Антон. Листопад только подхватил. А первой окрестила так соседа-десятиклассника Жанночка Чечет, за которой в начале восьмидесятых пришибал юный Антон. Она, кстати, их и познакомила.
Антон вспомнил обстоятельства знакомства и против воли улыбнулся. Теперь это казалось смешным.
ПРЕЖНЕЕ ВРЕМЯ. ПРЕЖНИЕ ЛЮДИ. 1982-1988
Битва над телом Патрокла
Херувимчик лежал на асфальте, свернувшись калачиком и уютно подобрав под себя ноги. Тело его непрерывно содрогалось, и сам он постанывал в такт сотрясениям – тихо и немузыкально.
Херувимчика били. Не слишком элегантно, зато без затей, – толпой и ногами. Били добросовестно, но неумело. Поэтому сил оставалось полно. Можно было бы вскочить и шутя уйти на рывок – в жизни не догнали бы они чемпиона межшкольной олимпиады по бегу. Но как раз на рывок он не мог. И защищаться не мог. Потому что всего пять дней как вырезали из него гнойный, едва не прорвавшийся аппендикс. Соседи по палате только с коек вставать начали. А его к вечеру выкрали из больницы и привезли сюда, в загородный мотель "Тверь", на собственное семнадцатилетие. И вот теперь он бессильно извивается в грязи, уворачиваясь от ударов. Что и говорить, – День рождения удался. Хотя "выкрали" – сказано чересчур громко. Поздравить новорожденного заехала соседка по подъезду двадцатилетняя Жанночка Чечет, которая вот уж второй год была предметом Антоновых вожделений и причиной ночных поллюций. Жанночка охотно кокетничала с хорошеньким Херувимчиком, которого сама же так и прозвала – то ли за юношеский румянец, то ли за повышенную стеснительность. Иногда снисходила до шутливого поцелуя. Но дальше пока не допускала. Правда, в последний год удерживать поклонника на дистанции ей стало не просто, – робкий Херувимчик незаметно возмужал до полноценного, требовательного Херувима. Прямо с порога палаты словоохотливая Жанночка сообщила, что заскочила буквально на минутку, а вообще-то торопится в загородный мотель, где накануне познакомилась с двумя классными парнями. Услышав про парней, ревнивый Антон увязался следом, благо одежда лежала здесь же, в тумбочке.
В такси по дороге Жанночка успела протараторить всё, что сама узнала про новых знакомых. Оба взрослые – по двадцать три года. Один – здоровенный такой! Иван Листопад – сын профессора. Другой, Феликс Торопин, тоже не из простых. Вроде даже вор. Оба когда-то жили в одном дворе. Потом разъехались. Иван в Краснодар, где его отцу предложили кафедру, Феликс – в колонию для несовершеннолетних преступников. Но друг друга, как оказалось, не потеряли. В Калинин они приехали по каким-то мутным фарцовочным делам. Кажется, в Москве не совсем чисто прокрутили валютную сделку и решили "отлежаться" в провинции.
Последнее Жанночка произнесла с придыханием.
– Мужики что надо. Вторые сутки мучаюсь, на кого из двоих запасть. Прямо не знаю. Может, ты чего присоветуешь, – к полному расстройству Антона, Жанночка, наивная в своей корыстности, сокрушенно покачала головой.
Впрочем новые знакомые понравились и самому Антону.
