Текст книги "Ночной звонок"

Автор книги: Семен Самсонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

XI

Да, Варламов поспешно ушел из отделения. Он беседовал с Пушиным, когда ему позвонил дежурный и сообщил, что молодой человек по фамилии Авдеев желает видеть майора по срочному делу.

Майор обсуждал с лейтенантом план очередной операции по выявлению преступников, предложенный Пушиным, но, услышав фамилию Авдеева, насторожился, приказал пропустить просителя.

– Мой старый знакомый, – объяснил он лейтенанту. – Чуть не стал профессиональным вором, но я его вовремя взял за руку, встряхнул. Теперь вот работает. Хорошо работает. Женился, сына народил. Меня крестным сделал. А иные думали – конченый человек. Никогда не надо упускать случая сделать людям добро. И нельзя, дорогой лейтенант, смотреть на людей предвзято, заведомо обрекать их. В любом человеке изначально стремление к красоте, благородству, добру, а не к преступлению и злу. С этой позиции и подходи к людям – не ошибешься. А если все время держать на прицеле зло – сам злым станешь, разучишься различать солнечный свет от мрака. Ну, за дело.

– Есть! – с веселой готовностью ответил Пушин и, с какой-то особой молодцеватостью щелкнув каблуками, повернулся и вышел.

Варламову по душе был молодой лейтенант, и майор не упускал случая поговорить с ним по-отцовски назидательно, передать свой большой опыт.

В кабинет вошел парень в комбинезоне, в захватанной фуражке, которую он крутил в руках, как колесо.

– Здравствуй, Коля, – встретил вошедшего майор, как старого и желанного знакомого.

– Здравствуйте, Константин Николаевич, – торопливо заговорил парень. Простое, открытое лицо его с серыми глазами и русым ежиком над выпуклым, темным от загара лбом выглядело озабоченным. – Я к вам по делу, извините за беспокойство. Вот прибежал...

– Ты садись, садись, – прервал его майор, делая вид, что не замечает состояния парня. – Сын как, растет?

Лицо Авдеева стало лучистым.

– Растет мой Костик. Как за палец схватится, будто тисками сожмет, не вырвешь. Сила!

– Привет ему передай. Работой загружен по самую макушку, никак не выберу время заглянуть к крестнику. Как на работе?

– Все как на мази. Никто косо не смотрит. Да я и сам...

– Ну, ну, – опять перебил его майор, – ты и сам с усами. Живешь, как полагается жить настоящему человеку.

Варламов познакомился с Авдеевым несколько лет назад. Николай – сирота без отца и матери – был пойман при краже мешка из почтовой машины. Вел дело Варламов. Парень попал в тюрьму по закону, но встречи с Варламовым остались в его душе надолго. Уже из колонии Николай написал Варламову письмо, тот сразу же ответил, пригласил к себе после отсидки, обещал помочь устроиться на работу, помочь в учении.

Авдеев вел себя в колонии примерно, работал старательно и был освобожден раньше срока. Варламов не забыл о своем обещании, устроил вернувшегося в город Николая на работу и в общежитие, помогал в трудные минуты. Из колонии Николай возвратился стриженным наголо, и майор тогда встретил его словами: «Ну как, бритая голова, скоро ли отрастут твои волосы?» Фраза была многозначительной, и оба хорошо понимали смысл ее. Когда Авдеев позволял что-либо предосудительное, Варламов укоризненно качал головой и всякий раз повторял: «Ну, бритая голова, скоро ли отрастут твои волосы? Пора бы уж». Николай поймет, что майор недоволен, уткнется ему в грудь своей вихрастой головой и с замиранием сердца ощущает, как сильные и чуткие пальцы Варламова продираются сквозь густой его чуб.

– Значит, растут и растут твои волосы, Коля, – улыбнулся майор и сейчас, выспросив все у Николая о нем самом, о жене и сыне, о делах на работе. И, покончив с этим, заговорил о другом:

– Говоришь, по делу зашел?

– Константин Николаевич, я к вам по тому делу пришел. В городе только и разговоров об убитых.

– Да, девочка убита. А Бушмакин жив, врачи борются за его жизнь.

– Ага. Так вот, может, вам подсобит то, что я скажу о свидетелях.

– Даже о свидетелях? Ну, что ты услышал, что узнал о них?

– Как сказать... Может, и не свидетели. Но тут вот странная история с совпадением, оттого и забежал к вам. Исчезла Рита Ившина, девушка, с которой знаком мой друг по работе. Рита рассказывала ему при встрече, что на Нагорной улице у магазина какие-то парни избили мужчину и скрылись, сами бросили велосипед. И вдруг Рита сама скрылась на следующий день. Друг недоумевал, а вчера получил от нее письмо из Пудема: живу, мол, у старшей сестры, нельзя мне пока приезжать в Ижевск. Так надо. А почему нельзя и когда вернется домой, не сообщает. Я подумал, может, на нее надавили бандиты, раз она видела их. Запугали девку, она и смазала пятки салом, а? Ведь она только что устроилась в магазин и вдруг – ударилась в бега. Неспроста это. Вот я и пришел к вам.

Авдеев, видя, с каким вниманием выслушал его Варламов, облегченно вздохнул, улыбнулся.

– Хорошо, Коля, что зашел, – похвалил Варламов. – Интересные сведения принес. Просто так она, конечно, не уехала бы. – Подумав, спросил: – А может, сестра заболела, вызвала телеграммой?

– Так не пишет, намекает лишь: нельзя мне приезжать.

– Да-а, – Варламов помолчал. – Сегодня ты работаешь?

– Во вторую смену.

– Сейчас никуда не спешишь?

– Нет.

– Тогда давай вместе съездим к ней на дом. Попутно заедем в магазин. Адрес Риты знаешь?

– Как же! Друг мой околачивается возле ее дома целыми вечерами. Влюблен по уши.

– Ну, пошли.

Дома у Риты застали ее отца. Сухонький старик в исподнем тихо, как тень, двигался по тесной и душной комнате, раскидывая по клеткам с птичками горсточки конопли. Постель не убрана. На столе – остатки пищи, грязные тарелки, ложки. Тут же стояли две глубокие тарелки, полные конопляного семени. Не обращая внимания на вошедших, старик продолжал кормить птиц.

– Вы отец Риты?

– Покарал бог.

– Почему?

– Присловье. – И вдруг стал сетовать: – Хвораю, ноженьки не держат, валяюсь бревном в постели, на ладан дышу.

Варламов кивнул на клетки:

– Однако подопечных у вас немало, всех накорми, напои, убери...

– Птички – радость от них: живые существа. Без них от скуки пропадешь.

– А коноплю где достаете?

– Известно где – на базаре. В магазинах-то наших и духа конопляного нету почитай что с самой революции.

– А базар, значит, живет по-дореволюционному? – усмехнулся Николай и покрутил головой. Он неодобрительно разглядывал усохшего старика и его затхлую комнату.

– Наоборот. Темп другой вышел, и базар ноне пошел к упадку, магазин берет верх. Вот и моя Ритка в магазин ушла. С ней живу, жена померла в одночасье.

– А где дочь-то, на работе?

– Нет. Рванулась вдруг к старшей сестре в Пудем.

– Не сказала, по какой причине так быстро уехала? Ведь она только что в магазин устроилась.

Старик остро глянул на майора, пожевал губами, надулся, как маленький.

– Не мути, дорогой товарищ, ежели что дочка наделала, так и скажи. Отчего выведываешь о ней? Говорила, что работа не нравится. Нынешняя молодежь с норовом, самостоятельная, с родителями не ахти как считается. Удерживал – не послушалась, уехала.

Варламов успокоил старика:

– Ничего плохого на работе не случилось, просто пришли узнать, где ваша дочь. Так ведь нельзя уезжать с работы – дисциплина все-таки трудовая, смена, передача материальных ценностей. Рита-то сообщала что из Пудема?

– Есть писулька.

– Нельзя ли посмотреть?

– Отчего нельзя, можно. Секретов нету, живем как на ладони. – Старик вытащил из-под грязных тарелок помятый конверт и протянул майору. Варламов, пробежав глазами тетрадный листок, спросил:

– Если можно, я письмо захвачу с собой?

– Забирай. Меньше мусору.

В магазин Варламов не зашел, послал Николая: пусть скажет, что ему нужно видеть Риту Ившину, выведает, знают ли там о том, когда она вернется на работу, или уволилась вовсе.

В магазине Авдеев долго не задержался. Директор сказал, что Ившина отпросилась в отпуск за свой счет на несколько дней в связи с болезнью отца. Сегодня должна была выйти на работу, но не вышла.

Варламов понял, что придется ехать в Пудем. Если Ившина видела преступников, значит, может дать ценные сведения.

XII

Белова радовало, что Варламов поймал нить и другого дела – об убийстве Бушмакина. Дело же с убийством Ермаковой, считал Белов, закругляется: жена Козлова рассказала многое, и сведения о завхозе такие, что можно бы уже брать его в руки. Белов недоволен только тем, что Морозов выискивает какие-то дополнительные улики, старается увязать все. Пустая формальность. Ведь пьянчужка Козлов не отнекивается от преступления, хотя и не признается полностью. Морозов требует его медицинского освидетельствования у психиатра. Зачем? Какой дурак будет сам на себя наговаривать? Надо заканчивать дело и подводить черту.

Белов снял трубку и позвонил в прокуратуру. Прокурор оказался у себя.

– Здравствуйте, Кузьма Архипович! Вас беспокоит капитан Белов из отделения милиции. Да, да. Уже здоровались, конечно. Но лишний раз поприветствовать уважаемого человека не велик грех.

Слушая трубку, Белов не переставал улыбаться. Видимо, почувствовав неловкость, загнал большой палец за ворот кителя и потянул, будто освобождался от тесного хомута.

– Да, да, да. На этот раз, Кузьма Архипович, вести не так уж плохи. Допрос окончен. Показания жены Козлова для нас имеют большое значение. Есть основание для обыска на квартире Козловых. Муж в ночь убийства девочки явился запачканный кровью, выспавшись, выстирал одежду – замел следы. Это не улика? Но он же сам ничего не помнит и ничего не может отрицать... Ну, хорошо, хорошо. А как же с обыском, Кузьма Архипович? Понимаю, понимаю. Теперь другая новость. Напали на след свидетеля по делу избиения Бушмакина – девушка из магазина. По странному и весьма прозрачному совпадению, она, эта девушка, на следующий же день скрылась. Видимо, ее припугнули. Но мы отыскали ее в Пудеме. Туда уехал мой заместитель, майор Варламов... Да, да, Кузьма Архипович. Хорошо. До свидания.

Положив трубку, Белов сразу же направился к следователю Морозову, войдя в комнату, отчеканил:

– Санкция получена. Быстренько на квартиру Козловых. Обыскать надо.

Морозов, глядя на начальника снизу вверх, пожал плечами, протянул не очень уверенно:

– Пока что нет оснований для обыска. Козлова, по последним показаниям жены, еще надо допросить.

– Ну и допросим! – Белов уставился на следователя, пошевелил бровями, вытянул губы в волевую ниточку, выдохнул, словно пробку из бутылки с шипучим вином выбил: – Так! – и через тяжелую паузу выпалил: – Козлова я вызову. Я сам с ним поговорю!

Когда в комнату ввели подозреваемого, Белов воскликнул:

– Это и есть Козлов?!

– Да, – ответил Морозов.

– А говорили...

Белову Козлов представлялся опустившимся, выжившим из ума стариком. Сам капитан ни разу его не допрашивал. Каково же было его удивление, когда перед ним вырос кряжистый, гладкий здоровяк лет сорока, в сравнении с которым жена его казалась не просто пожилой женщиной, а глубокой старухой.

Белов, смутившись, крякнул и принялся с интересом разглядывать завхоза школы, в которой училась Ермакова. Одет прилично: черный костюм, надраенные ботинки, темный галстук с серебристыми искорками. Глаза синие, смотрят насмешливо, с ядовитой задоринкой. Светлые, словно полегшая пшеница, волосы свисают по бокам круглой головы. Крупные веки с длинными ресницами. Лицо у Козлова свежее, около уха – царапина, уже давнишняя, белесая.

Белов прошелся по комнате, нагоняя строгость.

– Садитесь! – отрывисто бросил он.

Козлов поблагодарил и сел. Ни робости, ни страха подследственный не выказывал, смотрел спокойно, любопытствуя.

– Гражданин Козлов, как вы сползли на такой путь? – задал Белов сногсшибательный вопрос, уставясь в распахнутые глаза завхоза.

– На какой путь? – переспросил Козлов густым сочным баритоном.

– Прошу не прикидываться. Ты же знаешь, о чем спрашиваем! – прокричал Белов и ударился в разъяснения: – Пьянствуешь беспробудно, бродишь по ночам, нападаешь на невинных людей. Доколе?

– Что вы, гражданин начальник! – с детской наивностью воскликнул Козлов и пожал плечами. – Я нигде не таскаюсь по ночам, никого не обижаю.

– А где же ты был восемнадцатого числа? Что делал ночью?

– Восемнадцатого?

– Опять! Не разыгрывай из себя юродивого. Отвечай по существу. Нам все известно. Будешь запираться, усугубишь свою вину. Понятно?

– Понятно, – с несокрушимым спокойствием согласился Козлов. – Что угодно наговаривайте – соглашусь. А где доказательства? Голословные обвинения.

Белов выходил из себя и становился смешным. Вдруг он осознал это, закурил, прошелся по комнате. «Не надо психовать. Это же бесчувственный чурбан. Не надо перед ним унижаться», – успокаивал он себя. Через минуту спросил иным голосом:

– Где вы были в ту ночь, когда была убита ученица вашей школы Зоя Ермакова?

– Я вернулся домой часов в восемь, – ответил Козлов. – Так что никакой ночи еще не было. Вечер был.

– А ты, оказывается, можешь держать в голове то, что говоришь. Но нами установлено: в восемь тебя не было дома. Куда заходил по пути?

– Никуда не заходил.

– Так! – выдохнул отрывисто Белов, словно выстрелил в лицо допрашиваемого. – А если я подскажу, когда ты пришел домой? – Белов взял папку со стола, раскрыл, демонстративно впился глазами в страницу. – Так, так... Ну, так в котором же часу пришел домой? – медлил Белов, делая вид, будто дает возможность самому обвиняемому признаться в том, о чем его спрашивает.

Морозов отвернулся к окну, не в силах более наблюдать за допросом.

Козлов молчал. Затем положил руку на лоб, словно извлекая из него воспоминания, поднял глаза к потолку.

– Ну, ну, – подталкивал его Белов. – Припомни, поднатужься. Если обманешь, себе хуже сделаешь. Говори правду. Только правду. Всю правду.

Вздохнув, Козлов вдруг засмеялся мелко, рассыпчато, будто просо разбросал по полу.

– Честно говоря, гражданин начальник, я был пьян, ничего не помню.

– Вот, вот! – возликовал Белов, стукнув ладонью по столу. – Зою Ермакову убил – тоже не помнишь?

Козлов подпрыгнул, словно подброшенный пружиной, проговорил с болью:

– Не может быть! Что вы, гражданин начальник. Никого я не убивал. Может, просто напугал кого-то своим видом? Слышал, кто-то кричал, кто-то плакал. Но убивать... Нет, нет, убивать никого не убивал.

Кровь отлила от лица Козлова, он пошатнулся и опустился на табуретку, его голова качнулась в сторону, казалось, готовая свалиться с плеч и шаром покатиться по полу. Морозов шагнул было к нему со стаканом воды, но Белов жестом остановил его. Он будто решил доконать обвиняемого. Нажал кнопку – в дверях появился милиционер. Начальник дал знак ему, и тот ввел в комнату Козлову. Женщина жалостливо поглядела на своего дюжего мужа, потянулась к нему.

– Гражданка Козлова! – остановил ее капитан резким голосом. – Скажите, во сколько пришел домой ваш муж восемнадцатого числа?

– Ночью. Уж за полночь. Наверное, в час, а может, поболее, – с нежностью и тоской глядя на мужа, ответила женщина. – Я встала, открыла ему, а он...

– Все! – прервал ее капитан и бросил милиционеру: – Уведите. – Обратился к Козлову: – Ну? В восемь часов или в час ночи?

– Не помню, не помню. Как знаете, так и знайте. Ваша власть, что хотите, то и делайте. Вам виднее. Я не рассчитал, хватил лишку сдуру.

– Хитрый ход, но нас не проведешь. Понятно? – с дрожью в голосе заговорил Белов. – Врешь, сам себе хуже делаешь. С лжецом не хочется и толковать. Я тебя больше ни о чем не спрашиваю. Где был, с кем выпивал, как оказался в подвале нового дома, где найден труп девушки, – все, все нам известно досконально. Враньем не спасешься. Есть неопровержимые улики. Факты – упрямая вещь. Понятно? Но последний вопрос. Для пробы. Будешь врать или скажешь правдиво?

– Спрашивайте, – обреченно произнес Козлов.

– Когда и где ты потерял свой берет?

– Берет? Нет, берета я не терял. Он у меня дома. Черный берет. Помню точно, он дома.

Белов зловеще усмехнулся и взял со стола газетный сверток, раскрыл.

– А это чей берет?

– Не знаю, мой берет дома. Мой с подкладкой.

– С подкладкой? – почти радостно воскликнул Белов и победно посмотрел на Морозова – А этот какой, откуда знаешь? Я же вот держу его верхом к тебе. Не показывал подкладки – есть ли она, нет ли, откуда ты знаешь? Так на́, смотри. Подкладки, действительно, нет, угадал. Но каким образом угадал?

– Не угадывал вовсе, вижу, что не мой. Мой с подкладкой, а этот без.

– Все понятно, гражданин Козлов, – Белов встал, вытянулся. Обратясь к Морозову, жестом указал на допрашиваемого: – Убийца. Насильник. Продолжайте допрос, – и пружинистым четким шагом направился к двери.

Козлов потерял власть над собой, открыл рот и вдруг зарыдал горько, обиженно, бормоча:

– За что? За что? Гражданин начальник, я не убийца! Не может быть. Я никого не убивал. За что же меня так?

XIII

Пушин сладко спал. Его скуластое лицо расплылось от удовольствия. Солнечный луч, пробившийся сквозь занавески, упал на розовые губы, медленно пополз в ямочку на подбородке. Пушин причмокнул и улыбнулся чему-то.

Хозяйка, старушка Христофоровна, у которой проживал на квартире лейтенант, вошла в комнату, чтобы разбудить постояльца, но, взглянув на него, остановилась. «Ишь, сердешный, приятный сон видит, а дело имеет с шарамыжниками да бандюгами. Поздно ночью пришел измочаленный. А вот улыбается. Пусть еще поспит. Хотя нет, просил ведь разбудить, сердешный. Жалко тормошить. Минуточку подожду, пусть досмотрит сон, а потом и разбужу. Эх, служба».

Пушин открыл глаза и ясно, осмысленно посмотрел на старушку. Хозяйка ахнула удивленно:

– Не спал, Офоня?

– Спал, Христофоровна.

– А как же проснулся, я тебя не будила, милый.

– Услышал твои шаги, Христофоровна. – Пушин вытянул руки за головой и с маху сел в постели.

– О-a, ты не зря в милиционерах ходишь – чуткий. Ну, вставай, я тебе уж и завтрак сготовила.

Минут через тридцать Пушин уже шагал по улице в ладном цивильном костюме, без кепки. Он направился на строительную площадку в качестве нештатного инструктора горкома комсомола. Требовалось выяснить кое-что, порасспросить людей о людях. Не доехав до стройучастка две остановки, сошел с автобуса – не хотелось больше в теплынь, в солнечную утреннюю благодать толкаться в переполненной машине.

На душе у Пушина светло и просторно. Ему хорошо оттого, что светит солнце, что сила в нем бьет через край. И еще оттого, что вчера его похвалил сам Варламов за одну идею, на которую натолкнули лейтенанта дружинники и по следам которой он шел сегодня.

Вчера они все вместе сидели в городском штабе, обсуждая ход дальнейших розысков хулиганов, избивших Бушмакина. Решено было взять на заметку всех задир и драчунов, пьяниц и хулиганов. Едва стемнело, оперативный комсомольский отряд вышел на улицы города. Ни одного закоулка, ни одного парка, сквера, общественного места не должно остаться без наблюдения комсомольцев-дружинников. По городу разошлись из городского, районных и заводских штабов десятки крепких и решительных парней.

С первых же минут патрулирования начался «улов». На одной из улиц трое парней пытались снять с руки девушки часы, отобрать сумочку. Правда, любителей легкой добычи не удалось задержать, так как они, завидев группу дружинников с повязками на рукавах, разбежались с криком «Атанда!»

После этого дружинники пошли вразброд, держась друг от друга на расстоянии голосового сигнала.

Кирилл Ложкин, заводской парень – отчаянный и удивительно добрый – был боксером и заводилой комсомольских мероприятий. Он-то и возглавлял заводскую группу дружинников.

Тактику поимки хулиганов Кирилл имел особую. Приметит подозрительную группу, притворится пьяным, полезет целоваться. А те рады. Охаживают, обнимают его и потихоньку тащат в укромное место, чтобы раздеть или снять часы. Ложкин в нужный момент мгновенно «протрезвляется»: одному – под дых, другому – хук в скулу, третьему – крюк в подбородок. Однажды таким вот образом он набрал полную сеть «щучек» – семь человек.

В милиции, узнав о тактике Ложкина, строго наказали: нельзя так работать, порочный метод. Но Ложкин согласился лишь для виду, выходил на «лов» снова.

А вчера сорвался. Едва он подошел к группе, его сразу взяли в плотное кольцо, видимо, догадываясь, кто он такой. Ребята – их было человек пять – видать, не шатуны просто, по обличию и по одежде – рабочие. Ложкин решил, что они сами есть дружинники и приняли его, пошатывающегося, за шалопая, – выпрямился, сделал несколько ровных шагов, сказал:

– Ошиблись, ребята, я сам дружинник, – и отогнул лацкан куртки, показывая значок.

– Ага, – сказал один из парней, длинный, как телеграфный столб. – Ты-то нам и нужен, – и вытащил самодельную финку.

– Деньги на бочку, сарынь на кичку, – потребовал другой, ладный и даже изящный в движениях парень, дотронувшись до плеча Ложкина. В руках парня ничего не было, для Ложкина он был не опасен. Вот долговязый с финкой, тот может и пырнуть, его и надо первого сбить с ног.

– Какие деньги, ребята? – засмеялся Ложкин. – Я такой же, как и вы, рабочий, живу от зарплаты к зарплате, родители наследства не оставили.

– Не треплись, выкладывай, – зло процедил сквозь зубы «телеграфный столб», уперев острие финки в бок Ложкину. Дело принимало опасный оборот. Ложкин оглянулся – своих не видно, должны вот-вот подойти.

– Ну!..

– Сейчас, ребята, – серьезно ответил Ложкин. – Сейчас. Я думал, вы шутите. Ладно, коль так. Деньжата у меня есть, хотя и малые.

Он изогнулся, запустив левую руку в карман брюк, мгновенно выпрямился и ударил долговязого в острый кадык. «Телеграфный столб» икнул, точно подавился бильярдным шаром, и беззвучно грохнулся наземь. Компания смешалась, и Ложкину удалось убежать. Когда он вместе с товарищами возвратился к месту схватки, там никого не оказалось.

В других местах комсомольский патруль задерживал в основном рабочих одного строительного участка. У них вчера выдавали зарплату, вот они и обмывали ее.

На одной из улиц подобрали пьяного паренька, притащили в вытрезвитель, это оказался рабочий того же стройучастка, Олег Казаков.

После облавы дружинники снова собрались в городском штабе. Выслушав рассказ Ложкина о нападении на него пятерых парней, Пушин насторожился. Именно о долговязом и его приятелях рассказывала ему кондуктор трамвая, девушка, к которой привел Пушина трамвайный билет, найденный около убитой Зои. Кондуктор тогда говорила о ватаге приметных подвыпивших ребят, ввалившихся в вагон на остановке возле общежития строителей. Она запомнила их и потому, что пассажиры не хотели брать билеты, ругались. Только один, деликатный такой, изящный, сжалился над растерявшейся девушкой и купил билеты, роздал гогочущим товарищам. После полуночи на предпоследнем рейсе двое из ребят опять вбежали в вагон, протрезвевшие, настороженные, тихо топтались на задней площадке. Сошли они там же, где и садились, – у общежития строителей.

Тут же, на ночном совещании, Пушин попросил Ложкина завтра сходить на стройплощадку, якобы в поисках работы, и попытаться опознать напавших на него с целью ограбления. Пушин сказал, что на завод Ложкин может не ходить, туда позвонят и объяснят причину отсутствия.

С этой же целью отправился на стройучасток и сам Пушин. Работа предстояла не такая уж простая. На стройках людей много – пойди найди среди них подозреваемых. Похожих друг на друга тьма-тьмущая, в особенности, когда они одеты почти одинаково. Кроме того, кондуктор и Ложкин видели парней мимолетно, каждый на свой манер – попробуй найди именно тех, которые садились в трамвай и нападали на Ложкина. На лице у человека не написано, кто он. Хороших людей много, а преступников – раз-два и обчелся. Из тысячи нужно найти одного – того самого, которого следует прибрать к рукам.

Пушин вышел на окраину города, поднялся на холм. Впереди раскинулся березовый колок – прозрачный, залитый солнцем, сверкающий сочной зеленью. За куртиной поднимались в высокое небо башни, над которыми, как над гнездами, краны покачивали своими длинными журавлиными шеями.

Пушин остановился, залюбовался видом березового леска, башен-гнезд и кранов-птиц. Над ними синее-синее небо, перечеркнутое, как мелом, белой дорожкой – следом реактивного самолета. Красота! Как хорошо жить под этим блескучим небом, под этим ласковым солнцем, в светлых башнях-гнездах, откуда видно вокруг ясно и далеко!

«Сегодня так много работы, а я настроен не по-деловому», – подумал Пушин, встряхиваясь. После милицейской школы у Пушина это было, пожалуй, первое серьезное оперативное задание. Надо постараться.

Лейтенант совсем молод и холост. Некоторое время он жил в общежитии с товарищем по работе, но тот быстренько оженился, и Пушин ушел, уступив соседу комнату. Устроился на квартире у старушки. Ему очень повезло: Христофоровна добрая женщина, приняла его как сына, печется, кормит и поит, обстирывает. И даже не берет плату за квартиру – сердится, если Пушин пытается подсунуть старушке деньги. Лейтенант под разными предлогами все-таки платит: то шаль купит, то ботинки, то платье. А недавно пальто вместе с Христофоровной купили – модное, добротное. В кассу платил Пушин; заплатил много, а Христофоровне назвал сумму в два раза меньшую. Зимой хозяйка хотела нанять дровоколов – поленницу пополнить, так Пушин не разрешил, показав сильные руки, сказал: «Христофоровна, я не только хлеб есть да ложкой хлебать умею». И вместо утренней зарядки принялся пилить и колоть дрова. Поленницу под самые застрехи выложил. Неплохо так вот жить: на добро отвечать добром, делать человеку приятное, хорошее.

Но то простая работа. А как пойдут дела в милиции? Пушина тревожило – на месте ли он, тем ли делом занимается. Работа в милиции нравилась, но не было опыта, хватки, уверенности. Вот при составлении протокола об избиении Бушмакина дал осечку, не записал всех свидетелей, упустил многое, отнесся к происшествию легкомысленно. Хотя и не зря, но лишнего попало ему за это от Белова. Лишнего. Капитан больше кричит, погоняет: «Давай, давай», а толкового слова, совета от него не слышишь. Попадаются же такие начальники! Майор Варламов – тот совсем другой. Человек! Выслушает, расспросит, объяснит, поправит. И все это – уважительно, спокойно, дружески. Любое его приказание хочется исполнить с полной отдачей.

Пушин пересек лесок и сразу окунулся в шум, лязг, сутолоку большой стройки. Целый жилой массив поднимался разом под облака. Урчали бульдозеры, скрипели краны, фыркали самосвалы, тут и там вспыхивали аспидно-синие огни сварки, кричали строители: «Вира, майна, давай, разворачивай...»

Пушин вздохнул: не по поводу преступления хотелось бы ему здесь быть – встать рядом с людьми и поработать вместе до звона в лопатках, до гуда в плечах. Но что поделаешь? Кто-то строит, а кто-то мусор убирает со строек: такова жизнь.

Лейтенант с большим трудом разыскал контору стройки, нашел дверь с табличкой «Комитет комсомола», переступил через порог маленькой узкой комнатушки, уставленной стульями и заваленной плакатами, лозунгами, стендами. За столом с папками и рулонами сидела девушка с такими пышными золотистыми волосами и большими блестящими глазами, что Пушин прямо-таки оторопел.

– Здравствуйте, – сказал он виновато. – Если позволите, я к вам.

Девушка фыркнула и закусила полную яркую губу, отчего все лицо ее вдруг стало озорным и неожиданно комичным. Пушин не выдержал и тоже прыснул. И сразу пропала официальность, стерлась неловкость. Пушин подошел к столу и протянул руку:

– Я из горкома комсомола, нештатный инструктор, Афанасий Пушин.

– У-о-о! – протянула девушка и представилась: – Альбина Ушакова, секретарь комитета, – и залилась краской. – Извините, что здесь такой беспорядок.

– Ничего, я понимаю, дел по горло, не до уборок.

– Вот именно, – подхватила Альбина, краем глаза глянув на свое отражение в умело поставленном на тумбочке у телефона зеркальце и подбив ладонями и без того пышные волосы. – На дверях висит табличка «Комитет», а на самом деле работаю одна – отчеты составляю, доклады готовлю. Даже с комсомольцами некогда поговорить. Сейчас вот готовлюсь к собранию: брали обязательства, надо подвести итоги. А с будущей недели переходим на двухсменную работу. Между тем план полугодовой почти сорван. Представляете?

– Вот и я пришел разузнать кое-что о дисциплине, – неуверенно ответил Пушин. – С дисциплиной, говорят, у вас не все благополучно.

– Ужас! – Альбина обеими руками взялась за голову, и глаза ее стали узкими. Вдруг она спохватилась и очень серьезно спросила: – Вы пришли готовить материал для бюро горкома?

– Нет, нет, – засмеялся Пушин. – Просто присмотреться, обобщить хороший опыт... если он имеется, вообще – познакомиться.

– Ну, хорошо, задавайте вопросы, – Альбина села за стол и положила руки перед собой.

– Можно и задать, – стараясь не терять веселого, дружеского тона, сказал Пушин, тоже присаживаясь на скамейку у стены. – Что-то очень уж много нарушителей порядка и спокойствия в городе развелось. Чаще всего хулиганят и пьют строители. Вот, например, вчера в вытрезвитель попал Олег Казаков – пьяный до безобразия. Я сам был с комсомольцами-дружинниками, видел. Почему пьет?

– Не знаю, – протянула Альбина.

– Он комсомолец?

– Из какой он бригады? – в свою очередь спросила Альбина, снова краснея и тушуясь. Олега Казакова она не знала, не помнила.

– Об этом я вас хотел спросить, – развел руками Пушин. – Извините, я вижу, вы, действительно, зарылись в бумагах.

– Вот в том-то и беда, – горячо согласилась Альбина. Пушин отметил про себя удивительное свойство характера секретаря – мгновенно переходить из одного состояния в другое. – Я сейчас посмотрю на букву «к».

Альбина потянулась к ящику и ловко, привычно прошлась по ребрам карточек длинными белыми пальцами.

– Вот, – выхватила она серый квадратик. – Олег Казаков. Так, так. Все ясно – сорвался. Во-первых, он уже четыре месяца не платит взносы. Во-вторых, его обсуждали на бюро за пьянку и драку в общежитии. Обещал исправиться.

– И не выполнил обещание.

– Да. Будем вновь обсуждать на бюро. Тогда мы ему объявили выговор. Теперь непременно исключим из комсомола.

– А почему он пьет?

– Об этом мы попросим рассказать самого Олега.

– Зарплата у него какая?

Альбина удивленно подняла брови, перекинутые, точно черная радуга, от виска к виску.

– Да разве и об этом должен знать секретарь?

– Не обязан, но все-таки.

«Хорошая девушка, но текучка заела ее, работает одна, вот и запарилась», – подумал Пушин и, жалея ее, поднялся, проговорив:

– Да, об этом вы можете и не знать – столько человек, а вы одна.

Альбина испугалась, что представитель горкома комсомола уйдет, составив о работе комитета превратное мнение. Ей захотелось убедить симпатичного парня, что дела у них не так уж плохи. Явно нервничая, она заторопилась: