Текст книги "Наркомпуть Ф. Дзержинский"

Автор книги: Самуил Зархий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)

Дзержинский положил телефонную трубку и сделал пометку на листке настольного календаря. Затем спросил Ильина:

– Вы давно в партии? А в НКПС как попали?

– В партии с 1910 года. Когда была мобилизация коммунистов на транспорт, меня перебросили в НКПС комиссаром отдела тяги. Вопросы локомотивного хозяйства я, как металлист, быстро изучил, а что касается путевого хозяйства – тут еще слабоват. И вот допустил ошибку.

– Значит, вы техник по образованию. Это – хорошо. Очень мало у нас техников-коммунистов. А вопросами экономики паровозного хозяйства не интересуетесь? Ведь техника и экономика близко связаны.

– Очень интересуюсь, – горячо ответил Ильин. – Для анализа нашего хозяйствования я даже специальные графики составил. Правда, мой начальник не одобряет, но оспаривать или опровергнуть их – невозможно.

– Ну и о чем говорят ваши графики? – заинтересовался нарком.

– О том, что усилия железнодорожников и народные деньги часто тратятся впустую, не дают эффекта.

– Это я и без графиков знаю, – невесело заметил Дзержинский. – А что конкретно они дают? Если графики с вами, покажите, пожалуйста.

Ильин достал из своей папки несколько листов, разложил на столе и стал показывать:

– Вот, например, на этом графике видно, что в 1922 году железнодорожники на единицу полезной работы расходовали в 2,7 раза больше топлива, чем в 1913 году…

– На единицу полезной работы, – задумчиво повторил нарком. – Интересная мысль. А что на этих графиках?

– Тут показано, что в прошлом году на единицу полезной работы приходилось в 4,8 раза больше железнодорожников, чем до войны.

Выслушав пояснения Ильина к другим графикам, Дзержинский спросил:

– Значит вы сопоставляете проделанную работу и произведенные затраты не в денежном выражении, а в рабочей силе, в топливе, в материалах, в подвижном составе? Правильно я вас понял?

– Совершенно верно, Феликс Эдмундович.

Нарком в раздумье смотрел на графики и ужасался: «Затраты огромные, а результаты мизерные. Вот где основа нашей дефицитности и низкой заработной платы… И все это показано резко, в голом, обнаженном виде».

– Вы себе представляете, – возбужденно обратился он к своему собеседнику, – какой вой поднялся бы за границей, если опубликовать ваши графики? Это была бы прямо-таки находка для белогвардейцев – сами, мол, большевики свидетельствуют, что Советская власть, рабочая власть не умеет хозяйничать.

Ильин смущенно молчал. «Вероятно, Дзержинский прав, – полагал он, – ему как председателю ГПУ виднее».

Молчал и нарком, не сводя глаз с графиков и о чем-то напряженно думал. Но вот он принял какое-то решение и повернулся к Ильину:

– По-моему, ваш метод анализа хозяйственной деятельности применим не только в масштабе сети, не только для целой дороги, но и для отдельного предприятия. Верно?

– Конечно, Феликс Эдмундович. Можно составить график производственной деятельности каждого депо, каждой станции, каждых мастерских, каждого участка пути.

– Тогда это меняет дело! – воскликнул Дзержинский и его глаза радостно заблестели. – Я как-то сразу не смог сориентироваться… Теперь же я вижу, ваш график может стать могучим оружием в борьбе с нашей бесхозяйственностью. Пока наши болячки не подвергаются анализу, мы остаемся немощными. Ваши же графики наглядно выявляют то, что есть на самом деле, обнажают и выставляют напоказ наши недостатки. И это дает нам огромные возможности привлечь широкие рабочие массы к ожесточенной войне с недостатками производства. Именно в этом – залог нашей победы!

После минутной паузы нарком добавил:

– Что касается моих первоначальных опасений, то черт с ними, с белогвардейцами. Они и так клевещут на нас. Пусть брешут! Собака лает, ветер носит.

Нарком стремительно встал с места и подошел к Ильину:

– Спасибо, товарищ! Вы даже не представляете себе всю ценность вашего наглядного метода анализа хозяйственной деятельности. Я полагаю, он сыграет большую роль в деле возрождения советского транспорта. Когда по этому методу рабочие массы начнут откровенно вскрывать болячки производства, мы, несомненно, добьемся больших результатов.

Ильин смутился от неожиданных похвал и заметил:

– Мои графики нуждаются еще в доработке и детализации.

– Несомненно! – подтвердил нарком. – Прошу вас именно этим заняться. Но главное – начало уже положено, начало большого дела, которое нужно всемерно развивать. Желаю успеха!

Ильин встал и Дзержинский крепко пожал ему руку:

– Я очень рад нашей встрече. Она, между прочим, еще раз показала всю важность личного общения руководителя с теми, кем он руководит. Я не раз убеждался, никакой отчет и докладная записка не могут сказать того, что сам живой человек скажет.

* * *

По внутреннему телефону Благонравов сообщил наркому, что у него находится начальник Томских мастерских связи Матросов, который изобрел новую механическую рельсовую педаль[37]37
  Рельсовая педаль – устройство, благодаря которому после прохода поезда сигнальные приборы разрешают пропустить по этому участку следующий поезд.


[Закрыть] для блокировки.

– Я беспокою вас по этому поводу, – сказал Благонравов, – так как знаю, вы неравнодушны к рабочим-изобретателям. И еще потому, что дело Матросова во многом напоминает дело Трегера.

– Пусть заходит, – кратко ответил нарком.

Через час Матросов вернулся к Благонравову. Он до глубины души был тронут интересом, проявленным наркомом к его изобретению, внедрению которого всячески мешали агенты немецкой фирмы «Сименс и Гальске», монопольно поставлявшей русским дорогам свои рельсовые педали.

– Вы показали Феликсу Эдмундовичу приказ, по которому вас на Томской дороге при Колчаке в 1919 году уволили с должности механика? – спросил Благонравов.

– Показал. Он вслух прочитал формулировку увольнения: «по несоответствию и непониманию условий переживаемого времени… и по причине недостаточной интеллигентности» и покачал головой. Затем спросил меня, кто из инженеров особенно противился испытанию моего прибора. И, когда я назвал фамилию начальника связи Горбунова, Дзержинский сразу же вспомнил, что, будучи в Сибири, он приказал за злостный саботаж уволить и арестовать его.

– Какое решение принял нарком?

– Когда я рассказал, что совещание инженеров и техников связи в Томске рекомендовало мою конструкцию педали как явно превосходящую установку фирмы «Сименс и Гальске», но, несмотря на это, дело не двигается, Феликс Эдмундович написал записку начальнику управления связи.

Благонравов прочитал:

«ЦШ К. Н. Чеховскому.

Убедительно прошу лично принять тов. Матросова, начальника Томских мастерских связи, для срочного продвижения его изобретения. Прошу назначить для оценки и проверки изобретения совещание с участием тов. Трегера. На совещании заслушать доклад изобретателя. О ходе дела прошу мне сообщить через тов. Герсона.

Ф. Дзержинский»

– Прощаясь со мной, – закончил Матросов, – Феликс Эдмундович просил держать его в курсе дела.[38]38
  Механическая педаль Ф. Матросова после испытаний была внедрена на железных дорогах.


[Закрыть]

* * *

Второго октября после телефонного звонка из секретариата ЦК партии Дзержинский расстроился. Ему сообщили, что завтра в повестке дня заседания Политбюро девятнадцатым пунктом стоит вопрос о предоставлении ему отпуска.

«Ведь я об этом не просил, – с досадой думал Феликс Эдмундович. – Отпуск мне сейчас ни к чему, совсем не ко времени». И у него мгновенно созрело решение – направить в Политбюро просьбу о снятии этого вопроса с обсуждения.

Свое заявление он начал так:

«…Считаю, что давать мне сейчас отпуск вредно для дела и для меня лично по следующим соображениям.