В гудящем, забитом под завязку мотеле оба они выделялись среди прочих. Могучий Листопад царил за столом, мягким кубанским говором без усилия покрывая грохот надрывающегося оркестра. Едва заметно косящий правый глаз придавал всему, что говорил и делал Иван, оттенок легкой победительной насмешливости. Пьяновато улыбаясь, слушал его байки тонколицый красавчик Феликс Торопин. Длинные, унизанные перстнями картежные пальцы Феликса поигрывали золотой цепочкой. Время от времени он приподнимал указательный палец, и тогда подруга Феликса официантка Нинка Митягина, бросив прочие столы, подлетала к ним, предвкушающе косясь на «рыжьё». А робеющий, покрытый золотистым пушком именинник Антон Негрустуев с восторгом внимал многомудрым новым товарищам. Всё кругом было насыщено особой, дружеской негой. Уже ближе к закрытию Антон вышел подышать на воздух. Тут-то всё и случилось. Собственно на асфальт он свалился сразу, еще от первого, по касательной удара. И тотчас устрицей закрылся, пытаясь спрятать разрезанный живот. Особенно досаждали две страусиные девичьи ноги. Про такие говорят, – от шеи. Но он-то снизу хорошо видел, откуда они на самом деле начинались. Впрочем, реагировал он только на ступни. Маленькие такие ступни, обутые в изящные туфельки, остроносые и неотвратимые, будто атакующие эсминцы.
В отличие от толпящихся в беспорядке парней, бьющих бесцельно и наугад, владелица туфелек всякий раз примерялась ударить именно в то место, что закрывал он обеими руками, оставив незащищенной даже голову. Почему и пострадал. От увесистого попадания по виску он обмяк, заволакиваясь прощальным туманом, и скорее рефлекторно, чем с надеждой, прошептал: "Листопад". И тут же слово это пронзило обманчивую тишину загородного мотеля призывным кличем боевой трубы: " Ли-сто-пад! Феликс! Антошку убивают!".
То кричала, вопила, визжала на все двадцать тысяч доступных человеческому уху децибел выбежавшая на крыльцо Жанночка Чечет.
Антон очнулся от каких-то непрерывных криков. И первое, что увидел, открыв глаза, – нависшая над ним огромная тень.
"Ваня", – умиленно пробормотал Антон, поняв главное: больше его бить не будут.
Осторожно, придерживая живот, он сел на асфальт.
– Как ты? – запыхавшийся Иван присел подле Антона. – Вроде жив, – Антон неуверенно ощупывал живот, пытаясь распознать источник глухой боли.
– Который начал?
– Во-он патлатый! – Достану, – зловеще пообещал Листопад. Он разогнулся – грозно. При внезапном появлении массивной, за метр девяносто фигуры нападавшие оробели. Отбежав (чуть назад) на несколько метров, они переминались, нерешительно косясь на вожака – толстогубого парня с длинными несвежими патлами, перетянутыми по лбу махеровой повязкой.
Прищурившись косящим глазом, Листопад быстро шагнул вперед, ухватил за ворот патлатого, выдернул из общей кучи, резким движением скрутил, посадив на колени, и с аппетитом поднес к его носу кулак, увесистый, будто хорошая дынька – «колхозница». – Башку тебе, что ли, об асфальт разнести? – задумался он. – Да кто его бить-то хотел, сопляка этого?! – тонко и пронзительно закричал патлатый, пряча за возмущением охвативший его испуг. Но страх выпирал наружу, – вывернутые губы покрылись пузырьками слюны. – Сам напросился. Мы в баре мой приезд из Москвы отмечаем. Ну, я на улицу покурить вышел. Вдруг гляжу – чебурек!
– Какой еще чебурек? – недоумевающе переспросил Листопад, слегка ослабляя хватку. – А я почем знаю какой? Может, узбек. Может, туркмен. Я в них, чебуреках, не разбираюсь! – поняв, что сразу бить не будут, патлатый слегка приободрился, и тут же в голосе добавилось скандальности. – Чурка, он и есть чурка. Я ему и говорю, а ты чего-й-то тут, чебурек, по нашим фойе шастаешь? Что тебе здесь, Фергана какая-нибудь, что ли? Ну, он лопотать чего-то. Я его, естественно, за хобот, – налицо нарушение суверенной территории. А тут этот ваш, мешком прибитый, откуда-то нарисовался: "Не трожь. Он, мол, тоже людь". Я, грю, может, он там где-то у себя и людь, только чебурек этот по праву первого мой. Хочешь пометелить, найди себе другого. А ваш заблажил чего-то! По физии мне, вон, заехал! Тут и наши подоспели. Ну скажи, если по совести, кто его звал за каждую косоглазую сволочь встревать?
