Текст книги "Кровь первая. Арии. Они"

Автор книги: Саша Бер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

– Потом встали и стоим как четыре дуры, – продолжала Буря, – что делать не знаем. Резать охрану сонными, или же разбудить предварительно, чтоб забегали. Кого не спрошу все плечами жмут, мол ты главная тебе и решать. Ну я спрашиваю Неважну, мол ты можешь определить в какой землянке мама Малхи. Та указала. Ну говорю чё тут тогда думать, будите, да выводите, а там видно будет. Малха кинулась, да там решётка на входе тяжёлая оказалась, пошли все помогать, только Неважна осталась в центре стоять. Пока мы эту решётку снимали да оттаскивали, естественно шум подняли. Мама Малхи проснулась и изнутри тоже помогла. Еле справились. Малха с мамой обнимаются, ревут, мы стоим рядом тоже ревём, а тут Неважна подходит и так спокойно спрашивает, мол чё с жёнами охраны то делать. Я глянула, а мужики то все трое у дверей валяются со стрелами в телесах. Оказывается, они спросонок на шум тоже выбежали ну и Неважна их тут же уложила опять спать, только навсегда. Ну мы все на двор выбежали, а Неважна и говорит, мол женщин убивать не будет, рука, видите ли, не поднимется. Ну я у Кнохи спрашиваю мол чё за бабы то у охранников, а она их матом, мол суки ещё те, Тут Малха недолго думая влетела в дом и тишина. Потом вышла. Всё, говорит, нету больше надсмотрщиц. Только там ещё четверо детей малых, чё с ними делать тоже не знает, а убивать их не будет. Ну и ладно, говорю, давай всех выпускайте, а мы с Неважной за лошадьми и мешками. Ну в общем загрузили всё что можно, уж светать стало, а эти коровы такой ор устроили, что, наверное, по всей степи слышно было. Галдели на радостях, пока не заорала на них. Потом в путь тронулись, чуть ли не бегом, так как совсем светло стало и на дороге могли нарваться на кого-нибудь, но всё обошлось, а когда до лесов добрались, аж вздохнули с облегчением и пошли уже медленнее. Вот и весь поход.

Из коровника лагерь пополнился двумя девятками баб разновозрастных, восемью молодухами не рожавшими, из который пятеро беременных на разных сроках, девченят четырнадцать штук и посикух, почти аж тридцать. Из них грудных половина. Вот такой довесок притащили к бабе Кнохе и Дануха тут призадумалась. Одно дело девок особенных вокруг себя собирать, а другое вообще всех баб со всех округ. А тут ещё Елейка с Краснухой заерепенились, мол их мам тоже выручать надо, на что Дануха обещала подумать, но только после того, как с этим бедламом образуется, и они решат, что с этой оравой дальше делать без мужиков то. Были бы мужики, можно было баймак возродить и пусть бы себе жили, как обычно. А что сейчас делать, не понятно. В сёстры их не взять, хотя прощупать всех надо, может кто и подойдёт, а остальных, что, гнать что ли? Куда? В общем Данухе прибавилась ещё одна головная боль…

Заканчивалось первое лето лесного сидения. На дворе стояла седмица Осених Помочей[36]36
  Новолуние +4 седмицы от зачатия. Вторая половина августа. Осенины Помочи (Успенье). Ухудшение самочувствия (токсикоз, головные боли, сонливость и пр.) Появляются непереносимость запахов, повышенное слюноотделение, в молочных железах «покалывания». Растущая луна +5 седмица. Конец августа ареолы молочных желёз темнеют. Мать Сыра Земля – именинница. Начало молодого бабьего лета. Обидеть в эти дни, а что ещё страшней рассердить Землю – это все равно, что заведомо отправиться к предкам. По земле нельзя было ходить босиком, прыгать, скакать, а также втыкать в неё любые острые предметы. Бабы выходили в огороды и голышом катались по земле, со вздохами, стонами и охами, выпрашивая у неё силы жить. Мать Сыру Землю кормили и поили: молоком, маслом конопляным и т. д. После устраивали складчины. Перед пьянкой в обязательном порядке ходили чистить источники, пить подземную воду. Там и пьянствовали. Пьянка была не сильно обильной, притом разрешалось не пить вообще. Беременным даже не предлагали. Но всю седмицу ели за общим столом. Проходили «помочи». Было принято помогать многодетным и всем обездоленным сделать заготовки на зиму. Самой обездоленной, т. е. не имеющая детей на воспитании, которые бы таскали с леса его дары, была большуха. Поэтому «помочи» были в первую очередь для неё, а она же как раз и была той, кто по поводу этого дела и напивалась. При бабьих помочах особенно придирчиво относились к работе молодух. Для них это была не только общая работа, но и мучительное наказание.


[Закрыть]. Событий произошло за это время огромное количество, все они разного рода, но для Данухи не являлись чем-то из рук вон выходящих и неожиданных. Ожидаемо стали искать мам Краснушки и Елейки и если маму Краснушки нашли сразу, то вот Елейке не повезло. Неважна не смогла нащупать её среди живых, а среди мёртвых она не умела. Елейка ревела долго и чем больше её утешали, тем пуще она принималась это делать. Дело дошло до откровенной истерики, после чего её оставили в покое. Дануха сказала, мол отстаньте от девки, сама проревётся. Вывела её из этого «мокрого» состояния через несколько дней Хохотушка, которая просто скорчила лживо-обидчивую мордашку, выпятив губки и напомнила ей, что та, как тепло станет, ей «коняшку» обещала подыскать. Тут сразу все сделали обидчивые и просящие физиономии, что заставило Елейку, с уже опухшими глазами, улыбнуться, хотя ещё долго было заметно по её виду, что на душе у девки тяжелее тяжёлого. Москуху, маму Краснушки, просто выкрали, не заморачиваясь ни с охраной, ни с остальным коровником. Прямо с поля, на котором она спала после работы, ночью, когда все почему-то неожиданно уснули, даже сторожевые собаки. Ходили опять вчетвером, только вместо Малхи пошла Краснушка. Чуть позже Дануха пожалела, что коровник оставили, так как довольно скоро Голубава развила в их лесном селении, среди новеньких, бурную деятельность, и всех поселянок, так ладно пристроила к делам, что Дануха даже по белому позавидовала её организаторским талантам. Голубава никого не спрашивая заняла какое-то странное, непонятное в этом бабьем царстве место, просто взяв и возглавив его. Она не исполняла роль большухи при бабняке, она не брала на себя обязанности родового атамана, а просто построила всех баб и стала ими командовать и все стали её слушаться, как должное. А как жизнь закрутилась своим чередом, так пришла к Данухе и посетовала, что бабёнок мол мало, надо бы ещё какой коровник растормошить, а то туда не хватает, сюда не хватает и вообще на будущее замахнулась чуть ли не город в лесу ставить, вместо временного, шатрового. Теперь и припасами она командовала, начиная со сбора, заготовки, местами хранения и кончая выдачей их Данухе. Кутырок и молодух, что посмышлёней, организовала в девичью ватагу, диверсионно-сыскного профиля, подключив к этому Никто, которую молодняк почему-то стал звать сокращённо – Ник. Той понравилось, все приняли, посчитав это более благозвучным. Притом тут же принялись все её «особые» сокращать свои клички, нахрапом требуя от Данухи на то разрешения. Старшая махнула рукой, мол обзывайтесь как хотите, только не делайте это часто, чтоб не забыть, на кого как материться. Краснушка стала Красна, Неважна стала Нева, Белянка – Беля, а Хохотушка почему-то Уша. Почему она выбрала такую странную кличку, она и сама толком объяснить не смогла, вот захотела и всё. Буря, Елейка и Голубава ничего менять не стали.

Ник совсем расцвела за это время, ожила, что ли, радуясь обыденным для других вещам. Ей нравилось возиться с молодухами, что были значительно младше её по возрасту, но знанием обычной жизни, она ушла от них недалеко, поэтому практически не выделялась в их среде. А в некоторых вопросах, особенно полового содержания, девки даже знали куда больше, чем она, ибо таким вещам её по жизни вообще никто не учил. Голубава поставила перед Ник задачу, научить молодух, из числа способных, скрытному дозору за подступами к поселению, чтоб чужаки не сумели застать врасплох. Уж больно эта проблема Голубаву тревожила. Ник и научила, притом не только способных, а всех, кто захотел. Самой Ник уметь прятаться нужды не было, но играла в прятки с девками, как дитя малое, учась сама, попутно, этому хитрому делу и уча этому молодух. Они целыми днями мастерили на подходах к лагерю засидки[37]37
  Потайные, хорошо замаскированные места для скрытного наблюдения.


[Закрыть] на деревьях, в корнях под пнями, в зарослях кустов, даже норы для этого скрытные рыли. Данава для этой «лесной банды» даже одежду специальную сшил, в которой на них в упор наткнёшься и не заметишь. Дануху раза два чуть до усрачки не напугали, выскакивая перед самым носом, когда она хаживала к источнику, да в старый баймак. В общем кутырки с молодухами освоили дозорное дело легко, играючи и главное с пользой. Ник их и следопытству обучила, даже попыталась научить умению «заметать следы», но тщетно. Следы, конечно, заметали, только не с помощью дара или колдовства какого, а вручную, но тоже не плохо получалось. Они уже и дальние подходы прощупывали, искали чужие следы. Старались девки из всех сил, но напрасно. Мирно как-то жилось, без каких-либо поползновений чужаков со стороны. Единственные чужие, на ком они «вдоволь» потренировались, были дружки колдуна, наведавшие его с завидной регулярностью. Сам Данава больше никуда не уходил, свои бабьи колдовские наряды не одевал. Дружки ходили к нему, но по одному, стараясь быть, как можно проще и скромнее, побаиваясь и девок и Дануху. Последняя приваживала их, как гостей, но не более. Приходили, приносили сплетни. День, два жили и уходили восвояси.

Осунувшаяся и даже почерневшая от горя Елейка, наконец занялась делом, которое быстро вывело её из состояния подавленности и вернуло к нормальной жизни. Со всех степей, притом иногда издалека, судя по тому, что по три, четыре дня отсутствовала, собирала она для всех сестёр коней трёхлеток. Почему именно трёхлеток, а не моложе или старше сама не ведала, но точно знала, что так надо. Притом выбирала в табунах лучших из лучших под характер каждой сестры. Эта «охота за жеребчиками» придала её жизни смысл. Дело оказалось для девки крайне увлекательным, интересным и азартным до чесотки по всему телу. Для каждого «дикаря» поставили отдельный шатёр с деревом внутри и специальными привязями. Каждая из девок, начала своего коня к себе приваживать. Процесс этот был небыстрым и изнурительно нудным. Поначалу помогала Елейка своим шиканьем, но постепенно девки стали обходиться и без неё, лишь изредка обращаясь за помощью. К этому времени уже у каждой был свой конь, но ещё не кумлёный, не «привязанный». Каждая дала своей будущей половине кличку, что для некоторых девок оказалось самым трудным во всём процессе и мучительным. Только Неважна справилась с этим сразу, потому что заранее знала, как назовёт. Не даром же готовилась к этому с самого момента появления Елейки. Остальные же сами извелись и Дануху извели. Чуть ли не каждая по нескольку раз приходили к ней поныть с этим мучившем их вопросом. Наконец все определились и Дануха даже с облегчением вздохнула, провозгласив, взымая руки к небу «слава тебе яйца».

Нева, кроме обычной охоты, занималась обучением, как своих новых сестёр Малхи и Красны, так и новеньких «коровьих» молодух, изъявивших желание научиться искусству изготавливать оружие и стрелять. Она неожиданно для всех пошла в рост и вымахала уже выше Елейки и самое для неё радостное – у неё наконец-то начала расти грудь! Это было её особой гордостью и всякий раз в бане она буквально выпячивала её на показ, как бы говоря: «Во я кака!».

В связи с тем, что Голубава дни на пролёт была занята своими новыми обязанностями, Уше пришлось вернуться к своим, материнским. Халява окончилась. Сын подрастал и сильно сковывал её свободу и в передвижении, и занятиях. Поэтому её особо и видно не было.

Малха изменилась в очередной раз, но на этот раз, в лучшую сторону. Зажив опять со своей мамой в одном шатре, девка откатилась в своё безоблачное детство, став прежней Малхушкой-пердушкой. Даже перестала поправлять и обижаться, если подружки по привычке называли её прежней кличкой. Мама её с удовольствием включилась в жизнь нового для неё и странного по обычаям поселения. Кноха практически полностью забрала на себя заботы о прокорме «коренного» населения, отобрав это дело у Данухи. Та особо и не сопротивлялась. Москуха, мама Красной, сначала тоже принялась за помощь в готовке, но довольно скоро обе бабы бывшего бабняка разругались вдрызг в вопросе технологии приготовления пищи, да так, что Данухе пришлось по старой памяти вмешаться и включив в себе большуху, обоих отлупить клюкой по седалищам и разогнать по разным углам, чтоб успокоились. В конце концов Москуха была определена в помощь Данаве, взяв на себя неблагодарное дело выделки шкур, но осталась довольна, захватив в этом деле полную монополию.

Беля тоже нашла себе занятие по душе. Она оказалась модницей ещё похлеще Красной, притом если последняя вешала на себя всё подряд без разбору, исходя из принципа чем больше, тем красивши, то Беля имела очень утончённый вкус, и все девки, как одна, признали за ней лидерство в этом вопросе, а в их возрасте это было весомо. Если поначалу Беля с Бурей были практически неразлучны, то со временем, как-то отделились друг от друга. Интересы стали разными. Беля сдружилась со старым Данавой, притом именно сдружилась. Они общались между собой, как две закадычные подружки. Сошлись как раз на общих интересах, вернее на одном интересе – шмотки. Беля бурлила фантазией по поводу новых фасонов и украшательств, объясняя ему свои замыслы на пальцах, а Данава притворял всё это в жизнь. При этом общались они, если посмотреть со стороны, как глухой со слепым, притом оба друг друга, при этом, понимали с полуслова, не договаривая, зато никто вокруг их больше не понимал, как ни старался. Благодаря этому к концу лета каждая из сестёр, даже Дануха с Голубавой, были одеты в «дизайнерские» вещи «аля Беля-Данава» и все при этом остались довольны, как работой, так и собой. И ещё один «писк» раскрутила Беля среди сестёр. Изрисованные тела. Нет, она не была первой, но она довела их невзрачную, «топорную мазню» до состояния искусства, а последнее, в свою очередь, до совершенства. Руки для этого дела у неё оказались действительно волшебные. Рисовала Беля удивительно красиво и изящно. Даже Малхе с Красной их «природные» узоры подправила и украсила. Тут опять сработал тандем Беля-Данава, только на оборот. Данава изгалялся в изобретении и изготовлении красок, которые даже в бане не смывались, а Беля уже ими творила. Поэтому все сёстры, кроме Данухи, естественно, наотрез и наотмашь пославшей Белю далеко и на долго, изрисовались каждая по своей принадлежности к статусу выбранной нежити. Даже Голубава позволила себе сделать небольшие, но очень выразительные завитушки на лице, что только подчеркнуло её избранность и высокое положение с завышенным статусом среди обычного населения. Теперь «особые» девки резко отличались от всех остальных, притом они коллегиально решили, что эту привилегию дозволено будет иметь только сёстрам и никому больше. Молодухи и кутырки бывшего коровника аж ляжки обмочили, выстраиваясь в очередь на приём их в стаю сестёр. Никому Дануха не отказала, но и никого не взяла, мотивируя это тем, что это требуется заслужить или по крайней мере доказать свою особенность и нужность. И бедные девки рвали себе жилы и волосы, стараясь вовсю.

Буря, отделившись от Бели, ни с кем особо не сблизилась. Со всеми поддерживала ровные отношения, никого не выделяя, и никого не отталкивая. Она держалась подчёркнуто независимо. Два проведённых похода, в которых ей подфартило командовать, давало ей надежду на то, что так и дальше будет продолжаться и она в конечном итоге станет старшей среди них и уже в мечтах и мыслях видела себя на месте Данухи. Присматривалась к ней, перенимала её манеры, анализировала её поступки и решения. Дануха обратила на это внимание, но виду не подала, решив посмотреть, что из этого выйдет. Лидер в походах действительно был нужен, и Буря, пока, как никто подходила для этого, но одно дело назначить атаманшу, а другое стать атаманшей среди этих ненормальных по праву, как на пример Голубава среди баб бывшего коровника. А вот последнего у Бури, как раз и не было. Единственно чем девка превосходила сестёр, так это разумностью, но не настолько уж сильно она их превосходила, чтоб безоговорочно главенствовать над всеми. Елейка вон тоже девка не глупая, да и Нева не дура, а как подрастёт, так нисколько не будет уступать той же Буре, а глядишь и переплюнет. Дануха несколько раз порывалась заняться с этой девкой, но всякий раз останавливала себя, не зная почему. Просто что-то говорило, что это неправильно, что этого делать не надо. И всякий раз опять решала не спешить, пуская на самотёк, продолжая внимательно приглядываться к каждой девке.

Праздник Осенины Помощи Дануха решила провести в полном объёме. Решение это она приняла вовсе не для восстановления традиций и устоев, а по меркантильным соображениям. Притом задействовать решила в этом всех жителей, а не только сестёр. Здесь она преследовала две цели: во-первых, на зиму требовался приличный запас даров природы, во-вторых, выделения из общей массы «стаи особенных» конечно хорошо, но и совсем отрываться не следовало, а общая пьянка, и общий стол целую седмицу, должны были способствовать сплочению их разросшегося коллектива. Дануха не забывала слова Водяницы на счёт того, что ей предстояло не только собрать вокруг себя силу, но и родить новую жизнь и не только для себя и своих девок, но и вообще для всех вокруг. Как и по каким устоям потечёт эта жизнь она пока не знала и даже не задумывалась над этим. Поэтому просто решила пустить эту жизнь по течению, но жёстко присматривая за всеми и присматриваясь ко всем. Она старалась чисто интуитивно угадать куда и как эта новая жизнь потечёт. Пример возвышения Глубавы сочла благом, решив, что именно так в дальнейшем должно осуществляться главенство в поселениях. Этот опыт показался ей значительно эффективнее привычных родовых устоев. Роды рушатся, перемешиваются, люди уживаются друг с другом несвязанные кровными узами, а вынужденные жить вместе по обстоятельствам. Отсутствуют родовые устои ближников, родовая обязательная подчинённость и тут Голубава, как нельзя кстати вышла на первый план. Волевая, сильная, авторитетная. Народ сам безоговорочно принял её главенство над собой и подчинился. Дануха, чтоб не подорвать авторитет Глубавы, не стала лично объявлять о своих намерениях, а поговорила об этом с ней лично, с глазу на глаз. Та давно уже без всяких Помочей занималась массовой заготовкой, но общий стол приветствовала, притом категорически отказавшись от главенства за столом, отдав это право Данухе. Вековуха подумала немного, взвесила её доводы и согласилась.

К полудню перед общим сбором на обед, Дануха пошла в старый баймак. В этот день положено было чествовать Мать Сыру Землю, а она с самого детства делала это на своём огороде. Даже когда стала большухой в бабняке, она не перебралась в кут бывшей большухи, а осталось в своём родовом, лишь сделав его просторней. Поэтому баба каждый год в это время каталась на одной и той же земле, на одних и тех же грядках. И хотя огороды сожжённого баймака были все заброшены, но за своим садом она продолжала следить. Грядки не садила, но плодовые деревья и кусты вишняка, малины и смородины были ухожены. Дануха пошла одна. Даже Воровайка, обычно следовавшая за ней попятам, на этот раз не полетела. Баба даже не нашла её, когда собиралась. Эта дрянь вообще от рук отбилась. Под старость лет сорока перестала задираться на других. Для детворы она вообще стала любимицей и всё чаще именно с мелюзгой и проводила своё время. Те с ней играли и постоянно подкармливали. Одаривали всевозможными «блястяшками», от которых Воровайка была без ума. Раньше всю эту дрянь сорока тащила в кут Данухи, но после того, как баба её отсчихвостила и выгнала с «этим мусором», стала таскать куда-то, в только ей известные схроны. Куда? Данухе было не интересно, главное не в кут.

На краю леса с ней поздоровался детский голосок. Дануха поздоровалась в ответ, но сколько не озиралась по сторонам, так и не смогла найти кто это был и откуда эта деваха вякнула. Улыбнулась, памятуя о прежних выскочках из-под земли и пошла к источнику. Прибралась там, поговорила сама с собой и пошла к себе на огород. День был великолепен. Тепло. Тихо. Даже ласково, как-то, уютно.

Сад был уже убран. Яблоки и груши сняты. Кусты почти все обобраны. Постояла, осмотрелась вокруг. Нахлынули воспоминания. Так стояла, смотря на мерно текущую гладь реки и почему-то вспоминая именно своё детство, а не что-нибудь ещё. Прослезилась даже. Глубоко вздохнула полной грудью. Крякнула, мол пора заканчивать с этими соплями и начала раздеваться. Выбрала травку погуще, почистила от веточек, да камушков и со вздохом, напоминающим оргазм, завалилась телесами на землю. Каталась, стонала, впитывая в себя через щекочущую травку силушку Матери Сырой Земли. Долго валялась с закрытыми глазами и блаженствуя, пока неожиданно не почуяла рядом какую-то непонятную смесь, целый клубок чего-то живого и не живого одновременно. Её как плетью стеганули. Вскочила на ноги, будто молодая. Хотела была оглядеться в поисках клюки, но тут же прямо перед собой, на заросшей старой грядке увидела молодуху с грудным ребёнком на руках, сосущем грудь. Почти одновременно с тем, как Дануха соскочила, ребёнок оторвался от груди, приподнялся и пристально уставился на Дануху. Молодуха сидела боком с распущенными длинными волосами и лица её Дануха различить не могла. Но тут девка подняла наклонённую голову и забросила волос с лица на спину. Тут Дануху уже не кнутом, а целым дрыном вдоль хребта протянули.

– Зорька! – выдохнула она, впадая в полную прострацию, ничего не соображая и не осознавая даже того, что стоит абсолютно голая посреди чуть ли не чиста поля.

Зорька повернула голову в пол оборота, стараясь не показывать изуродованной половины лица, улыбнулась, рассматривая Дануху снизу до верху и тихо проговорила:

– Ну, здравствуй, чё ли, Дануха.

Первое чувство, которое овладело бабой, после опознания девки, был почему-то животный страх. Она испугалась, очень сильно испугалась, сама, не понимая, чего. Дануха тут же закрыла глаза и принялась обнюхивать окружение. Ей померещились целые полчища нежити, прячущиеся где-то рядом.

– Да нету тута никто, – спокойно прервала её изыскания Зорька.

Страх стал успокаиваться, не найдя воображаемого, но сразу покинуть Дануху не спешил. Дитё на руках вдруг за гукало возмущённо и стала тыкать пальчиком в сторону Данухи, на что Зорька засюсюкала, как бы поддерживая с ней разговор в шуточной форме:

– У, баба страшна колдуить. Бабайка. Ух мы иё…

И только тут Дануху наконец отпустило. Она тут же поняла, что раздета и принялась искать свой кожаный наряд от Беля-Данавы. Оделась. Подняла клюку, но хвост трогать не стала. Зорька всё так же сидела к ней боком и сюсюкалась с дитём. Наконец Дануха оправилась, ещё раз огляделась и тоже не смотря на собеседницу, а куда-то в сторону Красной Горки, поздоровалась, но своеобразно:

– Гляньте не яё, припёрлася, не стыда не совести.

Девка опять в пол оборота скосила на Дануху глаза, продолжая улыбаться.

– И ни говори, Данух, ходють тута всяки засранки-оборванки, траву мнут – ответила Зорька, копируя Хавку.

Дануху эта речь взбесила. Почему? Она потом и сама объяснить этого не могла. Толь её содержание, толь интонация, напоминающая ей Хавку, но она машинально схватилась за волчий хвост, да ещё и большуху в себе включила, чтоб уж прибить вражину, так сразу. Только ей тут же в ответ прилетело такое, что она со всего маха на задницу плюхнулась и клюку выронила, распахнув глаза и рот от удивления. Зорька стояла в полный рост и на этот раз смотря бывшей большухе прямо в глаза, представляя на её обозрение обе свои половины лица. Глаза девки метали молнии, лицо и так изуродованное, перекосилось от ярости. Дануху прибило так, что она ни подняться, ни пошевелится не могла, единственно что сделала, так это отвела глаза.

– Вот не хуя се, – прошептала ошарашенная баба, всё ещё не в состоянии прийти в себя.

Наступила пауза в выяснении отношений. Дануха лихорадочно соображала, что произошло, пытаясь собрать ко частям развалившиеся мозги. Зорька в это же время пыталась успокоиться. Она сама не поняла, как это у неё вышло. Обычно Хавкиным даром она просто давила, как прессом, а тут, как удар получился, даже сама почувствовала. Схватка двух ведьм была молниеносной, но по силе просто убийственной. Дануха тогда ещё подумала, если б не Водяница, что её подлечила, да омолодила, она б такого колдовского удара не перенесла бы. Наконец молодуха, чуть успокоившись, усталым, каким-то скрипуче-старческим голосом проговорила:

– Я тож рада тибе видить, Данух.

Баба, сидя на земле, тяжело дыша и упираясь одной рукой на траву, а другой вытирая моментально взмокшее лицо, настороженно повернула голову на молодуху и её глаза вновь распахнулись от очередного удивления. Пред ней стояла не Зорька, а Степная Дева! Точь-в-точь, как описывала её Елейка. Половина девка прекрасная, а вторая – мертвечина дохлая. Тут на неё накатила паника, по-другому это состояние и не назовёшь.

– Прости Дева Степна, – запричитала Дануха чуть не плача, переваливаясь на колени и тыкаясь головой в землю, – не признала, родна, прости дуру неразумну.

– Да расслабьси, ты. Ни кака я ни Дева. Зорька, я, Зорька. А это, – и она указала рукой на изуродованную половину лица, практически без кожи, с напрочь выдранной бровью, разорванным ртом и ухом, изборождёнными ровными и глубокими полосами шрамов, – мине мужинёк разукрасил при расставании, чёб помнила его ласку нимерину на всю оставшуси жизнь.

Дануха слушала всё ещё стоя на коленях, но уже с поднятой головой, всё ещё с опаской, но внимательно рассматривая изуродованную половину лица.

– Ох ё, – пропела своё Дануха чуть слышно и медленно поднялась с колен.

Теперь они стояли лицом к лицу и опять молчали, но уже спокойно рассматривая друг друга. Дануха Зорькино лицо, а молодуха необычное одеяние. Наконец баба огляделась, подняла клюку. Зорька тут же напряглась, а Дануха тут же растерялась, боковым зрением заметив резкое напряжение и собранность молодухи. Не желая получить ещё одного удара, скорей последнего в её жизни, она медленно положило клюку обратно на землю и села рядом на траву, но уже расслаблено, как бы приглашая собеседницу сделать тоже самое. Зорьку долго упрашивать не пришлось. Она опустилась на заросшую грядку, только села теперь лицом к бабе. Воздух аж звенел от напряжения или это в головах обои звенело, скорее второе. Наконец Дануха начала:

– Чем эт ты мяня приложила? – спросила она тихо и даже по интонации заискивающе примирительно, – чуток мозги не вылятели.

– А, – отмахнулась Зорька, принимая предложенный тон, – так. Ни бири в голову, бири в руки, глядишь и мозги цилее будуть. Я чё зашла-то, – тут же перешла она на панибратский тон, продолжая, как бы между прочим, будто ничего не было, – Хавка просила тибе навистити. Уж больно пириживала за тибе.

– Как она тама? – спросила Дануха сухо, скорее машинально, чем сознательно.

– Померла, – ответила Зорька равнодушно спокойно, как будто констатировала то, что наконец-то произошло, нечто долгожданное и всеми ожидаемое.

Тут Дануху вновь передёрнуло, и она злобно зыркнула на Зорьку, всем видом давая понять, что и смерть своей подруги, хотя Хавка никогда в подругах не числилась, тоже решила повесить на девку. Но молодуха вида не подала, что заметила её агрессивную реакцию и продолжила спокойно с ноткой скорби и уже без маски Хавки:

– После родового сидения представилась. Как Звёздочка очеловечилась, она её обмыла, наказала, что сделать надо, легла на лежак и померла. Я поначалу не поверила даже. Говорю с ней, а она молчит. Думала уснула, чё ли? Давай тормошить, а она уж жмур. Похоронила по обычаям, как положено. А вот одним из её желаний было как раз тебя навестить. Вот и навестила.

Наступило очередное мучительное молчание. Говорить этим двум, некогда, чуть ли не родным людям, было невыносимо трудно. Дануха понимала, что наступила её очередь что-нибудь сказать, но в голове такой кавардак творился, что собрать мысли в кучу никак не удавалось. Там шла не шуточная борьба двух противоположностей. С одной стороны, ждала она Зорьку, очень ждала, по крайней мере надеялась, что придёт. Ведь неспроста ж на прошлогодний Семик Дева Речная её отметила. С другой, сама себе «хвост накрутила» на девку, как на вражину лютую, обвиняя её чуть ли не во всех грехах. Зорька конечно же чувствовала враждебность к себе, не зря ж баба кинулась на неё с колдовской силой без всяких разговоров, даже не соизволив узнать кто перед ней, а она ведь теперь не та оторва, что раньше. Не только сдачи может дать, но и саму Дануху с её волчьим хвостом в бараний рог свернуть, а то что колдовская сила в нём, она даже не сомневалась, видела чуть ли не обычным глазом. Конечно обидно, что так встретили, но и набиваться в родню не собиралась. Жрать конечно хотелось до ужаса, но и гордость никуда не денешь.

– Ладно, – печально подытожила разговор после долгого молчания Зорька, вставая и вновь переходя на говор Хавки, – повидала и будя. Ты тута посиди, говном покипи, по округи повоняй, а мине некода на твои заибоны тута глаза пялить. Попиздохала-ка я дале. Погостила называтси…

С этими словами она развернулась и медленно пошла прочь. С одной стороны, она надеялась, что баба её остановит, но с другой, она жутко обиделась на бывшую большуху, которая даже не выслушав, не предложив ни крова, ни еды, вот так взяла и выперла с голодным ребёнком на руках. Она уже начала обдумывать, что же ей делать дальше, куда податься. А тут Дануха опять учудила. Её видите ли зацепили матерные слова Зорьки и в мозгах переклинило.

– Ты ебальник то прихлопни, молода больно матькатся, – не желая того, включила она большуху, пожалуй, автоматически, реагируя на мат от молодухи, хотя тут же и осеклась, но поздно.

– А ты мине в рот то ни ибла, чёб затыкати, – тут же нагло и беспардонно врезала её Зорька, остановившись, сжав кулаки, но не оборачиваясь, приготовившись уже размазать эту выжившую из ума вековуху, как говно по травке – я право на мат ни из-под твово подола вылизала. Я хоть и молода, да матёра ни мене твово.

Тут Зорька резко обернулась, злобно сверкнув глазами. Дануха же заткнулась, потупилась и очень пожалела о сказанном. Она как-то сразу поняла, что её бесило, как прозрела. Бесило её собственное бессилие перед этой с детства знакомой девкой. Она чувствовала Зорькину силу, но не могла поверить, что эта лютая ведьма её вчерашняя оторва. Да и не Зорька это. Другая какая-то. Совсем другая. Она по дурости попыталась большухой на неё наехать, да колдовством припугнуть, а оно вон как вышло. Девка то не только выросла, да и переросла её. И она тут же спохватилась, признав в борьбе бабьих сил своё полное поражение, хотя бы для самой себя, интуитивно начала стелить мягко, даже не отдавая себе отчёт, что именно этим бьёт в точку, да ещё ниже пояса:

– Ты, эт, прости мяня, Зорька – покаянно, заикаясь и по-старчески ласково запричитала она, теребя кожаный подол, – чё т я не то творю. Ты ж небось голодна, а я дура припизднута тута мериться кинулася у кого подол ширше.

Зорька разом обмякла и тоже опустила глаза. Слова про еду тут же её сломили. Живот охватил позвоночник и заныл от отчаянья. Молоко кончалось. Звёздочка недоедает, голодная. Она ведь когда шла даже не сомневалась, что Дануха жива и что обязательно накормит, не бросит. Она чуть ли не бегом сюда бежала, не задумываясь по дороге о еде. Лишь бы дойти побыстрей, а тут, ей казалось, сразу всё наладится. Да, не ожидала она такой встречи, хотя была ведь к этому готова. Хавка рассказывала, что Дануха о ней думает, поэтому тоже чувствовала свою вину за произошедшее, что вместо того, чтоб в ноги кинуться, быром[38]38
  Быром (разг.) – необдуманно быстро, мигом, сломя голову.


[Закрыть] попёрла, рисонуться[39]39
  Рисонуться (разг.) – выставляясь на показ.


[Закрыть] захотела.

– И ты прости меня Данух, – так же покаянно проговорила Зорька, опуская голову, – Хавка же мне всё про тебя рассказала. И чё ты думаешь обо мне, тоже. Я просто не ожидала, что ты сразу накинешься. Думала поговорим для начала…