Текст книги "Сделай ставку - и беги, Москва бьет с носка"

Автор книги: Семен Данилюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Присмиревшая баба Груня медленно осела на приступочек.

* Часа через два, отбросив в сторону шестую по счету опорожненную «бомбу», грузно поднялся Листопад.

– Кончай перекур. За работу! – объявил он, ухватившись за прислоненный к стене топор.

Вздыхавшая в кухонке баба Груня встрепенулась, метнулась к порогу, пытаясь перегородить собой выход:

– Не пущу! Христом Богом, прошу: охолони! Ну не надо же!

– Надо, – Листопад плавным, сыновним движением отстранил трепыхающуюся старушку.– Я, баба Грунь, такой человек, шо пообещал, не забываю, – делу время! А если кто мешать вздумает, так я его самого покрошу.

Он вышел.

Всплеснув ручонками, выскочила следом баба Груня.

Стук топора и крик ужаса слились воедино.

Вадичка выглянул в окошко.

– Крыльцо рубит, – равнодушно сообщил он, отчаянно икая. – Классно подсекает. Сначала перила рухнут, потом – козырек. Одно слово – русак. Широкая натура. И я русак! – голос его задрожал от внезапно нахлынувшей обиды. – Вот Листопадина меня презреньем гнобит. А я, может, больше других от самого себя страдаю. Я, может, человечество возлюбить желаю! И не могу. Вроде, совсем изготовлюсь. А присмотрюсь – не за что. Или подлец на подлеце, или такие холуи, вроде как те, что вокруг папаши моего, что пробы ставить негде. Ну, недостойны. А я праздника жажду! Цыган желаю! Патриархальности. Чтоб кровь заиграла! – выкрикнул надрывно Вадичка, упал головой о стол и шумно зарыдал, сморкаясь исподтишка в скатерть.

Ключевое слово "заиграла" заставило Антона встрепенуться. "Сегодня же "Динамо" Киев на Кубок чемпионов играет", – вспышкой пронеслось в его мозгу.

Натянув на ходу телогрейку, он выскочил из избы. На порубленных ступенях сидел, облокотившись подбородком на обух топора, тяжко задумавшийся Листопад. Примостившаяся рядком баба Груня сострадательно оглаживала его по буйной головушке.

– Э-эх, Русь! – Антон скатился с крыльца и, утопая в грязи, побежал вдоль отходящей ко сну деревни. Увы, во всех домах, над которыми покачивались антенны, окна оказались погашены, – деревня рано отходила ко сну.

Минут через двадцать Антона начало знобить. Буйное оживление, вызванное "Солнцедаром", спало, и теперь ему хотелось только одного – побыстрей вернуться в дом бабы Груни и забраться на теплую, пахнущую прелыми телогрейками печь. Он посмотрел налево, направо, – кругом темнели мокрые и одинаково угрюмые дома. Пытаясь сориентироваться, покрутился на месте. Побрел наудачу. То и дело оступался, падал в какую-то жижу, проваливался в канавы, выбирался и – снова шел.

– Баба Груня! – подымаясь из очередной лужи, бормотал Антон. – Бабочка Грунечка, отзовись!

Никто не отзывался. Один, совсем один остался разнесчастный Антоша в сыром, мерзопакостном, неприветливом этом мире.

В низине, за домами, мелькнул свет. Обрадованный Антон побежал туда. Добежал, перелез через какой-то очередной плетень, свалился во что-то теплое и приятное. Подниматься больше не стал и, должно быть, забылся. Потому что проснулся он от озноба. Рядом кто-то почавкивал. Обильно попахивало говнецом.

– Вадя, ну ты ваще! – пробормотал Антон. – И убери рыло.

Он с силой оттолкнул воняющую Вадичкину физиономию.

Вадя хрюкнул. Не открывая глаз, Антон принялся его ощупывать, – мясистый Вадичкин шнобель сплющился так, что аж ноздри торчали наружу.

– Это кто ж тебя? – Антон ме-едленно приоткрыл верхний, разведывательный глаз. В упор, глаза в глаза, за ним следило свиное рыло. Не Вадичкино, между прочим, рыло.

Антона подбросило вверх, будто на катапульте. И тотчас рядом вскочила и завизжала огромная свиноматка.

Тряхнув головой, Антон осмотрелся: он стоял посреди загона в нарождающемся рассвете меж десятков гуляющих свиней и поросят. А у ограды заходились от хохота какие-то девахи, видно, свинарки.