Тараторя без продыху, парень непрерывно поглядывал на подрагивающий у лица кулачище.
– Другие, между прочим, тоже били, – без стеснения напомнил он.
По счастью для перетрусившего патлатого, со стороны мотеля к ним бежала официантка Нинка Митягина. Упругие Нинкины груди без лифчика колыхались в такт бегу, будто рессоры вагонетки.
– Ваня! Ванечка! – задыхаясь, выкрикнула она. – Только что Феликса с валютой на кармане взяли. Теперь тебя ищут. Беги! Листопад огляделся, двинулся к обочине. Уже из-за кустов, скрываясь, погрозил патлатому:
– Гляди у меня, если что!
– А вы чего раззявились, уроды? – Нинка зло оглядела остальных. – По вашу душу тоже ментов вызвали. Дуйте отсюда! Поздно!
Площадку у мотеля разом осветили с трех сторон фары ПМГ(сноска – «передвижные милицейские группы»). Нападавшие брызнули врассыпную. Началась ловля. Подъехавшие милицейские наряды без разбору «окучивали» пойманных по машинам.
* Антон отполз за куст сирени. Оттуда расслышал презрительный выкрик патлатого, оборвавшийся внезапно, – должно быть, от хорошего пинка или от удара. Потом одна за другой хлопнули дверцы, УАЗы газанули и, похлопывая «сечеными» глушителями, уехали.
Потом он забылся. А когда очнулся, мотель погрузился во мглу, – похоже, разъехались и официанты.
Внезапно Антон остался один. Живот болел нестерпимо. – Аки Робинзон Крузо на острове, – вслух, чтобы подбодрить себя, произнес он.
Рядом сокрушенно вздохнули. Из кустов высунулась знакомая туфелька.
– Опять ты?
– Ну, я, – девушка подползла к Антону. Голос ее дрогнул. – Холодно. – Еще бы! Теплые трусы надевать надо. – А ты бы не подглядывал. – Так мудрено. – Все равно. Был бы джентльмен, отвернулся.
– От тебя только отвернись. Вмиг наваришь. И чего тут делаешь?
– Да то же, что и ты: от ментов прячусь.
– Я не от ментов. Я – от боли. Живот у меня больной, – Антон застонал.
– Сказать, что ли, не мог?
– Ну да, тебе скажешь. Как раз туда бы и звезданула, – огрызнулся Антон. – Туфли напильником, поди, затачивала?
– Нету туфель. Сломался каблук, – она всхлипнула.
Антон с невольным облегчением всмотрелся, разглядев смоляные всклокоченные волосы вокруг распухшего от слез лица.
– Ты мне только ответь, – он осторожно перевел дыхание, прикидывая, сможет ли подняться. – Ну, эти идиоты ладно. А ты за что меня гвоздила?
– За дело, – девчушка насупилась. – Я тебя танцевать приглашала, а ты не пошел. Да еще мокрощелкой обозвал. А мне, между прочим, скоро пятнадцать. И я в музучилище поступила.
– Да? – Антон потянулся, припоминающе провел ладонью по безнадежно перемазанному личику. – И как зовут? – Лика.
– Нет, не припомню.
– Потому что сволочь и есть. Об такого гада еще новые туфли испортила!
– Шкуру ты мне точно попортила, – Антон перевернулся на спину. – Слушай, лягастая. Погляди-ка живот. Не распороли?
– Еще чего?! Сынок маменькин. Я тебе и попала-то один разок. Да не дергайся... Ой, мамочка! Чего-й-то?
Она осела рядом, в одной руке сжимая растерзанную туфлю, а другую руку, перевернутую ладонью кверху, изумленно разглядывала.
– Кровь, – определил Антон.
– Увечный, что ли?
– После операции, – он попытался хохотнуть. Вместо этого скривился.
– И ты такой в ресторан поперся? Правильно я поняла, что у тебя не все дома. Это кому скажи, не поверят. Натуральный придурок. Тебя ж в больницу срочно надо! – поднялась, повертела туфлю, раздраженно отшвырнула. – Ладно, вставай. К дороге пойдем. Может, кого остановим. Или тебя поднимать?
– Как-нибудь без детского сада обойдусь! – Антон вскочил. Но живот полоснуло такой резкой болью, что, ойкнув, тут же свалился на траву и потерял сознание.
Когда вновь очнулся, то обнаружил себя на обочине шоссе. Рядом с всхлипываниями и завываниями рыдала перемазанная в грязи Лика.
– Где я? – поинтересовался Антон.
– Сам не видишь? Трасса Москва-Ленинград.
– Это ты что ж, меня на себе двести метров протащила?!
– Ни одна сволочь не останавливается. Жлобье!.. – тело ее сотрясалось то ли от злости, то ли от холода. – Господи! Ну что ж мне с тобой делать-то? Не бросать же такого. Подохнешь ведь.
Она вздрогнула: прямо за их спинами кто-то с разухабистым матом ломился сквозь кусты. Через минуту из чащи показался огромный леший – в двубортном костюме, обросшем репеем и мокрыми листьями.
– Ванюшка, – обрадованно пробормотал Антон.
– Ну, ты подумай, – Листопад с досадой разглядел силуэт мотеля. – Я раньше учителям не верил. Думал, врут, будто земля круглая. По моим подсчетам, она выходила в форме чемодана. А теперь доподлинно убедился – круглая, паскуда! Проверил, можно сказать, эмпирическим путем. Полчаса по какому-то болоту проблукал. И опять сюда же вынесло! За это время до канадской границы добежать можно. А я тут меж двух берез кружу. Аж хмель вышел. А вы здесь чего разлеглись? Трахаетесь?
– Угу! Аж утрахалась, – Лика зло кивнула на постанывающего Антона. – У него живот прорвало. В больницу срочно надо. И – ни одна сволочь!.. Мне что, до гола раздеться и поперек дороги лечь, чтоб машину остановить?!
– Этим ты вряд ли кого соблазнишь, – Листопад пренебрежительно крутнул субтильную, длинноносую, с выступающими ключицами девчушку. – Понимал бы чего в женщинах, – огрызнулась уязвленная Лика. – Обаяние в красоте не нуждается. Но Иван, не обращая на нее внимания, склонился над Антоном, всмотрелся озабоченно: – И впрямь зенки закатились. Никак, к верхним людям собрался. Одним прыжком он перемахнул через кювет.
– И ты тоже дристануть собираешься? – безысходно сообразила Лика.
– Надо бы, – подтвердил, всматриваясь вдаль, Листопад. – Меня сейчас вся ваша ментовка разыскивает. Минутка, что называется, дорога. Но, с другой стороны, как не порадеть родному человечку?.. Ништяк, прорвемся!
Он увидел свет приближающихся фар и встал посреди дороги.
– Осторожно, задавят же! – вскрикнула Лика.
– Оно вряд ли! Это ж, судя по звуку, частник. Машину пожалеет, – Листопад расставил руки наподобие шлагбаума, на две трети перегородив шоссе.
Не сошел с места, несмотря на прерывистые, истеричные гудки и моргание. Так что мчавшийся на скорости "Жигуль" начал тормозить со свистом в опасной близости, пошел юзом и – остановился едва не в метре от стоящего, будто скала, силуэта.
– Тебе чего, оглобля, жизнь надоела?! – заорал выглянувший из окошка водитель. – Отойди, а то снесу к черту!
Иван меж тем неспешно подобрал с обочины подвернувшийся булыжник, многозначительно подбросил: – Машина твоя? – Ну, моя. Собственная. – Ох, и завидую я тебе, мужик. – Чего-о?! – Счастливый жребий, говорю, тебе выпал – жизнь человеку спасти. Парня надо до больницы довезти.
Водитель скосился на кювет, через который, навалившись на обессилевшую Лику, пытался перебраться Антон.
При виде перемазанных фигур к водителю вернулась прежняя ярость. Подхватив монтажку, он вылетел на асфальт. – А ну, отойди к едреней фене ... А то!
– Что " а то", глупыш? – гигант нежно приобнял его за плечи, заглянул сверху вниз. В косящем его взгляде водитель прозрел главное: от ЭТОГО не уйти. Монтажка сама собой опустилась. – Сколько платишь? – привычно ступил он на стезю стяжательства. – Это ты о деньгах, что ли? – незнакомец удрученно покачал головой. – Какую школу заканчивал, друг? – Н-не понял.
– А вот позволь, угадаю: нашу, советскую. И тебя в нашей советской школе не учили, что человек человеку друг, товарищ и брат? Не слышу!
– Да причем тут!
– Или, може, ты не советский человек? – последнее было сказано столь проникновенно, что водитель как-то разом оробел и даже скользнул взглядом по плечам, не проблеснут ли погоны. Погон не было. Но взгляд незнакомца все больше косил дикостью.
– Так ведь машину кровью перемажет!
– Зато не твоей кровью, – во вкрадчивом голосе сквозанул вдруг такой беспредел, что водителя перетряхнуло.
– Да я ничего. Я, если что ... в комсомоле состоял. И в дружину три раза ходил, – помимо воли забормотал он.
– О, видишь. А скрывал. То есть простой советский человек? Как он, как я? Чего ж тогда стоишь, дурашка? Бегом подсоби девушке. Видишь, надрывается. А ты, здоровый бугай, вместо чтоб помочь, херню тут какую-то о комсомоле завел. Делом, делом надо доказывать!
– А сам-то чего ж?
– Я б, само собой. Но кто тогда машину посторожит? Пшел! Ошалевший автовладелец метнулся к кювету.
* Через несколько минут «Жигули» свернули к многоэтажному зданию областной больницы.
– Только до ворот, – со скрытым облегчением предупредил водитель. – Дальше проезд запрещен.
– Кого везешь, зяма?! Давай прямо под шлагбаум, – сидящий рядом Иван надавил лапой на клаксон, другой рукой энергично принялся крутить ручку стеклоподъемника. Усилие оказалось чрезмерным, – ручка осталась в Листопадовой лапе. – Не научились делать. Всё на соплях, – Иван отшвырнул ее на "торпеду". Водитель тихо заскулил.
Из будки показался сонный сторож.
– Живо подымай свою палку, тетеря! – не давая ему открыть рот, закричал Иван.
– Так чего это? Тут по пропускам, – сторож, пытаясь встряхнуться, всмотрелся в представительное лицо. Машина была незнакома. Лицо тоже. Но – было оно, несмотря на молодость, явно значимым и очевидно недовольным.
– Я замзавоблздравотделом Листопад! – напористо объявило лицо. – Везу героя Афганистана в коме! Что стоишь, раззява? Секунда дорога! Никак спал на посту! А ну!..Или уволю!
Шлагбаум начал подниматься прежде, чем сторож окончательно проснулся.
– Прямо из Афгана автостопом везешь? – съехидничал водитель.
– Мы своих героев на дорогах не бросаем. Во-он туда! – вдалеке светился подъезд с застывшими подле машинами скорой помощи.
Иван выскочил едва не на ходу, легко, будто морковку с грядки, выдернул наружу подрагивающую девчушку, вытянул впавшего в забытье Антона, подбросил на руках, ногою захлопнул дверцу, отчего машина вздрогнула. – Надеюсь, теперь свободен? – водитель с отвращением разглядывал перепачканные чехлы.
Иван обернулся. – Ты вот что: прямо сейчас, пока буду отсутствовать, достань из ранца пионерский дневник и запиши себе хороший поступок. Вернусь, распишусь.
– Вот это вряд ли, – пробормотал водитель. – Ну, блин, видал ухарей!
Машина рванула с места, словно на раллийном старте.
Решительным шагом Листопад направился к двери с надписью "Травмпункт". Сзади семенила расхристанная Лика.
Стояла ночь с субботы на воскресенье. Советские люди в соответствии с Конституцией отдыхали. Как умели, так и отдыхали. С задоринкой. А потому травмпункт оказался переполнен пробитыми головами и переломанными конечностями. Единственно, в уголке на кресле постанывала беременная женщина с обваренной рукой. Поглаживающий ее муж нервно поглядывал то на снующий медперсонал, то на загадочный плакат напротив – "Курящая женщина кончает раком". Зато остальной народец, судя по всему, подобрался огневой: в воздухе стоял устойчивый запах портвейна "Солнцедар", настоянный на йоде и крепком мате.
– С дор-роги! – дверь распахнулась от удара ногой. В помещение вошел перепачканный гигант с обвисшим на руках телом.
– С дороги! – напористо повторил он, рыком своим разгоняя замешкавшихся.
– Так тут очередь! – блаженствовавший у окна мужичок с рассеченной бровью с внезапной резвостью спрыгнул с подоконника и двинулся наперерез. – Я – первый!
– Шо? Жена сковородкой заехала? – с ходу определил Иван. – И дело: не шкодничай по чужим спальням!
– Да я, может, сам кровью истекаю!..
– Так истеки! Кому ты такой плюган вообще в этой жизни нужен? Я смертельно раненого героя несу! – яростно объявил Листопад, отодвигая пьяного упрямца плечом. – Человек девчонку от изнасилования спас.
Тут все разглядели за его спиной босоногую, растерзанную девушку.
– И как спас! Пулю в упор в живот принял. А не отступился! Очередь у них. За (водкой)колбасой, что ли?! – гигант приостановился, презрительно оглядел смешавшихся людей. Демонстративно принюхался. – Крысы тыловые!
– Где врач?! – потребовал он у выглянувшего на крики крупного, под стать ему самому, усталого мужчины в халате.
Не отвечая, тот подошел, отодвинул вниз веко Антона, что-то определил:
– Заноси и клади на кушетку.
Вернувшись в предбанник, Иван скорбно прижал к себе притихшую Лику:
– Ничего, ничего, девочка! Он выдержит. Он прорвется. Он настоящий. Не то шо эти бытовые разложенцы. Мы ему еще орден дадим.
Глянул на женщину:
– Тяжело?
– Куда хуже, – неприязненно ответил муж. – Если б не ты, уже приняли.
– Скажи, пусть потерпит. Сын, богатырь, родится, Антошей назовете. В честь героя.
Не найдясь, что ответить, тот угрюмо смолчал.
Минут через двадцать в приемный покой вышел врач.
– Ну как, доктор, наш герой? Жить будет? – Иван охватил его за плечи, пытливо заглянул в глаза.
– Будет, будет. В упор, говоришь, стрелял? Что-то я там пули не обнаружил.
– Да ты шо?! От спасибо за новость. Стало быть, все-таки не попал проклятый бандюган. Исхитрился, стало быть, увернуться. В упор и – исхитрился. Вот ведь реакция. Шо значит воинская выучка. Какой человек! Один на тысячу! – Иван восхищенно зацокал, взглядом предлагая окружающим восхититься вместе с ним. – Вы сберегите его, доктор! Для всех для нас. Для всего человеческого общежития!