По линии ОГПУ:»

Поставив двоеточие, Дзержинский сообщил, что в связи с внутренним и международным положением, а также с сокращением сметы ОГПУ будет сейчас переживать очень трудное время. Вместе с тем политическое значение его работы и его ответственность неимоверно возрастут. Подробно обосновав, почему «необходимо мое присутствие», Феликс Эдмундович выдвинул второй аргумент:

«По линии НК.ПС: здесь мое присутствие сугубо необходимо».

Народный комиссар сослался на то, что смету HKJIC крайне урезывают в то время, как доходов железных дорог явно не хватает для удовлетворения все растущих потребностей. Международные обязательства диктуют транспорту необходимость работать «без перебоев, в полной готовности выполнить требования экспорта и мобилизации».

Подвергнув резкой критике управленческие аппараты транспорта, Феликс Эдмундович сделал вывод:

«В такой критический момент покидать мне Москву и работу было бы преступно».

Прочитав написанное, Дзержинский посчитал приведенные им доводы вполне убедительными. Осталось еще написать о внутрипартийном положении, которое в то время было очень сложным. Феликс Эдмундович хорошо знал, что троцкисты и не думали складывать оружие и по-прежнему представляли собой фракционную антипартийную группу, которая ждет удобного момента для атаки против руководства партии. Дзержинского волновала также подрывная деятельность конспиративных организаций «Рабочая правда» и «Рабочая группа». Об их антикоммунистической и антисоветской работе он недавно, в сентябре, докладывал на Пленуме ЦК РКП (б).

И в своем заявлении в Политбюро Дзержинский написал:

«По линии партийной – в связи с неликвидированным еще вопросом о „Рабочей группе“ уезжать мне тоже не следует, ибо могу понадобиться».

Затем Феликс Эдмундович решил привести еще один веский аргумент. По его докладу сентябрьский Пленум ЦК РКП (б) создал комиссию по борьбе с крайне резким расхождением между высокими ценами на промышленные товары и низкими ценами на продукты сельского хозяйства. Это расхождение цен тогда называли «ножницами». И Дзержинский добавил:

«Точно так же и по вопросам „ножниц“, сжатия аппаратов – я мог бы быть полезным».

Исчерпав свои доводы против предоставления ему отпуска, Дзержинский подвел итог:

«Все эти вопросы в связи с международной ситуацией требуют величайшего темпа и напряжения всех партийных сил. Уходить в отпуск мне сейчас и психологически было бы очень трудно – и отпуск не дал бы мне того, что требуется от отпуска…»

Феликс Эдмундович уже хотел подписаться, но раздумал и с легкой хитринкой так закончил свое заявление:

«– тем более, что здоровье мое требует не отпуска, а некоторого сокращения часов ежедневной работы, на что и испрашиваю согласия.

Ввиду этого прошу снять с обсуждения вопрос о моем отпуске. 2/Х—1923 г. Ф. Дзержинский»

Отослав пакет в ЦК РКП (б), Феликс Эдмундович стал просматривать тезисы своего завтрашнего доклада на пленуме Московского комитета партии «О некоторых партгруппировках и мерах по изживанию их».

7

У наркома в кабинете сидели Калмычин, помощник начальника финансового управления, и Зимин, начальник Центрального бюро нормирования. На столе лежали сводные таблицы об итогах финансовой деятельности железных дорог. Дзержинский снял приколотые сверху, исписанные им листики блокнота.

– Это мои замечания к составленным вами таблицам, – обратился он к Калмычину. – Надеюсь, не забыли наш последний разговор, когда вы передавали мне эти ведомости?

– Что вы имеете в виду, Феликс Эдмундович? – настороженно спросил Калмычин.

– Я тогда спросил вас, все ли проверено в этих таблицах? Что вы мне на это ответили?

– Гм… Я ответил, что головой ручаюсь за правильность всех этих цифр, – обеспокоенно, чуть заикаясь, сказал Калмычин.

– Так вот, зря вы ручались своей головой. Она теперь висит прямо-таки на волоске, – строго сказал нарком. – Взгляните на графу «С». Величину дотации вы берете согласно смете, а величину выручки по фактическим данным и получаете процентное соотношение – 42,1. А мне думается, с фактически полученной выручкой нужно сравнивать не дотацию, ассигнованную по смете, а дотацию, фактически нами полученную и указанную вами в таблице № 1-а. Тогда по моим подсчетам получается не 42,1 %, а всего только 31 %. Правильно ли я рассуждаю?

– Совершенно верно, – ответил Калмычин.

– Надо пересчитать! Далее, в таблице № 1–6 не пояснена графа «Б». Откуда взяты эти данные? Как они составлены? Входят ли сюда хозяйственные перевозки дорог для собственных нужд или не входят? Нужно уточнить. Я тут сделал еще несколько замечаний по существу. А вот то, что вы заставляете меня проверять ваши арифметические выкладки, это уже совсем возмутительно! – вскипел Дзержинский. – Я спрашиваю вас, почему итог графы «Д» плюс итог графы «И», дающий в сумме 31 311 218 рублей, не совпал с итогом графы «К», в которой значится 30 148 555 рублей? Неужели вам не стыдно?

– Очень стыдно, Феликс Эдмундович, виноват, – невнятно пролепетал Калмычин. – Главбух меня подвел.

– Решительно отвергаю ваши попытки оправдаться, – сурово сказал нарком. – Спросите своего главбуха и он вам скажет, его подвел старший бухгалтер, а тот сошлется на счетовода, а счетовод – на машинистку, которая, мол допустила ошибку при перепечатке, и так далее и тому подобное. Не признаю таких оправданий! Вы отвечаете за работу своего аппарата и извольте сами проверять все выкладки и требовать этого от своих подчиненных. Недобросовестных людей – дармоедов – выгоняйте! Мы должны добиться, чтобы минимальный аппарат давал максимум работы. Подбирайте хороших, честных специалистов, поощряйте их. Очень важно улучшать условия их быта, а для этого надо знать, как они живут. Знате ли вы, например, в чем ваши специалисты нуждаются?

– Знать-то знаю, но помочь им ничем не могу.

– Приведите факты. Что вам известно?

Калмычин, успокоенный тем, что разговор с наркомом перешел в другое русло, рассказал о председателе междуведомственного финансового комитета, который с женой и семьей своего сына живет в одной комнате. Крупный специалист и скромный человек.

– Правда, комната у него большая, – заключил Калмычин, – около 40 метров, три окна… Можно ее перегородить, но…

– Что за «но», – недовольно прервал его нарком. – Если сами не в силах помочь, могли доложить моим замам и они распорядились бы. Передайте от моего имени коменданту, чтобы в недельный срок установили перегородку в комнате и отремонтировали ее. Что вам еще известно о нуждах добросовестных специалистов?

– У одного нашего весьма ценного сотрудника уже давно тяжело болеет жена. Приезжал профессор, прописал какое-то заграничное лекарство, но где его достать?

– Где? В Берлине. Как вам известно, там сейчас находятся Емшанов и Рудый. Вы же их хорошо знаете. Дайте им сегодня же телеграмму, чтобы обязательно купили лекарство.

– Спасибо, Феликс Эдмундович! Я вам больше не нужен?

– Хочу вас вот о чем предупредить. С середины октября я буду строго требовать отчетности по схемам составленных вами таблиц. Весь ваш аппарат должен подтянуться. Имейте в виду, отныне эти отчеты будут проверяться не только мною, но и всеми управлениями дорог. Не забудьте также, – без улыбки на лице добавил Дзержинский, – вы сдали мне в залог свою голову… До свиданья!

Когда Калмычин ушел, Феликс Эдмундович рассмеялся и сказал присутствовавшему при разговоре Зимину:

– Это уже вторая голова, которой я могу распорядиться по своему усмотрению.

– А чья была первой? – улыбаясь спросил Зимин, молчавший до этого времени.

– Давняя история, – усмехнулся Дзержинский. – В 1916 году я отбывал каторгу в Бутырской тюрьме. В моей камере находилось 12 политзаключенных. Эта камера была, как Ноев ковчег – «всякой твари по паре» – меньшевики, эсеры, анархисты, бундовцы… Однажды заспорили мы о неизбежности революции. Из всех сидевших в камере лишь я утверждал, что свобода близка, через год-полтора свершится революция. Особенно мрачно был настроен анархист Новиков. «О свободе и речи быть не может», – пессимистически сказал он. «И речи быть не может? – разгорячился я, – ну, тогда давай пари. Если я проиграю, то отдам тебе свой двухмесячный заработок, – работал я тогда в тюремной портняжной мастерской, – а ты что обещаешь?» Тогда он с иронической усмешкой произнес: «Если оправдается твое предсказание, Феликс, я отдамся тебе в вечное рабство».

– После революции вы с ним не встречались? – полюбопытствовал Зимин.

– Встречался, – улыбнулся Дзержинский, – и тогда же напомнил ему, что он мой «вечный раб».

Затем, перейдя на серьезный тон, народный комиссар обратился к Зимину:

– Теперь поговорим о делах политсекретариатских. Что вы думаете предпринять в связи с циркуляром ЦК и ЦКК о борьбе с излишествами?

– Хочу разослать в партячейки письмо, излагающее содержание этого циркуляра, – ответил Зимин, который по совместительству руководил Политсекретариатом.

– А я бы, – посоветовал нарком, – с разрешения ЦК и ЦКК размножил бы этот циркуляр, чтобы все до единого члены партии на транспорте лично ознакомились с ним. Теперь попрошу вас вот о чем… Мне Андреев говорил, на днях ЦК профсоюза созовет делегатское собрание московских железнодорожников. Андрей Андреевич в своем докладе сообщит, – к январю 1924 года зарплата железнодорожников будет повышена на 50 процентов. Причем правительство решило уже в ближайшее время заработную плату выдавать нам в червонцах, так что транспортники ничего не будут терять в связи с обесценением денежных знаков. От всего этого мы ждем значительного повышения производительности труда. Но одного делегатского собрания мало. Я хочу, чтобы собрания прошли на всех крупных предприятиях.

– А докладчики?

– Все члены коллегии. Я напишу им записку, чтобы они не отказывались от выступлений. Тема – положение на транспорте и борьба с бесхозяйственностью.

– Феликс Эдмундович! Что нужно особо подчеркнуть в докладах?

– Вы же слышали мое выступление на собрании коммунистов Московского узла. Очень важно, чтобы не только коммунисты, но и все беспартийные железнодорожники прониклись верой в свои силы. Паровозов, вагонов и топлива у нас теперь достаточно. Хищения грузов стали даже реже, чем до войны.

– Что нас сейчас волнует? – продолжал нарком. – Трудное финансовое положение. Поэтому главный лозунг – стать рентабельными и ни рубля дотации не брать! Пусть рабочие научатся вести счет каждой народной копейке и на всем экономить. Пусть потребуют от своих начальников управлять хозяйством без дефицита, а только с прибылью. Тогда транспортный пролетариат выполнит задачу, которая возложена на него историей.

– Хорошо, Феликс Эдмундович, – сказал Зимин, – я передам ваши пожелания докладчикам.

– Да, еще одна важная мысль подчеркивалась в моем докладе, – дополнил народный комиссар. – Это о роли транспорта в обороне страны, в борьбе за мир. Железные дороги не только во многом предопределяют победу в войне. Они – великое орудие и предупреждения войны. Если у нас будет могучий транспорт, то, несомненно, задумаются те, кто захочет поднять меч против страны Советов.

Зимин встал и хотел попрощаться.

– Одну минуточку, Николай Николаевич! – остановил его Дзержинский. – У меня есть еще к вам дело личного порядка… Я знаю, что вы перегружены руководством Центральным бюро нормирования и Политсекретариатом… А как бы вы посмотрели на то, чтобы освободить вас от Центрального бюро нормирования и запрячь в воз еще более тяжелый? Прошу обдумать, не согласитесь ли вы без высоких чинов и рангов работать непосредственно рядом со мной по всем тем вопросам, которые я взял на себя, но не в состоянии сам выполнить?

Зимин молчал. Он смутно догадывался, к чему клонит нарком, но не был в этом уверен.

– Вот, например, – пояснил Феликс Эдмундович, – в связи с сессией ВЦИК я собрал интереснейший материал, напрашиваются очень важные выводы. Хотел подготовить доклад, но… зашился, абсолютно не имею времени. Я нуждаюсь в товарищеской помощи. Не подумайте, что я предлагаю вам секретарскую работу. Вовсе нет! Это был бы глубоко созидательный и плановый труд большого масштаба и вы работали бы па правах члена коллегии НКПС. Кроме государственных, у меня есть очень важные, чисто партийные поручения, и тут я тоже нуждаюсь в помощнике.

– Я все понял, Феликс Эдмундович, и согласен.

– Нет, нет, Николай Николаевич! – горячо возразил Дзержинский. – Прошу вас, не давайте мне сразу согласия, а предварительно хорошенько обдумайте. Если эта работа вам почему-либо не подходит или просто не по душе, я ни в коем случае настаивать не буду. Только одна просьба – будьте со мной совершенно откровенны.

* * *

– В приемной ждет Богданов, председатель ЦК профсоюза строителей, – доложил секретарь.

– Пригласите его.

Поздоровавшись с Дзержинским, Богданов с места в карьер стал жаловаться на инженера Борисова, который к тому времени стал заместителем наркома по технической части и ведал новым железнодорожным строительством. При этом Богданов отдаленно намекал, что Борисов-де человек не свой, до революции, мол, был высокопоставленным чином и, видимо, потому профсоюз строителей не может с ним договориться.

– О чем именно? – спросил нарком.

– Не хочет подписать коллективный договор, – ответил Богданов.

В беседе выяснилось, что речь идет о достройке в Туркестане линии Аулие-Ата – Пишпек длиной в 250 километров. Профсоюз подобрал большую партию железнодорожных строителей, но не может направить на место, так как Борисов возражает против пункта в договоре о выдаче спецодежды. Только рукавицами он согласен снабдить.

– Ну, а что делать, если на складах НКПС действительно нет спецодежды? – развел руками нарком. – Как же Борисов может подписать такое обязательство? Ведь договор надо выполнять.

– Феликс Эдмундович! Строители не мастеровые, которые работают под крышей. Они будут прокладывать линию в пустыне, под палящим солнцем, в любую непогоду. Там одежда и обувь прямо-таки горят, а купить негде.

– Верно, – согласился Дзержинский, и после некоторого раздумья добавил: – Постараюсь кое-чем помочь. Я добился у военного ведомства для железнодорожной охраны более тысячи комплектов обмундирования, правда, уже бывшего в употреблении. Так вот, половину этого обмундирования передам вам, строителям нужнее. Вероятно, также сумеем выдать 500–600 пар новых рабочих ботинок. Обувь американская, говорят, прочная. Еще Временное правительство заказало ее для железнодорожников и она лежала на таможенных складах во Владивостоке. На днях будет постановление ВЦИК о снятии с обуви пошлины, которую НКПС не в состоянии уплатить.

– Большое спасибо, Феликс Эдмундович!

– Видите, во всем винить Борисова не следует. У него, конечно, имеются недостатки, но главное – свои знания он отдает нам, большевикам. Без специалистов транспорт не восстановить и новые железные дороги не построить.

Затем Дзержинский заговорил об опасности «спецеедства».

– Не следует все время, без конца попрекать инженеров, что они были слугами капитала. Надо судить по их делам. Если стараются приносить пользу транспорту, то относиться к ним с уважением, не отталкивать, а приобщать к коллективу. Вам, профсоюзным работникам, следовало бы почаще разъяснять это рабочим и самим открыто выступать против «спецеедства».

– Мы учтем ваше пожелание, – заверил Богданов.

– Недавно я делал доклад на собрании коммунистов-железнодорожников Московского узла, – продолжал Дзержинский. – Получил много записок. В одной из них говорилось, что, мол, выгнали с Московско-Казанской дороги ее бывшего хозяина фон-Мекка, а в НКПС он снова ходит в начальниках. Записка была без подписи…

– Это казанцы беспокоятся, – проронил Богданов.

– Конечно, они. Я и пояснил им, что фон-Мекк доверием у нас не пользуется и в наркомате не на руководящей работе, а служит в качестве консультанта. Было бы неумно не использовать его знаний, так как специалист он крупный. Инженеров же коммунистов в наркомате раз-два и обчелся. Была еще одна записка без подписи с таким вопросом: «Когда вы снимете с должности начальника нашего участка тяги, который в старое время здорово насолил рабочим?» Спрашиваю: «Кто написал записку?». Поднимается в зале коммунист из депо Москва-Сортировочная. Снова спрашиваю; «А что этот инженер и теперь „солит рабочим“?» Отвечает: «Нет, куда ему, теперь у него руки коротки». Задаю еще вопрос: «Кто вы по специальности?». «Я, – говорит, – паровозный машинист». Тогда заявляю: «Я согласен снять этого инженера с должности, если вы, товарищ, согласитесь занять его пост начальника участка тяги. Справитесь?». А он отвечает: «Что вы, товарищ Дзержинский, у меня грамотешки совсем чуть-чуть». Тогда я попросил участников собрания, чтобы подняли руки те, кто согласен занять эту должность. Никто руки не поднял. «Если никто из вас не согласен, – объявил я, – подождем пока снимать этого инженера». В заключение призвал коммунистов учиться на курсах, в рабфаках – овладевать техникой.

– Поучительная беседа у вас получилась, Феликс Эдмундович, – улыбнулся Богданов.

Нарком сообщил Межлауку, что несмотря на заявление, поданное в ЦК, его все же заставляют идти в отпуск.

Межлаук сочувственно качнул головой.

– Еще хорошо, – добавил Дзержинский, – посчитались с моими доводами о том, что уезжать мне на юг и покидать Москву в такой момент совершенно невозможно. Отпуск на даче под Москвой – дело терпимое. И, пожалуй, даже к лучшему. Отвлекусь от массы текущих дел и сумею глубоко заняться коренными, фундаментальными вопросами.

– Состоянием металлургии и потребностями транспорта в металле? – спросил Межлаук.

– Совершенно верно! – подтвердил нарком. – И, в частности, изучением цен на металл и топливо. Без дешевого металла и дешевого угля нам транспорт не поднять. И не только транспорт.

Когда Межлаук ушел, Дзержинский сел писать письмо уполномоченному наркома по Северным дорогам:

«Мне хотелось бы воспользоваться отпуском, – обращался к нему нарком, – чтобы ознакомиться с работой Северной дороги. Прошу Вас прислать мне через т. Зимина необходимый для этого материал. Я придаю этому опыту изучения более детального работы одной дороги и посильного в ней участия огромное значение…».

Затем следовала просьба составить план борьбы за улучшение производственных показателей на ближайшее время, план, который охватил бы «все службы, каждую мастерскую, депо, станцию, каждый поезд, каждый склад…» и был бы «конкретным, понятным для каждого».

8

Осень выдалась не холодная, но сырая. Сегодня чуть потеплело, но еще с ночи непрерывно моросил мелкий дождик.

Легковая машина поднялась в гору и остановилась у одной из подмосковных дач. Из машины вышли нагруженные папками Дзержинский, Межлаук и Беленький. Они поднялись на второй этаж, где их встретила немолодая женщина.

– Здравствуйте, товарищ Елена, – приветливо поздоровался с ней Феликс Эдмундович. – Вы, я вижу, навели чистоту, протопили печи. И все же, – обратился он к своим спутникам, – здесь сыровато, пахнет нежильем. Куда приятнее было бы работать в Москве. Но ничего не поделаешь, – с иронией заметил он, – отпуск полагается проводить на лоне природы.

Под окном послышался шум автомобиля. По вызову наркома прибыл Грунин.

– Извините, Иван Алексеевич, что заставил вас тащиться в такую даль, – сказал Дзержинский, здороваясь с Груниным. – Но мне на время отпуска запрещено появляться в Москве, чтобы я получше отдохнул, хотели даже телефон на даче снять, но я отбился.

– Вы вместо отдыха бурную деятельность собираетесь здесь развить, – усмехнулся Грунин и уже серьезно добавил: – Ваши поручения о подготовке справок по металлозаказам я передал и предупредил, что задание срочное.

– Спасибо! Главное для нас сейчас заняться металлом, повышение цен на металл вздувает все цены. До сих пор мы находились в обороне – отбояривались от навязанных нам дорогих заказов. Теперь же мы перейдем в генеральное наступление на Главметалл. Но к этому надо подготовиться и, как полагается, провести глубокую разведку в тылу «противника».

– С чего начинать, Феликс Эдмундович?

– С изучения себестоимости и проверки калькуляции цен. Полагаю, высокие цены – результат бесхозяйственности, плохой организации труда и производства. Но это надо доказать.

– Трудная задача, – покачал головой Грунин, – тут нужны знатоки дела.

– Совершенно верно, – подтвердил нарком. – Срочно соберите наших лучших специалистов по металлу и пусть распутают хитросплетенный клубок калькуляции Главметалла. Но недостаточно иметь их выводы, нужны данные, так сказать, с передовой линии – от нашей агентуры на их предприятиях.

– О какой агентуре идет речь? – озадаченно спросил Грунин.

– На заводах имеется немало приемщиков НКПС, которые принимают заказанные нами паровозы, вагоны, рельсы. Им на месте легче узнать истинную калькуляцию цен, как она составляется, из каких элементов.

– Это идея, – обрадовался Грунин.

* * *

Во время своего отпуска Дзержинский решил подготовить две докладные записки о металлопромышленности. Одну краткую – для Политбюро и вторую подробную и расширенную – для Совета Труда и Обороны.

Докладную для Политбюро Феликс Эдмундович начал с решительного протеста против ведущейся кампании за новое повышение цен на топливо и металл. «Транспорт, переведенный в этом году на бездефицитную эксплуатацию, – писал наркомпуть, – не может выдержать высоких цен и принужден сократить потребление металла…».

Единственный выход из «кризиса сбыта» он видел в удешевлении себестоимости продукции и бросил обвинение руководителям Главметалла в том, что они не ведут борьбы с бесхозяйственностью на заводах, исповедуя немудрящую «философию» – государство должно давать им средства применительно к их аппетитам и безрукости.

Написав, Дзержинский подумал: «Вся беда в том, что руководители Главметалла идут на поводу своего аппарата, смотрят на положение вещей глазами своего аппарата… А ведь, собственно говоря, аппарат НКПС не лучше…». И тут же в своем письме Политбюро Феликс Эдмундович самокритично признал, что в 1922 году специалисты НКПС уверяли, что транспорту нужна государственная дотация в 300 миллионов рублей, а на 1923 год подсчитали, будто уже требуется около 500 миллионов рублей, но правительство справедливо не давало таких огромных сумм по «калькуляциям» аппарата НКПС.

«…И в ноги кланяюсь как наркомпуть за это Правительству, – со свойственной ему горячностью взволнованно писал Дзержинский. – Вы заставили нас, коммунистов, работников транспорта учиться, перестать быть на поводу у спецов (которые – не в обиду им – не могут органически понять, как восстановить собственными силами Сов. Россию) и повести ожесточенную борьбу с бесхозяйственностью. И сейчас есть уже у нас выдающиеся коммунисты-руководители хозяйства железных дорог с сознанием, что они государственные работники. Они-то и доводят наши жел. дороги до уже безубыточной эксплуатации, хотя еще много и много осталось бесхозяйственности. Но все наши помыслы теперь в борьбе с нею…».

«Все наши помыслы», – вслух повторил нарком и, поднявшись со стула, зашагал по спальне, служившей ему одновременно и кабинетом. «А о чем помыслы Главметалла? – неприязненно подумал он. – Нет там такого руководителя, который душою болел бы за дело…»

Снова присев к столу, он написал о том, что, конечно, легче и выгоднее повышать цены, чем снижать расходы. На транспорте идет борьба с пережогами топлива, а у них – это дело в тени. Там – раздутые штаты. В Сибири кризис сбыта топлива, а в Донбассе – назревает. В стране нужда в угле, а уголь будет лежать и гореть. Надо во что бы то ни стало снижать цены на уголь. И это вполне возможно.