Текст книги "Наркомпуть Ф. Дзержинский"

Автор книги: Самуил Зархий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

– Ах, это ты, чертушка! Заходи, заходи, Костя! Что новенького? Так поздно заседали?

– Еще немного и пришлось бы тебе поминки по мне справлять, – мрачно пошутил Барташевич, устало садясь напротив приятеля. – Сегодня я, поверишь, десять часов вел протокол… Три совещания…

– Я бы лучше землю десять часов копал.

– Конечно! После двенадцати часов ночи устал я, ужас… И как назло такие говоруны попались. Уже поздно, они торопятся, глотают слова, так и сыпят цифры, названия станций, номера маршрутов. Ну, думаю, каюк мне! Протокол не доведу до конца. Голова, как свинец тяжелая, глаза слипаются, клюю носом, вот-вот упаду на пол. Вдруг передают мне указание от Феликса Эдмундовича, чтобы я пошел выспаться…

– Знаешь, браток, ври, да знай меру! – неожиданно рассердился дежурный. – Феликсу Эдмундовичу только и делов, что на тебя смотреть, не хочет ли Костенька отдохнуть, не пора ли ему баиньки…

– Что, не веришь?

– А кто тебе поверит? Дураком меня считаешь, что ли? Или скажешь: иди спроси у Феликса Эдмундовича. Да?

– Зачем спрашивать? Читай, дурная твоя голова! Барташевич рывком раскрыл папку и вынул узкую бумажную полоску. На ней знакомым почерком было написано:

«Вас, кажется, клонит сильно ко сну, – я думаю, Вы могли бы итти выспаться. Благонравов Вас заменит. Ф. Д.».

– Да, – промолвил дежурный, – никогда бы не поверил. Ну, а ты что?

– Я с благодарностью посмотрел на Феликса Эдмундовича, а он кивнул мне: «Иди, мол, спать!». Тут я отрицательно покачал головой: «Не беспокойтесь, спасибо, справлюсь». И, действительно, поверишь? Сон как рукой сняло.

* * *

После ночного совещания Дзержинский вспомнил, что Благонравов просил послать кого-нибудь из сотрудников экспедиции в Славгород. Там власти бездеятельны и не организуют население на борьбу со снежными заносами.

«Можно послать Лебедева из административного управления, – подумал нарком, ― ему сейчас тут делать нечего. На рассвете отправится снеговой поезд, пусть едет».

Дежурный сотрудник ушел за Лебедевым, но минут через 15 вернулся и доложил, что его невозможно разбудить.

– Что значит невозможно?

– Он мертвецки пьян. Около дивана стоит недопитая бутылка самогона.

– Пьян? – вспыхнул Дзержинский. – И это – сотрудник экспедиции! Мы напрягаем все свои силы, метели замучили всех, а он?.. Передайте управделами, чтобы Лебедев завтра же сдал дела Барановскому и выехал в Москву с первым же отходящим поездом… А впрочем, подождите. Он, конечно, только рад будет, что его отсылают в Москву. Пусть управделами подготовит приказ о том, что Лебедев подвергается в административном порядке аресту на 30 суток с содержанием при Окружной транспортной ЧК. А где Беленький?

– Спит. Разбудить его?

– Не надо. Пусть отдыхает. Я сейчас напишу ему. Утром передадите.

И нарком на своем бланке написал:

«Прошу находящееся в нашем поезде у кого бы то ни было, в каком бы то ни было количестве, и какого бы сорта вино или спиртной напиток ― уничтожить, поскольку нет предписания врача. Прошу вместе с тем сообщить всем, кому следует, что за нахождение вина в моем поезде буду карать самым беспощадным образом.

Наркомпуть и Наркомвнудел Ф. Дзержинский.

12.2.22 г. Омск. 1 ч. 30 минут ночи».

Дежурный взял это предписание и попросил разрешения устроить в поезде на ночлег работника ВЧК Чайванова.

– Чайванов? Он мне нужен, пусть войдет.

Вскоре послышался стук в дверь. Вошедший представился:

– Чайванов, начальник следственного и экономического отделов полномочного представительства ВЧК по Сибири. Прибыл…

– Знаю, знаю, – прервал его Дзержинский. – Садитесь. Вы представляете себе, чем вам придется заниматься?

– Мне Павлуновский говорил, но я никогда не работал на транспорте и в продовольственных вопросах тоже не разбираюсь. Так что не знаю, чем буду полезен…

Феликс Эдмундович недовольно остановил его и сказал, что чекисты обладают такими качествами, как упорство и настойчивость в достижении цели, что именно это крайне важно при выполнении ударного задания правительства, да еще при нынешних чрезвычайных трудностях – снежные заносы срывают план перевозок.

Предписание Ф. Э. Дзержинского во время экспедиции в Сибирь

Дзержинский вынул из ящика стола заранее заготовленный мандат, в котором говорилось, что Чайванов назначается на участок Омск – Челябинск и что ему, в частности, поручается ликвидировать «пробку» – скопившиеся в большом количестве вагоны с грузами на станции Петропавловск.

Разъяснив чекисту задачи, которые перед ним стоят, и вручая ему мандат, Дзержинский подчеркнул:

– У вас большие права, но у вас ничего не выйдет, если люди не поймут ваших прав, вашего задания, если они не осознают, что вся ваша работа – в интересах народных масс. Не отрывайтесь от людей, общайтесь с ними в течение всего рабочего дня. Тогда вы всегда будете знать, как идут дела. Держите постоянную связь с губкомом партии, ну, и, конечно, с нами. Желаю успеха!

Выйдя из вагона наркома, Чайванов посмотрел на часы. Они показывали два часа и десять минут.

8

Приоткрыв дверь, Матвеев попросил разрешения войти. Нарком кивнул головой.

– По вашему распоряжению, – доложил Матвеев, – я уже отгрузил для министерства транспорта ДВР[19]19
  ДВР – Дальневосточная республика – буферное демократическое государство, созданное на время по решению ЦК РКП (б) и Советского правительства для того, чтобы ослабить натиск Японии на Дальнем Востоке. В правительстве ДВР руководящую роль играли коммунисты.


[Закрыть] дефицитные материалы.

– Что именно?

– 4500 пудов мазута, 3500 пудов керосина, по 3000 пудов кровельного железа и гвоздей, подбивку для букс и немного обмундирования. У нас самих, как вы знаете, крайне скудные запасы.

– Знаю, – заметил Дзержинский, – а помочь надо. Вот прогонят дальневосточники белогвардейцев из Владивостока, тогда они поделятся с нами своими трофеями. Туда интервенты многое завезли.

– Феликс Эдмундович! Я еще хотел сообщить вам о недостойном поведении начальника хозотдела округа Берхмана. Он без нашего ведома экстренно запросил из НКПС добавочной высылки олова, свинца и баббита, причем в количествах, в два-три раза превышающих действительную потребность.

Нарком возмутился:

– Подготовьте от моего имени записку начальнику округа, укажите, что необоснованные требования материалов, запасы которых в Республике крайне ограничены, являются красноречивым доказательством полной бесхозяйственности и легкомысленного отношения к делу. Пусть начальник округа немедленно объявит Берхману строгий выговор с предупреждением.

– Слушаюсь, – промолвил Матвеев и собрался уйти.

– Одну минуточку, – остановил его нарком. – Я хотел, чтобы вы временно, месяца на три-четыре, остались в Сибири, пока не наладится снабжение предприятий. Как вы на это смотрите?

– Если прикажете, Феликс Эдмундович, останусь.

– Ну, а без приказа?

Преодолевая стеснение, Матвеев признался, что с нетерпением ждет возвращения экспедиции в Москву, так как жена болеет и ей очень трудно без него.

– А чем она болеет?

– Язвой желудка.

– Язвой желудка? Тогда не надо. На днях у одного из наших специалистов обнаружилась эта же болезнь и я его отправил лечиться в Москву. Несмотря на то, что он здесь очень и очень нужен был – исполнял обязанности заместителя начальника округа.

* * *

Тревожное известие пришло неожиданно.

– В Омских мастерских – чрезвычайное происшествие, – сообщил взволнованный Благонравов.

– Снова пожар? – быстро спросил нарком.

– Нет!

– Так что же случилось?

Благонравов начал рассказывать. Хищения топлива на узле достигли неслыханных размеров – около 900 пудов в сутки. По его приказанию чекисты стали принимать меры. Одна из них – усиленный караул у пропускной будки железнодорожных мастерских. Вчера после гудка об окончании работы чекисты увидели такую картину – почти у каждого из рабочих, направлявшихся к выходу, в руке было ведро с углем. Из мастерских никого не выпускали, пока не высыпят уголь. Это вызвало большое недовольство и сегодня утром мастеровые потребовали от месткома немедленно созвать экстренное собрание, где начали обсуждать вчерашний инцидент. Эсеры усиленно подогревали недовольство мастеровых, подбивая их на забастовку. Рабочие не поддались на провокацию, но успокоительные речи администрации и комиссара Сверчкова тоже не подействовали. Тогда Сверчков внес предложение – избрать делегацию к наркому путей сообщения. Все с этим согласились и делегацию выбрали. Дзержинский вспыхнул:

– Не буду я выслушивать ультиматум эсеровских вожаков…

– Феликс Эдмундович! Эсеров делегатами не выбрали, хотя они к этому всячески стремились. В делегацию вошли одни беспартийные – кадровый высококвалифицированный слесарь, старый котельщик и еще молодой подручный токаря, комсомолец… Выбрав делегацию, все успокоились и стали к станкам.

Нарком хотел что-то спросить Благонравова, но за дверьми в коридорчике послышались приглушенные голоса. Дежурный сотрудник доложил, что пришел комиссар Сверчков с тремя рабочими из мастерских.

Нарком поздоровался с вошедшими за руку, пригласил сесть, пытливо вглядываясь в лица делегатов.

– Мне известно, что у вас произошло, – начал он разговор. – И я хотел бы знать, как вы сами все это оцениваете?

Делегаты молчали и с минуты на минуту это молчание становилось все более тягостным.

Наконец, его прервал пожилой слесарь. Простуженным, хриплым голосом он, заметно волнуясь, сказал:

– Товарищ Дзержинский! Вы может думаете, что мы – несознательные или бессовестные люди. Нет! Разве мне или ему, или ему, – указывал он кивком головы на своих соседей, – не совестно тащить ведро угля, которое во как нужно для паровозов и кузницы? Конечно, очень совестно! Но войдите в наше очень тяжелое положение – ведь ни угля, ни дров нам никто не выдает. Как же нам прожить без отопления при здешних морозах? Жили бы мы, скажем, где-нибудь на юге, там, конечно, холодное время можно потерпеть. А как потерпишь у нас, в Сибири, при 30–35 градусах? И у каждого, конечно, дети… Что делать? Вот и тащишь каждый день по ведерку угля, хоть и стыдно мне, старому рабочему, опостылело до края…

Слесарь сокрушенно замолчал. А старый полуглухой котельщик с седыми усами и бородкой, приложив руку к уху, чтобы лучше слышать, согласно кивал головой.

Дзержинский тоже молчал и думал: «Как не войти в положение рабочих? Ведь не получая ниоткуда топлива, железнодорожники берут уголь в депо, в мастерских, с паровозов, с вагонов, иначе в сибирском климате они просуществовать не могут. Но мириться с этим никак нельзя. Видимо, единственный выход – выдавать рабочим транспорта топливо, хотя бы низкого качества, хотя бы по голодной норме. Наркомат должен узаконить такие выдачи и тогда несравненно легче будет вести борьбу с действительно злостными хищениями…»

Недоумевая, почему нарком молчит, избранный делегатом бойкий паренек с вихрастым русым чубиком, поддерживая высказывание слесаря, тихо добавил:

– Товарищ нарком! Если вот у вас, здесь, в вагоне тепло, то и у рабочего дома тоже должно быть тепло.

– Васька! Как ты разговариваешь с товарищем Дзержинским! – прикрикнул на него седой котельщик. – Что ты товарища наркома до нас равняешь? Они, считай по-старому, – министр путей сообщения. Они выполняют задание самого Ленина. Ты что, газет не читаешь? Что же ты и самому наркому мерзнуть прикажешь, как нам? Языкастый ты больно, а еще комсомол!

– Напрасно вы так, папаша, – смущенно сказал Дзержинский. – Вася ничего плохого не сказал. Конечно, у рабочего в квартире должно быть тепло. Он совершенно прав…

Присутствовавший при этом разговоре Благонравов видел, как искренне почувствовал неловкость Феликс Эдмундович от простодушной реплики паренька, видел, что ему действительно неприятно то, что он, нарком, живет в теплом вагоне в то время, когда у мастеровых нет топлива. Долго работая с ним вместе, Благонравов хорошо знал скромность Феликса Эдмундовича, его исключительную щепетильность во всем, что касалось бытовых условий жизни.

После некоторого раздумья народный комиссар обратился к делегатам:

– У нас теперь огромные затруднения с углем из-за снежных заносов и сейчас мы никак не можем выдавать его железнодорожникам. Как это сделать в будущем – мы обязательно решим в наркомате. Пока что я прикажу выдать рабочим дрова, но, к сожалению, не всем, а особо нуждающимся, у кого малые дети. На станции – очень небольшой запас дров. А почему бы самим мастеровым не заняться заготовками дров? Ведь от Омска, мне говорили, идет узкоколейка к лесным разработкам.

– Так мы бы с дорогой душой! – живо воскликнул слесарь, прижимая руку к сердцу. – Но не можем же мы не выйти на работу, а отправиться в лес. Должон же кто-то руководить, договориться с начальством, выделить бригаду лесорубов, собрать инструмент, выдать авансом хлеба, картошки… А у нас никто этим не интересуется, ни местком, ни партячейка…

– А чем же они интересуются? – с досадным чувством спросил нарком.

Слесарь пожал плечами.

– На той неделе было партейное собрание. Вход свободный. Обсуждали вопрос о происхождении человека. Оно, конечно, любознательно, откуда взялся человек, от обезьяны что ли или еще как. Но про это, я так полагаю, можно в клубе лекцию послушать. А на партейном собрании у мастеровых интерес другой.

– Какой?

– Ну, конечно, перво-наперво – производство, премирование за ударную работу, снабжение. Но и политикой тоже интересуются. Вот, скажем, нэп. Нам понятно, какая от него выгода крестьянам. А что от него рабочий класс получит? Какая польза государству? Конечно, газеты читаем, но хочется живое слово услышать, вопросы задать…

– Вы слышите? – повернулся нарком к Сверчкову. – Это камень в ваш огород. И упрек в том, что никто не заботился о самозаготовках дров – это тяжелое обвинение, брошенное профсоюзной и партийной организациям и особо комиссарам. Это показатель связи с рабочими массами.

Дзержинский минутку помолчал и обратился к делегатам:

– Доведем до конца вопрос о заготовках дров. Комиссар поможет организовать это дело. Меня вот что беспокоит. Вы знаете, что у нас очень плохо с паровозами и вагонами. Не отразится ли отправка 30–40 человек в лес на ремонте подвижного состава?

– Конечно, отразится, – подтвердил слесарь, – если не принять мер.

– Какие именно?

– Пусть начальник мастерских на общем собрании поставит рабочим такое условие. Разрешу, мол, отправить бригаду в лес, дам паровоз и платформы для вывозки дров, если, мол, вы обязуетесь полностью выполнить всю работу за отъезжающих. Я думаю, что мастеровые охотно согласятся. Поднажмутся, зато будут с дровами.

– Дельный совет! Полагаю, что так и надо сделать, – согласился нарком. – У меня еще вопрос к вам. Интересует меня, какова ваша личная выработка в мастерских? Намного она упала по сравнению с довоенным временем?

– Конечно. Тогда я со своим подручным выпускал из ремонта в среднем 12 паровозов в месяц. А теперь два слесаря с подручными ремонтируют всего лишь четыре паровоза. Если бы материально заинтересовать мастеровых, выработку можно удвоить, а то и утроить. Но при нонешнем жаловании и снабжении…

Слесарь махнул рукой и замолчал.

– Что вы имеете в виду?

– Скажу вам прямо, товарищ Дзержинский. Болтовни у нас много, а твердого слова нет. Летом в мастерских объявили приказ из Центра – вводится прогрессивно-сдельная оплата труда. У нас все были довольны и выработка сразу пошла в гору. Но в конце месяца жалованье не выплатили, а лишь аванс. В следующем месяце снова аванс. Никто не знает, сколько заработал. Интерес пропал, потому как неизвестно, когда и чего заплатят. А в ноябре объявили приказ, что Сибирский округ, вот забыл, как там было сказано… Да, да вспомнил – «округ не имеет материальных возможностей для прогрессивно-сдельной оплаты труда». А мы-то при чем? Зачем было объявлять, зачем было огород городить? Вот и пропали наши заработки, остались мы при одних авансах. А теперь, что администрация ни скажет – ничему не верят…

– То, что вы мне рассказали, очень, очень важно, – взволнованно подчеркнул нарком. – К сожалению, я этого не знал. Мне никто об этом не сообщил – ни начальник, ни комиссар округа, ни вы, – обратился он к Сверчкову. – Это – непростительно. Это плоды преступно-легкомысленного отношения к делу. И хоть ни у кого не было злого умысла, на деле получилось надувательство рабочих. И я как нарком тоже повинен, так как не знал, что делается на местах.

После небольшой паузы Дзержинский спросил:

– А как вы снабжаетесь натурой в счет зарплаты?

– За последний месяц получшало, – ответил слесарь. – А то уже было до ручки дошли. Особенно худо многосемейным и низкоразрядникам. Были случаи, когда в цеху от голода в обморок падали. Имею к вам один вопросик, товарищ Дзержинский, не понимаю я.

– Пожалуйста.

– Вот, скажем, в Москве или Питере перебои с хлебом. Это мне понятно. Откуда его взять, пока не подвезли? А вот у нас, в Сибири, хлеб-то есть. Ведь отсюда вывозят. Почему же положенный паек не дают мне вовремя?

– Вопрос совершенно справедливый, – решительно подтвердил нарком. – Я тоже этого не понимаю. Сейчас запишу себе, спрошу сибирского продкомиссара и спрошу по всей строгости. Я приказал срочно ликвидировать задолженность за прошлые месяцы и ответственность за снабжение рабочих возложил на администрацию и комиссаров. Транспортная кооперация сама не в силах с этим справиться… Ну, а как вы смотрите на то, чтобы организовать на узле производство всяких мелких изделий для села с целью обмена на продукты?

– Менять бы хорошо, – разговорился котельщик. – Вот если бы вы разрешили в наших мастерских изготовлять всякие поделки для крестьянства, а кооперация пусть меняет…

– Что ж, в неурочное время из бракованного материала я могу разрешить, – ответил Дзержинский. Но пожилой слесарь при этих словах с сомнением покачал головой:

– А я бы на вашем месте не разрешил, товарищ народный комиссар. Хочу по-честному предупредить вас. Если разрешить в наших мастерских, то заверяю – на поделки пойдет не только лом или бракованный материал, а самый что ни на есть годный, исправный, которого и так у нас очень и очень мало для ремонта паровозов. Потому как сознания у людей еще не хватает. Есть такие, которым вилы или косы или какие-нибудь там сковородки, за которые дадут продукты, дороже, чем магистральный паровоз. Как говорится – своя рубашка ближе к телу. А поделки можно изготовлять в другом месте. Вот у нас есть бездействующий гидротехнический заводик около станции. Пожалуйста… А в наших мастерских – нет, я бы не разрешил…

Надолго затянулась беседа с рабочими. Дважды заглядывал в салон вагона управделами. Он доложил, что сотрудники уже явились на совещание, но нарком недовольно махнул рукой: «Свои, мол, работники, пусть подождут».

Благонравов, молча сидевший в сторонке, смотрел на Феликса Эдмундовича и размышлял о секрете поразительного влияния на умы и сердца людей, которым обладает этот удивительный человек.

Вот пришли к нему делегаты от железнодорожников, которые жаловались на отсутствие топлива, задержку заработной платы, перебои с выдачей хлеба и другие трудности жизни. Вот он начал с ними прямой, откровенный разговор. Дзержинский не сулил полуголодным, терпящим холод мастеровым, молочных рек и кисельных берегов, не разбрасывался заверениями и обещаниями. Наоборот, он говорил им одну лишь неприкрытую правду. И сила этой большевистской правды, этой страстной убежденности, исходившей от Дзержинского, отодвинула во время беседы личные нужды рабочих на задний план. Делегаты неощутимо для самих себя из жалобщиков превратились в советчиков, близко принимающих к сердцу интересы своего пролетарского государства. Вместе со своим народным комиссаром они думали трудную думу о том, как в еле действующих мастерских с изношенными станками, при отчаянном положении с материалами, при ничтожной оплате труда, в условиях голода и холода все же преодолеть неимоверные трудности, стоящие на пути, и поднять из разрухи железные дороги.

9

Комиссар дороги привел к наркому незнакомого железнодорожника, одетого в старую кожанку и стеганые брюки, заправленные в сапоги.

– Это – Матсон, инструктор учкпрофсожа.[20]20
  Учкпрофсож – участковый комитет профсоюза железнодорожников.


[Закрыть] Он бывший машинист и я привлек его к выполнению вашего поручения – проверять расходование угля на маневровых паровозах.

Дзержинский попросил ознакомить его с результатами проверки.

– Я проработал на локомотиве двое суток, – начал Матсон свой рассказ. – Учил машинистов экономно топить. И они на практике убедились, что 240–250 пудов в сутки предостаточно…

– Почему же машинисты все время жалуются, что им не хватает теперешней нормы – 300 пудов? – прервал его нарком.

– Тут причина совсем другая, – усмехнулся Матсон. – Дело в том, что все движенцы, кому только не лень, накладывают на маневровые локомотивы своего рода «угольную разверстку».

– Как это понимать?

– Приведу факты. Первая смена паровозной бригады, которую я инструктировал, пришла на работу с пустыми мешками, чтобы набрать уголь для домашних нужд. Вторая смена тоже принесла два мешка и еще бидон. Только мы прибыли на станцию Куломзино, к паровозу подошли стрелочники и потребовали угля. Я им объявил, что не дам. Возмутились. «Вот еще новость – всегда брали, а сегодня – нельзя». Машинист разъяснил им, что на локомотиве «контроль». Ругаясь, ушли они с пустыми руками. Затем появился железнодорожник в форме движенца с порожним ведром и говорит: «Механик, давай!». Спрашиваю: «Кто вы такой?». Отвечает: «Я контролер службы движения». Узнав от машиниста, что на паровозе тоже есть «контролер», уходит недовольным. Едем дальше. Пост 744-й версты. Локомотив не пропускают. Вышел дежурный. В одной руке у него ведро, в другой – жезл. Это значит: «Ты мне дай угля, а я тебе – жезл для дальнейшего следования». И на всех остановках во время маневров – такая же картина…

Матсон замолчал.

«Полное разложение, – огорченно думал нарком. – Хищения угля стали обыденным явлением. Как же с этим бороться? Одних только административных и воспитательных мер явно мало. Видимо, я правильно решил узаконить выдачу топлива железнодорожникам».

На прощанье Дзержинский предложил Матсону изложить свой опыт экономного отопления паровозов в виде «Памятки машинисту».

Когда инструктор ушел, Сверчков спросил:

– Феликс Эдмундович! Не находите ли вы нужным премировать Матсона? Он добровольно двое суток подряд не сходил с паровоза, проверяя расход топлива.

– А что Матсон беспартийный?

– Нет, он коммунист.

– Тогда можно не награждать. Он ведь только исполнял свой партийный долг.

* * *

Вечером Дзержинский пригласил к себе своих ближайших сотрудников по экспедиции – Благонравова, Зимина и Грунина. Когда они вошли, то сразу же заметили, что нарком чем-то взволнован.

Феликс Эдмундович рассказал, что в начале февраля он направил в ЦК РКП (б) свой проект реформы управления транспортом. Недели две тому назад ему стало известно, что этот проект не встретил поддержки в коллегии НКПС. Но он никак не ожидал, что большинство членов коллегии совместно с членами президиума Цектрана направят в руководящие органы свой ответ с резкими возражениями. Сегодня он узнал содержание этого ответа.

– Как вы думаете? Неужели нельзя было дождаться моего возвращения в Москву? – возбужденно спросил Феликс Эдмундович. – Я бы подробно разъяснил свою позицию, выслушал их возражения. На расширенной коллегии НКПС развернули бы прения и это был бы честный спор. А так что? За моей спиной написали протест, собрали под ним подписи и создали впечатление, будто чуть ли не весь наркомат и профсоюз против моего проекта реформы. Какая ограниченность и близорукость!

– А что они предлагают? – спросил Благонравов.

– В том-то и дело, что ничего, – с досадой ответил Дзержинский. – Если они не соглашаются с моими выводами, подсказанными сибирским опытом, тогда пусть предложат что-нибудь более целесообразное. А то – ничего. Вот их примитивная философия: «Все-де, мол, на транспорте благополучно, не хватает только средств, да партийных и профсоюзных работников. Пусть нам государство отпустит шесть – Десять миллионов рублей золотом и мы-де покажем класс работы». Но ведь это же пустая беспочвенная фантазия!

Больше, чем государство нам дает, оно дать никак не может. Так разве же это по-партийному разводить ведомственную драку вокруг казенного, почти пустого мешка?

Феликс Эдмундович порывисто встал, несколько раз прошелся по салону вагона и необычно громко для него продолжал:

– У меня конкретная программа действий. Я предлагаю поставить дело так, чтобы те средства, которые страна нам отпускает, были как можно целесообразнее использованы. В этом – гвоздь! Далее. Никто нам не сможет дать в достаточно большом количестве и сильных политических работников, которые тоже на вес золота. Значит главное – из имеющихся сил создать боевые аппараты, чтобы, несмотря на нищету, несмотря на истощенный организм транспорта, все же выйти из борьбы победителями. Они же предпочитают беспомощно и надоедливо бубнить: «дайте нам это, дайте нам то», заранее зная, что государство не в состоянии этого сделать…

Дзержинский говорил горячо и взволнованно. Ему было больно, что в коллегии и Цектране не поняли существа, смысла его предложений… «Ведь мои мысли, – рассуждал он, – выношены в борьбе и подтверждены сибирским опытом».

Феликса Эдмундовича также огорчило, что его оппоненты поспешили выступить до его приезда и действовали, по его мнению, не весьма благородно. Уж если драться, тогда в открытом бою, с поднятым забралом, а не так…

Во время наступившей паузы Благонравов, желая уяснить себе глубину разногласий, снова задал вопрос:

– А против предоставления дорогам большей самостоятельности они тоже возражают?

– Представьте себе, что возражают, – подтвердил нарком. – И это в то время, когда в НКПСе – чудовищный централизм, который стал преградой для восстановления нашего хозяйства. Надо раскрепостить места, дать им больше прав, возможности проявить свою инициативу. Нельзя управлять такой громадой, как транспорт, только из Центра. Разве не об этом свидетельствует полнейшее незнание наркоматом действительного положения дел в Сибири? Места гибнут от недостатка специалистов. Мы же в гроб загоняем линейных работников, требуя от них множество ненужных сведений, излишних отчетов и справок. Мы обрушиваем на них бумажный водопад, они изнывают под его тяжестью и лишены возможности заниматься настоящим делом. Миллионы приказов, приказаний, циркуляров, распоряжений, которые издает наркомат, повисают в воздухе и никем не выполняются. В этом вы ведь сами лично убедились здесь, в Сибири…

– Неужели кто-то может это отрицать? – пожал плечами Зимин и поинтересовался: – Любопытно, а какие доводы выдвигают авторы возражений против создания на дорогах правлений?

– Доводы? – повторил нарком. – Никаких деловых соображений. Одни лишь сомнения и опасения, как бы чего не вышло.

Феликс Эдмундович взял со стола исписанные листки бумаги.

– Вот, – сказал он, – я пишу письмо всем губисполкомам и губэкономсовещаниям Сибири. Решил обратиться к ним, призвать их к самой тесной экономической связи с транспортом. Я пишу им: «Необходимо помнить, что транспорт является основным нервом хозяйственной жизни страны. Без транспорта хозяйственная жизнь развиваться не может». Это я напоминаю местным руководителям. Неужели же руководителям Наркомата путей сообщения я тоже должен разъяснять, что транспорт – ось развития товарообмена, этого гвоздя нашей новой экономической политики?

Дзержинский огорченно усмехнулся и продолжал:

– Пора во что бы то ни стало добиться рентабельности дорог, перестать быть нахлебником у государства. Не я, а сама жизнь требует реформы управления транспортом. Кто сейчас у нас на дорогах хозяйничает? Управления дорог, которые возглавляют старые специалисты. Они весьма сведущи в технических делах, но очень слабо разбираются в экономике транспорта и совершенно оторваны от хозяйственной жизни страны.

– Видимо, не только вдоль рельсов проходит полоса отчуждения, – заметил Зимин, – но и в умах многих железнодорожников.

– Верно, – согласился Дзержинский. – Эта отчужденность крайне вредна. Многие не понимают, что наш транспорт является неотъемлемой частью единого хозяйственного организма республики. Мы выходим из полосы отчуждения на широкий простор экономической жизни страны. Таковы объективные условия развития. Пора перестать быть узкими ведомственниками, а становиться государственными деятелями. Вспомните, что во многом решало нашу победу в гражданской войне? Тесная увязка транспорта с военным ведомством. Теперь же, чтобы вывести страну из разрухи, требуется тесная увязка транспорта со всем хозяйством страны. Как я мыслю себе это? Кроме существующих ныне управлений дорог, которые занимаются техническим руководством, надо внутри транспорта создать органы, ведающие всей хозяйственно-коммерческой стороной дела и полностью распоряжающиеся финансами. Как назвать эти органы – «правлениями» или как-нибудь иначе – не важно. Дело не в названии, а в существе их работы А существо в том, чтобы управление транспортом было органически связано с органами управления хозяйственной жизнью областей и районов, по которым проходят железные дороги и водные пути. Эта связь должна быть хозяйственно-коммерческой.

– А как на практике будет осуществляться эта связь? – спросил Грунин. – Кого по вашему следовало бы ввести в состав правлений дорог?

– Конечно, не только транспортников и среди них начальника дороги, но и опытных работников, сведущих в делах промышленности и земледелия. Я имею в виду тех хозяйственников, от которых мы зависим, в помощи которых дорога нуждается и которые сами заинтересованы в ее успешной работе.

– Феликс Эдмундович! А как оценивают авторы письма ваши предложения? – задал вопрос Благонравов.

– Они пишут, что мой проект реформы не дает выхода из тяжелого положения, – тихо промолвил Дзержинский, на минутку задумался, а затем снова заговорил убежденно и страстно:

– Если бы они поглубже вдумались в суть моих предложений, выслушали меня самого, то убедились бы в моей правоте. То, что я вношу на рассмотрение ЦК партии, это не абстрактные мысли, не бюрократические рецепты. Если бы они знали положение на транспорте не по очковтирательским докладам, а по личным наблюдениям, если бы они окунулись в самую гущу жизни, как я в Сибири, то в моем письме в ЦК они услышали бы голос страдающего транспорта. Это же факт, что никто из нас не видел в округе ни одной попытки применения начал хозяйственного расчета. А сколько мы об этом говорим? Зато всюду и везде множество явлений раз-зала, разложения, хищничества, расточительности, инертности, иждивенческих настроений…

Но вот в голосе народного комиссара, звучавшем глубокой болью за беды транспорта, послышались суровые ноты. Он открыто бросал вызов тем, кто, не видя грозящей опасности, предпочитает плыть по течению, без руля и без ветрил. Он ставил вопрос принципиально: