Текст книги "Парадоксы и причуды филосемитизма и антисемитизма в России"

Автор книги: Савелий Дудаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 54 страниц)

Это была всего лишь мечта. Мы – люди разного сорта. Определенно!

Так что, как Вы понимаете, я ничего не буду делать сверх необходимого для того, чтобы не умереть. Может быть, когда-нибудь после нас люди смогут позволить себе предаваться мечтам. Но я ни себе, ни им этого не желаю. Наоборот, я бы много отдал за то, чтобы мне выпало на долю способствовать пробуждению.

Я желал бы, чтобы Кандинский, которого я знал в прошлом, и сегодняшний Кандинский, каждый бы взял свою долю моего сердечного и искреннего приветствия.

Арнольд Шёнберг.

Вероятно, на это послание Шёнберг получил скорый и исчерпывающий ответ от Василия Васильевича, в то время еще не скрывавшего своих взглядов: время мимикрии было впереди. Уже 4 мая 1923 г. Шёнберг пишет пространное письмо:

Медлинг, 4 мая 1923.

Дорогой Кандинский,

Обращаюсь к вам таким образом, поскольку Вы пишете, что были глубоко тронуты моим письмом. Этого я и ожидал от Кандинского, хотя я не выразил и сотой части того, что должен представить себе сам Кандинский, если он желает быть моим Кандинским! Ведь я ничего не написал, например, о том, как я иду по улице, и каждый встречный приглядывается, еврей я или нет? Не могу же я всякий раз объяснять, что я такой еврей, которого Кандинский и некоторые другие считают исключением, хотя этот субъект Гитлер с ними, конечно, не согласен. Да и потом, от такого благожелательного отношения мне будет мало пользы, даже если я напишу об этом на куске картона и, чтобы все видели, повешу себе на грудь, точно нищий слепец. Кандинский должен был бы это понимать. Кандинский должен бы представлять себе, хотя бы в самой малой степени, каково мне было, когда я впервые за 5 лет освободил себе лето и выбрал тихое место для работы, но вынужден был прервать ее и уехать, и еще долгое время после этого не мог вернуть себе необходимого для работы душевного покоя. А все потому, что немцы не согласны терпеть в своей среде еврея! Возможно ли, чтобы Кандинский оказался, в общем и целом, на их стороне, а не на моей? Возможно ли, чтобы Кандинский хоть в чем-то разделял мнение этих существ, способных потревожить мой покой, когда я собрался работать?

Разве можно вообще разделять подобное, с позволения сказать, мнение? И быть хотя бы в чем-то с этой публикой заодно? Можно ли допустить, что они были правы? Мне кажется, Кандинский даже в геометрии не способен придерживаться тех же взглядов, что они. Рядом с ними ему нет места – или же он стоит не на том, на чем стою я.

Я спрашиваю, почему об евреях надо судить по рыночным спекулянтам из их среды?

Разве арийцев тоже считают такими, как худшие из них? Почему об арийцах судят по Гёте, Шопенгауэру и т. д.? А почему же не говорят, что евреи – такие, как Малер, Альтенберг (Петер Альтенберг (1859-1919) – известный писатель. – С. Д.), Шёнберг и многие другие?

Почему сочувствие к людям Вы называете политикой? Или, по-Вашему, политик – это тот, кто пренебрегает людьми и занят исключительно интересами своей партии?

Каждый еврей выдает своим крючковатым носом не только свои собственные пороки, но также еще и пороки всех остальных крючконосых людей, которых в данный момент нет рядом с ним. А вот носы собранных вместе ста преступников-арийцев не выдают ничего, кроме их общего пристрастия к алкоголю, а в остальном это, выходит, достойные, почтенные люди.

И к таким вещам Вы присоединяетесь и "отвергаете меня как еврея"? Но разве я когда-нибудь набивался к Вам в друзья? Неужели Вы думаете, что такой человек, как я, позволит себя "отвергнуть"? Неужели Вы думаете, что человек, знающий себе цену, даст кому-нибудь право критиковать даже самые незначительные свои недостатки? Кем надо быть, чтобы иметь такое право? В чем этот критик окажется лучше, чем я? Да, пожалуйста, критикуйте, но только у меня за спиной, позади меня найдется место для всех желающих. Но если я узнаю об этом, от меня последует расплата, и никакого снисхождения не будет.

Как может Кандинский одобрять наносимые мне оскорбления? Как он мог примкнуть к тем, чья политика направлена на исключение меня из естественной сферы моей деятельности? Возможно ли, что он не выступит против взглядов, ведущих к Варфоломеевской ночи, во тьме которой никто не разберет на двери надпись, объявляющую о моей неприкосновенности? Я, например, в аналогичном случае, если меня спросят, присоединюсь к справедливым взглядам тех двух-трех Кандинских, каких рождает мир за одно столетие, потому что другие взгляды мне не подходят. А погромы оставлю прочим – если, конечно, буду не в силах их остановить.

То, что я тоже оказываюсь жертвой антисемитского движения, Вы рассматриваете как прискорбный частный случай. Но почему люди не считают прискорбным частным случаем образ плохого еврея, а провозглашают его типичным? В тесном кругу моих послевоенных учеников почти все арийцы так или иначе сумели избежать службы в армии, устроившись на "тепленькие местечки". А вот почти все евреи, напротив, служили в армии и получили ранения. Как тут насчет частного случая?

Мой случай – не частный, вернее, он вовсе не только случай. Наоборот, тут все складывается в одну картину: не встречая уважения на обычной прямой дороге, я вынужден теперь итти дорогой долгой, кружной, через политику. Понятное дело, люди, у которых моя музыка и мои идеи вызывали одну досаду, будут только рады тому, что обнаружился еще способ на какое-то время избавиться от меня. Мой успех в искусстве не особенно меня волнует. Вы это знаете. Но оскорблять себя я не позволю.

Какое я имею отношение к коммунизму? Я не коммунист и никогда им не был. Какое отношение я имею к Сионским мудрецам? Для меня это всего лишь название сказки из "Тысячи и одной ночи" и не означает ничего такого, к чему можно было бы относиться всерьез.

Может, я тоже должен быть знаком с Сионскими мудрецами? Может быть, по-вашему, своими открытиями, знаниями, своим искусством я обязан еврейским интригам в высоких сферах? А Эйнштейн действовал по прямому заданию Сионских мудрецов?

Я не понимаю этого. Ведь все это совершенно не выдерживает серьезной критики.

Разве во время войны Вам мало приходилось наблюдать, сколько лжи содержат официальные публикации? Вернее даже сказать, официальные публикации всегда лживы.

Наш ум, стремясь сохранять объективность, перестает доверять даже правде.

Неужели Вы этого не знали? Или знали, но забыли?

И забыли также, как много зависит от субъективного отношения? Вы разве не замечали, что в мирное время все приходят в ужас из-за железнодорожной катастрофы, в которой погибло четыре человека, а во время войны слышишь о ста тысячах жертв и даже не задумываешься о страданиях, боли, страхе и последствиях.

И даже были люди, которые с удовольствием читали о потерях врага, чем больше убитых, тем лучше. Я не пацифист; возражать против войны бессмысленно, все равно что возражать против смерти. И та, и другая неизбежны, и та, и другая от нас практически не зависят. Это способы обновления человеческого рода, придуманы они не нами, а высшими силами.

Точно так же и за перемены в устройстве общества, происходящие в настоящее время, нельзя винить какого-то одного индивидуума. Это воля неба, неизбежный процесс.

Средние классы слишком сосредоточились на идеальном и утратили способность к борьбе, вот почему нищие, но здоровые обитатели человеческого дна поднимаются на поверхность, чтобы образовать другой средний класс, лучше приспособленный к существованию. Это новые люди, которые будут голодать, но купят хорошую книгу, напечатанную на плохой бумаге. Так суждено и так будет – неужели можно этого не понимать? И всему этому Вы хотите воспрепятствовать? Да еще за происходящее выставить виноватыми евреев? Не понимаю!

Разве все евреи – коммунисты? Вы знаете не хуже меня, что это не так. Я, например, не коммунист, потому что понимаю: на земле слишком мало благ, которых алчут все, на всех не хватит, самое большее – на десятую часть человечества. А что есть в избытке – горе, болезни, скотство, бездарность и тому подобное – и так достается всем. Кроме того я знаю, что субъективное ощущение счастья не зависит от имущества: это загадочное свойство натуры, у одних оно есть, у других нет. А в-третьих, ведь земля наша – юдоль печали, а не место развлечений, то есть, иначе говоря, в намерения Создателя вовсе не входило, чтобы всем было одинаково хорошо, да не так уже это, по-видимому, и важно.

В наши дни достаточно высказать какую-нибудь глупость на научно-журналистском жаргоне, и даже умнейшие люди воспринимают ее как откровение. "Сионские мудрецы", а как же! Самое подходящее выражение для названия кинофильмов, для диссертаций, оперетт, мюзик-холлов, т. е. для любой сферы деятельности в современном интеллектуальном мире.

Евреи, являющиеся дельцами, и ведут себя как дельцы. Если они мешают конкурентам, те на них нападают, но не как на дельцов, а как на евреев. В качестве кого же им тогда защищаться? Я, однако, убежден, что они защищаются просто как дельцы, это только внешне выглядит, будто они защищаются как евреи. Их арийские конкуренты прибегают к точно таким же приемам, только слова используют, может быть, немного другие и их лицемерие, возможно, имеет несколько более привлекательные формы. На конкурентов-христиан еврейские дельцы нападают, потому что те – конкуренты, а не потому что христиане; точно так же действуют в бизнесе и арийцы, им тоже важно сокрушить любых конкурентов, и они точно так же готовы объединиться для этой цели и использовать любые аргументы. Сейчас – с позиций расовых, в другие времена – еще с каких-нибудь, уж не знаю, с каких. И с этим готов солидаризироваться Кандинский?!.

Крупные американские банки давали деньги на коммунизм. Они сами этого не отрицают. А знаете, почему? Мистер Форд понимает, что отрицать это – не в их интересах, могут вскрыться кое-какие еще более неприглядные факты. Если бы это было правдой, кто-нибудь уже давно доказал бы, что это ложь.

Все это мы знаем! Уж это-то мы знаем по собственному опыту! Троцкий и Ленин пролили реки крови (без чего, между прочим, не смогла обойтись ни одна из революций в истории), для того чтобы воплотить в жизнь некую теорию, разумеется, ложную, но, как и филантропические идеи прежних революций, исходившую из соображений добра. Дело это да будет проклято, за него еще с кого-то спросится, так как взявшийся за него не имеет права на ошибки. Но станут ли люди лучше и счастливее, если теперь, с тем же фанатизмом и с таким же кровопролитием будут воплощены в жизнь другие теории, хоть и противоположного толка, но столь же неверные (ибо они, конечно, ложные, и только наша вера в них придает им от случая к случаю некое мерцание истинности, достаточное, чтобы нас же самих и обмануть)?

К чему может привести антисемитизм, если не к насилию? Разве трудно это представить себе? Сейчас вы, похоже, согласны с тем, чтобы у евреев были отняты гражданские права. Естественно, так вы легко избавитесь от Эйнштейна, Малера, меня и еще многих. Но в одном можно не сомневаться: никому не удастся истребить тех простых, рядовых членов племени, благодаря чьей выносливости еврейство выстояло и сохранилось на протяжении 20 веков, одно против всего человечества.

Ибо эти люди изначально устроены так, чтобы выполнить задачу, возложенную на них Богом: выжить в изгнании не выродившимися и не сломленными и дождаться, когда наступит час избавления.

Антисемиты, в сущности говоря, – это те же суетливые реформаторы, лишенные проницательности и интуиции, что и коммунисты. Выходит, утописты – люди хорошие, а дельцы – плохие?

Я вынужден на этом остановиться, так как от машинки у меня разболелись глаза…

Я сделал вынужденный перерыв на два-три дня и теперь вижу, что допустил серьезную моральную и тактическую ошибку.

Вступил в спор! Отстаивал свою позицию!

Я забыл, что речь идет не о правоте и заблуждении, не о правде или неправде, понимании и слепоте, а о том, на чьей стороне сила. И в таких делах слепы все, ненависть, как и любовь, застит глаза.

Я забыл, что спорить бесполезно, что я все равно не буду услышан, потому что нет желания понять, а есть только желание не слышать, что говорит другой.

Прочтите, если будет охота, то, что я здесь написал; но прошу Вас, не присылайте ответа с возражениями. Не повторяйте моей ошибки. Я хочу удержать Вас от нее и для этого говорю:

Я не пойму Вас. Я не могу Вас понять. Возможно, несколькими днями ранее я еще надеялся, что мои доводы произведут на Вас впечатление. Сегодня я уже в это не верю. Мне кажется чуть ли не унизительным, что я пытался защищаться.

Мне захотелось ответить на Ваше письмо, чтобы показать Вам, что для меня Кандинский, даже в этом новом обличий, по-прежнему существует, и я не утратил к нему уважения, которое испытывал раньше. И если Вы возьмете на себя труд передать моему бывшему другу Кандинскому мой самый сердечный привет, я не удержусь и добавлю следующее:

Мы долгое время не виделись; кто знает, увидимся ли еще когда-нибудь; но если обстоятельства сложатся так, что мы все-таки повстречаемся, будет печально, если мы разминемся, как будто не узнав друг друга. Так что, пожалуйста, передайте мой самый сердечный привет.

Арнольд Шёнберг.

Это длинное письмо требует некоторого комментария. Взгляды Кандинского легко реконструируются из отповеди Шёнберга. Шел лишь 23-й год XX столетия, но великий композитор сумел увидеть будущее. На страницах письма появляется зловещая фигура Гитлера. Варфоломеевская ночь XX в. еще впереди. Она будет называться "Ночь длинных ножей", или "Хрустальная ночь". Гекатомбы трупов, оправданные "Протоколами сионских мудрецов". Знак равенства поставлен между двумя тоталитарными идеями: большевизмом и гитлеризмом.

Это тоже прозрение. Сравнение "Протоколов сионских мудрецов" со сказками "Тысячи и одной ночи" – почти точный пересказ мысли одного из критиков 20-х годов по поводу публикации "Протоколов" и тому подобных изданий: «Что такое, например, все эти "Книги Кагала", сочинения Нилуса и его немецкого единомышленника… выдержавшие ряд изданий, как не романы, вроде "Графа Монте-Кристо" с присовокуплением значительной доли злопыхательства? Но ведь им верят; всей этой невероятной фантастике готовы придать (и многие придают) чуть ли не характер документальной достоверности!»258 И последнее замечание. В Израильском музее имеется портрет молодого художника, сына купца из Одессы, который вряд ли прошел бы розенберговскую аттестацию на арийца… И действительно, когда наци пришли к власти в Германии, русский художник эмигрировал во Францию. А в Германии в 1937 г. под эгидой министерства культуры прошла выставка "Entartete Kunst" ("Дегенеративное искусство"), где, естественно, было представлено творчество и Кандинского. Наци догнали художника в Париже. По слабости здоровья он не смог сбежать в Америку, а как германский гражданин должен был пройти ариезацию. Как она прошла – об этом история умалчивает. И, кстати, что было делать Кандинскому с наци, если в своих книгах для объяснений теории абстрактной живописи он часто прибегал к масонской символике: треугольнику и пирамиде?258 Прислушаемся к голосу художника, воспевающего своего друга: "Он уже открыл россыпи новой красоты. Музыка Шёнберга вводит нас в новое царство, где музыкальные переживания являются уже не акустическими, а чисто психологическими.

Здесь начинается "музыка будущего"2586.

Возвращаясь к Кандинскому, заметим, что отношения между ним и Шёнбергом были восстановлены. Вряд ли ценой отказа Василия Васильевича от своих взглядов. В свете этого небезынтересно прочитать о еврейском происхождении Кандинского в одной энциклопедии259. Больше нигде никаких упоминаний об этом факте его биографии нет. Если же взять этимологию фамилии "Кандинский", то легко обнаружить ивритские корни: "Кан" – известная фамилия, происходящая от Ааронидов, первосвященников – "коэн"; вторая часть – "дин" – обозначает "суд". На польскую флексию не стоит обращать внимания. В тель-авивской телефонной книге легко обнаружить фамилии с близким правописанием: Кандинов, Кандино и т. п.

Если мы заговорили о дружбе между музыкантом и художником, то такая дружба существовала и между Модестом Петровичем Мусоргским (1839-1881) и Виктором Александровичем Гартманом (1834-1873). Гартман был крещеным евреем, талантливым архитектором и декоратором, получившим звание академика. "Милый Витюшка", так его называл Мусоргский. Гартман преклонялся перед гением композитора и был его незаменимым советчиком. Именно ему мы обязаны сохранением в Борисе Годунове "Сцены у фонтана". Со своей стороны, Мусоргский высоко ценил Гартмана как художника и увековечил в музыке его выразительные рисунки в своих "Картинках с выставки" ("Promenade"), где композитор представляет себя и своего покойного друга прогуливающимися по вернисажу. В тексте, которым Модест Петрович сопроводил свое произведение, есть мистический штрих – латинский текст – de mortuis in lingua mortua ("творческий дух умершего Гартмана ведет меня, взывает к черепам, черепа тихо засветились").

Одна из сценок – № 6 – имеет отношение к еврейству и названа "Samuel Goldenberg und Schmuele" ("Два еврея: богатый и бедный"). "Очень хорош и спор двух евреев, богатого и важного Соломона Гольденберга и бедного, бегущего за ним вприпрыжку, маклера Шлойме. Их музыкальная характеристика: тяжелый лающий, бульдожий голос богатого буржуа и переливчатый, умоляющий дискант бедного Шлоймы необыкновенно выразительны"260. Видеть здесь карикатуру на еврейство не следует. Все в рамках того времени. Вспомним М. Антокольского с двумя статуэтками: "Еврей-скупой" и "Еврей-портной". (Кстати, Гартман был дружен и с Антокольским. Ученик Марка Матвеевича, знаменитый Савва Мамонтов изваял "замечательный" бюст Гартмана.) Мусоргский был глубоко потрясен ранней смертью друга и в письме к Вл. Стасову писал негодующе: "И зачем живут собаки, кошки… А гибнут Гартманы". А на утешение критика, что мастер остался жить в своих произведениях, Мусоргский отвечал резко: "Да черт с твоею мудростью… Нет и не может быть покоя, нет и не должно быть утешений…"261 Конечно, и Стасов, и Мусоргский преувеличивали художественное значение творчества покойного архитектора и художника. Кроме дружбы, их подкупало и то, что Гартман – еврей по крови – был славянофилом и народником в искусстве, подобно им. На это обратили внимание давно. Впрочем, Гартман не единственный еврей – славянофил; напомним о двух видных русских фольклористах семитского происхождения – Александре Федоровиче Гильфердинге (1831-1872) и Павле Васильевиче Шейне (1826-1900). В память своего друга Модест Петрович написал и сюиту для фортепьяно.

Естественно, в нашу задачу не входит анализировать творчество Модеста Мусоргского. Отметим, что упомянутый в отрицательном контексте у Милашевского композитор и теоретик Артур Лурье в одной из восторженных статей писал, что лишь Мусоргский со своим "Борисом" – единственный, кто противостоит Р. Вагнеру и его школе. Народность ничего общего с национализмом не имеет. Лурье считает, что Мусоргский единственный русский композитор, способный стать в один ряд с выдающимися мыслителями XIX в.: Владимиром Соловьевым, Константином Леонтьевым, Федором Достоевским… И его жуткое юродство – единственная форма самозащиты. И в этом он близок Розанову, Белому, Шестову262.

Совсем немного известно о любви русского композитора к евреям и еврейству, о его жгучем интересе к еврейству, о его проникновении в еврейскую музыкальную стихию.

Да, Мусоргский, действительно, не Вагнер. Конечно, в становлении личности композитора сыграл громадную роль Владимир Стасов, с которым Модест Петрович познакомился в 20-летнем возрасте.

В 1863 г. на сцене Мариинского театра была впервые поставлена опера "Юдифь" композитора А.Н. Серова. Сюжет взят из Библии, где рассказывается о героической борьбе маленького народа с могущественной Ассирией. Выше мы видели интерпретацию образа Юдифи у Милашевского.

Александр Николаевич Серов (1820-1871), композитор и выдающийся музыкальный критик, был еврейского происхождения; его мать – дочь сенатора Таблица, крещеного еврея и сподвижника Потемкина. По своим музыкальным пристрастиям Серов был ярым вагнерианцем. С Вагнером его связывали хорошие личные отношения.

Существует полуанекдотический рассказ о том, что принимая супругов Серовых в субботу, Вагнер "тактично" заметил, что их приезд заставил его праздновать жидовскую субботу: "Что вы со мной делаете? Я пишу против еврейства, а вы заставляете меня праздновать шабаш"263. "Сверхтактичность", если учесть, что жена Александра Николаевича Валентина Семеновна – одна из первых женщин-композиторов, урожденная Бергман, еврейка. Их сын, Валентин Серов, таким образом, по еврейским законам тоже еврей. С еврейством у Серова были сложные отношения. Он был убежден, что ему не дали преподавать в консерватории, так как не признали за своего. "Меня очень обозлила вот эта синагога, – промолвил он, указывая на соседнее здание (Серов прозвал синагогой консерваторию, так как преподаватели почти все были еврейского происхождения). – Ни одного русского не пригласили…"264 На похоронах Серова присутствовало несколько тысяч человек, и он удостоился титула "замечательного народного таланта", по которому скорбит петербургская интеллигенция. "Казалось, что память о покойном А.Н. Серове глубоко засела в сердцах всех Русских людей и никогда не иссякнет…"265 Но…

"Юдифь" имела большой успех, но ставилась редко – до революции 1917 г. последний раз в 1907 г.

В советское время "Юдифь" была поставлена в 1925 г. (Ленинградский театр оперы и балета), в дальнейшем она была снята с репертуара, поначалу за пропаганду Библии, а впоследствии из-за примитивного антисемитизма. В последний раз она шла на сцене Бурятского оперного театра (Улан-Удэ) в 1964 г. (Надо сказать, что музыкальная цензура существовала и в царское время. Серову повезло. Другие оказались менее удачливы. Оперу Россини "Моисей" на библейский сюжет переименовывали в России неоднократно. Одно время, весьма непродолжительное, она шла под оригинальным названием, затем была переименована в "Магомета", а затем и это показалось чрезмерным и оперу стали называть "Зора".

Есть экспромт, приписываемый Пушкину:

 
Ныне для России всей
Не пригоден «Моисей»;
С разрешенья ж Филарета
Разыграют «Магомета»).
 

Часть музыкальных критиков считали, что Серову удался «восточный колорит». Особо выделяют первый и последние акты, в которых с необыкновенной экспрессией показано состояние осажденных евреев в Ветуле. Мусоргского эта музыка не удовлетворила. По его мнению, характер музыки, пения и всей постановки псевдоисторический и псевдоеврейский. Мотивы, которые исполняет хор, взяты из церковных песнопений католического богослужения. В свое время еврейское богослужение и древнееврейская музыка оказали влияние на церковную. Но в данном случае использование католического канона неправомерно.

Свои взгляды на эту проблему Мусоргский изложил в письме к Милию Балакиреву: "…пора уже перестать превращать евреев в христиан и католиков". В этом же письме он критикует композитора Феликса Мендельсона-Бартольди за то, что он в еврейскую историческую оперу "Аталиа" ввел истинно католические мелодии. Впрочем, выговор внуку знаменитого философа выглядит странно. Удивительно, что Мусоргский, 20-летний юноша, до сего времени никогда не живший среди евреев (он родился в Псковской губернии), сумел разобраться в вопросах еврейского национального творчества. В январе 1867 г. он подробно пишет Балакиреву о характере еврейской музыки, без тени насмешки или предвзятости, столь характерной для русской публицистики того времени: "Евреи аж прыгают от воодушевления перед…песнями своего собственного народа, которые переходят от поколения к поколению. Глаза евреев при этом загораются благородным, идеалистическим огоньком, и мне не раз пришлось быть свидетелем таких сцен. Евреи понимают больше, чем мы, славяне, т. е. русские и чехи, и ценят и лелеют национальные народные песни и именно простые евреи, наши белостокские, луцкие и невельские евреи, которые живут в грязных и бедных домиках своих"266. Откуда это проникновение в еврейскую жизнь? Дело, видимо, в том, что во время маневров Преображенского полка офицеру Мусоргскому пришлось побывать на летних учениях в еврейских местечках, где он наблюдал зажигательные пляски хасидов. Но не только. Его связывала тесная дружба с Мордухаем (Марком Матвеевичем) Антокольским. Не исключено также, что его связь с Владимиром Стасовым, автором многочисленных статей о еврейском искусстве и членом жюри по постройке новой большой синагоги, приводила любознательного музыканта на еврейские праздники в Петербурге.

Самое знаменитое творение в области еврейской музыки Мусоргского – это его композиция для соло и хорового пения "Иисус Навин" ("Стой, солнце!").

Обстоятельства, при которых была создана композиция, описаны неоднократно.

Осенью 1874 г. Мусоргский проживал в бедном районе Петербурга, примыкающем к Сенному рынку ("места Достоевского"). В этом же районе в многоэтажных зданиях жило и небольшое еврейское население, имеющее право жительства: отставные николаевские солдаты, ремесленники… Одним из соседей композитора был бедный еврей-портной, в доме которого была молельня. Однажды во время праздника Суккот (Кущей) через открытое окно Мусоргский услышал канторское пение, которое совершенно очаровало его. И тогда он переделал одно из своих прежних сочинений для массового хора ("Боевая песнь ливийцев" из оперы "Саламбо", 1876) и включил свежие мотивы, заимствованные из еврейских молитв. Средняя часть ("Плачут жены Ханаана") была полностью написана заново. Один из музыкальных критиков 1930-х годов определяет это произведение как основанное на народных израильских напевах. Так родилось одно из самых красивых произведений в русском хоральном искусстве и жемчужина в творчестве Мусоргского – кантата "Иисус Навин". Иногда композитор называл эту вещь "Про Иисуса Навина". Позднее сам композитор переделал это произведение в соло для рояля и с неизменным успехом исполнял на концертах. (На полях нот рукою Мусоргского проставлена дата – 2 июля 1877 г.) Мусоргский неоднократно возвращался к истории создания "Навина" – он всегда говорил об этом с гордостью и воодушевлением. Этот эпизод был воспроизведен в воспоминаниях о Модесте Петровиче и Римским-Корсаковым, и Владимиром Стасовым267.

Любопытно и то, что слова к кантате написал сам композитор. Спустя 30 лет слова были переведены на иврит и идиш и изданы с нотами для еврейских почитателей гения композитора. На иврит кантата была переведена великим поэтом Саулом Черниховским, а на идиш театральным деятелем Марком Семеновичем Ривесманом.

Кантата исполнялась в 1912 г. в Петербурге "Обществом еврейской народной музыки".

"Иисус Навин" посвящен Надежде Николаевне Римской-Корсаковой (урожденной Пургольд).

Издана кантата была уже после смерти Мусоргского в переложении, сделанном для голоса и фортепиано Римским-Корсаковым. На Западе издание вышло в 1909 г. с переводом на английский и французский языки.

Мусоргский добросовестно работал над еврейскими мелодиями, не считая зазорным получать прямые консультации у евреев. В письме своему другу Дмитрию Васильевичу Стасову (брату критика) от 14-15 июня 1877 г. он сообщает: «…пишу еврейский хор "Иисус Навин", если помните – в один из художественных вечеров у Вас, признанный чудесной M-me la baronne Hinzbourg за authentique… В конце июня представлю 4-ю макабру, а быть может, и "Иисус Навин" к тому времени победит совсем ненавистных ему ананеев…»268. Публикацию письма осуществила дочь Дмитрия Стасова – В. Комарова, которая сделала соответствующий комментарий: «Упоминаемая в последнем письме – "M-me la baronne Hinzbourg" – баронесса Анна Гинцбург, жена известного петербургского банкира и филантропа Горация Осиповича Гинцбурга, приятельница семьи Стасовых и большая красавица, признала за "authentiques", т. е. за истинные древнееврейские мелодии, те темы,которые Мусоргский положил в основу своего хора "Иисус Навин", которые, сколько я помню, он "заиграл" с голоса Антокольского, а также записал, слушая распевавшего во дворе того дома, где жил, еврея-портного»269.

Но это было не единственное произведение Мусоргского на еврейский сюжет. Так, еще в 1863 г. написан им "Царь Саул" ("О, вожди, если выйдет на долю мою"), названный им "Еврейская мелодия для голоса с фортепиано". Вообще-то были варианты авторских наименовании этого опуса: "Песнь Саула", "Песни Саула перед битвой" и "Песнь Саула перед боем". Использован текст Байрона в переводе П.А.

Козлова. У Мусоргского был замысел инструментировать для оркестра эту вещь, но, к сожалению, он не успел этого сделать. И это произведение было переведено на французский и немецкий языки. Надо сказать, что Байрона много переводили на русский язык, и среди переводов – "Еврейские мелодии".

Спустя несколько лет, в 1867 г., Мусоргский написал еще две вещи на еврейскую тему. Первым произведением был хор с оркестром и вновь на слова Байрона "Поражение Саннехериба" ("Как стая волков голодных на нас враги набежали".) Вторым – переложение "Песни песней" ("Я – цветок полевой") на слова Льва Мея, Свое произведение Мусоргский окончил 12 июня 1867 г. Обращение к поэту Льву Александровичу Мею (1822-1862) не было случайным. Лев Александрович блистательно переложил на русский язык так называемые "Еврейские песни" из Песни Песней царя Соломона. Лев Александрович был пламенным филосемитом, и его переводы из Гейне – "Иегуда бен Галеви" и особенно стихотворение "Жиды" – в эпоху гонений на евреев были с благодарностью приняты страдающей стороной.

К сожалению, жизнь Мусоргского была коротка. Последние дни он провел в сухопутном госпитале, куда его устроил и где лечил лейб-медик Лев Бернгардович Бертенсон (1850-1929), еврей, принявший лютеранство.

После ранней трагической гибели композитора его друзья сделали все, чтобы создать достойный надгробный памятник. Первым заговорил об этом И.Е. Репин, незадолго до смерти композитора написавший знаменитый портрет Мусоргского в больнице. Весь гонорар за картину, приобретенную П.М. Третьяковым для галереи, был пожертвован на надгробие композитора. Был создан шедевр, до сих пор восхищающий посетителей Александро-Невской лавры. Стасов назвал его "талантливейшим и художественнейшим".

Римский-Корсаков отдал свой гонорар, который следовал ему от музыкального театрального общества. Архитектор Богомолов отказался от всякого вознаграждения за проект памятника. Илья Гинзбург также отказался от вознаграждения за вылепленный в натуральную величину портрет-горельеф Мусоргского, высеченный потом из камня и помещенный вверху надгробия. Василий Васильевич Матэ, лучший русский гравер, отказался от вознаграждения за выгравированный им вид памятника и портрет Мусоргского (первый – офорт, второй – на дереве). Кроме того, посильное участие в создании памятника приняли композиторы Лядов и Глазунов, а также мастера Ботта и Винклер – первый делал работы в камне, второй – в железе.