Текст книги "Кровь первая. Арии. Они"

Автор книги: Саша Бер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

Они закончили полный круг. Скотий Дух больше не появился. Не выходя из состояния озверелости, но уже все без голосов, сорванных на морозе, они дошли до того места, где разделись. Дануха воткнула метлу в снег и стала одеваться, сиплым шёпотом объявив:

– Всё, бабаньки, закруглилися.

Она достала откуда-то из-под одежды кожаный мешочек и развязав горловину, дала хлебнуть каждой какую-то до ужаса горькую отраву, от которой каждая передёрнулась и пришла в себя из наведённого морока. Холод провалявшейся всё это время на снегу одежды, моментально дал о себе знать их разгорячённым и потным телам. Кое у кого застучали зубы.

– За мной. В баню, – просипела Дануха и кинулась по протоптанной в сугробе дорожке бежать первой.

Никто не удивился тому, что баня была протоплена. Собравшись там все вместе раздеваться не стали, а лишь распахнули меховые накидки и скинули шапки. Стояли вокруг банного камня молча. Грелись, сушились. Дануха мысленно осмотрела девок и удовлетворённо хмыкнула. Главным, а у не которых единственным чувством, был восторг, неописуемое чувство азарта победы. Дануха медленно обвела взглядом ликующие мордашки молодух.

– Девки, – просипела она, хитро улыбаясь, – айда колдунков пугнём.

Те заговорщицки переглянулись, расплываясь в хищных улыбках и предвкушая продолжение праздника души, как одна кинулись раздеваться до гола.

Дануха разнагишалась, но вместо того, чтобы куда-то идти, достала из туеска у стены горсть конопляного семени и высыпала его на банный камень.

– По париться надоть для начала, – прошептала она, – надо прогреться как следует, чтоб зубами не стучать по дороге.

Все пристроились вокруг камня и начали греться. Через какое-то время, уже обливаясь потом, Дануха кратко проинструктировала:

– Колдунков не бить, в голос не орать, а то дитя разбудите.

Послышались сиплые смешки. Голоса не было ни у кого. Дануха подняла метлу, взяв её как посох прутьями вверх. Сгорбилась вся, скукожилась, состроив на лице уродливую гримасу и медленно зашагала на выход, передвигаясь как нежить полудохлая, тем самым показывая пример, в каком виде им надлежит заявиться в гости. Все подхватили свои дубины и изображая из себя кто во что горазд, двинулись за Данухой. Зрелище было не для слабонервных: ужасающим и смехотворным. Кто-то ковылял, еле передвигая ноги, кто-то хромал, то и дело забывая на какую ногу, Неважна почему-то вообще скакала как коза, наверное, решив, что это очень страшно и должно насмерть напугать любого, только идущая за ей Хохотушка, то и дело валилась в беззвучном хохоте в снег, корчась в мучительных судорогах, охватывающих её бедный живот. К шатру Данавы она уже подползала на карачках лишь тихонько всхрюкивая и утираясь снегом.

Данава прожил со своей сеструхой всю свою сознательную жизнь. Казалось бы, знал её как облупленную, но почему-то ей каждый раз удавалось его застать врасплох. Этот раз исключением не был. Ещё когда они пошли Скотьего Духа гонять, а затем в лесу слышалась какая-то заварушка, колдуны знатно перепугались. Им то не знать, коль кто под этих опоенных баб попадёт, то исход один – смерть. А потом всё затихло и на долго. Эта тишина и спокойствие вокруг ещё больше нагнетало нервозности. И он сам и Батра, который вовсе мало что знал о Данухиных выходках, были на пределе нервного срыва, чутко прислушиваясь к каждому шороху. Для взрыва не хватало искры, и она прилетела вместе с распахнувшейся входной шкурой и кучей голых девичьих тел, шипящих как змеи, с бешенными глазами и с колами в руках, неудержимо прущих в узкий проход шатра.

– Скоти Дух, – прошипела изуродованное гримасой лицо Данухи.

И толпа мокрых девок, ворвавшихся в шатёр, стала кривляясь, расползаться вдоль стен.

На этом и закончился предел Данавиного терпения. Он вскочил, как будто ему в задницу стрелу воткнули, взвизгнул не своим голосом и кинулся на стену шатра. Он во что бы то не стало старался запрыгнуть на неё, цепляясь ногтями за потолочные шкуры и всякий раз не удачно. Падая на пол, он вновь вскакивал и вновь прыгал, колотясь в натуральной истерике. Батра, в отличии от Данавы воспринял приход отряда «голая смерть» очень спокойно, даже через чур. Он просто закатил глазки и повалился на спину, раскидывая руки в разные стороны. В одно мгновение шатёр наполнился зловоньем. Дануха выпрямилась, зажимая нос пальцами и обидчиво просипела:

– Фу, обосралися, засранцы. Вот и шуткуй с вами опосля этого.

Отовсюду послышался шелест безголосого смеха и девки демонстративно зажимая носы, побежали за предводительницей обратно в баню.

На пир «колдунки» не пришли и обещанное ритуальное избиение мужиков не состоялось, а на следующее утро они, обидевшись «на всегда», а Данава «как всегда», не с кем не прощаясь, покинули лагерь этих «дур невменяемых» и отбыли в неизвестном направлении.

Поминальную Масленицу[28]28
  Поминальная масленица проходила ровно седмицу на убывающую луну до полнолуния. Проводился ритуал поминания-призыва Дедов, но не всех, а лишь тех, помощь которых планировалось использовать в предстоящем сезоне.


[Закрыть] Дануха решила не игнорировать, ибо прямая помощь Дедов в её делах не помешала бы. Готовилась она к этому действу как следует. Перебрала в памяти всех, кого вспомнила, определилась кому печь блины, кого звать в непосредственные помощники. Долго думала, как быть со Сладкой, ведь Деды ещё на Дедовой седмице признали их родство в третьем колене, но взвесив все за и против, решила её пока не приглашать, коль та тем более обещалась ужиться в Матёрой Ку, то есть её можно будет призвать на землю в любое время, вернее в то время, как понадобиться. Свой очаг разбирать и перетаскивать на поляну она не стала, а общими усилиями вынесли на поляну очаг Данавы, шатёр которого пустовал до сих пор, вернее с тех пор, как он с Батрой пустился в бега. Девкам тоже всем было предложено поучаствовать, но кроме Хохотушки и Голубавы, никто не изъявил желания. Неважна не знала и не умела, к тому же мотивируя отказ тем, что находится под покровительством Хозяйки Леса и ей более никого не надо, Елейка сослалась в том же ключе на Степную Деву, а Буря с Белянкой просто промолчали, не вмешиваясь в дискуссию по поводу предстоящих действий, но тем не менее от поедания блинов не отказались, обещая на Разбитной Масленице[29]29
  Новолуние +32 седмиц от зачатия, средина марта. Середина Масленицы. Маточные сокращения начинают отличаться от тех, которые бывали ранее. Схватки становятся более регулярными. Растущая луна +33 седмиц вторая половина марта. Появляются сложности со сном, хождение в туалет каждые 45–60 минут, постоянные болевые ощущения в спине. Таким образом Природа готовит к будущим бессонным ночам. Если подул южный ветер – к грозовому лету. Разбитная Масленица начиналась в новолуние и по времени продолжалась по-разному. Заканчивалась она на Сороки, которые являлись фактом фенологического порядка. Это было празднование спуска на землю Дедов и каждый был обязан выражать радость, притом очень шумно, потому что по мимо Дедов было ещё одно событие, важное для жизни леса – пробуждение бера. Люди верили, что, если бы не их шумные гуляния, бер бы не проснулся и всё на свете проспал.


[Закрыть] наверстать упущенное, но главным действующим лицом в поедании всё же являлась Воровайка. Блины эта крылатая бестия обожала до умопомрачения. Как только выставили очаг на поляне и раскалили камень, смазав его кабаньим жиром, Воровайка забыла про все свои обязанности и как приклеенная уселась на плече Данухи, постоянно нагло оря, чтоб ей давали в первую очередь, да и тормошила она их с завидной скоростью, порой выдёргивая их прямо из рук хозяйки, что-то высматривающей в узорах пропалены на его сторонах[30]30
  По форме блина и узорам зажарки гадали.


[Закрыть]. Казалось эта ненасытная прорва не заполнится никогда, но вдруг Воровайка выронила из клюва кусок блина на снег и замерла, уставившись на лес. Тяжело оттолкнувшись от плеча Данухи, отлетела на ветку, попрыгав немного на ней толи прислушиваясь к чему-то, толи принюхиваясь, а толи приглядываясь. Дануха ощутив увесистый толчок в плечо, при её старте, внимательно следила за своей питомицей. Чувство «что-то случилось», уже держало её в напряжении и предвкушении. Она не обманулась. Сорока не долго находилась в раздумье и резко встрепенувшись, как будто в неё кто из пращи попал, застрекотала тревогу, однозначно указывая в сторону бывшего баймака. Девки кинулись по своим шатрам срочно вооружаясь.

Выскочив с клюкой из своего шатра и уже прижав волчий колдовской хвост к древку, Дануха обратила внимание, что поведение Воровайки изменилось. Теперь с поведения «Тревога!», она просто указывала, что кто-то пришёл и отчаянно звала за собой. Дануха остановилась и задумалась. Все так же замерли, ожидая команды и не совсем понимая, чего это она впала в стояк.

– Голубава, останься с мальцом, – распорядилась она, – Елейка, Злыдня оставь, айда ножками, хотя нет. Ты скочи к на Злыдне через источник, а мы с Красной Горки, но в баймак не суйся, пока с горы знака не подам. Поняла?

– Поняла, – утвердительно ответила Елейка и завернула коня.

– Да, не спяши, – тут же выкрикнула ей Данава, – иди шагом и медлянно. Мы то доберёмся не скоро. Да гляди по сторонам.

– Поняла, – вновь проговорила наездница и придержала Злыдня.

Всё поселение уже давно переоделось во всё белое, заячье, притом белыми были все с ног до головы, даже на луки заячьи помпоны навешали для украшения. Хорошая маскировка, но хороша она была на свежем снеге, а на том, что уже был, не очень, но всё равно не так бросалось в глаза. Дануха забравшись наверх Красной Горки, с которой весь бывший баймак просматривался как на ладони, никого там не приметила, вернее даже не обратила внимания, так как её интерес сразу захватила река, на льду которой стояли двое саней, с явно просматривающимися человеческими фигурами в них, но без каких-либо движений. Лошади, привязанные к саням, двигали головами, то и дело, тряся ими вверх, вниз, а вот люди в санях, замерли в сидячих положениях, как статуи. Зрелище было странное и не понятное, поэтому настораживало. Дануха долго стояла, пригнувшись и смотрела на сани, чего-то выжидая, но ничего не происходило. Она прикрыла глаза и принюхалась, как обычно резкими вдохами. Впереди было что-то до боли знакомое и до ужаса непонятное. Она поднялась в полный рост и посмотрела в сторону Елейки, которая зачем-то тихонько двинулась в направлении баймака вдоль высокой травы в низине у самого источника и тут же со злостью замахав ей клюкой, чтоб не дёргалась, но та дура поняла это махание как знак и пустила своего Злыдня во весь апорт, на что Дануха крепко выругалась про себя, мол совсем с головой не дружит и шея похоже лишняя, но до зубоскалить ей не получилось, так как прямо на её глазах, Елейка, выскочившая на площадь совершила что-то не вообразимое. Она резко остановила коня, а сама стрелой полетела вперёд, на лету выпуская лук из рук.

Елейка сама ничего не поняла. Она вдруг резко потеряла под собой Злыдня и полетела, инстинктивно расщеперивая[31]31
  Расщеперить (рус.) – растянуть пальцы рук в разные стороны


[Закрыть] пальцы рук, вытягивая их перед собой и тем самым выпуская из рук свой лук. Летела долго. Ей захотелось заорать от внезапности происходящего, но она не смогла. Она даже дышать не могла, не вздохнуть, не выдохнуть. Всё её тело, каждую мышцу, схватила мёртвой хваткой судорога и поэтому она как бревно брякнулась об плотный, слежавшийся снег, больно ободрав выставленные руки и пробороздив приличную колею. И в таком скукоженном, напряжённом состоянии замерла, не в силах что-либо сделать. Тут вдруг кто-то ткнул её в бок, и она из положения стоя на руках, как деревянная, плюхнулась на спину, продолжая удерживать руки всё в том же положении перед собой. Боль в мышцах была нестерпимая. Перед глазами что-то быстро мелькнуло, и судорога разом исчезла, заставив всё тело заныть, а грудь судорожно рывками задышать. Елейка дышала тяжело и быстро, закрыв глаза от дикой слабости, но тут она почувствовала Злыдня. Ему было ещё больней, и он задыхался, держась уже из последних сил.

– Он задыхается, – жалобно простонала Елейка и слёзы бессилия брызнули из уголков глаз.

Но через мгновение почувствовала, как колдовские оковы с него спали и конь, бешено заржав, начал лягаться и по брыкавшись немного, кинулся подальше от этого ужаса обратно к источнику, ломая кусты Данухинского сада и даже шаркнув боком об старую берёзу, что кстати, несколько привело его в чувство реальности. Елейка всё ещё не открывая глаз мысленно заорала «Не бросай меня!» и тут же почувствовала, как Злыдень остановился, приходя в себя и заплакал. Это было выше её сил. Она сцепила зубы и медленно открыла глаза полные слёз. Над ней стояла белая нежить. Стояла и чему-то веселилась. Её улыбка растягивалась от уха до уха, отрывая обычные человеческие зубы.

– Сука, – процедила сквозь сомкнутые зубы Елейка, давясь комком обиды в горле.

– Елейка, – радостно проговорила нежить, – как я тебя рада видеть, подруга.

Елейка дёрнулась всем телом, как будто её плетью протянули вдоль хребта и вскочила на ноги, уставившись на белую нежить. Голос её оказался до ужаса знакомым.

– Воровайка! – ещё радостней прокричала незнакомка, обращаясь в сторону скачущей по ледяному насту сороки, которая что-то ворчала себе под клюв, но тем не менее близко не подходила, предпочитая держаться на безопасном расстоянии.

Елейка, вытаращив глаза и распахнув рот, лихорадочно оглядывала улыбающуюся незнакомку. Лицо было чужое, но глаза…голос…

– Малхушка? – в недоумении спросила Елейка.

– Была Малхушка, а теперь Малха!

С этими словами бывшая подруга, всем своим видом похожая на не понятную белую нежить, кинулась на шею Елейки обниматься. Елейка же стояла как бревном по голове ударенная, никак не реагируя.

Узнать в гостье жирную Малхушку-пердушку, было невозможно. Бледное, худое лицо с седыми, бесцветными бровями и ресницами. По всему лицу морозным узором белели всполохи не то тонюсеньких шрамов, не то татуировки. От прежней Малхушки остались только глаза. Елейка с трудом вывернулась из объятий и ещё раз внимательно осмотрела подругу.

– Малхушка. Это действительно ты? – спросила она всё ещё не веря.

– Я же тебе сказала, – ответила та, перестав улыбаться, – Малхушки больше нет. Меня зовут Малха. Привыкай.

– Понятно, – пробормотала Елейка, тем не менее ничего не понимая.

Тут со стороны послышался шум, лезущих через сугробы, основной группы встречающих. Обе девки обернулись.

– Это Дануха и мои сёстры, – поторопилась донести до Малхи упреждающую информацию Елейка, почему-то уверенная, что её бывшая подруга стала не совсем подругой, вернее, не совсем человеком и обладала чудовищной силой, которую она на себе уже испробовала.

Дануха не добежав нескольких шагов до них остановилась, тяжело дыша и внимательно и с каким-то зверским выражением на лице, осматривала новую гостью.

– Данух, – прервала дуэль взглядами Елейка, – это наша Малхушка, только теперь она Малха.

Дануха отпустила волчий хвост. Зверство на лице сменилось непониманием вперемешку с неверием. Она закрыла глаза и шумно принюхалась через сбивчивое дыхание.

– Ох, ё, – выдавила она из себя и бухнулась на колени, – как же тябя угораздило то?

Малха собралась уже было что-то рассказывать, но Дануха тут же поднявшись с колен, прервала её:

– Подожди.

Она подошла к белой разрисованной девке, обхватила её лицо ладонями, внимательно всматриваясь в девку. Затем нежно её обняла и ласково сказала:

– Успешь. Подём к нам в селенье, там и скажешься, – но тут же выпустив её из своих объятий, спросила, кивая головой на реку, – А тама чё?

– Жмуры замёрзшие, – ответила Малха, – но это не я, а он, – тут же как бы оправдываясь добавила, уверенная в том, что Дануха точно понимает о ком она говорит.

– Елей, – обратилась Дануха к Елейке, – веди этих коней сюды.

– Это не кони, а лошади, – обидчиво проворчала Елейка, раздражённо, в искреннем негодовании не понимая, как можно лошадь с конём спутать, попутно при этом разглядывая свои содранные руки.

– Я отсюд пиздень их не вижу, не така глазаста. Веди к источнику, там и разглядим, чё у них под хвостами.

Её выходка как всегда сразу разрядила обстановку, вернув всех к бытовой обыденности. Елейка обернулась. Злыдень прятался за кустами бывшего Данухинского сада, выглядывая из-за них ошарашенными и перепуганными глазищами. Хозяйка прошипела на него, дав команду привести сюда обоих кобылок. Тот фыркнул, дёрнулся и бочком, бочком, в обход, то и дело озираясь, двинулся в сторону реки.

Сёстры подошли поближе и Дануха стала каждую представлять. Все знакомились в весёлой непринуждённой обстановке, разговаривая ни о чём в ожидании саней, но тут от реки раздалось жалобное или обиженное ржание Злыдня, не понятно на что оно было больше похоже. Все как одна обернулись на реку. Злыдень стоял перед первыми санями, повернув в сторону хозяйки голову и роя копытом снег, заржал.

– Ох, ё, – передразнивая Дануху, пропела Елейка, – они обосрались и никуда идти не хотят.

Она сложила ободранные ладони рупором и что есть мочи зашипела, с повизгиванием в сторону саней. Лошади дёрнулись назад, попятились чуть-чуть, видно приходя в себя и медленно повернувшись, потопали к берегу одна за другой. Злыдень, фыркая, сделал круг почёта с высоко задранным хвостом и пристроился в голове колонны.

Елейка, показав раскрытые ладони подошедшему к ней коню, что-то шикнула и тот покорно лёг на снег, позволяя хозяйке оседлать его не используя рук, и тут же поднявшись обратно на ноги, мерно двинулся в сторону змеиного источника.

– А как это она? – услышала Елейка за своей спиной обалдевший почти до визга голос Малхи.

– Тьфу, рисовка, – сплюнула тут же Дануха, – не расстраивайся Малхуш, всё скажем, всё покажем, и ты всё скажешь, толь айда до кута.

Елейка обернулась, расплываясь в ехидной улыбочке.

– А я и не поняла сразу, – продолжала Малха суетно и сбивчиво, как и всегда бывало раньше и только теперь стала совсем похожая на саму себя, – эта зверина, когда выскочила на меня… я ж со страху… Только сейчас сообразила, что она на его спине ехала.

Лошадей от саней отвязали, трупы снегом прикопали, обобрав предварительно, изъяв всё, что посчитали ценным. Сани оставили у источника, закатив их в высокую старую траву, лошадей отвели в лагерь к Злыдню в шатёр, который стал явно мал для всех и Елейка уже начала чесать затылок в раздумье: толи этот расширять, толи ещё один стоить. Все собрались у Данухи за столом, который хозяйка по-быстрому накрыла, что под рукой было да в леднике. Малха, которая по мимо бровей и ресниц оказалась вся седая, метала выставленную еду, как настоящая Малхушка.

– Тебя чё весь год не кормили? – поинтересовалась Елейка, продолжая рассматривать белые прожилки на её лице.

– Ну не год, но тоже много. С прошлого лета, – ответила та, продолжая процесс безостановочного приёма пищи.

Никто кроме неё не ел. Не время было, но Дануха всё же всем налила по миске горячего отвара с мёдом. Все расселись вокруг и с нетерпением ждали рассказ. Любопытство мучило, как враг на допросе.

– Ну ни чё, – опять ставила Елейка, – тебе полезно для фигуры.

– Так-то оно так, – задумчиво оглядывая свой аровый наряд, в которой она была одета, но вместе с тем работая челюстями в ускоренном режиме, – но от этой красоты жрать меньше не хочется.

– Слушай, – не выдержала Неважна, – если ты с набитым ртом можешь разговаривать, тогда можешь начнёшь?

– Цыц, – цыкнула Дануха, – пусть поест, а то ящё подавится.

– Не-е, – протянула Малха, – мне сподручно.

И тут же начала свой рассказ, так как у самой уже ляжки жгло от недержания. Начала она, как и положено, с проклятущего набега. Елейка хотела было попросить её это пропустить, но тут взъелись Буря с Белянкой и всем пришлось слушать, как хватали, как вязали, как тащили и делили, а вот потом пошло всё по-другому. В отличие от других, Малху не завели в коровник, а увели в город. Притом купили её одну. Закрыли в большом деревянном доме на женской половине и всё это время она света дневного не видела. Никуда не выпускали, никуда не водили. Всю одежду отобрали сразу и всё время заточения она жила голышом. У неё была отдельная коморка, маленькая, в которой только лежак был да помойная бадья, которую постоянно меняли. Такое ощущение сложилось, что за входной шкурой, наглухо приделанной к проёму, постоянно кто-то караулил. Как только она ходила по большому или маленькому, тут же развязывалась входная шкура и бадью меняли. Кто был хозяин дома, она не знала и ни разу не видела. К ней заходила лишь его жена, только какая по счёту, тоже не знала. Она с Малхой не очень-то разговаривала. Встань, сядь, ложись, повернись, вот и все слова, что она слышала от неё. Приходила, осматривала, ощупывала и уходила. Мыли её чуть ли не каждый день перед приходом хозяйки бабы без языков, притом без языков в прямом смысле этого слова. Они у них были отрезаны, поэтому говорить ничего не могли и делали всё молча, объясняя, если что надо, жестами. Вода приятно пахнущая, цветочная. Кормили плохо, если вообще это можно назвать кормёжкой. Голодная оставалась даже после еды. Пить, правда, давали много, притом вполне разнообразно, даже соки давленные. Поэтому рассказывать то по большому счёту о своём заключении было ничего. Тоска и однообразие. Света не было вообще. Сидела, лежала, стояла всегда в полной темноте. Факела заносили лишь те, кто к ней приходил. Притом, когда приходила хозяйка, то мужик, её сопровождающий, входил с факелом внутрь, а когда безъязыкие, то мужик с факелом оставался за распахнутой шкурой. В конечном итоге она потеряла счёт времени и понятия не имела, что творится за пределами её конуры.

А потом наступил день, когда её оттуда вывели. Провели по узким проходам и завели в большую светлую комнату, как выяснилось, комнату хозяйки. Та ещё раз её осмотрела, покрутила на свету и приказала одеть. Безъязычные надели на неё то в чём она и сидела. Сверху нахлобучили белое заячье одеяние, от сапожек до шапки. Вывели на двор, усадили в сани, и куда-то повезли. В санях кроме неё было ещё трое мужиков, вооружённых медным оружием, как она поняла – охрана. За ними поехали ещё одни сани. Кто те четверо в других санях, не знала. Лишь на стоянках мельком отметила, что один шибко важный, а трое, похоже, его охрана. Так и ехали три дня, останавливаясь на ночёвки в каких-то специальных домах, пока не съехали на реку. По торённой речной дороге поехали быстрее, чем по степи, но ехали не долго. Когда она увидала родные, знакомые места, сердце, прямо как птичка затрепыхалось. А когда баймак увидала, слёзы полились и не заметила откуда «она» взялась. Лошади остановились прямо пред ней. Все замерли, как вкопанные или замороженные, как тогда ей показалось. Но она на своих спутников не смотрела, а смотрела на «неё». Перед санями, чуть в стороне от дороги, стояла самая настоящая Снежная Дева красоты неописанной. На голове не шапка, что-то из тонких ажурных льдинок уложено. Волос белый и как будто инеем весь покрыт, сверкая и переливаясь на солнце, и глаза, такие же белые как снег, будто одни белки без зрачков и так же сверкают, как солнечные зайчики. Коса толстая, ниже пояса. Рубаха девичья, тонюсенькая аж прозрачная, колыхается и вся переливается, как марево. На ногах сапожки меховой, вроде как из зимнего зайца, но только, как и волос сверкают инеем. В руках у неё был посох ледяной. Малха пока разглядывала, аж дышать перестала. Та тихонько так подплыла к саням, будто по воздуху, даже ногами не шевеля при этом.

– Подплыла она с сбоку к саням, – продолжала она, выпучив глаза и жестикулируя руками, как будто страшилку какую рассказывает, – и смотрит на меня так, а меня аж в жар бросило. Мокрая стала. Смотрю в её блестючие глазёнки и оторваться не могу. И тут она вдруг говорит: «Здравствуй, Малха.», а я говорю мол не Малха я, а Малхушка. А она: «Нет больше Малхушки. Теперь ты Малха». А голосок у неё тонкий и звонкий, притом лёгкий звон, как будто после её слов остаётся, такое лёгкое эхо. И как вдарит мне своей сосулиной по башке, да так, что у меня толи искры из глаз брызнули, толи льдинки посыпались. И мурашки так по всему телу забегали, как муравьи по дорожкам.

Тут она протянула руки перед собой, показывая белые узоры на коже.

– Я, когда «отмурашилась», глядь, а она уже шагах в десяти от саней стоит и зовёт, чтоб я к ней подошла. Тут глянула я на своих охранников и обалдела. Они уж жмуры замороженные. Что слева, что справа. Я даже потрогала их. У них даже одёжа замёрзла и стала как камень. Ну, вылезла я из саней, подошла. Тут передо мной лёд из реки с хрустом вывернулся и дыбом встал, я аж присела со страху. А лёд такой гладкий, что зеркало. Погляди, мол на себя, говорит. Глянула я на себя да так в обморок и рухнула. А она такая в мой обморок пролезла и ехидно так спрашивает: «Чем тебе мой подарок не понравился?». А я ж обосралась с перепугу даже в обмороке, нет, говорю, всё красиво, только не привычно. Я мол девка то ещё молодая, а в раз седая уж вся, нельзя как-нибудь это дело поправить? А она как давай хохотать, аж до слёз, прямо льдинками слёзки из глаз скатывались. Чё смеялась? Что я такого смешного попросила? Но я за своё. Вижу, вроде как Дева по-доброму, не со злом. Ты ж Снежная Дева, говорю, тебе ж это раз плюнуть. А она ещё пуще смеяться. А как просмеялась и говорит мне: «В первый раз такую дурацкую просьбу слышу», – и она тут же изобразила меня в перепуге, да такую морду скрючила, я и сама в лыбе растянулась, – я, говорит, всего лишь Облачная Дева, а не Вал Всемогущий. И погладила меня при этом по голове. Меня морозом аж до самых пяток пробрало. Эка нежить меня дотронулась. Ну, думаю, всё, заморозила. Тут Дева вдруг такой серьёзной стала и начала речи мне сказывать, чё по чём. Теперь, говорит, ты Малха, награждённая мною даром морозного взгляда, только твой взгляд не замораживать будет, как я это делаю, а обездвиживать всё живое, что бегает, прыгает, летает. Предупредила сразу, что те, кто дышит, дышать при этом не смогут, так чтобы осторожней, долго не держала, коли убить не намерена, а то задохнутся и подохнут.

– Твою ж мать, – тут же выругалась Елейка злобно.

– Чё? – тут же отреагировала Малха, – я тебя долго не держала.

– А Злыдня, – разъярилась наездница, – бедный чуть копыта не отбросил.

– Ну, – замялась Малха, – про коня я забыла. А чё ты так выскочила? Я ж со страху колдонула.

– Правильно и сделала, – тут уже вмешалась Дануха и залепив затрещину Елейке, продолжила, – сколь я тябе пиздёнка необволосенна вбивать в дурну твою башку буду, чёб не лезла на рожон. Куды сломя голову попёрлася?

– Чё эт необволосенная? – огрызнулась, насупившись Елейка.

На что Неважна, сидевшая напротив предательски прыснула, прикрывая, как обычно, рот ладошками.

– А сама то, – тут же набросилась на неё Елейка, тут же найдя на кого обиду сбросить.

Та тоже насупилась. У Неважны с Елейкой половая недоразвитость у обоих была самой больной темой. Ничего нигде не росло. Хотя Неважна и была на год младше Елейки, но всё равно задержка в развитии грызла обоих. Титьки не растут, волосики еле-еле. Беда в общем.

– Да плюнь на них, – влезла Буря, обращаясь к Малхе, – дальше давай.

– Ну, а чё дальше то. Объяснила, как этим пользоваться, сказала, чтоб Дануху дожидалась, что помочь ей должна, только не сказал в чём, – и тут она вопросительно уставилась на бывшую большуху.

– Эт я тябе потом объясню, – парировала её вопрос Дануха, – даром своим обучить других смошь?

– Нет, – тут же ответила Малха не задумываясь, – Я так понимаю, чтоб этим взглядом обладать, надо по башке её посохом получить. Дева сказывала, что отныне я буду оружием в руках сестёр. Я поначалу не поняла о каких сёстрах она говорит, но теперь поняла.

– Ладноть, – подытожила недовольно Дануха.

Наступила молчание, которое органически не переносила Неважна:

– Ну, а дальше что? – взвилась она, как будто ребёнку сказку не досказали.

– Да ничего, – повернулась к ней Малха, – поднялась в баймак. Осмотрелась. Хожу, думаю, где Дануху искать. Туда-сюда, а тут эта дура как выскочит, как выпрыгнет, но я и врезала со страху.

– Ой, да всё, – обиженно отмахнулась намазанными лечебным зельем руками Елейка, – хватит уже, – и показывая зелёные культяпки кистей рук, добавила со смехом, – я тебе ещё это припомню, жирняга.

Малха не обиделась, а лишь растянулась в улыбке.

– Посмотри на меня стройняшку, худосочная, где ты жир тут увидала.

– Да я посмотрела, как ты жрала, порося. Тебе телеса прежние набрать, как рубаху обоссать. К лету уже в проём входить не сможешь.

– Так и скажи, что завидуешь.

После чего они вдруг неожиданно обнялись.

– Ох, ё, – пропела своё привычное Дануха и поматывая в воздухе клюкой, с развивающимся на ней волчьим хвостом, добавила, – ну и свора под моим хвостом собираться. Да, скучать явно не придётся.

Тут она встала. Поклонилась куда-то в сторону стены в пояс и торжественно проговорила:

– Благодарствую, тябе Вяликий Вал за подарочек. За заботу о нас, смертных. Благодарствую.

Она ещё раз поклонилась и обернувшись к сёстрам, скомандовала:

– Ну кась дуйте отсюды по норам. Мяне готовить пора начинать. Валите куды-нибудь, – махнула она рукой в неопределённом направлении, – Малху к Данаве в шатёр покась опрядялите.

Девки загалдели и быстренько похватав одежду, кучей вывалили из Данухиного шатра, плавно перебравшись всей оравой в шатёр колдуна, где продолжили никем не контролируемые расспросы…

С одной стороны, Дануха беременностью не страдала, да и прощаться с новой жизнью, что говорится «не дождётесь», но с другой, памятуя о древних устоях, попыталась получить хоть какую-нибудь Благую Весть[32]32
  Полнолуние +34 седмицы от зачатия, конец марта. Благая Весть. Дышать становится тяжело, ребёнок колотит ножками под сердцем. Проявляется синхронное оволосение кожного покрова. В обычном состоянии часть волос вырастает, а другая – выпадает. У беременных – все растёт. Благая весть. Птица гнезда не вьёт, девка косы не плетёт. Ритуальные плачи. Каждая, кто собирался рожать прощались с жизнью, с родными и близкими, прося у всех прощения. Просили прощение у всех нежитей и Святой Троицы. Но главное просили прощения и Благую Весть у душ предков, ибо только им решать оставить её с ребёнком живой при родах или нет. Специально для этого они готовили особый пирог – кулебяку (рыба в тесте). Браться за какое-либо дело, даже самое малое, запрещалось. В полнолуние сжигали свои соломенные постели, скакали через дым, окуривались. Всё это делалось, чтобы истребить болезни и уберечь себя от колдовства. На этой седмице вся домашняя полужить, в том числе и Чур, «бесятся» и никого не узнают, а потому могут причинить вред. Просыпались от зимней спячки Водные и Речные Девы. Роженицы ходили к реке, кормили её, приносили на берег подарки для Речных Дев, прося в гости заглянуть к ним в баню после родов. Кормили ключи и родники. Убывающая луна +35 седмиц начало апреля Если не первородка, то возможно появление предвестников родов. Чувствуется облегчение. Есть и дышать становится легче. Потребность в частом мочеиспускании сохраняется. Беременность вплотную подобралась к определению «доношенная».


[Закрыть] от предков, которые, как она была уверена, благоволили ей. Поэтому с самого утра впала в полную бездеятельность и единственное что сделала – это разожгла очаг и завалившись рядом на меховой пол на бок, тупо смотрела на огонь. Зашедшей к ней чуть позже Голубаве заявила, чтобы сегодня на неё не рассчитывали и готовили себе сами, а у неё видите ли что-то вроде праздника и по этому радостному поводу вообще весь день собирается прореветь, ну или делать вид что ревёт, так чтоб не паниковали и её не трогали. Из девок её никто и не трогал, вот только на Воровайку это не распространилось. Эта пархатая дрянь залезла в шатёр почти сразу, как Дануха начала выдавливать из себя жалкие потуги плача по себе любимой. Сорока принялась скакать у входа туда-сюда, то и дело пригибаясь к полу и постоянно что-то ворча. Сначала Дануха не обратила на неё никакого внимания, она вообще её просто не заметила, наверное, потому что ворчала Воровайка тихо, а Дануха рыдала громко. Отвлёк бабу от рёва резкий порыв ветра, что прошёлся по стенам шатра, да так, что последний жалобно заскрипел на растяжках, а сорока при этом резко взвизгнула, выдав тем самым своё присутствие, лихо проскакав за спину хозяйки. Дануха внимательно присмотрелась к своей питомице и не мало удивилась, увидев в её поведении панический страх. Давненько она её такой не видела, даже забыла, когда. Осмотрелась. Шатёр ходил ходуном. Нехотя встала и направилась к выходу, чтоб глянуть наружу, но стоило ей завернуть тяжёлую входную шкуру в сторону, как резкий порыв ветра подхватил эту импровизированную дверь и закинул на крышу, ударив холодным воздушным натиском по вылезшей в проём бабе. Дануха еле на ногах устояла, хватаясь за края прохода и взглянув на происходящий в лесу «конец света», только и пропела своё «Ох, ё». Небо было чёрным от туч, но ни дождя, ни снега не было. Бедные деревья колыхались как травинки. С них срывались обломанные сухие сучья и с бешеной скоростью неслись между стволами, ударяясь об них, разламываясь на более мелкие и несясь дальше. Дануха попыталась достать задранную входную шкуру, но та не поддалась. Тут откуда-то, пригибаясь к земле, прибежала Голубава и в одном прыжке стянула шкуру на место, буквально влетев вместе с Данухой внутрь.