Текст книги "Наркомпуть Ф. Дзержинский"

Автор книги: Самуил Зархий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

Чрезвычайное поручение

… Я должен сосредоточить всю свою силу воли, чтобы не отступить, чтобы устоять и не обмануть ожиданий Республики. Сибирский хлеб и семена для весеннего сева – это наше спасение…

Ф. Дзержинский

Уже больше суток шел на Восток литерный поезд особого назначения. Угас короткий январский день. Дзержинский включил настольную лампу и продолжал читать объемистый доклад Главной инспекции о состоянии железных дорог Сибирского округа.

Чем дальше он читал, тем больше поражался поверхностному подходу ревизоров к делу. На десятках страниц описывались недостатки, которые имеются везде и всюду. А вот главного – ответа на вопрос, почему из месяца в месяц падает вывоз хлеба из Сибири – народный комиссар не находил. В то же время в выводах инспекции утверждалось, что дороги вполне подготовлены к продовольственным перевозкам, работа управления округа поставлена «довольно высоко» и руководители хорошо знают положение на линии.

«Возмутительно! – подумал нарком. – Если бы это было правдой, разве пришлось бы Центральному Комитету партии и ВЦИКу оторвать меня от неотложных дел в НКПС и ВЧК, чтобы направить сюда для принятия чрезвычайных мер…».

Дзержинский раздраженно написал на полях докладной записки: «Очковтирание».

Не успел Феликс Эдмундович отложить папку в сторону, как за окнами вагона раздались какие-то негромкие, глухие взрывы. Поезд, резко затормозив, так что настольная лампа чуть не опрокинулась, остановился.

Нарком бросился к окну, поднял штору, но в густых сумерках ничего нельзя было разобрать.

Встревоженная резкими звуками, похожими на выстрелы, и неожиданной остановкой из соседнего вагона выскочила охрана экспедиции.

– За мной! – скомандовал на ходу комендант поезда Беленький.

Выхватив маузеры и наганы, чекисты побежали к паровозу и невдалеке от него увидели группу людей, копошившихся на рельсах при свете костра и ручных фонарей.

– Что вы тут делаете? – грозно окликнул их Беленький, взяв карабин на изготовку.

– Рельсу меняем, – испуганно ответил железнодорожник в длинном тулупе. Я начальник 68-го разъезда…

– А почему меняете перед самым проходом литерного поезда? – суровым тоном спросил Беленький. – Что за взрывы слышны были?

– Это Козлов, как заметил трещину в рельсе, сразу сигнальные петарды подложил, ограждение, значит, сделал, – объяснял начальник разъезда. – Прибежал он ко мне, а я вызвал из казармы ремонтную бригаду.

Заподозрив диверсию, комендант поезда оставил четырех чекистов-транспортников наблюдать за сменой рельса, а сам решил допросить ремонтного рабочего Козлова и предложил ему следовать за ним.

По дороге Беленький увидел Дзержинского, спустившегося со ступенек своего вагона, и доложил о происшествии.

– Зайдите ко мне, – приказал нарком.

В вагоне Феликс Дзержинский внимательно вглядывался в стоявшего перед ним высокого и худого путейца. Он был одет в старую, видавшую виды, солдатскую шинель. На голове – буденовка с нашитой красной звездой. Ноги же обуты в лапти. Из перекрещенных на икрах обор виднелись онучи из шинельного сукна. На переброшенной через плечо веревке висел огромный гаечный ключ. Чехол с сигнальными принадлежностями был прилажен к солдатскому поясу.

– Кто вы? – пристально посмотрев, спросил Дзержинский.

– Старший ремонтный рабочий Козлов, – четко по-военному отрапортовал путеец, приложив руку к суконному козырьку буденовки.

Феликсу Эдмундовичу показалось, что карие живые глаза рабочего расширились от удивления, будто он неожиданно узнал знакомого.

– Почему вы своевременно, утром, не осмотрели путь? – строго спросил нарком.

– Я не обходчик, – ответил Козлов. – Я на разъезде с ребятами шпалы менял на третьей пути…

– А когда вы заметили трещину в рельсе?

– С час тому назад…

– Каким образом? Расскажите подробно.

– Пошабашили мы, собрались в казарму. Слышу, начальник разъезда говорит старшему стрелочнику: «Вечером пройдет литерный поезд, смотри у меня, не отходи от поста, сам приду проверять стрелку». Ну я и подумал: в литерном поезде правительство едет. Может, сам Ленин на Урал или в Сибирь направляется. Давай, думаю, на всякий случай обойду участок, мало ли что бывает. И вот на тебе – трещину нашел, да еще какую…

– Значит, вы заметили трещину вечером? Как же вы ее разглядели в темноте, да еще под снегом? – с сомнением спросил Дзержинский.

– Я ее раньше услышал, а потом увидел…

– Как это?

– По звуку обнаружил. На третьем околотке служит старичок – Иван Акимович – прямо-таки колдун. Стукнет по рельсе молоточком на длинной ручке, закроет глаза и слушает, как она звенит. Он и меня научил выстукивать. Если звук звонкий, протяжный – будь уверен – рельса здоровая, а если дребезжит, знаете, вроде фальшивит, значит есть в ней болезнь – трещина или скрытая раковина. Вот на такую я и напал. Конечно, сам себе не верю. Смел рукавом снег, фонарем свечу и пальцами щупаю, вдруг ноготь-то и задел трещину, смотрю, а она чуть ли не по всей головке…

– Быть может злой умысел?

– Не могу знать, товарищ Дзержинский.

– Откуда вы знаете, что я – Дзержинский? – быстро спросил нарком. – Кто-нибудь говорил?

– Никто не говорил! Как увидел – сразу признал вашу личность, – добродушно ответил путеец.

– Где же мы встречались?

– В 1919 году в Вятке, когда неустойка под Пермью получилась. Стали формировать тогда лыжный батальон. Я охотник, ну и подался туда добровольцем. Потом на смотру я еще стоял правофланговым в первой роте. У вас личность приметная, я и запомнил…

– Выходит – старые знакомые, товарищ Козлов, – улыбнулся Дзержинский и подал ему руку. – Садитесь, поговорим.

Нарком вынул портсигар, угостил путейца папиросой и сам закурил.

– Как живете после демобилизации?

– По правде сказать, – замялся Козлов, – плоховато, товарищ Дзержинский.

– Почему? Путейцы лучше мастеровых живут. Огород, корова, куры…

– Так это же путейцы, которые давно хозяйство имеют. А у меня – ни кола, ни двора. Только в прошлом году демобилизовался. Я тут, а семья в деревне. Тесть хочет телочку нам дать. А куда я ее возьму? Участка под огород и сенокос мне не дали…

– Почему? – удивился нарком.

– Дорожный мастер – «контра», у Колчака фельдфебелем служил. Нашего брата, бывшего красноармейца, ужас как не любит. «Нет, говорит, у меня никаких свободных участков, все позанято и не надейся, говорит…». Не надейся… Вот гад!..

– А к комиссару дистанции не обращались?

– Ходил… да тут комиссар какой-то… вареный. Уткнул нос в бумажки, не спросил, кто да что. Заладил одно – огородами я, мол, не ведаю…

– Комиссар не интересовался, как живет рабочий! – промолвил Дзержинский. Записал себе в блокнот номер дистанции пути. Затем попросил Беленького позвать управляющего делами экспедиции.

Вскоре тот пришел в вагон.

– Прошу вас отдать приказом, – нарком стал диктовать:

«Старший ремонтный рабочий службы пути Северных железных дорог товарищ Козлов при обходе пути заметил лопнувший рельс и своевременно предупредил…».

– Кого именно? – спросил нарком Козлова.

Тот встал и доложил:

– Начальника 68-го разъезда…

– Так и напишите, – сказал Дзержинский и продолжал: «…чем предупредил сход поезда с рельсов. За проявленное честное отношение к служебным обязанностям объявляю Козлову благодарность…».

Затем, посмотрев на изношенную шинель и лапти путейца, добавил: «… и приказываю выдать ему в виде награды полушубок, валенки…».

– Премного благодарен! – с признательностью произнес Козлов.

Дзержинский несколько секунд подумал, затем снова продиктовал:

«Вместе с тем, приказываю Вятскому отделению ДТЧК произвести расследование, почему путь не был своевременно осмотрен и приведен в порядок, и донести мне».

– Как подписать? – спросил управляющий делами.

– «Пред. ВЧК и Наркомпуть». Прошу вас, дайте товарищу Козлову копию приказа на руки и пройдите вместе с ним к Матвееву, пусть сразу же выдаст ему награду.

Затем повернулся к путейцу.

– Копию приказа покажите начальнику дистанции и передайте ему: пусть немедленно донесет рапортом комиссару Сибирского округа о выделении вам земельного участка в полосе отчуждения…

Нарком подписал приказ и встал, чтобы проститься с железнодорожником:

– Сегодня вы проявили бдительность и самоотверженность. А в будущем? И впредь, товарищ Козлов, будем, не жалея себя, вместе воевать с разрухой на транспорте, как воевали с Колчаком?

– Вместе повоюем, товарищ Дзержинский, крепко повоюем, – счастливо улыбаясь, ответил путеец, пожимая протянутую ему руку.

Через полчаса управляющий делами вернулся и доложил:

– Полушубок, валенки и деньги Козлов получил. Копию вашего приказа № 2 от 6 января 1922 года ему выдал.

– Хорошо. А мой утренний приказ по экспедиции выполняется?

– Да, Феликс Эдмундович! По приказу № 1 уже сформировано шесть комиссий. Каждая, как вы предлагали, будет ответственна за определенный участок деятельности сибирских дорог. С утра все заняты составлением плана.

– Меня беспокоит, – озабоченно сказал нарком, – как бы наши комиссии не подменили собой местных руководителей. Прошу вас подготовить распоряжение или приказ по экспедиции такого содержания: план действий проводить в жизнь только через существующие в округе органы. Не создавать никаких новых аппаратов, чтобы не было параллелизма. И никаких ревизий – только помощь!

За окном послышался гудок, и поезд тронулся. Вагон медленно проходил мимо бригады ремонтных рабочих, сменивших лопнувший рельс. Вот на мгновение в отблесках пламени костра мелькнула высокая фигура путейца в длинном белом полушубке, буденовке и валенках. В поднятой руке он держал фонарь, светивший приветным зеленым огнем.

«Это, конечно, Козлов, – узнал его Дзержинский и с теплотой подумал, – уже надел обновку…»

Поезд набирал ход.

– Часа через полтора-два будем в Вятке, – заметил управделами.

– Оттуда дадите телеграмму в Екатеринбург,[9]9
  Ныне Свердловск.


[Закрыть] – предложил нарком, – пусть к нашему приезду подготовят материалы о продвижении хлебных грузов из Сибири. Завтра в пути созовем первое совещание экспедиции. Предупредите товарища Вреде, пусть соберет материал, как железнодорожников Пермской снабжают продовольствием. Послезавтра заслушаем его сообщение. А теперь найдите, пожалуйста, папку с докладом Маркова. На последнем заседании коллегии он рассказывал, как добивается увеличения доходности дорог Кавказского округа. Над его предложениями стоит подумать…

* * *

Уже наступил вечер, когда поезд экспедиции прибыл в Екатеринбург.

Допоздна засиделись в вагоне наркома встречавшие его партийные и хозяйственные руководители Урала. Главная тема разговора – как помочь железным дорогам вывезти хлеб и мясо из Сибири.

Когда все ушли, Феликс Эдмундович почувствовал, что в салоне нечем дышать – душно и накурено. Он надел шинель, шапку-ушанку и, попросив проводника проветрить вагон, вышел.

Медленно прогуливался он по слабо освещенной платформе у запасного пути, где стоял поезд. С удовольствием, жадно и глубоко вдыхал чистый морозный воздух. В грудь вливалась струя свежести и бодрости.

«Недаром, – думалось, – доктор Гетье так настойчиво советовал час-полтора перед сном гулять, давая отдых усталым нервам. Но откуда выкроить это время? От работы? Не оторвешь! От сна? Но и так сплю меньше шести часов…»

Феликс Эдмундович посмотрел на часы.

«Напишу сейчас домой, – решил он. – Завтра напряженный день, не удастся».

Он живо представил себе, что сейчас делается дома. Ясик давно спит. Ему рано утром идти в школу. Зося, уложив сына, читает. А может быть, поздно вечером пришли к ней товарищи по подполью, старые польские коммунисты, живущие в Москве, и она угощает их чаем и музыкой, играет на рояле Бетховена или Чайковского, а возможно – моего любимого Шопена. Как редко доводится слушать ее игру! А быть может, за день она так устала – работа, партийные: поручения, домашние хлопоты, – что легла спать? Боюсь, ей не спится…

Феликс Эдмундович пометил дату, указал, что пишет в поезде по дороге в Сибирь, в Екатеринбурге, где «мы остаемся… на сутки для выполнения ряда дел, связанных с моей миссией».

Он уверял жену, что его здоровье не ухудшилось, хотя в «последнее время в Москве – ты видела это – я работал уже из последних сил». Он выражал надежду, что его самочувствие будет постепенно улучшаться по мере выполнения, задания:

«Предполагаю, – писал он, – что здесь, в Сибири, несмотря на ожидающую меня огромную работу, я обрету прежнее равновесие. А в Москве привыкнут и без меня справляться в ВЧК и в комиссариате путей сообщения…».

2

10 января. Ранним утром, еще при электрическом свете Дзержинский сел за свой рабочий стол в салоне вагона. Поезд приближался к Омску. Свою деятельность в Сибири нарком решил начать с обращения к тем, от кого зависит успех или провал правительственного задания – к железнодорожникам.

«К вам, рабочие и служащие железных дорог Сибири, – писал он, – обращаюсь я по уполномочию Совета Труда и Обороны РСФСР и Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета Советов в трудную, грозную минуту для всей нашей страны».

Народный комиссар со всей откровенностью указывал на смертельную опасность, нависшую над Республикой в связи с тем, что задание по вывозу хлеба из Сибири не выполняется. Тем самым, – подчеркивал он, – голодающее население обрекается на мучительные страдания, полям Поволжья грозит остаться незасеянными, начавшийся в стране подъем промышленности будет сорван. А ведь именно на этом строят враги свои планы удушения трудовой России.

«Вы видите, что от работы вашей зависит судьба всей республики», – взволнованно писал Дзержинский. И далее: «…Я обращаюсь ко всем вам, от рядового чернорабочего до ответственнейшего работника включительно, и требую, чтобы немедленно, объединенными усилиями, на железных дорогах Сибири создан был образцовый революционный порядок…».

Нарком продолжал писать, но вот в окне вагона показались станционные здания Омска. Еще минута, другая и поезд остановился.

Дзержинский вышел из вагона и поздоровался со встречавшими его местными руководителями. Коротко побеседовав с ними и условившись о предстоящем совещании, он вернулся в вагон, пригласив к себе Берзина, председателя комиссии СТО по обследованию каменноугольной промышленности Урала и Сибири.

Берзин сообщил Дзержинскому о крупных хищениях топлива на железных дорогах округа. Затем подробно рассказал о своей поездке по угольным районам. Положение критическое: копи не выполняют плана, так как шахтеры плохо обеспечиваются продовольствием. Производительность труда крайне низка.

– Не знаю, что и придумать, – закончил он свой рассказ.

– Кое-чем постараюсь помочь, – пообещал Дзержинский. – Как уполномоченный ВЦИК и СТО я выделю семь-восемь вагонов хлеба для премирования шахтеров за выполнение плана. Пусть ваши сотрудники подготовят такой приказ. Вместе подпишем.

– Охотно! – обрадованно воскликнул Берзин. – Это намного повысит заинтересованность шахтеров в большей выработке. Я хотел еще обратить ваше внимание на катастрофическое положение Кольчугинской новостройки. Пропускная способность участка – ничтожная. Главкомгосоор[10]10
  Главный комитет государственных сооружений.


[Закрыть] не в силах закончить строительство и добытый уголь остается не-вывезенным…

– Ваши предложения? – спросил нарком.

– Я считаю, что эту линию нужно срочно передать в ведение НКПС. У вас несравненно больше сил и возможностей завершить строительство и тем самым ускорить вывоз угля.

– Пожалуй, другого выхода нет, – промолвил после небольшого раздумья Дзержинский. – Но ведь кроме Ленина никто срочно не решит этого вопроса. Не хотелось бы беспокоить Владимира Ильича, он нездоров… И все же придется ему телеграфировать. Когда вы решили уехать в Москву?

– Завтра.

– Тогда попрошу вас сегодня в 15 часов вместе с членами вашей комиссии придти к нам на совещание. Оно целиком будет посвящено топливному вопросу.

Поездка Ф. Э. Дзержинского в Сибирь зимой, 1922 г.

Художник М. Клячко.

…Мы проводим большую работу, и она дает свои результаты, она приостановила развал, она начинает сплачивать усилия всех в одном направлении и дает уверенность, что трудности будут преодолены.

Ф. Дзержинский

– Хорошо! Придем в полном составе. Я очень обрадовался, узнав, что вы едете в Сибирь. Теперь уверен, что дело пойдет, Феликс Эдмундович! Как вы оцениваете состояние сибирского транспорта?

– Я еще не успел как следует разобраться, – ответил Дзержинский. – Несомненно одно – положение очень сложное и крайне тяжелое. Настолько, что мне, вероятно, придется всю зиму здесь пробыть. Наша экспедиция не уедет до тех пор, пока не поставит на ноги сибирские железные дороги!

– Да, но почему вы лично должны оставаться здесь до конца?

– Посудите сами, – доверительным тоном сказал Феликс Эдмундович. – В декабре здесь был мой заместитель Емшанов и никакого сдвига не добился. Теперь меня послали для принятия чрезвычайных мер. Если бы через некоторое время и я уехал, не добившись результатов, то спрашивается, чего бы я стоил тогда как нарком путей сообщения? Мы-то с вами хорошо знаем, что в данный момент сибирский хлеб – спасение Республики. А раз так, то мой долг пробыть здесь до тех пор, пока железные дороги не выполнят государственного задания. Я предвижу, что это будет адски трудно, но хлеб мы вывезем. Во что бы то ни стало и чего бы это нам ни стоило!

Дзержинский говорил тихо, без всякого пафоса, и в то же время очень твердо, со страстной внутренней убежденностью.

Берзин смотрел на его волевое, но усталое лицо, лицо человека, не знающего отдыха, день и ночь поглощенного заботами о деле, которое ему доверила партия, и думал: «Вот он – образ настоящего коммуниста! Пока живет, он весь горит буйным пламенем, зажигающим сердца людей».

Когда Берзин ушел, Феликс Эдмундович закончил воззвание. «Как озаглавить его? – размышлял он. – „Обращение ко всем рабочим и служащим Сибири“ или просто „Приказ“? То, что я написал – это и обращение к уму и сердцу людей, и вместе с тем приказ народного комиссара. Ведь наряду с призывом к сознательности я требую навести революционный порядок на транспорте, приказываю от имени правительства РСФСР своевременно вывезти продовольствие. Пожалуй, правильнее назвать „Приказ“… И Дзержинский озаглавил свое обращение так: „Приказ № 6. Всем рабочим и служащим железных дорог Сибири“».

Перед тем, как поставить свою подпись, он еще раз перечитал написанное. Концовка показалась ему суховатой, а ведь она должна быть обращена к добрым чувствам людей. Следует напомнить железнодорожникам об их славных революционных традициях, призвать к верности этим традициям. И Дзержинский дописал:

«Всему миру известно, какую огромную революционную роль сыграли железнодорожники Сибири. Все знают, какую колоссальную работу проделали сибирские железнодорожники по восстановлению разрушенных колчаковщиной железнодорожных путей Сибири».

Народный комиссар на минутку задумался, а затем его перо уверенно и быстро заскользило по бумаге:

«Я убежден, что и теперь железнодорожники Сибири поддержат эту славу и не позволят никому сказать, что дело помощи голодающим, дело восстановления крупной промышленности, дело укрепления РСФСР было сорвано из-за плохой работы сибирских железных дорог».

Только нарком успел поставить свою подпись и дату – «10/1—1922 г.», как вошел Зимин.[11]11
  Н. Н. Зимин – комиссар хозяйственно-материального управления.


[Закрыть]

– Феликс Эдмундович, – обратился он. – Вы вчера поручили мне подсчитать, сколько хлеба нужно выделить в фонд премирования Пермской дороги. По нашим расчетам требуется 16 тысяч пудов.

Нарком взял со стола и протянул ему две записки:

– Это – телеграмма начальнику дороги, а это – председателю Сибпродкома в Новониколаевск.[12]12
  Ныне Новосибирск,


[Закрыть] И тут и там проставьте указанную вами цифру. Узнали ли вы, как обеспечиваются пайком партийные работники на Омской дороге?

– Я говорил с комиссаром Сверчковым, – ответил Зимин. – Примерно такая же картина, как и на Пермской дороге, где в течение трех месяцев они не получали зарплаты и пайка ни от партийных, ни от транспортных органов. Неизвестно, кто их должен снабжать.

– Видимо, это – повсеместное явление. Я уже дал телеграмму в наркомат, чтобы партработников транспорта приняли на довольствие из фонда НКПС.

– Еще несколько срочных дел, Феликс Эдмундович, – продолжал Зимин. – Когда мы останавливались в Екатеринбурге, я узнал, что на Боткинском заводе лежат без дела запчасти для паровозов. Хорошо бы передать их Пермской дороге. Далее. На складах округа не хватает баббита, нечем при ремонте заливать подшипники паровозов и вагонов. И последний вопрос. В округе нет денежных знаков для выдачи зарплаты. Финансовое управление наркомата почему-то медлит с переводом средств.

– Давайте, не откладывая, принимать срочные меры, – предложил нарком. – В чьем ведении Боткинский завод?

– Он подчиняется Москве. Промвоенсовету.

Дзержинский тут же набросал текст телеграммы в Промвоенсовет, после этого написал Богданову, председателю ВСНХ, просьбу – ускорить отливку баббита для дорог Сибирского округа. Затем он составил для передачи по прямому проводу указание финансовому управлению НКПС. В соседнем вагоне, в купе управделами экспедиции сидел Беленький. Он пробежал глазами содержание телеграмм, написанных хорошо знакомым почерком, и покачал головой:

– Что же ты, Николай Николаевич, такими мелочами загружаешь Феликса Эдмундовича? Не мог поручить Матвееву подготовить текст этих телеграмм? Неужели о баббите и запчастях нарком собственноручно должен составлять бумажки?

– Во-первых, Абрам Яковлевич, – с обидой в голосе ответил Зимин, – баббит и запчасти – это «мелочь» только в твоем разумении. Во-вторых, Феликс Эдмундович не чурается черновой работы.

– Он-то не чурается, – перебил его Беленький, – но это вовсе не значит, что на него надо взваливать лишнюю работу. У него и своей – тяжелый воз… Ты это не меньше меня знаешь… Скажи мне лучше, в Сибопсе[13]13
  Сибопс – Сибирский округ путей сообщения


[Закрыть] есть свое подсобное хозяйство?

– Не знаю, а что тебя интересует?

– Мне для Феликса Эдмундовича нужна бутылка или хотя бы полбутылки молока в день. Ему в Москве врачи диету прописали. А в нашей столовке, ты же знаешь, как он питается. Селедка, щи из кислой капусты, пшенная каша…

– Хорошо, насчет подсобного хозяйства узнаю, – пообещал Зимин. – Но ведь молоко можно на базаре покупать. Там, говорят, все есть, вплоть до птичьего молока. Лишь бы «миллиончики»…

– О базаре я и без тебя знаю, – недовольно заметил Беленький. – А если Феликс Эдмундович спросит, откуда, мол, взял молоко. Что я отвечу? У торговки купил? Еще вопрос – будет ли он пить это молоко?.. Теперь, правда, свободная торговля разрешена, но до нэпа, голову даю на отсечение, что молоко, купленное у спекулянтов, он бы не пил…

– Почему?

– Надо знать его характер. Я это испытал на себе. Как-то, давно это было, захотелось мне подкормить его чем-то вкусным. И вот достал я в Москве, не спрашивай как, половину вареной курицы. Это была тогда редкость. Подогрел на кухне, зашел к нему в кабинет и поставил на стол. Он сначала удивился, а потом сказал одно слово: «Убрать!» и так посмотрел на меня…

– Что, пришлось самому съесть?

– Где там. От его взгляда у меня аппетит сразу пропал.

* * *

Благонравов половину дня пробыл в Окружной транспортной чрезвычайной комиссии, а затем пришел ознакомить Дзержинского с новыми материалами.

Свой доклад он начал с сообщения о вчерашнем пожаре в депо Пермь-2. Ведется следствие. Не исключено, что пожар возник в результате поджога. Затем Благонравов подробно рассказал о раскрытии контрреволюционных организаций на станциях Тюмень и Топки. Враги ставили своей целью проводить диверсии на транспорте и всячески тормозить вывоз продовольствия из Сибири.

Закончив доклад, Благонравов поднялся и спросил, будут ли указания.

– Да, – ответил Дзержинский. – Сейчас дам две телеграммы.

Первую Феликс Эдмундович написал в два адреса – начальнику Пермской дороги и начальнику дорожной транспортной ЧК. Обоим предлагалось срочно сообщить причины пожара в депо и какие приняты меры предосторожности.

Вторую депешу Дзержинский направил своему заместителю по ВЧК – Уншлихту. Основываясь на информации Благонравова, он сообщил, что положение Сибирской окружной транспортной Чека «катастрофическое», так как ее начальник и многие сотрудники больны тифом. В связи с тяжелым состоянием сибирских железных дорог необходимо срочно командировать в окружную транспортную ЧК ответственных работников.

Вскоре после ухода Благонравова началось совещание экспедиции вместе с членами комиссии СТО по топливу.

Около одиннадцати часов вечера в дверь салона тихонько постучал секретарь экспедиции Барташевич. Ему никто не ответил. Тогда он заглянул в купе и увидел, что Дзержинский отдыхает на диванчике. Секретарь хотел уйти, но нарком окликнул его.

– Феликс Эдмундович, можно оставить у вас на столе протоколы совещаний на подпись?

– Зачем оставлять, давайте, я сейчас прочитаю…

Нарком взял у него из рук протоколы, перепечатанные на машинке, и что-то вспомнив, строго взглянул на секретаря экспедиции.

– Где это вы пропадали? Сегодня вместо вас Барановскому пришлось вести протокол.

– Виноват, Феликс Эдмундович, отстал от поезда…

– Почему?

– Когда мы прибыли в Тюмень, товарищ Беленький объявил трехчасовую остановку. Я сходил в город, зашел в парикмахерскую, постригся и когда через два часа вернулся, то узнал, что поезд отправился намного раньше, чем было объявлено.

– Как же вы добрались?

– В Омск шел порожняк с Урала.

– Замерзли, изголодались?

– У поездной бригады была теплушка. Хлеба на станции не достал, зато какого-то тощего, вероятно, дохлого гуся купил и всю дорогу глодал косточки…

Дзержинский чуть улыбнулся уголками губ и, ничего не сказав, углубился в чтение протоколов. Вот он взял со столика остро очинённый карандаш.

– Формулировка – это не мелочь. От точности формулировки нередко зависит исход принятого решения. На совещании я поставил вопрос о создании Уральского округа путей сообщения. Вот ваша запись в протоколе о том, что товарищи Зимин и Грунин[14]14
  И. А. Грунин – ответственный секретарь Цектрана.


[Закрыть] выступили против моего предложения. Далее вы так записали решение совещания:

«Поставить вопрос о необходимости создания Уральского округа путей сообщения в Обл. Экосо, Уралбюро ЦК и железнодорожных кругах на всестороннее обсуждение».

– А я не так предлагал, – подчеркнул нарком. – Вы не уловили тонкости. Представьте себе, что управления дорог Урала получат от вас выписки из решения совещания. Многие будут рассуждать так: «Экспедиция НКПС считает необходимым создание Уральского округа. Это предложение внес сам народный комиссар Дзержинский. Чего тут еще возражать?» И хотя возможно в душе у них будут сомнения, все же проголосуют «за». А быть может, я неправ, быть может, правы Зимин и Грунин? Нужно, чтобы этот вопрос был решен коллективно и свободно, без давления сверху. Поэтому я в вашей записи зачеркиваю слово «необходимости» и получится моя формулировка – поставить вопрос о создании округа на всестороннее обсуждение. Вы поняли меня, товарищ Барташевич?

– Понял, Феликс Эдмундович.

Наблюдая, как внимательно читает нарком протоколы совещаний, молодой секретарь проникался ответственностью за порученное ему дело, значимость которого сразу выросла в его собственных глазах.

Но вот нарком недовольно посмотрел на секретаря:

– Оказывается, вы просто невнимательны, товарищ Барташевич. Где запись моих конкретных предложений? Я говорил о необходимости снабжать поездные бригады горячей пищей в пути, на продбазах. Это повысит их работоспособность. Я предлагал рассмотреть вопрос о возможности удлинения тяговых участков. Если бы это удалось, то ускорилось бы движение продовольственных маршрутов. Еще я предлагал за простой вагонов сверх установленного срока взимать с получателей грузов крупный штраф. Это очень важно, чтобы наши ведомства быстрее стали разгружать пришедшие в их адрес вагоны. Где все это записано? Какой же вы после этого секретарь? – сказал Дзержинский.

Румянец медленно сползал со щек Барташевича, от волнения у него пересохло в горле и он еле слышно хрипло прошептал:

– У меня не помещалось… Посмотрите, пожалуйста, на бороте страницы, Феликс Эдмундович. Там записаны ваши предложения.

Дзержинский быстро перевернул страницу, прочитал ее и мягко улыбнулся:

– Извините меня, товарищ Барташевич, напрасно упрекнул вас…

Нарком дочитал протоколы, подписал их, вернул секретарю и сказал:

– Прошу вас через час-полтора зайти. Я в это время напишу приказ о премировании железнодорожников за ускоренный вывоз продовольствия. Его надо быстрее опубликовать, поэтому рано утром вручите машинистке для перепечатывания. И еще составлю записку для передачи по прямому проводу в Москву, Фомину. Отнесете на телеграф…

10 января 1922 года уже было на исходе.

Истекали первые сутки пребывания экспедиции на дорогах Сибири, но еще не закончился восемнадцатичасовой рабочий день наркома, до краев заполненный делами, заботами, волнениями, поисками выхода из тупика, в котором находились железные дороги.

3

Кудрявцев, бывший комиссар Сибирского округа, щеголяя военной выправкой, бойко щелкнул каблуками начищенных сапог и представился наркому.

Дзержинский пытливым взглядом посмотрел на него и пригласил сесть.

– Я уже сдал дела Назарову, акт о передаче подписан, завтра еду в Москву, – развязно сообщил Кудрявцев. – Однако Назаров почему-то опасается выдать мне проездные документы, говорит, что получил ваше распоряжение никого из Сибири не откомандировывать. Он, видимо, не понимает, что меня это не касается, так как я уезжаю по вызову ЦК.

– Не по вызову, а по отзыву ЦК, – внес поправку нарком. – Вас отзывают по требованию сибирских организаций. Так как вы остаетесь в распоряжении НКПС, то Назаров вполне резонно требует моего разрешения на ваш отъезд. А вам я вижу, – добавил Дзержинский, – не терпится поскорее уехать. Вы что – первым хотите убежать с тонущего корабля?

– Не понимаю, – растерянно ответил Кудрявцев.

– Отлично понимаете. Я вас именно таким и представлял себе, читая вашу докладную в НКПС. Вот она на столе. Почему вы писали неправду? У вас сказано: на дорогах Сибири наведен порядок и даже экономится топливо. Что вы нам пыль в глаза пускаете? Я так и пометил на полях вашей записки. Сейчас я бы так деликатно не написал. Комиссия Берзина установила, – в голосе Дзержинского зазвучало негодование, – на дорогах днем и ночью идет открытый грабеж маршрутов с углем. А вы докладываете, установлен «порядок»!.. В паровозных топках пережигают уголь без всякой меры, сверх норм, а вы сообщаете: «экономия». И кто это пишет? Уполнаркомпуть по Сибири, комиссар округа – мое главное доверенное лицо! Вы – безответственный человек!

Кудрявцев глубоко потрясенный поднялся со стула.

– Садитесь, я еще не кончил, – сдерживая гнев, приказал нарком, тоже бледный от волнения. – Вы пишете: «При новой хозяйственной политике Центр имеет возможность следить за работой округа по экономическим результатам эксплуатации». Да, блестящие результаты! Скажите, пожалуйста, о каких «экономических результатах эксплуатации» можно говорить и как их оценивать, если сибирские дороги вывозили в декабре менее 20 процентов нормы? Менее 20 процентов, – с горечью повторил народный комиссар и замолчал.