– Дуй к нам, пока не сожрали! – расслышал он и – последовал совету. Едва перевалился он через плетень, как несколько девичьих рук обхватили его и принялись оглаживать.

– Цел ли? Господи, девки, да он же склизкий весь! Простудится! И пиписку застудит! Иль отгрызли? Надо б проверить да пожалеть.

Антон почувствовал, как кто-то принялся шуровать у него в штанах.

– Ой! Кака маленька да холодненька! – сообщил жаркий голос. – Сейчас погрею.

– Мне к бабе Груне надо! Там согреюсь, – под общий смех взмолился жалкий Антон. Его трясло. – Вы б меня отвели, а? Одна из молоденьких свинарок, хохочущая более и задорнее остальных, показалась смутно знакомой.

Но тут он заново впал в беспамятство.

Должно быть, кто-то сердобольный пожалел и отвел. Потому что очнулся Антон на знакомом порубленном крыльце. Появился он, как оказалось, вовремя. В доме не спали. У стены затаилась очумелая баба Груня, над которой навис совершенно голый дебелый Вадичка с гитарой на безволосой груди. – Веселись, говорю, старушка! – не в первый, похоже, раз потребовал он, отбивая о пол босой пяткой. – Русаки гуляют. Пляши, стервь, камаринского!

Баба Груня зыркнула на дверь и, ойкнув, сползла на пол. Клацнув челюстью, обмяк и Вадичка. На пороге стояло нечто унылое, истекающее навозом.

Листопада не было вовсе.

Не вернулся он и в семь утра, когда Антон проснулся на полюбившейся печке. Проснулся от могучего Вадичкиного храпа и от бормотания. Глянул вниз.

Атеистка баба Груня, стоя на коленях перед богоматерью, клала истовые поклоны и умоляла сотворить одно-единственное чудо, – изгнать вселившихся в избу бесов.

* К половине восьмого объявился последний бес. Был он странно ухожен и благодушен, критически оглядел нахохлившихся над пустым столом потрепанных приятелей, брезгливо принюхался.

– Вот шо, баба Груня, – Иван потрепал угрюмую старушку по плечу. – Готовь прямо щас баньку. Отмоемся и – сегодня же с домом покончим.

– А-а! – баба Груня вскочила с внезапной резвостью. Взгляд ее сделался диким. – Не дам! Не дам дом! Последнее, что от Самого осталось! Лучше враз прямо со мной палите!

Под окном послышался голос бригадирши. Поцапанный Вадичка предусмотрительно задвинулся в угол:

– Щас она нам наработает.

Дверь отворилась. На пороге стояла приветливая женщина – в кокетливо повязанной на шее косынке.

– Ну, как спалось, мальчиши? Претензий нет? Может, поработаете?

При этом обращалась она почему-то к Листопаду. Листопад и ответил:

– Стало быть, так, Клав. Слушай сюда.

– Слушаю Вас, Иван Андреевич.

– Во-первых, не мельтеши. Это ясно?

– Как скажете, Иван Андреевич.

Вадичкина челюсть отвисала все ниже и, казалось, начала отходить от остова.

– Потом насчет картошки, – продолжил Листопад. – Копать мы, конечно, не будем. Не мужское это дело. Найди что-нибудь благородное...

– А что, если с Михрюткой? – торопясь и радуясь находке, опередила Клава. – Он у нас умелец. ГАЗ– шестьдесят шестой сам собрал из запчастей. Ездит по отделению. Правда, без номеров... Так, может, с ним за грузчиков? Камни перевозить. Как, Иван Андреевич? Или?...

– Это можно, – снисходительно согласился Иван. – На это дело мы Непомнящего выделим. Камни в чужой огород кидать он большой дока. А меня... У тебя комбайны есть? – Так нерабочие, считай, оба. – Даже лучше. Имеются у меня кой-какие задумки. Я тут при работе над диссером помозговал. Может, чего модифицируем. Но это всё завтра. Потому что сегодня мы будем работать не на дядю, а на бабу Груню. Так что иди пока, выгуливайся до вечера, – Листопад шлепнул бригадиршу по объемистому заду, подтолкнул в сторону двери.

Клава хохотнула. Через десяток секунд с улицы раздался ее бодрый, радостно– возбужденный командирский голос.

– Ну, ты... орел, – оценил Антон.

– А шо? Хорошая баба. Только куда ей здесь податься? – Листопад зыркнул на ощерившегося сально Вадичку, ловким движением ухватил его за нос. – И шоб никакой грязи, понял?

– Так мне-то чего? – Вадичка вырвался. – Я как раз не любитель антиквара.

– Сосунки вы. В сорок пять баба ягодка опять. Так, баба Грунь? – Листопад потянулся.

– И то! – оправившаяся баба Груня хихикнула. – У меня у самой Сам на пятнадцать годов младшее был. И – я его жалела. Уж так жалела!

Ближе к вечеру коровник исчез как не бывало. Антон в одиночестве курил возле свеженарубленной поленицы, ощущая приятную ломоту в натруженных суставах. Сновала на месте бывшей пристройки, подбирая последний мусор, радостная баба Груня. Листопад ушел к бригадирше. Исчез и Вадичка, прослышавший, что на другом конце деревни разместили студенток из областного музучилища. Но скоро прибежал. Взлетел, запыхавшийся, на крыльцо, выбежал с гитарой:

– Чего сидишь, чмо? Девок как грязи понаехало. Там среди них моя чувиха знакомая обнаружилась. Веселье будет. Может, и нальют. Пошли?

– Пойдем, – оставаться одному не хотелось.

* – Ба, какая встреча! – темноволосая девушка в обтягивающем свитере и застиранных джинсиках подошла к Антону. – Меня, если не запомнил, Лика зовут.

– Ты, – Антон узнал прежнюю малолетку, тащившую его на себе до больницы. Значительно скосился на обувь. – Ну, слава Богу.

– Что "слава Богу"? – она растерянно глянула вниз. Все вроде было в порядке, – сапожки вполне приличные.

– Да туфельки твое остроносые до сих пор в кошмарах вспоминаются. Лика рассмеялась, – то ли виновато, то ли игриво. Внезапно пригнулась к Антону, обнюхала:

– Надо же, отмылся.

– Так это ты меня к бабе Груне притащила! – ахнул он.

– Такая уж, видно, моя планида! По жизни тебя волочить! Она подмигнула оказавшейся рядом подружке. Подружка непонимающе хихикнула. Озорные Ликины глаза выглядывали из-под нависшей челки, будто бесенята из-за занавески. Искрящееся лукавство делали ее совершенно неотразимой. И даже длинноватый нос теперь, когда лицо чуть округлилось, только добавлял шарма. На месте прежней нескладной девчонки стояла девушка. Свеженькая, будто вырванная из грядки редиска.

И что-то сдвинулось в Антоне. Вокруг сновали, накрывали стол, зыркал на них бренчащий на гитаре Вадичка, – Антон ничего не замечал и никого не слышал. Ему не хватало воздуха.

Невольно подражая Ивану, он поймал прядь длинных смоляных волос: – Настоящие?

– У меня всё настоящее! – насмешливо объявила Лика, заметив, что глаза его неотрывно смотрят на ее выделяющуюся под белым джемпером грудь.

Антон невольно покраснел. – Может, прогуляемся? – буркнул он, уверенный, что получит отказ.

– Как скажешь, – неожиданно просто согласилась она.

Они сидели на бревнах за деревней, тесно прижавшись. Длинные Ликины волосы, в которые она вплела желтые ленты, развевались на ветру, словно зацветший куст окации. Вдали, в свете заходящего солнца, по лугу скакал на стреноженной кобыле деревенский пацаненок, в восторге размахивая снятой рубахой. Кобыла подпрыгивала, смешно отклячивая зад.

Антон с показным интересом следил за ее прыжками. Решимость, с какой он увел из избы Лику, куда-то улетучилась. После практики, пройденной под руководством опытной Жанночки, он казался себе бывалым мужчиной. Но, оставшись наедине с девушкой, внезапно почувствовал нарастающую робость. Примолкла и бойкая до того Лика. Молчание неприлично затягивалось. – Тебе сейчас сколько? – туповато произнес он. – То есть?...А, в смысле поприставать, – Лика засмеялась. – Хотеть, как говорят, не вредно. – Вредно не хотеть, – подыграл он и, решившись, неловко потянулся, пытаясь поцеловать. Но она энергично замотала головой, рискуя разбить обоим лицо.

Он притянул ее. – Пожалуйста, всего разок! Исключительно дружеский поцелуй, – Антон изо всех сил пытался войти в роль обольстителя.

– Ну, разве что дружеский, – сопротивление ее вдруг ослабло. Все внутри Антона сладко закружилось, и он припал к влажным, раскрывшимся навстречу губам. Оторвался, удивленный внезапной ее кротостью. Лика сидела раскрасневшая, с закрытыми глазами, будто вслушиваясь во что-то внутри себя. Он тихонечко поцеловал ее в уголок рта, со вздохом отодвинулся. – Не совсем, конечно, дружески получилось. Придется репетировать.

– Что? – Лика открыла глаза. Взгляд ее был далеко.

Не в силах сдержать удивительную, переполнившую его нежность, Антон подхватил ее на руки и принялся кружить.

Антон шел в темноте вдоль деревни, то и дело спотыкаясь, как накануне, и – улыбался. Весь вечер пробродили они вокруг деревни, обнимаясь, целуясь напропалую. Но всякий раз, как пытался он обхватить ее грудь или спустить руку ниже талии, Лика, державшаяся опытной женщиной, зажималась и отстранялась. «Нецелованная еще», – сообразил Антон. И от этого почувствовал умиление. Ему было тревожно и удивительно радостно. Тревожно – потому что не знал, будет ли она при новой, завтрашней встрече такой же щемяще – нежной, как при расставании, или, как ни в чем ни бывало, – лукаво-насмешливой. А радостно – потому что еще немного, и – наступит завтра. И тогда останется перетерпеть рабочий день, а там – они опять увидятся.

Антон счастливо засмеялся.

* Жизнь, как писал поэт, входит в берега. Дни теперь потянулись один за другим.

Листопад не вылезал со стана, где в компании механизаторов что-то модифицировал в поломанных комбайнах. В деревне в глаза и заглазно величали его не иначе как уважительно – "спирант". К бабе Груне он заскакивал изредка под вечер, возбужденный, с блестящим лихорадочно взглядом. Вытаскивал тетрадку и, усевшись за стол, принимался наспех набрасывать схемы и рисовать формулы.

– Так, это ты врешь – не возьмешь, шоб я тебя не достал. Завтрашним днем, пожалуй, попробуем с другого боку зайти, – бормотал он. – Ну, если получится, такой диссер слеплю, что посильней "Фауста" Гёте грохнет!

– И о чем речь? – как-то, лежа на излюбленной печи, лениво справился Антон.

– О комбайнах. Хочу в принципе поменять один механизм.

– Погоди! Так у тебя ж диссертация как будто совсем на другую тему! Сам же говорил, что работы там осталось на месяц, если без пьянки.

– Та как же можно без пьянки, если там сплошная мертвечина! – беззаботно отмахнулся Иван. – А здесь живое! Перспективы – громадье! Всё сельское хозяйство переделать можно. Ты про столыпинские реформы слыхал? – Это который на "столыпинских галстуках" людей вешал?

– О! Как же вбили вам, – Иван расстроился. – На самом деле великий реформатор. У меня батя специально его программу изучил и мне рассказал. Пытался Россию переделать, шоб вместо такой вот шантрапы, – он ткнул в окно, – на земле хозяин появился. Хутора, наделы. Тогда и отдача совсем другая. Вот и я думаю – возродить его идеи на новом, так сказать, витке эволюции. А для этого техника соответствующая нужна. Минитрактора такие, многофункциональные.

– Какие идеи? Какие хутора? – Антон встрепенулся. – Ты что, собираешься против колхозов выступить?! Это ж основа основ!

– Все равно к этому придут, – буркнул Иван. – Отступать дальше некуда. И тут, кто смел, тот и съел. Главное, чтоб сразу не испугать. Сначала кандидатскую насчет минитракторов защитим. Вроде никакой идеологии. А потом уж – на уровне докторской – можно обдумать, как такие хозяйства по всей стране организовать. А шо мелочиться? Жизнь дается один раз. И прожить ее надо взахлеб. В полете! Кусками рвать, кусищами отдавать. Шоб самому в кайф! Представляешь? Листопадовская реформа! Звучит? Он всклокочил волосы.

– Недоступный Вы, Иван Андреевич, моему разуму человек, – свесившись с печи, любовно констатировал Антон. – Просто-таки матерый человечище. Листопад самодовольно хмыкнул. Он и впрямь ощущал себя великаном.

* Сам Антон вместе с Вадичкой работал на погрузке-разгрузке камней. Собственно то, чем они занимались днем, работой можно было назвать с большой натяжкой. С утра к дому бабы Груни на раздолбанной «лайбе» подкатывал Михрютка, и втроем ехали они на озеро Ледовое, на берегу которого скопилось множество камней. Камни эти надлежало грузить и перевозить к строящемуся коровнику. День начинался с того, что Антон с книгой заваливался на лугу, а Вадичка принимал от Михрютки очередной рапорт. Дело в том, что молодожен Михрютка проходил под руководством Непомнящего курс молодого сексбойца и каждое утро отчитывался о выполнении полученного накануне домашнего задания. Сегодня как раз предстояло освоить самую трудную тему. – Ну-с, – потирая руки, приступил Непомнящий. – Как прошло?

– За ночь пять палок кинул! – браво отрапортовал Михрютка.

Вадичка предостерегающе нахмурился. – Что еще за "палок"? Ты все-таки не план по рубке леса выполняешь. Не всё решает количество, – с важностью напомнил он. – Женщине требуется прежде всего качество. Дабы удовлетворить ее, наиглавнейшее – это разнообразие. Помнишь, я тебе объяснял про королеву поз?

– Рачком, что ли? Так два раза вдул.

– И каково?

– О! Аж взвыла!

– То есть ответила взаимностью. Стало быть, потихоньку находите консенсус. Ну, а как насчет последнего задания? Минэтик попробовал?

– Это в смысле вафлю?! Ох, упиралась! – Женщину надо уметь уговорить.

– Так уговорил: дал чуток по загривку. Ничо, взяла. Еще и чавкала. О! У меня разговор короткий. Либо вдую, либо по загривку.

– Брутальный, стало быть, тип.

При слове "тип" Михрютка обиженно засопел.

– Ладно, по загривку – это как раз ничего, – успокоил его Вадичка. – Некоторых это даже возбуждает. Главное, что вы потихоньку дозрели до истинных глубин познания. Потому внимай далее. Сегодня для закрепления пройденного материала опять начнешь с легонького минетика. Потом совершаешь разминочный коитус.

– Коитус – это куда?

– Куда обычно! – рявкнул недовольный тупостью ученика Вадичка.

– А! понял. – После чего намазываешь фаллос вазелинчиком и тихонько вводишь в аннус.

– А это куда?

– В прямую кишку. – Кому?

– Не мне же! Жене.

– Как же это? Я ж ее... разорву. Не чужая ведь, – сметенный Михрютка заглянул учителю в глаза, надеясь, что он шутит.

Но шутить Непомнящий сегодня был не расположен. Тем более при виде заливающегося от хохота Антона.

– Разорву! – презрительно передразнил он. – Тоже мне, Лука Мудищев нашелся. Природа, она за тебя, дурака, всё давно рассчитала. Значит, объясняю еще раз для неполноценных...

Вадичка доходчиво растолковал технику анального секса.

– Теперь дошло?

– Да. Теперь я её да. Теперь она у меня не забалует, – Михрютка предвкушающе потряс кулаком. Восхищенно зацокал. – И как это Вы, Вадим Кириллович, про всё так много знаете? Это ж сколько надо учиться.

После первого же инструктивного занятия Михрютка проникся к наставнику таким безграничным уважением, что обращался не иначе как на "вы" и по имени-отчеству.

– Ладно, ладно, еще не тому обучу, – Вадичка польщенно похлопал его по щеке. – Я пока сосну чуток, а ты покидай камни. Только отъедь в сторону, чтоб не греметь!

Довольный собой, Вадичка раскинулся на траве. Он чувствовал себя миссионером, несущим культуру диким туземцам. А Антон просто чувствовал себя совершенно переполненным счастьем.

* Однажды он вернулся далеко за полночь. Листопад, как обычно, отсутствовал. Зато Вадичка вопреки обыкновению не спал. Лежал с открытыми глазами на приступочке и, не мигая, смотрел в темный потолок.

– Нагулялся вволю? – процедил он, дождавшись, когда приятель вскарабкается на печь.

– Да. А ты что один? Девиц ведь полно, – счастливому Антону хотелось, чтоб рядом были счастливы все остальные. Даже Непомнящий.

– Девиц! Хватаетесь за что ни попадя, – со смешком огрызнулся тот. – Знай, мальчик: вкусивший "Абрау-Дюрсо" на дешевую бормотуху размениваться не станет. Вот до Твери доберусь, а там Вике себя во всю мощь покажу. Сказать о том, что накануне отъезда он получил от Вики отлуп, Вадичке не позволило самолюбие. Но и слышать в темноте счастливое дыхание другого было нестерпимо. – А ты, небось, с Ликой опять валандался?

Тон его Антону не понравился, и он предостерегающе свесился вниз:

– Предположим. Что с того?

– Да ничо. Дрючь на здоровье. Для друга не жалко.

– Что-о?!

– Неужто не говорила? – Вадичка ощерился. – Глазки-то, поди, закатывала? О, это она любит, под девочку поломаться!.. Ты чего вылупился? Или – до сих пор не отымел, что ли? От пентюх! Классик платонической любви. Кончай ты эти антимонии. Завтра сразу за вымя хватай. То-то заорет от удовольствия... Чего молчишь? Спишь, что ли?! Тогда спокойной ночи.

Антон лежал, опустошенный, глядя в близкий потолок. Вцепился зубами в руку, чтоб не всхлипнуть. И только беззвучно содрогался, мотая от безысходности головой.

Вскорости захрапел сгадюшничавший, а потому вернувшийся в хорошее расположение духа Непомнящий.

Уснуть Антон больше не смог. Он спрыгнул на пол, тихонько оделся и выскользнул из избы. Добрел до барака студенток, забарабанил в окно.

– Кто еще? – выглянуло чье-то заспанное лицо.

– Лику позови! – потребовал Антон.

– Да ты вообще-то!.. Знаешь, сколько сейчас?!

Послышались встревоженные голоса.

– Зови, говорю. А то дверь выломаю! – он взошел на крыльцо и впрямь от души пристукнул по ней сапогом.

Через несколько минут засов открылся. Перед ним стояла наспех одетая, тревожно всматривающая Лика:

– Господи, Антошка, что случилось?

– Пошли! – грубо схватив за руку, он оттащил ее к сараю.

– С Непомнящим гуляла? – выдавил он из себя. Ожидая с надеждой, что она тут же влепит ему крепкую затрещину или фыркнет презрительно, выдав что-то в своем негодующе– язвительном тоне насчет подлых жирных клеветников и доверчивых пентюхов, и тогда он со сладким восторгом станет вымаливать у нее прощение.

– Значит, разболтал всё-таки, – устало произнесла Лика. – Вот гнус. Надо было самой сказать. Да я и гуляла-то с ним всего месяца три. Считай, что ничего. – Чего ж со мной-то ломалась? Целочку тут из себя строила. Эх, прав Непомнящий: все вы! ... – оттолкнув протянутые к нему руки, Антон убежал в темноту.

– Причем тут с тобой? И почему собственно в таком тоне? – обескуражено пробормотала Лида. И только теперь поняла, что именно он имел в виду под словом "гуляла". Поняла и зарделась от обиды. – Да пошел ты в таком случае! Чтоб я тебя больше не видела! – во всю силу звонкого голоса крикнула она. Крик ее разбудил соседскую собаку. Та в свою очередь подняла лаем остальных, и вскоре собачий брёх переполошил всю деревню.

Антон брёл по улице, сопровождаемый льющимся из-за заборов лаем. Наконец остановился у ворот – единственных, за которыми было тихо. Прижался лбом к надписи – "Осторожно, злая собака". Из глубины послышалось рычание, загромыхала цепь, и с другой стороны забора задышали. Антон зажал губы рукой, воровато обернулся и, убедившись, что улица пуста, не в силах больше сдерживаться, зарыдал навзрыд.

Грозное рычание стихло и сменилось озадаченным молчанием. А потом произошло неожиданное. Вторя плачу, собака вдруг заскулила. Так и стояли они, рыдая по разные стороны забора: человек и пожалевший его сторожевой пес.

* В четвертом часу утра в дверь избы нетерпеливо заколотили.

– Иван, ты, что ль, баламут? – баба Груня откинула щеколду. В избу, оттолкнув ее, ворвался Михрютка, повернул выключатель, зыркнул по заспанным лицам.

– Где спирант?

– Известно где. За Фомичева отрабатывает, – буркнул Вадичка.

– Я прямо из Удвурина, – Михрютка тяжело дышал, будто расстояние от Удвурина покрыл не на машине, а бегом по пересеченной местности. – Председатель послал за вами срочно. Опять связь порвалась. Собирайтесь, собирайтесь, мужики, живо. В шесть утра поезд через Сандово пойдет.

– Какой там поезд?! – Антон, уснувший лишь под утро, мотнул тяжелой головой. – Нам неделю тут еще...

– Плеве старшего из больницы привезли. Нос пришили. Но – как-то боком. В общем убивать вас братаны едут, – просто произнес Михрютка. – Перепились. За брата, говорят, монтажками забьем. С ними еще человек пять. Баба Груня привычно принялась оседать: чего-чего, а событий за эти две недели досталось ей на всю оставшуюся жизнь. Михрютка подхватил ее, встряхнул. – Некогда закатываться, бабуля. Дуй пулей за спирантом!

Баба Груня с внезапным проворством выскочила из дома.

– Где они?! – Вадичка обеими ногами одновременно влетел в штаны.

– В Парфеново на трактора садились. Я их минут на двадцать на своей лайбе обошел. Минута дорога. В общем собирайтесь, а я тоже к Клавдии. Потороплю.

Он выбежал вслед за бабой Груней.

Вадичка меж тем не разбирая швырял в рюкзак вещи. При виде Антона с зубной щеткой остолбенел:

– Ты чего-й-то?

– Зубы почистить.

– Ну, ты сынок. Да если сейчас сюда Плеве эти навалятся, они тебе монтажками так их начистят, что аж засияют. В кучке.

– Все равно Ивана пока нет. Слушай, а если его не найдут? Мало ли куда мог.

– Ему же хуже, – огрызнулся Вадичка. – Сам виноват. Я, что ль, чужими носами закусываю? Да я потомственный, можно сказать, вегетарианец. Вяжется в каждую свару, каннибал хренов. Отморозок! А другим потом того и гляди башку пооткручивают.

Вадичка остервенело затянул рюкзак. – Ты чего, бросить его, что ль, предлагаешь?! – догадался Антон.

– Бросить, не бросить! Туфту городишь. На том свете благородства нет. Слышал же, с минуты на минуту будут. А тогда!.. О! Ты их рожи видел? Ноги делать надо, понял? Так идешь?

– Ох, и сука ты, Вадичка! – протянул Антон, не слишком впрочем удивившись. – Лучше быть живой сукой, чем мертвым идиотом... Да что с тобой говорить, прибабахнутым? Подхватив рюкзак, Непомнящий выбежал в сени. Антону послышался щелчок машинной дверцы.

Листопад объявился минут через десять, взъерошенный, – в сопровождении страдающей Клавы и бабы Груни.

– Вещи твои собраны, – кивнул на рюкзак издергавшийся Антон. Рядом с рюкзаком Иван узрел пару приготовленных ломиков. Усмехнувшись, присел к столу:

– А где этот гарун? Успел дёру дать?

– Вестимо.

– Вообще-то стоило бы помахаться. Да и работу не доделал. К самому финишу подобрался.

– Да Вы соображайте! – вскинулась Клава. – Они ж бандюги несусветные. Очень Вас прошу, Иван Андреевич. Ну, для меня.

– И для меня, – поддакнула баба Груня.

– Пора, пора, Ванюша, – Антону послышался отдаленный гул тракторных моторов, и внизу живота неприятно заныло.

Вбежал Михрютка:

– Черт, кто-то машину пытался угнать, – все провода наружу.

– Известно кто, – Антон матернулся.

– Еле завел. На пяти тракторах, пьяные. Давайте живей. А то и меня с вами зараз порешат.

– Ну, шо ж, Кутузов тоже отступал, – Листопад нарочито-неспешно докурил, закинул рюкзак:

– Бывай, баба Грунь.

– Бывай, сокол, – баба Груня, не таясь, перекрестила своего любимца, поцеловала. Вслед за ним Антона.

Когда залезли в кабину, запричитала Клава:

– Ванечка, родимый! Мужичок мой желанный!

– Полно блажить, Клавдия! – Листопад заметно смутился. – Другого хахеля найдешь.

– Да найду, конечно. Как не найти! Только где ж я второго такого Ванечку отыщу? – могучая бригадирша совершенно разрыдалась.

Лайба рванула и запрыгала вдоль деревни. Сразу за околицей в свете фар метнулась чья-то тень.

– Вот он! – распознал Антон.

– Ну-ка притормози, – потребовал Листопад. Встал на подножку. – Эй, паскудник!

Обрадованный Вадичка выскочил из кустов. Не теряя времени, вспрыгнул на колесо, готовясь перемахнуть в кузов. Но оказался безжалостно сбит ударом Листопадовского каблука.

–Шо? Машину не смог завести? – Не смог. – Ох, и пакостник же ты, Непомнящий! Как жить-то станешь? – Не о том мысли, как жить, а о том, чтоб выжить, – Вадичка вновь попробовал забраться в кузов, но Листопад ухватил его за ворот, тряхнул. – Даже не думай. В этот автопробег я тебя не возьму. Так что возвращайся-ка лучше к бабе Груне.

– Убьют ведь, – всхлипнул Вадичка, все еще надеясь на милосердие. Но жалости к себе не уловил. Потому немедленно перешел на шантаж. – А с вас потом в ректорате спросят, куда, мол, Вадичку подевали. А Вадички незабвенного уж и в живых не будет. И батяня не простит.

– Да кому ты нужен? – не поверил Листопад. – Сгинешь – вони меньше. Думаю, даже собственный папаша свечку поставит. Он же с таким сынулей сам как на пороховой бочке. Да ведь и не сгинешь. Ты ж, как всегда, не при делах. Нас с Антоном охаешь да выплывешь. Так шо ништяк – выскребешься. Жми, Михрютка!

Листопад со злостью захлопнул кабину.

– Может, все-таки?.. – Михрютка медлил. – Какой-никакой...И знает много всякого.

– Ты сам тронешь или мне сесть?

Михрютка отжал сцепление.

На полупустой утренней станции они еще двадцать минут в волнении ждали запаздывающего поезда, беспрестанно поглядывая назад, на дорогу: не показалась ли тракторная колонна. Так в войну раненые, ожидающие санитарного эшелона, с опаской ждали появления прорвавшихся вражеских танков.

И, уже когда поезд дернулся, натужно набирая скорость, Антон то ли увидел, то ли привиделись ему горизонтально лежащие клубы дыма.

Поезд проходил мимо Удвурина. Не отрывавшиеся от окон Антон и Листопад одновременно разглядели бредущего по утреннему селу дядю Митяя – в окружении механизаторов. Похоже, День Никиты продолжался.

Через сутки они добрались до Твери. И как же далеко, даже не в прошлом, а будто бы в небывалом остались и блудливый председатель товарищ Фомичев, и грозный молодожен Михрютка, и колядующий дядя Митяй, и убежденная атеистка баба Груня, и крутой бабец Клава. Вот только занозой засела в Антоне его несостоявшаяся любовь и – выжигала все изнутри. Ну, да что там? Время лечит. А пока первую, самую жгучую боль залижет безотказная Жанночка Чечет.

Златовласка

Когда Антон вошел в квартиру, из спальни доносился наполненный нетерпением материнский голос, – Александра Яковлевна, как обычно, подвисала на телефоне. – Если я говорю, ты слушай, а не увиливай, – напористо произносила она. – Потому что через меня с тобой говорит партия. У тебя уже два поражения на выезде. Чем можешь оправдаться? Только не начинай опять про судейство необъективное, про травмы всякие. У всех травмы. У меня у самой почечные колики. Обком профсоюзов давно раскусил твои штучки-дрючки.

"Похоже, ткачиху-бабариху на спорт кинули", – догадался Антон.

– Теперь поговорим по персоналиям, – со вкусом выговорила Александра Яковлевна. Было заметно, что последнее, "умное" словцо очень ей нравилось. – В ворота Лукасика поставь. А я говорю, – Лукасика. Народ его любит. Потом этот у тебя на правом краю, как его? Который в последней игре пендаля не забил. Орехов, да? Чего он все там крутится? Место, что ль, прикормленное? Аж всю траву истоптал. Так ты его перекинь на левый. Может, оттуда забьет? Что с того, что там Кедров? Это с хохолком который? Потеснится. А то местами поменяй. Мало ли что левша. Скажешь-сделает. Я вон тоже ВПШ пока не закончила. А поставили – справляюсь. И ты справишься. А не справишься, будем поправлять. Крепким партийным словом.

В соседней комнате бросили на рычаг трубку, и на пороге появилась Александра Яковлевна. Одетая к выходу.

– Вернулся? – обрадовалась она при виде сына. Чмокнула в торопливо подставленную щеку. Огорченно покачала головой. – Глазища-то аж запали! Ох, Антошка, когда ж ты в жизни укореняться начнешь? Мотает из стороны в сторону. Матери один страх ждать, чего отчебучишь. На юриста зачем-то пошел. А что юрист? Подай-принеси. Ведь могла бы на приличный факультет пристроить, чтоб потом в жизнь легче вписаться. Так нет, сам всех умней, – при виде кривой ухмылочки на лице сына она почувствовала привычное раздражение. – И нечего морду воротить, когда мать говорит. Всё умней старших себя мнишь. А прибабахи мальчишеские скоро пройдут. И вперед вырвутся те, кто общую тенденцию подхватит.