Текст книги "Алая заря (СИ)"

Автор книги: Саша Штольц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

– Контрольная. Пишите. До конца урока.

После первого же слова отовсюду послышались возмущения и недовольный ор.

– Э!

– Чево?

– Э-э-э!

– Да вы че? Какая еще контрольная?

– Мы ничего ваще не знаем!

– В жопу английский!

На короткий миг Соне захотелось объясниться, но она опустила взгляд на свой изрисованный мелом стул и передумала.

Свободный стулья находились в конце кабинета, и по дороге туда Соня искренне опасалась получить подножку или чего похуже. Беспокойство оказалось не напрасным. Когда она возвращалась к учительскому столу с чистым стулом в руках, друг Димы Корешкова Ваня Дорохов шлепнул ее сзади по бедру – не сильно, не больно, но унизительно. Класс дружно взорвался хохотом.

– Ниче такая задница, – самодовольно заявил Дорохов.

Соня покраснела до выступивших в уголках глаз слез.

Она совсем не запомнила свои последние движения перед тем, как с грохотом поставила новый стул рядом с изрисованным, после чего под улюлюканье выбежала в коридор.

Любопытная семиклассница из кабинета по соседству выглянула из-за приоткрытой двери и тут же скрылась, закрывая ее полностью.

Соня зажмурилась и прикрыла тыльной стороной ладони рот, чтобы не начать рыдать. Как после такого позора идти обратно? Она не знала.

Умом она понимала, что сделала только хуже. Что нужно было остаться в классе, до боли сжать зубы и терпеть, показывая свою стойкость. Ведь если все время давать слабину, то ее совсем ни во что ставить не будут и никогда не зауважают. Соня была эмоциональной, но прежде не считала, что это плохо, даже когда преподаватели в институте порой сетовали на то, что она придерживалась чересчур мягкого подхода в своем видении учебного процесса. Вместе с чувствительностью в ней уживалось упрямство, до последнего не дававшее ей признать, что если ей попадутся настолько трудные дети, она сломается раньше, чем добьется хоть какого-нибудь взаимопонимания.

Но разве не должно именно доверие идти рука об руку с уважением? Получалось, что на самом деле уважение рождалось в тени страха?

Смех и разговоры в классе еще были слышны, когда через несколько мучительно долгих минут позора, в течение которых Соня безуспешно пыталась успокоиться, к ней кто-то вышел.

– Вы сдались, Софья Николаевна? – услышала она прозвучавший за спиной голос Миши Воронина – вихрастого художника с первого урока.

– А ты написал контрольную? – хрипло спросила она, не поворачиваясь к нему.

– Нет, вы же знаете, что я… это… донов. Ай донов. Инглиш ваш.

– Возвращайся в класс и пиши! – повысила голос Соня, морщась от надрыва в собственном голосе.

– А зачем?

Соня промолчала. Что бы она ни сказала, все без толку.

– Вы, Софья Николаевна, хорошая, по вам видно, – вздохнув, сказал Воронин. – И учительница вы, может, тоже хорошая, только нам уже это не надо. И не получится у вас. Два года осталось до выпуска – поздно нас учить. Старайтесь с мелкими, а тут не переживайте так – не стоит оно того.

– А тебе и подавно не надо меня учить. Иди в класс.

– Да я не учу, чего вы сразу… жалко мне вас стало. Я против вас ничего не имею. И Дороха, кстати, осуждаю.

Глаза снова защипало. Жалко ему стало – вот же ободрил!

– Вы тоже в класс вернитесь, – сказал Воронин. – Он извинится… Хотите?

– Иди в класс, – в третий раз повторила Соня.

Она честно попыталась вложить в голос побольше гнева и холода, но вместо этого получилось истерично и отчаянно.

Воронин хмыкнул и затопал обратно.

Соня в кабинет так и не вернулась. Простояла у окна до звонка и не обернулась даже тогда, когда за спиной зашептались и позвали на “эй”.

Последний урок прошел совсем неловко и нескладно, хотя шестые классы Соне нравились: они отзывались и тянулись навстречу с большей охотой, чем остальные. Она подгоняла детей, чтобы они произносили скороговорки так быстро, как получится, но при этом сама дважды запнулась. Спросила слова, которые еще не проходили. А маленькую самостоятельную, которую провела в начале, проверить так не успела, постоянно отвлекаясь на шебутного Женю Косулина и делая ему замечания.

Отличница Лена Щеглова с волнением замельтешила после звонка перед столом.

– Я нормально написала? Посмотрите мою, пожалуйста.

Соня виновато вздохнула и не смогла придумать отговорку, поэтому стала перебирать листочки и искать работу ученицы. Завидев это, подтянулись и другие ребята с настойчивым выкриками “и мою, и мою!” Соня оглядела толпу и беспомощно улыбнулась. В итоге пришлось проверить почти все и выдать результаты в руки всем жаждущим их узнать.

Два часа после всех уроков она без толку просидела в кабинете музыки на втором этаже за разговором с пожилой учительницей Галиной Федоровной, одновременно пытаясь оживить хотя бы один из двух старых проигрывателей. Один работал с помехами, а другой воспроизводил звук кусками. Вполуха слушая про то, как младшая дочурка Галины Федоровны поступила в аспирантуру, Соня перебирала пластинки и передвигала проигрыватель по столу, потому что ей казалось, что в определенных положениях он начинает работать лучше. Но выводы были неутешительными – в работу ни один из них не годился.

К четырем часам ее позвали помочь с продленкой, потому что одной из учительниц срочно потребовалось уйти. Дети началки были на удивление спокойными и развлекали себя сами настольными играми, правда один мальчик, обыграв всех в шахматы, застенчиво попросил Соню составить ему компанию. И она тоже потерпела поражение.

Когда детей разобрали родители, Соня очень долго копошилась прежде, чем уйти. Все тело наполнила невероятная усталость, будто она весь день таскала кирпичи, а не с детьми общалась. Руки лениво собирали листочки и тетрадки, а ноги медленно несли ее к выходу. На первом этаже участливый охранник с седой бородой угостил ее и учительницу истории Тамару Алексеевну, которая также собиралась домой, киселем и булочками с изюмом из столовой, и голодная Соня снова чуть-чуть задержалась.

По правде говоря, домой она спешить и не хотела. Ей нравилось сидеть в пустой школе рядом с приятными людьми, рассуждающими о филармонии, вдали от домашних дел, за которые ее непременно отругает баба Валя, и тетрадок с беспорядочными неровными английскими буквами. Особенно ей понравилось то, что, заслушавшись голосами охранника и исторички, она сладко задремала на неудобном стуле возле окна.

– Вы как-то слишком быстро подустали, Софья Николаевна, – заметила Тамара Алексеевна. – Год только начался.

– И не говорите.

– Не надо брать на себя так много и так сразу, – посоветовал охранник.

– Да. Наверное.

Соня покинула школу, когда начало темнеть и зажглись фонари, а плутала по улицам так неторопливо, что с площади в переулок, ведущий к дому, свернула, уже когда солнце село и на город опустилась темнота.

Под вечер зрение Сони всегда садилось. Оно и так всю жизнь было не очень хорошим, но ближе к концу дня она почти всегда ощущала острую нужду в очках, которые ненавидела всей душой.

Они лежали в портфеле, но до дома уже было рукой подать, так что доставать их она не посчитала нужным. Поэтому и не замечала высокую темную фигуру впереди до тех пор, пока не подобралась достаточно близко, чтобы уловить исходящий от нее запах сигарет и пыли.

Соня вздрогнула, подняла глаза вверх, чтобы попросить прощения за свою невнимательность, но слова извинений так и не сорвались с ее губ.

Глава шестая, в которой хочется жить

Таких страшных глаз Соня не видела никогда. Возможно, так ей показалось, потому что в блеснувших в полутьме зрачках молниеносно пронеслась вся ее короткая жизнь, которой, видимо, суждено было стать еще короче.

Огромная холодная ладонь закрыла ей рот, но она, наверное, и так не закричала бы от нахлынувшего ужаса. Сердце бешено заколотилось в тишине совершенно пустого и темного переулка, где она иногда подкармливала дворовых кошек: по утрам они выбирались из подъездов дома бабы Вали и приходили сюда встречать Соню с ее старыми жестяными банками с кашей или колбасными обрезками. Она была так близко к дому, но в то же время безнадежно от него далеко.

Острые блестящие зубы оказались у виска, и голос, глубокий и гудящий, влился в уши и пронесся по всему телу, будто парализующий яд.

– Закричишь – я тебя убью. Убежишь – поймаю и разорву на части.

Соня оцепенела, и единственное, что она оказалась способна сделать – это сморгнуть пелену с глаз, от которой быстро слиплись ресницы и слезы скатились вдоль носа прямо на страшную руку.

Огромный мужчина дернул верхней губой, снова показывая нечеловеческие зубы, и внезапно отпрянул, отпуская Соню. Ее тут же мелко затрясло, когда она узнала мужчину, которого Степа приводил в милицию.

– Иди за мной, – рыкнул он. – Не то поволоку за шкирку.

Соня, спотыкаясь и едва не теряя по пути свой портфель, который так и норовил сползти вниз из трясущихся рук, последовала за ним.

Она старалась шмыгать носом потише, но мужчина не обращал на нее внимания. Его черная фигура закрывала почти весь свет от фонарей впереди, и Соня плелась в его тени, чувствуя себя слишком маленькой, чтобы ее заметила хоть одна живая душа.

Ей конец?

Что можно было сделать такими зубами? Для какой еды они были предназначены?..

Это не пьяница, не сумасшедший и не маньяк. Это чудовище.

Как же так? У нее ведь… тетрадки с домашними заданиями. Дети. Степка. Баба Валя. Мама, бабушка и дед. Они не узнают, что с ней случилось?

Что с ней случится?!

Может быть, если она побежит…

– Шевелись!

Соня подскочила на месте от грозного приказа и засеменила быстрее, яростно вытирая щеки, которые все не никак не мог высушить ледяной ветер.

Она не чувствовала ни времени, ни дороги. Она шла за мужчиной пять минут или целый час и не узнавала дома и узкие улицы. Глупая надежда сбежать больше не зажглась, сколько бы Соня ни пыталась убедить себя, как важно запоминать все, что было вокруг нее. Бесполезно же?

Голова разрывалась от страшных мыслей о том, что ее убьют или съедят заживо и перемелют крупными острыми зубами.

Мужчина втолкнул ее в черный подъезд деревянной двухэтажки и, поскрипев ключом где-то на первом этаже, потянул внутрь какой-то квартиры.

Услышав звук закрывающейся на замок двери, Соня скривила лицо в безмолвном плаче и, шатаясь, прошла вглубь квартиры, в которой пахло так же, как и от мужчины: пылью и дымом.

Вспыхнула лампочка над головой, и узкий коридор, заваленный коробками и многочисленным хламом, озарил тусклый мигающий свет.

– Ты хочешь жить? – пугающе спокойно спросил мужчина.

Соня обернулась, сглатывая слезы. В горле застревали рыдания и произнести не удавалось ни слова, поэтому она отчаянно закивала.

В глазах мужчины полыхнули алые искры, а черты его лица странно разгладились, делая его облик почти молодым. Наклонившись к сжавшейся Соне, он прорычал:

– А крови моей хочешь?

Она замешкалась всего на мгновение, пронзенная непониманием, а затем тут же замотала головой.

– Уверена?! – голос громко и душераздирающе задребезжал. – А если я твое горло прокушу?

Соня вскрикнула, в ужасе кидаясь в сторону и роняя портфель. Больно шлепнувшись на пол, она быстро-быстро засучила ногами по деревянным доскам, затем по ковру, отползая все дальше и дальше, пока не уперлась спиной в стену с такой силой, словно от ее напора каменная кладка могла поддаться и разойтись.

– Отпустите меня, – прошептала она, зажмуриваясь до разноцветных пятен перед внутренним взором.

– Крови моей хочешь? – опять спросил он, медленно приближаясь.

Наверное, рассудок в панике покинул ее голову, потому что Соня не понимала ровным счетом ничего и, понадеявшись на простейшую логику, решила, что если ответ “нет” был неверным, то надо попробовать “да”.

– Хочу, – всхлипнув, выдавила она и открыла глаза.

– Ты хочешь, чтобы я дал тебе ее испить? Попроси!

Соня невидящим взглядом обвела комнату – кажется, гостиную – лишь бы не видеть так близко шерстяную потрепанную ткань костюма, в который был одет мужчина.

– Я не… я не понимаю, что вам нужно. Не убивайте меня, пожалуйста!

– Попроси крови!

– З-зач… Я… – она начала заикаться и судорожно тереть мокрые веки. – Дайте… хорошо… дайте мне вашу кровь…

Мужчина оскалился в безумной усмешке, и Соня, тут же поднявшая голову на звук, увидела, как тот полоснул длинным ногтем по ладони, с легкостью, словно ножом, рассекая кожу. Темная кровь немедленно заструилась вниз по запястью, но не успела достичь подвернутого рукава пиджака и серой рубашки под ним. Не дав Соне и шанса сообразить, что происходит, он схватил ее за затылок и склонил к раскрытой глубокой ране.

Соня трепыхнулась, замычав, и инстинктивно попыталась вырваться, но рука удерживала ее за голову слишком крепко.

– Пей, – низким и рычащим голосом сказал мужчина.

Он прижал ладонь к ее рту так сильно, что от его напора заболела челюсть.

Соня взвыла, мотая головой и чувствуя, как кровь размазывается по ее губам, заливается в рот и попадает на язык.

– Пей, ты же хотела!

Пальцы перекрыли нос, и Соня начала задыхаться и терять сознание. Однако мужчина тотчас же встряхнул ее, чтобы привести в чувство, резко дал глотнуть воздуха, а вместе с ним и крови.

Соня не понимала вкуса, но слишком ясно ощущала, как вздрагивает в глотательном рефлексе горло, как рождается в нем кашель и как поднимается вверх тошнота.

Она давилась чужой кровью, слезами и собственной рвотой, а внутри нее было пусто и безумно странно. Ничего, кроме липкого ужаса и осознания, что вся жизнь до этого момента ей, должно быть, приснилась – настолько далекой и ненастоящей она сейчас казалась. Неужели там, за окнами этого темного и пыльного дома, горел теплый свет в чужих домах, жили добрые семьи и их непоседливые дети? Неужели там люди верили, что дальше будет только лучше, не имея ни малейшего представления о том, что где-то совсем рядом могло твориться что-то чудовищное и невероятное?

Почему… она?..

Соня едва чувствовала свое тело, когда мужчина отцепил ее от своей руки и запрокинул ее голову назад, прислоняя к стене. Зато она хорошо чувствовала, как вся та мерзость, так и не выплеснувшаяся наружу, стекает вниз по пищеводу в желудок и вытолкнуть ее больше не получается.

Просидев на полу неопределенное количество времени, она наконец поняла, что сильно замерзла от холода, просачивающегося сквозь доски, и, обхватив колени мелко дрожащими руками, вжалась в угол комнаты. Слезы перестали течь и засохли на щеках, неприятно стянув кожу.

Мужчина больше никаких действий не предпринимал. Он накрыл рану какой-то не самой чистой тряпкой, отошел от Сони и грузно опустился в кресло напротив, небрежно свешивая обе руки с подлокотника.

– Звать тебя как? – спокойно и как ни в чем не бывало спросил он.

Соне казалось, что омывшая горло кровь напрочь лишила ее дара речи, поэтому она ничего не ответила и просто затравленно уставилась на мужчину.

Это же был какой-то яд? Не может быть кровь монстра не отравленной. Скорее всего она теперь умрет…

Мужчина устало вздохнул и всей здоровой пятерней потер лицо, натягивая кожу вверх и вниз. Когда его глаза открылись вновь, красная дымка в них развеялась и они приобрели обманчиво человеческие размер и цвет.

Он выглядел почти нормально и почему-то смотрел с досадой и неудовольствием на забившуюся в угол Соню, словно не понимал, чего она боится. Словно весь этот кошмар минуту назад ей привиделся.

А может, и правда кошмар?

– Как тебя зовут? – повторил мужчина.

С языка сорвались едва различимые свистящие звуки.

– С-со…

– Софья, что ли?

Она кивнула.

– Хорошо. Ну все. Не трясись так. Все закончилось.

Соня не поверила и трястись не перестала.

– Не съем и даже не собирался, – добавил мужчина. – Честно. Вот – видишь? – держусь за красное.

Он и впрямь схватился за красный платок, выглядывающий из нагрудного кармана. Не то чтобы Соня безоговорочно доверяла пионерским клятвам – все-таки ей уже не двенадцать лет было – но слышать это от взрослого человека было еще большим абсурдом. И выглядело это не иначе как гнусная насмешка. Особенно после того, что ее заставили сделать.

– Кто вы такой? – спросила Соня.

– Меня зовут Тарбеев Тимур Андреевич. А это мой дом. К гостям я не готовился, поэтому тут не прибрано, – ровно ответил он, окидывая безразличным взглядом свою неуютную и заваленную мусором гостиную. – Хотя если бы и готовился, то тоже было бы не прибрано.

– Я… не про это спрашивала.

– А про что?

Соня поежилась от того, с какой невозмутимостью этот человек вел беседу. И еще от того, насколько светлые и голубые у него были глаза.

– Что вы… что вы за?.. – она запнулась и обреченно выдохнула. – Вы не человек.

– Не человек, – подтвердил он.

Соня надавила пальцами на веки, стараясь снова не заплакать. Хотя уже и нечем, наверное, было.

– Зачем вы со мной… так?..

– Ты жить хотела долго. Все еще хочешь?

Соня напряглась и, сглотнув, пролепетала:

– Хочу. Не убивайте меня, прошу вас. Я ведь ничего дурного не сделала.

– Да не буду, – махнул рукой Тимур Андреевич. – И не собирался. Сделаешь еще кое-что, что попрошу – и свободна.

Соня широко распахнула глаза и вжалась в угол еще сильнее, страстно желая научиться просачиваться сквозь стену, чтобы сбежать.

Она не переживет большего.

– Дурочка, – цокнул языком Тимур Андреевич. – О чем там думаешь? Ненавидишь меня за то, что сделать заставил, да?

В плотном, сгустившемся клубке эмоций преобладал один лишь страх и сложно было отыскать там что-либо еще – Соня и пытаться не стала – не до ненависти сейчас.

– Отпустите меня домой.

– Я не держу.

Она незамедлительно оттолкнулась руками от пола, чтобы подняться, но те подкосились, почему-то не выдержав ее веса, и она рухнула обратно. Конечности налились той слабостью, какая обычно бывает при погружении в сон и которой сопротивляться почти всегда бесполезно и невозможно. Соня обреченно застонала.

– Вы отравили меня.

Тимур Андреевич непонятно дернул плечами.

– Почему? – прерывисто задышав, прохрипела Соня.

– Потому что ты пожелала жить долго.

– Я ничего не понимаю!

Тимур Андреевич сбросил грязную тряпку на пол, мельком оценивая рану на ладони, а затем откинулся на спинку кресла, обращая взгляд к потолку, испещренному трещинами.

– В верхнем ящике комода есть большой и острый охотничий нож, – начал говорить он. – Как только сможешь встать, возьми его и воткни в мое сердце. Я монстр, и я заслуживаю смерти за то, что сделал с тобой.

– Что?..

– Ты пожелала жить долго, а я воспользовался твоим желанием и исполнил его. На верхней полке книжного шкафа, за коробкой со старыми красками, ты найдешь дневник. Прочитай его и следуй написанным в нем правилам. Там ты узнаешь все, что тебе нужно. Но не медли с этим. У тебя есть два или три дня… Носи звезду не снимая!

– Какое еще желание? – прервала Соня невнятный монолог, ухватившись за единственную более-менее ясную мысль. – Я не просила вас ни о чем!

– Да… Лично не просила, но я позволил себе подслушать ваш разговор с усатым товарищем, который меня задержал, и сделал выводы.

Страх не отступал, но затаился где-то в глубине живота, давая свободу внезапной жажде узнать ответы на свои вопросы.

– Что вы со мной сделали?

Тимур Андреевич вздохнул.

– Передал тебе свою силу.

Соня застыла.

Она все еще толком не улавливала то, что до нее хотел донести монстр, прячущийся под личиной человека и заставивший ее выпить свою кровь, но по спине вдруг пополз мертвецкий холод, а на затылке явственно зашевелились волосы.

Это что-то плохое. Ничего хорошего тут быть не могло.

– Какую… еще силу…

– Проклятую силу, – сказал Тимур Андреевич. – Не буду осуждать тебя за желание отомстить, поэтому просто помни о том, что нож лежит в верхнем ящике комода.

– Что за сила?!

Он склонил голову в сторону Сони и пристально на нее посмотрел.

Он развалился в кресле вовсе не так уверенно, как мог бы, имея такой острый ряд зубов. Нет, он устало растекся по грязно-красной обивке и выглядел как изможденный старик, а не злобное чудовище.

– Бессмертие.

Соня неверяще покачала головой, и в ту же секунду от резкого движения мир тоже закачался и закружился, как на карусели, завалился набок и перевернулся.

Соня едва успела подставить перед собой руки, чтобы не сломать себе нос, но раньше досок ее лицо встретила тьма.

Глава седьмая, в которой черт заводит снова колесо

– Feel, felt, felt (чувствовать). Give, gave, given (давать). Have, had, had (иметь). Hear… – Соня запнулась и облизнула пересохшие губы.

– Heard, heard (слышать), – подсказал Тимур Андреевич. – Английскому школьников учишь, да? Тяжкий труд.

– Hold, held, held (держать). Leave, left, left (покидать, оставлять). Make, made, made (делать)…

– Ты решила пересказать мне всю таблицу неправильных глаголов? Не утруждайся, Софья, и не тяни время. Я знаю, что ты уже можешь встать.

Соня пришла в сознание довольно быстро, но с того момента, как очнулась на полу и увидела ползущего перед носом паука, который чуть не заставил ее сердце остановиться в очередной раз за этот вечер, прошло больше получаса. И она все еще не проронила ни слова в ответ на то, что услышала от Тимура Андреевича.

Бессмертие?..

Что за чудной кошмарный сон…

Осталось недолго потерпеть. Ночь не такая длинная – скоро она проснется.

Тимур Андреевич теперь сидел на промятом диване, накрытом пыльно-оранжевым покрывалом, а перед ним на низком столике стоял виниловый проигрыватель. В отличие от школьных, с которым Соне пришлось иметь дело днем, этот работал превосходно.

“В зимнем парке тополя так грустны…”

Тимур Андреевич качал головой, с видимым удовольствием вслушиваясь в мелодичный глубокий голос исполнителя. Легкая улыбка делала ее лицо приятнее и моложе. И зубы были обычные, человеческие…

Чем больше Соня всматривалась, тем больше убеждалась в том, что его возраст определить было совершенно невозможно. Подвижная мимика меняла его на глазах: сейчас ему сорок с небольшим, а глазом моргнуть не успеешь – и вот уже не меньше семидесяти.

“Но ты помнишь, как давно, по весне, мы на чертовом крутились колесе… колесе… колесе”.

– Любимая песня моя, – сказал Тимур Андреевич. – Надеюсь, ты не возражаешь?

Соня перестала по привычке перебирать вслух неправильные глаголы – опять стало дурно. Даже если бы она хотела возразить, не смогла бы и рта раскрыть. Если она будет дышать только носом и не будет шевелить языком и губами, быть может, ей полегчает.

Едва эмоциональные потрясения после обморока чуть-чуть улеглись, как тут же, не давая ей и секунды перевести дыхание, ее настигли физическая немощь и тошнота.

Бессмертие, значит… Какая ерунда. Она посмеет встать и сбежать – и старик тут же обратится в монстра и сожрет ее.

Но Соня чувствовала, что не посмеет. Потому что если она не спала, значит умирала – иного исхода она не видела.

Под Магомаева умирать было очень тяжело и тоскливо, несмотря на веселый ритм песни. Если уж так подумать, то умирать вообще было обидно – она же так молода… Под веселые песни – тем более!

– Что за артист, – с улыбкой сказал Тимур Андреевич. – Будет великим.

Он направил немигающий взгляд куда-то в стену и задумался.

Пластинка заскрипела, и песня сменилась. Заиграла веселая мелодия и запел женский голос: “Не грусти о том, что проходят дни…”

От неудобного положения затекли ноги, и Соня осторожно пошевелилась, заставляя себя хоть чуть-чуть расслабить сильно напряженные мышцы.

“А любовь пришла, навек пришла любовь”.

Музыкальное сопровождение было, мягко говоря, неудачным, и у Сони по коже ползли мурашки – и вовсе не от звонкого сильного голоса Ларисы Мондрус. А Тимур Андреевич постукивал носком ботинка по полу и словно уже напрочь забыл о том, что к себе домой он привел пленницу.

Он крутил пластинку по кругу еще три раза, и с каждым новым воспроизведением песни Магомаева Соне чудилось, что ее укачивает все больше, будто это ее мотает на чертовом колесе с немыслимой скоростью.

“И как будто позабыл я про все, только черт заводит снова колесо”.

Тошнота то наступала, накатывая мощной волной, то затихала на полпути. На всякий случай Соня прижала пальцы к пересохшим губам и запрокинула голову, вглядываясь в потрескавшийся и заплесневевший потолок.

Гостиная в этой квартире мало походила на обжитую, скорее на свалку ненужных вещей. Комната была большой, но из-за хлама казалась тесной. Повсюду были толстые слои пыли: она гнездилась на беспорядочно лежащих горах книг, не поместившихся в книжные шкафы, на подоконниках и стоявших на них замысловатых сервизах, на старых подсвечниках и чернильницах, даже на проигрывателе, в котором крутилась пластинка. Сбоку на нем виднелись следы пальцев Тимура Андреевича – похоже было на то, что достал он его впервые за долгое время.

Музыка играла негромко, но отдавалась прямо в животе, и это было неприятно. То, что туда попало, ее телу точно не нравилось.

Вкус крови во рту необъяснимо быстро рассосался, и Соня сглатывала слюну снова и снова, зачем-то пытаясь уловить омерзительный ржавый привкус, но не получалось.

Тимур Андреевич отодвинулся от проигрывателя, и под задорный припев опять решил обратиться к Соне.

– Когда ты уже возьмешь этот проклятый нож?

Она медленно приоткрыла рот, надеясь, что со словами наружу больше ничего не вырвется.

– Зачем?

“И лечу я к звездам, кричу и вновь лечу”.

– Чтобы убить меня.

Соня увидела и услышала сегодня достаточно, чтобы как минимум сойти с ума.

Она поморщилась от стрельнувшей в виске вспышки боли.

– Я не убийца.

– Молодец. Не беда. Ты желаешь, чтобы я сам это сделал?

– Что сделали?

Тимур Андреевич недовольно сомкнул губы, окончательно становясь похожим на сердитого старика.

– Я надеюсь, что ты только сейчас плохо соображаешь, а не по жизни, – пробубнил он. – Ты желаешь, чтобы я сам убил себя?

Соня втянула носом пыльный и несвежий воздух, но от этого стало только хуже. Она напряженно сдвинула брови и несколько раз сглотнула противный кислый привкус на языке, прежде чем спросила:

– Вы хотите умереть?..

– Да, – просто и не задумываясь ответил Тимур Андреевич.

– А как же бессмертие?

– Я отдал его тебе. Дело осталось за малым.

– Я ничем вам не помогу.

“И как будто позабыл я про все… Только черт заводит снова колесо…”

Тимур Андреевич выключил музыку.

– Бесполезная девчонка! – процедил он сквозь зубы. – Так и знал, что надо было парня брать!

Соне нисколько не было жаль, что она не оправдала ожидания какого-то несчастного старика, которому надоело жить. И, признаться, даже за Степку переживать и радоваться, что он избежал такой участи, сил не находилось. Ей бы вздохнуть нормально…

– Знаешь, что ждет теперь тебя? – мрачно сказал Тимур Андреевич.

– Я проснусь. Или умру.

– Ты захочешь крови.

Соня пару раз моргнула, с силой сжимая веки, и только после этого действия поняла, что до этого все вокруг расплывалось от слез. Она их уже даже не замечала. И чего это вдруг опять?..

– Нет, – возразила она.

Тимур Андреевич со злорадной горечью усмехнулся.

– Да. Не только бессмертие – проклятие. Каждый месяц тебя будет мучить жажда крови, которая убьет тебя, если ты будешь ей сопротивляться.

– Я… не верю вам, – прошептала Соня, и вдруг ее осенило: – Вы… вы что… сделали меня вампиром?!

– Да. Ты сгоришь на солнце через несколько дней, если защиту не повесишь.

– Сгорю?..

– И пользы от бессмертия никакой не будет, если будешь реветь и так глупо потеряешь жизнь.

– Прекратите! – закричала Соня и тут же поморщилась от своего наконец прорезавшегося голоса.

Тимур Андреевич встал с кресла и снова необъяснимым образом помолодел.

– Это ты прекрати! – тоже повысил он голос. – Ты ведь ненавидишь меня за то, что я тебя такой сделал. Давай! Хватит лужи разводить, выплесни гнев и отомсти! А потом забирай дневник со шкафа и уходи учиться жить новую жизнь.

– А знаете… – сказала Соня. – И правда. Я вас ненавижу.

– Как замечательно!

– Но делать я ничего не буду.

Невероятно, но злость открыла в Соне второе дыхание, в котором она так нуждалась. И это позволило ей с трудом, но все-таки подняться на ноги и шатающейся походкой отправиться к выходу. Догонит или не догонит, покажет зубы или не покажет – все равно уже теперь.

– Глупая девчонка!

Соня осмотрела узкий из-за наваленных тряпок и коробок коридор. Ключ должен быть спрятан где-нибудь… Нет, его даже не удосужились спрятать – он торчал прямо из дверной скважины.

– Дорогу запоминай, – крикнул Тимур Андреевич из гостиной.

Соня потерла лицо обеими ладонями.

Не будет она запоминать дорогу туда, куда больше никогда в жизни не вернется!

Руки уже не тряслись, поэтому пальцы смогли повернуть ключ, но слабость во всем теле была по-прежнему ужасающей: немного отклонившись при открытии двери, Соня чуть не повалилась на пол, лишь в последний момент успев мазнуть рукой по обшарпанной стене.

Не дождавшись ответа, Тимур Андреевич вышел в коридор и добавил:

– Не думай, что можно теперь так просто закрыть глаза на то, что случилось. Я буду ждать тебя здесь, Софья. Мы не договорили.

Соня хотела ответить, что не придет, но промолчала. Если это не страшный сон, то она все равно собиралась его забыть, как забывала всех чудовищ, которые прятались в темных углах и без следа пропадали, растворяясь в рассветных лучах.

Она обернулась.

Тимур Андреевич стоял сгорбившись и смотрел прямо на нее. Уголки его губ опустились, состаривая лицо, а густые брови скорбно изогнулись. Еще недавно зловеще поблескивающие красным голубые глаза потускнели в слабом болезненно-желтом свете лампочки.

Соня раздосадованно нахмурилась, ощутив нечто похожее на жалость. Нонсенс. Какую бы ерунду этот сумасшедший ни нес, ей была противна сама мысль о том, что можно испытывать сочувствие к его несбыточным мечтам, порожденным каким-то душевным недугом. И глаза, и зубы – это наверняка тоже какая-то жуткая болезнь. Все это выдумки. Вампиров нет. И Соня точно не стала монстром!

Больной человек похитил ее, заставил пить его кровь и попросил себя убить. Вот как все было.

Она с безжалостной злобой в упор посмотрела на угрюмого старика, оттолкнулась от стены и, покачиваясь, дернула за ручку входную дверь, которая, как ей думалось, наконец-то вела на свободу.

Вот только тревога остро и навязчиво колола в груди, подсказывая страшное: свободой за пределами этой жуткой квартиры теперь и не пахло.

На улице было очень темно: фонари не горели, дома и деревья освещал лишь тонкий полумесяц сквозь кустистые облака. Улица была незнакомой, и Соня выбрала направление наугад. Не так уж важно куда идти, главное, чтобы подальше отсюда.

Изо рта вырвался густой пар, пальто распахнулось от быстрого шага, но холода Соня совсем не чувствовала. Она наконец дышала полной грудью и не могла надышаться. Воздух был свежим, вкусным и опьяняющим. Он проникал в голову и остужал раскаленные и натянутые до предела нервы. Тошнота отступала. Сердце стучало ровнее.