Текст книги "Кровь первая. Арии. Они"

Автор книги: Саша Бер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

Неважна добывала из леса всё, что требовалось. Дануха готовила, мыла, прибиралась, драла крапиву на волокно, которой по краю леса были целые заросли. Данава наловчился работать со шкурами. Он выделывал их и сшивал. Притом не только обшивал шатёр для Данухи, но и стал шить одежду и делал это с таким азартом и удовольствием, что Дануха даже как-то похвалила его, выразив сожаление, что такое умение мастера оказывается раньше пропадало в лесу. Он сшил для Данухи рубаху, так как от распашной курточки, как у Неважны она отказалась. Ну и естественно подол к рубахе, штаны даже не стал предлагать. Себе хотел было, но не положено по статусу. Кроме этих обязанностей, Дануха регулярно наведывалась на развалины старого баймака, проверяя не появился ли ещё кто-нибудь. Ну и наконец четвёртый член поселения Воровайка, а как же без неё, взяла на себя самые важные обязанности. Она регулярно снимала пробы с кухонных шедевров хозяйки и зорко следила за окружающей обстановкой, охраняя покой и безмятежность маленького лагеря. Сорока, наверное, сильно переживала, что не может никак отличиться на этом поприще. Ей так хотелось подать хоть маленькую тревогу, чтоб всем показать, какая она замечательная охранница, но никто не покушался на их границы и безмятежную жизнь. Но птица не унывала и зоркости не убавляла.

Так продолжалось почти до бабьего лета. К тому времени селение обжилось окончательно. Шатёр Данухи был полностью достроен, погреба для хранения запасов выкопаны и сами запасы в них опущены, притом с большим запасом. Данава, достроив дом Данухе, загорелся и для себя такой же выстроить и тут же приступил к созданию второго шедевра. Дануха каждый день, уходя к старому баймаку, надеялась, что вот сегодня, точно кто-нибудь придёт, но день шёл за днём, а в отряд пополнение всё не прибывало.

И в тот тёплый, солнечный и тихий день, ничего особенного не предвещало. Дануха сготовила обед. Поели. Она осталась убирать. Остальные разбрелись по своим делам. И тут, как гром среди ясного неба, прогремело яростное стрекотание сороки. Тревога!

Все всё побросав, собрались у шатра большухи. И настороженно стали следить за птицей, но та не кидалась на невидимого врага, а металась от леса к шатру, от шатра к лесу. Дануха первая поняла, что она орёт:

– Она нас кличет куды-то, – сказала баба уверенно и громко. Определив, что Воровайка зовёт, указывая направление на старый баймак, радостно добавила, – никак пришёл кто?!

Дануха тут же кинулась собираться, хотя все сборы заключались лишь в отыскании свой клюки и быстро, почти бегом, направилась за постоянно мельтешащей среди деревьев Воровайкой. Все последовали за ней. Данава вооружился своим посохом, Неважна, соответственно луком.

Всю дорогу до баймака, Дануху грызла какая-то тревога и решив прислушаться к этому чувству, она повела отряд не на прямую, через змеиный источник, а в обход, выходя на баймак со стороны Красной Горки. Решив сначала издали глянуть на гостей и в случае чего, сбежать обратно в лес. Данава поддержал её осторожность, Неважне было всё равно, только Воровайка была против. Она отчаянно орала, таща хозяйку по прямой, но получив порцию задиристого мата с показательными помахиваниями волчьего хвоста на клюке, заткнулась и стала лишь сопровождать отряд, летая в стороне. Выскочив из леса на вершине холма, Дануха пригнулась к земле и рассекая высокую траву, стала пробираться на край, чтоб оттуда рассмотреть, что делается внизу, в сожжённом баймаке. На всякий случай прижала серую шкурку рукой к древку и как следует её по жулькала пальцами, от чего по всему телу прокатилась горячая волна ненависти ко всему вокруг и внутренней злости ко всему живому, а также появилось безоговорочное чувство наличие врага. Она всегда в этом состоянии видела врагов, даже если их не было, но это были мелкие издержки дара с которыми можно было смириться. Ещё по пути к раю, она прикрыла глаза и принюхалась, но ничего не поняла. Там внизу было что-то непонятное, необъяснимое. Какая-то помесь чего-то с чем-то не соединимого. Дойдя крадучись до спуска, она приподняла голову над травой… и тут же выронила клюку из рук, вставая в полный рост. То, что она увидела удивило её на столько, что она дышать забыла. По пощади в сторону реки шёл конь, а вместо головы, отчётливо различалась девичья спина и голова с длинной косой. Ведения сна проявились наяву. Но тут всю эту сказочную картинку, как всегда испортила Воровайка. Пока Дануха, как заворожённая смотрела на удаляющуюся фигуру, эта дрянь шустро слетела вниз и закружилась над конём-девой, при этом даже не думая скрывать свою бурную радость. В ответ, это непонятное создание повернулось боком и Дануха разглядела и целого коня с головой и сидевшую на его спине девку-наездницу.

– Воровайка, – радостно прокричала гостья, протягивая к ней руки и конь под ней при этом закружился, заплясал, как будто тоже несказанно обрадовался. Тут наездница лихо соскочила с четырёх ножного зверя и поднимая руки к кружащейся над ней птице, звонко засмеялась. Только тут Дануха вышли из ступора. Она узнала молодуху. Это была её Елейка, маленькая, щупленькая Елейка. Она, забыв о потерянной клюке, сломя голову пустилась бежать по склону вниз, не обращая внимания на высокую траву и оря во всю глотку:

– Елейка!

Молодуха услышала её, увидела и кинулась навстречу. Встретились они на бывших огородах, за обгорелыми кутами. Обхватили друг дружку. Дануха прижала её к себе одной рукой, второй безостановочно гладя её по голове, а та рыдала, уткнувшись в её грудь. Рыдала в голос, при этом, что-то пытаясь говорить, но ничего связного не получалось. С боку Елейку обнял и Данава, наконец, догнавший прыткую непогодам Дануху. Она, узнав колдуна, кинулась обниматься и с ним. Это, наверное, могло продолжиться долго, если бы не конь. Эта зверюга вдруг подскочил к обнимающимся и грозно заржал, оголяя ряд зубов и вставая на дыбы, всем своим видом показывая, что сейчас кого-то треснет копытом по башке, а остальных закусает. Елейка тут же вырвалась из объятий, что-то громко шикнула с присвистом, и конь буквально отпрыгнул в сторону, но и там продолжал нервно крутиться и бить копытом, явно недовольно фыркая. Елейка быстро утёрла слёзы и сказав только «Подождите», подбежала к разъярённому жеребцу и обхватив его за шею, которую он по началу всё же пытался вырвать, но не очень настойчиво, что-то зашептала ему на ухо. Конь успокоился. Почти. И Елейка, как человеку, представила всех собравшихся:

– Это Дануха, – матерь нашего рода. Она большуха. Старшая. Дануха хорошая и мне ничего плохого не сделает. Мы просто давно не виделись и радуемся встрече.

Конь недоверчиво покосился на растерянную бабу своими большими глазами и как бы говоря, что понимает, мотнул головой и фыркнул. Елейка продолжила:

– Это, – указала она коню на колдуна, – наш родовой колдун Данава. Он тоже хороший и тоже ни тебе, ни мне плохого не сделает.

Конь повторил процедуру принятия. Тут Елейка наконец заметила Неважну и замялась, увидев в ней не только не знакомого, но и чужеродного пацана, явно раньше такого не видавшая. Дануха заметила её замешательство и тут же представила:

– А эт Неважна, тож девка хороша. Я думаю вы даж подружитесь.

– Она девка?! – изумилась Елейка, недоверчиво рассматривая подходящую к ним незнакомку, – да она же в штанах? И косы у неё нет.

– Да эт ничё, – успокоила её Дануха, – она с дальних краёв, чужачка. Наших обычаев и нравов не знает. Но девка, чё надоть.

Дануха сознательно не стала раскрывать арова происхождения Неважны, так как была уверена во вполне предсказуемой реакции Елейки на эту новость и чтоб как-то разрядить обстановку, она постаралась сменить тему:

– Ты, деточка, с дороги-то, наверное, оголодалася. Мы т тольк по обедали, но и тябя надём чем подкрепить.

– Хорошо бы, – ответила на приглашение Елейка, но напряжение в голосе никуда не делось.

У неё в голове не укладывалось, как девка посмела одеться в мужскую одёжу и что это случилось с большухой. Раньше она за такое до смерти бы забила и не спросила бы как звать. Разрядила обстановку вездесущая Воровайка. Она лихо, с широкого маха плюхнулась на спину коня, да так и застыла, присев. Конь шарахнулся, округлив глаза от такой наглости. Сорока вспорхнула и зацокала. Но далеко не улетела, а сделав небольшой вираж, попыталась снова оседлать скакуна, но конь зорко следил за её выкрутасами и в момент подлёта, резко отскочил в сторону, пытаясь схватить птицу зубами, как собачонка.

– Ох, ё, – пропела, веселясь Дануха, – никак у Воровайки в жопе детство разыгралася. Смотри, подруга, до балуешь. Он тябе хвост то твой красивый ощиплет.

Елейка тоже расцвела в расслабляющей улыбку и крикнула коню:

– Злюка! Это она с тобой играет, – и тут же обернувшись к людям, добавила, – это его я так кличу.

Но конь и без неё сообразил, что сорока не противник, а игрушка и с лёгкостью бесшабашного ребёнка, принялся с ней играть. Он прыгал, скакал, изворачивался и вскакивал на задние ноги, стараясь поймать назойливую птицу, а та, ликуя и наслаждаясь своей неуязвимостью, порхала, как молодая. Уже через несколько мгновений они с шумом носились по площади туда-сюда, вызывая в зрителях неподдельную радость. Как эти два, абсолютно разных создания природы, так быстро, почти мгновенно нашли в друг друге родственные души, непонятно. Только отогнав с помощью Воровайки от Елейки эту охранную зверюгу, Дануха смогла спокойно подойти к молодухе и приобнять за плечо:

– Подём, моя хороша. У нас теперяча новый кут и у тябя тож.

Но повела она всех не через Красную Горку, как пришли, а по прямой, через змеиный источник. Конь с сорокой практически мгновенно догнали людей, как только они вышли из разорённого поселения. Жеребец похоже за игрой вовсе забыл про хозяйку, но Воровайка себе этого позволить не могла. Она хоть и бесилась как дитя, но опыт и прожитые невзгоды не проиграешь. Они стрелой пролетели рядом, мимо вереницы людей, в высокую траву заливного лига и там пропали где-то. Когда Дануха дошагала до родника, то увидела такую картину. Конь, набегавшись, жадно пил воду из лужи, которую образовывал родник, прежде чем потеряться в траве маленьким ручейком. Сорока скакала рядом.

– Какой молодец, – похвалила коня Дануха, – вот и ты к нам приобщился.

Злюка услышал позади голос, брыкнулся и бросив пить, скакнул в траву, дальше бегать. Дануха подошла к роднику и задумчиво остановилась перед ним. Тут к роднику вышли все. Дануха загадочно посмотрела на Елейку. Та сразу поняла, что от неё хотела большуха, но почему-то неуверенно за озиралась.

– Подняси мяне девица водицы напиться, – проговорила большуха обращаясь к Елейке и ласково при этом улыбаясь.

– А где чаша? – неуверенно и испуганно спросила молодуха.

– Нету, – не меняя выражения на лице ответила ей Дануха.

– А как же? – хотела Елейка возразить, но тут же осеклась, подумала, хмыкнула, улыбнулась и уверенным шагом подошла к роднику, опускаясь перед ним на колени. Зачерпнула в ладони воды и не поднимаясь с колен, повернулась в сторону Данухи. Та, сделав два шага, наклонилась к поднесённым ладоням, принюхалась, закрыв глаза, помочила пальцы, потёрла воду и облизав, наконец, вынесла решение стоящей перед ней на коленях с опущенной головой Елейки:

– Не, – сказала Дануха, на что Елейка вдруг вся сжалась и зажмурилась, но не успев даже испугаться по-настоящему, услышала, – не буду я те косу резать, пусть болтатся.

С этими словами она взяла Елейку за обе руки и подняла с колен, выливая остатки воды на землю.

– Нету и не будет у нас боле бабняка, девонька. Нынче мы не бабы, а сёстры, – тут она обняла, молодуху и трижды на крест приложилась щека к щеке, – ну, здравствуй, сястра моя Елейка.

Молодуха непонимающе улыбалась, но тихо ответила:

– Здравствуй, сестра Дануха.

– Вот и умница. Только чур я старша, – шутливо пробурчала Дануха, поднимая в воздух указательный палец, – поздоровайся и с сястрой Неважной.

Девчонка в кожаном одеянии тут же подскочила, и они повторили ритуал прикладывания щёк.

– А Данава? – радостно спросила Елейка.

– А Данава облезет, – с шутливой напыщенностью отрезала большуха, махнув на него рукой и направляясь по тропе дальше, – у яго титьки для сястры не выросли.

Елейка зачем-то посмотрела на свои, вздохнула и к никому не обращаясь проговорила:

– У меня тоже не растут.

– И у меня, – подхватила таким же вздыхающим тонов её Неважна.

– Отрастут ящё, замучитесь за плечи закидывать, – успокоила их Дануха, продолжая шагать, но вдруг резко встала, как вкопанная.

Когда она обернулась к догнавшим её спутникам, на лице её была не шуточная тревога. Все напряглись, а Данава в панике выпалил, озираясь по сторонам:

– Чё?

Дануха посмотрела на Неважну и состроила жалостливую физиономию и столь же жалостливо заговорила:

– Клюку то я свою потяряла. Неважночка, сястричка, ты б сбегала. Я яё на Красной Горке обронила, откуды вниз бяжала. А?

– Хорошо, – ответила охотница с готовностью и побежала назад.

– Мы тябя здеся подождём, – прокричала в след убегающей Дануха.

– Не надо, – крикнула та в ответ, уже скрывшись в траве, – я оттуда домой добегу.

– Ну, ладноть, – сказала уже спокойно Дануха и обратилась уже к Елейке, – как тябе ары, сястра? Нагостилася?

– Ненавижу, – злобно, сквозь зубы прорычала молодуха.

– Я так и знала. Потому хочу сразу предупредить, чёб до драки не дошло. Неважна чистокровна арья.

– Что?! – ощетинилась Елейка, сжимая кулачки.

– А то, – рявкнула не неё Дануха, выпуская из себя спрятанную до поры до времени большуху, что моментально остудило молодой пыл, – теперяча она наша сястра. Сирота она. Яё отца, с которым жила после смерти матери, убили те же самы аровы скоты, которы перябили наш род и выжгли наш баймак. Потому она с нами. Поняла?

– Да, – сухо ответила Елейка, – только то зверьё не ары. Они гои. Хотя даже и гои их бы не приняли. Они сами по себе. Ары их не принимают, но толи боятся, толи нарочно до поры до времени не трогают. Я про них в коровнике уже успела столько наслушаться. Бабы все говорят, что ары их держат, чтоб речников повывести, земли прибрать, баб по коровникам рассадить.

– Не знам, не знам. Может быть, – задумчиво проговорила Дануха, – ладноть, пошли, а по дороге расскажешь свои злоключения.

– Да рассказывать-то в общем неча, – ответила молодуха, скривившись, но они пошли дальше, а Елейка всё же начала рассказ.

Начала вяло. Как напали, как хватали, повязали да на шкуры-волокуши закинули. Потом тащили по степным ухабам, а когда привезли куда-то, к леску какому-то, то на теле уж живого места не было. Вся побита, перебита, синяк на синяке. И сбежать не сбежишь. Их не только по рукам и ногам связали, но всех между собой, какой-то странной петлёй за шеи. Из неё не выскользнешь. Верёвка не ослаблялась, но, правда, и не затягивалась на горле. Как обруч, только с из толстой травяной плетёнки. Их расставили по поляне. Тут пришли ары. Дородные такие, важные. Походили, посмотрели и разделили всех на несколько кучек. Елейка попала вместе с бабой Ухтиной, мамой Зорьки, ещё бабой Разавой и тремя кутырками: Лебяжкой, Красавой и Невеличкой. Дальше ар опять их сцепил верёвкой за шею, ноги развязал и погнал пешком к городу. Но до города они не дошли, а где-то свернули с дороги и пришли в какое-то огороженное высокими, заострёнными кольями селение. Как позже выяснилось это был коровник жреца Агнидха, главного в городе по священному огню.

– Важная такая, сволочь, – описала его Елейка, – перед ним все спины гнули, а бабы, то есть коровы его, как он пришёл, так все на колени упали и мордой в землю уткнулись и стояли так пока не ушёл. Нас он всех осмотрел, ощупал и велел по клетям рассадить, как зверей. Сидели мы там пять дней. Кормили плохо, а бабу Ухтину, так вообще не кормили, только воду давали. Как я потом узнала, нравились этому старому пердуну маленькие девочки, да худые. Баб в теле не признавал. Урод. Потом Ухтину связали и куда-то увели. А на следующий день весь коровник повязали и гуськом повели в город. Я единственный раз видела его изнутри. Век бы не видеть эту мерзость.

Тут она замолчала. Дануха спиной почувствовала, что Елейка плачет, но ни останавливаться, ни успокаивать её не стала. Через некоторое время молодуха продолжила уже заливаясь слезами:

– Нас всех согнали на площади, среди больших и нарядных домов вокруг большого костра и в этот костёр связанную Ухтину бросили. А потом нас всех заставили на это смотреть и запоминать. Ар, что над нами надсматривал, орал, что их богам, видите ли, требуются жертвы и если мы не хотим ими стать, то надо слушаться повелителя нашего беспрекословно. Если ему что не понравится, то мигом окажемся на костре. Потом рассадили обратно в клети. Я так и прожила всё время в этой деревянной решётке. Только после этого нас не запирали. Но там на ночь во двор собак голодных выпускали, так что мы сами запирались. Собаки эти какие-то ненормальные. Злые, как мелкие голодные нежити. На клеть прыгают, рычат, лают, морды меж жердин просунуть норовят. Сами эти жерди грызут, рвутся до тебя достать. Ох и натерпелась я страху первые ночи. Глаз сомкнуть не могла. Только после того как не выдержала и уснула, они перестали прыгать на мою клеть и со следующей ночи вообще не обращали на меня внимание. А потом приехала из города большуха коровника, первая жена этого жреца. Ни чё так баба, не злая, хоть девки тамошние, а в коровнике у него почти все одни молодухи да кутырки были, предупреждали, что б с ней поосторожней. Мол мягко стелет, да жёстко жмёт и лучше всего прикидываться при ней дурочкой несмышлёной. Я так и сделала. Нас, новеньких, всех обмыли, какой-то странной водой, цветами пахнущей, переодели, а после началось. Там в коровнике дом большой стоял из стволов деревьев сложенный. Девки его ебальней называли. Жили в нём постоянно три семьи аров, из простых, не родовитых, но к нам тоже относились, как к скоту. Они коровник содержали. Работа у них такая. Мужики ихние за нами пригляд вели, да так чё починить, собак держали да натаскивали, они только их слушались. Жёны их нас кормили, мыли да одевали. Самим нам ничего на позволяли. Какую бурду сварят, то и жрали. Какие тряпки кинут, то и одевали. Баб, у которых детки были, на молоко доили и это молоко куда-то отвозили. Ну и дом содержали. Владыка то шибко брезгливый был до грязи. Чистоплюй сраный. Так вот в этот дом нас и стали таскать по очереди, а когда и в не очереди. Этот старый хрыч чуть ли не каждую ночь из города наведывался. По началу мрак, как больно было, а потом ни чё притерпелась. А как обжились немножко, нас днём стали на работы выводить, как они завывали это «в поле». Ну это как наши огороды, только огромные. Со временем этот старый уд ездить перестал, видать насытился иль уехал из города куда, не знаю. Где-то седмицу назад я на поле корень дёргала и в самый разгар дня иду я по гряде к верху жопой и вдруг чую впереди кто-то стоит на пути. Я спину то разогнула и тут же ляжки со страху и обмочила. Всякого казалось, видела, но такое. Стоит эдак боком ко мне жмур[20]20
  Жмур (разг.) – покойник.


[Закрыть], уж почти разложившийся. На костях белых куски мяса тухлого. Фу. Высоченный такой, в два моих роста. Я дышать не могу, орать хочу, но тоже не могу. Бежать, ноги, руки, как не мои, не слушаются. А он стоит и куда-то в сторону смотрит. И тут у меня мысль скользнула: «а может не заметит?». Я даже тогда не смогла сообразить, что не стою, а сижу на жопе прямо на грядке. Но помню, что только собралась на четвереньки тихонько встать, да дёру дать, а оно вдруг возьми да спроси: «Как аукнется, так откликнется. Что это?». Тут меня вообще бабай[21]21
  Бабай, бакайка, бука – мелкая нежить Матери Сырой Земли, связанный с золой, сажей. К человеку нейтральна. Абсолютно безвредна и безобидна. Рацион питания – различные виды страхов. Пугали только детей. Назначение – развитие и эволюция пятой системы жизнеобеспечения (работа древних участков мозга), отвечающей за оперантное поведение самосохранения «Страх».


[Закрыть] обнял. Чую, что уж вся мокрая, не только между ног. Пот так и льёт, аж холодно стало, трясучка началась и живот со страха так скрутило, что, если б голодной не была, вся бы обделалась. И понять-то ничего на могу. Где это «что»? Причём тут эта загадка? И тут меня как по морде кто съездил. Загадка! Поняла кто стоит передо мной. Только Степная Дева[22]22
  Степная Дева – нежить Вала, одна из Облачных Дев. Главная функция взаимодействия с человеком – тренинг систем жизнеобеспечения. Специализируется на балансировании пятой. Рацион питания – страх, испуг, паника и им подобное. Притом её мишенями были как мужская, так и женская половины человечества. Степные Девы были главными пугалами полей и огородов. Притом пугали не только психологически, но и могли вполне реально врезать по башке, своим коронным «бабьим ударом», которым она могла и насмерть зашибить. (В медицине этот «удар» называют солнечным или тепловым ударом.) Психооборотни. Принимают для каждого человека персональный образ, основанный на его страхах и фобиях. Её внешний облик всегда имеет странную особенность. Она состоит их двух разных половинок, одна из которых живая, а другая мёртвая. Но основная пугалка у неё не снаружи, а внутри. Человек боится даже не внешнего образа, а то, что за этим образом скрывается, прячется. Она парализует у человека всё и надо быть сильным духом, чтобы перебороть в себе этот страх. Именно из-за парализующей внутренней составляющей, внешняя как правило смазывается и не запоминается. Запоминается лишь очень высокий рост, русые волосы, убранные в женские двойные косы или убранные под головной убор. Властное, не выражающее никаких эмоций лицо, деталей которого никогда не помнят. Пугающе быстрые перемещения в пространстве, вообще без какой-либо моторики. Летящей, парящей, скользящей по траве «походкой» в мареве полуденного пекла и пьянящего аромата трав, она хватает свои жертвы в оцепенение и подобно паучихи, начинает высасывать из жертв эмоции страха и ужаса, при этом извращённо издеваясь, постоянно задавая вопросы – обычные и порой примитивно простые загадки. И это не случайно. Для того чтобы разгадать загадку требуется логически проанализировать предложенную понятийную комбинацию, перейти в область абстрактного мышления, синтезируя единственно верное и как правило, простое понятие, которое и является отгадкой. Но сделать это надо в состоянии панического страха и ужаса, парализующих не только двигательную функцию, но и мыслительные процессы. В этом то и «соль» абсурдной на первый взгляд экзекуции. Только успокоившись, подавив в себе панику, только сосредоточившись на понимании, отвлекаясь от навязчивого страха, человек через этот страх переступает. Как только он перебарывает в себе страх и ликвидирует панику, он вдруг понимает, что загадки элементарно простые и знакомые ему с детства. Если человек не смог мобилизоваться в нужный момент, то он не способен вообще понять, что ему говорят. Он забывает все на свете, впадает в ступор и это для него приговор. После нескольких не отгаданных загадок, не способный справиться со своими собственными страхами, получает по голове «бабий удар». Со Степными Девами заключался ритуальный договор. Делалось это при «разбитии» нового поселения. Люди приходили в новое место, и место это было на степном берегу реки. И у степи надо было выпросить разрешение, впрочем, как у реки и неба. Но если у реки разрешение выпрашивалось у Водяной Большухи, у земли непосредственно у Матери Сырой Земли, а у неба разрешение просили именно у Степных Дев. Отличие этого ритуала от заключения договоров с Водными и Лесными Девами заключалось в том, что мужчина, не совершал договорной половой акт со Облачной Девой, не обременялся «обязательством верности» и мог спокойно заниматься сексом с другими женщинами. Раз в год артель «командировала» мужчину, как правило, в расцвете сил для подкрепления договора к Степным Девам, где он, пройдя полный ритуал с загадками, благополучно отпускался. На следующий год отправляли другого, новенького. Каждый мужик знал, что влюбиться в любую Облачную Деву – это самоубийство, поэтому старались в половых отношениях держаться от них подальше. Хотя дурней во все времена хватало.


[Закрыть], напугав до усёру, может загадки загадывать. Ты знаешь, Дануха, я прямо пред этим, когда коренья – то дёргала, одними мыслями была занята. Искала путь к побегу. Я знала, что поле соглядатаями с собаками отцеплено, но почему-то была уверенна, что только от сюда путь есть. Куда бежать и что потом делать буду не думала. Но вырваться из проклятого места желала всей душой и знала, что вырваться мне поможет только чудо. И до меня тогда дошло про загадку-то. Я поняла, что вот оно чудо. Не знаю откуда, не спрашивай, но уверовала я, что этот жмур – Степная Дева и она мне поможет. Тут и живот отпустило. Бояться то я не перестала, волосы дыбом стояли, аж больно становилось. А она стоит, молчит, ждёт. Ну я возьми да ответь, мол эхо это. В горле всё пересохло, ни капли слюны, а она раз, и повернулась ко мне лицом. Мама, роди меня обратно. Лучше б она этого не делала. Она, оказывается, из двух половинок склеена. Одна живая, как баба обычная, а вторая – скелет дохлый. Половина черепа голая, вместо глаза дыра огромная, на теле рёбра с кусками тухлого мяса, а вторая часть девичье стройное тело в облако одетое, ну или как туман в виде рубахи. Она меня опять спрашивает:

– Все её топчут, а она от этого только лучше. Что это?

А говорит она странно, как будто ей всё равно, всё равно и рот закрыт, губы не шевелятся. И тут совсем осмелела я и даже встала на ноги, только колени задрожали и на всё тело Колотун колотил. Только я зубы стиснула, кулаки сжала, а себе думаю «Должна! Другого шанса не будет». Отвечаю, мол «тропинка». А она раз, и уж стоит ко мне правым боком, что нормальный. Как повернулась, даже не заметила, хотя я не отворачивалась и даже не мигала. Смотрит куда-то в даль и задаёт мне третью загадку. «Скачет по степи красиво, разметалась ветром грива», – говорит, – «кто это?». «Конь», – отвечаю. И тут она вновь поворачивается ко мне лицом, а мёртвой то половину у неё уж и нет. Вся, как нормальная, только светится, лица не разобрать. «Здравствуй, Елейка», – говорит, рта не открывая, а сама, как не живая, только в глазах, солнечные зайчики прыгают. «Здравствуй, Дева Степная, сестра Облачная[23]23
  Облачные Девы – нежити Вала, Отца Неба. Их было много и точное количество не знал никто. Говорили о тридевяти, т. е. о 27 сёстрах, обладающих разными функциями. Все до одной они были в отношении человека биполярны, поэтому можно было, как и получить что-нибудь, так и последнее потерять. Несмотря на то, что все они были равны меж собой и друг другу приходились сёстрами, они были абсолютно не похожи друг на друга, в первую очередь функционально. Кто-то был многофункционален и воздействовал не только на человека и биологическую жизнь, но и на явления природного характера. Кто-то мог оказывать влияние только на животных и человека, например, такая Облачная Дева как Лихорадка природных явлений не задевала, а Облачная Дева Громовница занималась исключительно природой и человека касалась лишь посредственно. Несмотря на грозящую опасность от этих всемогущих Дев, люди жадно тянулись к ним, во чтобы то не стало желая заполучить то, чем они были способны одарить. А это были такие вещи, как исполнение желаний, удача, талант, защита по жизни от всяких напастей (охранение) и наконец счастье, обычное человеческое счастье. Но тем не менее каждый понимал, что вместо счастья может получить и полное несчастье на всю оставшуюся жизнь. Поэтому лезли, пищали, но побаивались.


[Закрыть]», – отвечаю я ей, а у самой аж в зобе всё спёрло, как же с ней говорить то трудно, я почему-то тогда очень зареветь захотела от обиды, но удержалась, а она протягивает мне это.

Елейка вытянула из-за пазухи каменный круглый-блинчик на верёвочке, изумрудно зелёного цвета, размером чуть побольше перепелиного яйца. По средине дырка, в которую и продета была плетёнка, притом плетёнка та была свита из конского волоса, а не из травы.

– Какой красивый, – восхищённо проговорила Неважна, касаясь камня пальчиком.

Елейка и не заметила, как та их нагнала и пристроилась рядом. Каждый потрогал странный гладкий камень. Он был настолько гладко вылизан, что в него можно было смотреться как в зеркальце. Дануха даже взяла его в руку и пронюхала своим чутьём и произнеся лишь «вот оно как», тут же отпрянула от него.

– Ну ладно, хватит, – пробурчала Елейка, упрятывая подарок Степной Девы поглубже себе за пазуху.

– А что дальше? – полюбопытствовала захваченная рассказом Неважна.

– Что было, то было, – огрызнулась молодуха.

– Елейка, – проговорила на распев Дануха интонацией в голосе, как бы грозя пальчиком.

Девка шумно сглотнула. Они стояли на тропе по среди леса, окружив Елейку и ожидая продолжения.

– Ну вот, – сдалась она, – подаёт она мне этот камень и говорит: «С этим змеиным камнем пойдёшь по тропинке к роднику», а думаю про себя, как же я пойду, коль вокруг охрана, сама то оглянулась и обмерла. Все вокруг на земле валяются и девки, и надсмотрщики и даже собаки, словно дохлые. А она продолжает: «Найдёшь там коня. Напоишь его через этот камень и сделаешь всё, что он тебе скажет».

– Это как? – не удержалась молодая охотница.

– Жопой об косяк, – съехидничала Елейка, – ты слушай, не перебивай. Хотя я тоже по началу ничего не поняла. Хотела было её спросить, а та повернулась ко мне задом и поплыла, даже не двигая и одной частью тела. А спины то у неё и вовсе нет. Вся спина от не догнившего жмура. И смрад такой от неё пошёл. Брр.

– Ты за ней пошла? – не успокаивалась Неважна в охватившем её азарте, подобно девки кутырки, что друг другу страшилки рассказывают ночью под одеялом.

– Растворилась она, – ответила Елейка на это раз спокойно, – отплыла на несколько шагов и как туман развеялась. И хорошо, а то пока я смотрела как она плывёт, у меня самой всё в глазах поплыло. Голова закружилась, чуть не потерялась там. А как пропала, так и очухалась да бегом к роднику. Он там за леском, недалёко. К тому же пить хотелось аж невтерпёж. Прибегаю, а там действительно конь стоит.

– Злыдень? – опять влезла Неважна.

– Нет. Старый такой. Спина вся седая. Голову понурил, стоит. Я подбежала, воды похлебала, камень в руках верчу и только тогда задумалась, а как же через него этого коня напоить-то.

И тут, на самом интересном месте, рассказ прервался. От куда-то из леса, через бурелом, с жутким треском, на них вылетел, вернее, выскочил Злыдень, а сверху, широко раскинув крылья, брякнулась на плечо Данухи усталая, но довольная Воровайка.

– О, срань пархата, заявилася не запылилася, – пробурчала хозяйка, тем не менее поглаживая птицу по голове.

Елейка подбежала к коню и тоже погладила его по морде, что-то нашёптывая как змея. Злыдень довольно пофыркивал, переступая с ноги на ногу.

– Ну, Елейка, – чуть не плача взмолилась Неважна, – ну что дальше? Как ты его напоила?

Елейка в ответ тяжело и звонко выдохнула, всем видом показывая, как ей уже надоела эта назойливая чужачка.

– Да с ладошек она яго напоила, так же, как и мяне воду подала, – раскрыла секрет Дануха и махнув клюкой, которая оказывается была уже у неё, скомандовала, – айда домой, а то сястру со всем с голоду заморим.

– Правильно, – хлопая Злыдня по боку, отправляя гулять, подтвердила Елейка, – вложила камень в ладони, зачерпнула воды и подала. Тот шустро так, я даже не ожидала, зачерпнул губами всю воду вместе с камнем, но не успела я напугаться, как он камень обратно в ладони выплюнул и мордой так машет мне мол надень себе на шею. Ну я и надела. А как надела так по-ихнему и запела. Я, когда к роднику то бежала, думала, что с каким-то колдовским конём говорить буду, который по человечьи гуторит, а оказалось наоборот. Нет, я конечно, по конскому ржать не стала, но сразу поняла, что по конскому понимаю. Я на каком-то странном зверином языке начинаю разговаривать, ни на одного зверя не похоже, а когда он говорит, то будто у меня в башке сидит, внутри и там говорит.

Дальше рассказала она, что поведал ей этот старый конь секрет из секретов, как с помощью таких змеиных камней с конями куманиться – лошадиться. Потом кликнул он Злыдня и назначил его Елейке вроде как половинкой быть, если сумеет сделать то, что сказывал. Она тут же провела ритуал и всё у неё получилось, лучше, чем сама Елейка ожидала. Снимет с шеи камушек, она как была Елейка, так ей и остаётся и конь как конь, а стоит камушек одеть, толи она наполовину конём становится, толи конь наполовину ею.

– Так я не поняла? – спросила её Дануха, шагающая впереди отряда, – кто из вас кем повелеват-то?

– Я им – недоумённо высказалась молодуха, – он же вообще не говорит. Это я, когда с ним разговариваю сама собой на этот язык перехожу. Притом про себя в голове говорю то нормальными словами, а звуки получаются какие-то странные. Стоит мне прислушаться к себе ушами, всё тут же пропадает. Поэтому, когда я с ним говорю, себя не слушаю. А его просто чувствую, как руку вот, ногу. Ну, понимаете.

– Я лично ничего не понимаю, – встряла Неважна с тоном ребёнка, который раскусил что его водят за нос, рассказывая сказки, – колдовство какое-то. Так не бывает.

– Ох, ё, – пропела своё любимое, идущая впереди Дануха, – кто б пел, да ты б не плясала.

Тут она остановилась. Развернулась, уперев руки в боки и ехидненько так скомандовала:

– Ну к Неважна, закажи-ка сястре своё, которо «так не быват».

Молодая охотница растянулась в улыбке, понимая, что про неё тоже можно сказать тоже самое, что она про Елейку. Сразу обмякла, но противиться не стала. Сняла из-за спины лук, наслюнявила и приклеила листик к берёзе… Ну, а дальше всё как в первом показательном выступлении. После чего выпучивать глаза и поднимать уроненную челюсть пришлось Елейке.

– Вот, – удовлетворённо произнесла Дануха, – теперяча вам есть о чём меж собой потолковать. Пошли, а то мы так до вечера не доберёмся.

С этого момента для Елейки и Неважны вообще все перестали существовать, кроме их двоих. Дануха только поражалась, как они, стрекоча одновременно, умудрялись при этом понимать друг друга. Она слушала их со стороны, слушала, ничего разобрать о чём трещат не могла, сплошной перезвон из междометий. Эта парочка не заметила, как пришли в поселение, как Дануха обеих усадила за стол, как обеих и накормила, а затем, чуть ли не взашей выгнала из-за стола, потому что сами они, треща без умолку, уходить не собирались. Ну, толкать она, конечно, не стала не в шею, ни в какое другое место, просто ненавязчиво предложила Неважне показать сестре свой походный шатёр и девок, как ветром сдуло.

Они трещали весь день. Даже Злыдень, отиравшийся возле хозяйки, поначалу ревниво, затем удивлённо и в конечном итоге принимая, как должное, смирился с тем, что чужачка и хозяйка не обращают на него внимание, даже когда вместе его гладили и чесали. Неважна попросила её научить конскому колдовству и тут неожиданно выяснилось, что такое можно проделать лишь раз в году, в особый день, в самом конце лета на полнолуние, но разрешила прокатиться на Злыдне, долго совместно уговаривая коня, который не выдержав напора, похоже согласился.

Елейка валялась по траве, держать за живот и хохоча до одури, смотря как её новая подруга с диким «А-а-а» колотится задницей о круп коня. Затем перейдя в лежачее положение и стараясь обхватить жеребца за шею, начала биться о его спину уже другим местом и в конце концом под звонкий истеричный хохот Елейки, наездница мешком свалилась в траву. Злыдень же, как ни в чём не бывало, продолжал, скотина, гарцевать по поляне, победно задрав хвост. Но вскоре они поменялись местами. От смеха, в припадке, и вся в слезах, уже каталась Неважна, а Елейка тужась и старательно сопя, пыталась выстрелить из лука. Хотя первый раз она вообще выстрелила не из лука, а луком себе по лбу. Ну, в общем у неё с луком получалось не лучше, чем у Неважны с конём.

Вечером они завалились спать в походный шатёр охотницы и ещё долго не могли угомониться, про хихикав, чуть ли дна самого утра. Дануха тоже не могла долго уснуть, но вовсе не от того, что ей мешали девки. Она думала о их общем будущем. Она в первые за много-много лет мечтала.