Текст книги "Проданная замуж"

Автор книги: Самим Али

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

Мне не пришло в голову узнать мнение остальных по поводу того, кому где спать. Я знала, что, решая подобные вопросы, обо мне думали в последнюю очередь.

Следующая комната оказалась больше первой, и в ней были огромные окна, делавшие помещение светлым. Тут тоже было грязно и неуютно, но тетушка сказала, что здесь поставят телевизор. Это означало, что он больше не будет стоять в комнате матери и мы сможем смотреть, что захотим.

С течением времени мы с Меной выработали уловки, чтобы телевизор оказывался в нашем полном распоряжении. Когда, что случалось редко, мать заходила его посмотреть, мы находили повод выдворить ее из комнаты: «Мама, ты выглядишь усталой. Сделать тебе массаж головы?» Одна из нас жертвовала несколькими минутами и разминала матери кожу головы, чтобы навеять ей сон и предоставить всем возможность спокойно посидеть перед телевизором.

– А здесь подвал, – сказала тетушка.

Мы с Меной заглянули за дверь, в темноту, уходящую вглубь вместе с шаткой на вид лестницей, и решили не спускаться. Только через несколько недель я набралась храбрости сделать это.

Манцу и Ханиф досталась вторая спальня, а третью занял Сайбер. Я была рада, что в доме есть туалет и нормальная ванна. В торце здания имелась еще одна комната, поменьше, котельная, в которой обосновался Салим. Мать возражала, заявляла, что Салиму там будет слишком жарко, но мальчик хотел остаться только в ней, и, поскольку он был самым младшим и избалованным, мать не слишком долго его уговаривала.

– И, наконец, кухня. А теперь пойдемте посмотрим сад, – продолжала экскурсию тетушка, и мы последовали за ней, хотя, проходя через кухню, я не могла не заметить, какой она была пустой и какими грязными были столешницы. Однако в ней имелось место еще для одного стола, а когда мы купим стулья или канапе, там можно будет посидеть, уединившись в этом укромном местечке. Сад, куда выходило окно, оказался огромным. Запущенным, конечно, но там много чего росло.

– Я принесла немного еды, знала ведь, что вы проголодаетесь после долгой дороги, – сказала тетушка и принялась выкладывать на тарелки яйца и роти под соусом карри.

Будучи предусмотрительной женщиной, она принесла целую гору еды, и я с жадностью принялась есть, потому что с утра у меня во рту не было и маковой росинки.

Тетушка жила в соседнем доме. Ее старший сын был женат, а ее старшей дочери вскоре должно было исполниться двадцать. Она была очень доброй девушкой. Иногда мы заходили к тетушке в гости, и она всегда спрашивала, не голодны ли мы, и ставила на стол угощение. Если мать нам кивала, это значило, что мы можем поесть.

Мне нравилась новая просторная квартира, но поначалу я пребывала в растерянности. Мы сбежали из Уолсолла? Мне казалось, что именно так и обстояло дело: мы бежали от жизни, которую я знала, от школы и от внешнего мира. Быть может, причиной переезда стало то, что Манц собирался заняться бизнесом в Глазго, но откуда мне было знать, если никто ничего мне не говорил? Тем не менее мне нравилось в Глазго: здесь мы могли жить нормально, по крайней мере я так думала. Мы могли смотреть по телевизору «Старски и Хатч»^[17] и даже выходить в город – здесь жило больше выходцев из Азии, и мать считала, что по этой причине мы с Меной не станем делать ничего недозволенного, поскольку она об этом сразу узнает.

Сайбер обосновался в подвале, сделав его своим прибежищем, и часами просиживал там, подальше от всех. Он рассказывал нам страшилки о привидениях, обитавших в темных углах, и Мена слушала с огромными от ужаса глазами. Эти истории напоминали мне те, что мы с Амандой когда-то рассказывали в детском доме, а потому я не верила ни единому слову брата и всегда смеялась, когда тот завершал рассказ.

– Ты не веришь мне, Сид, так ведь?

– Конечно нет. Привидений не бывает.

– Не знаю, – сказал Сайбер и посмотрел мне в глаза. – Если ты уверена, что их нет, почему бы не проверить? Спустись сегодня вечером в подвал. Спорим, ты этого не сделаешь?!

Я ответила почти сразу.

– Конечно, спущусь. Только не сегодня вечером, сначала мне нужно перемыть всю эту посуду.

– Испугалась, – с довольным видом произнес Сайбер. – Видишь, Мена, ей страшно.

Сказав это, он расслабился, самодовольно считая, что победил.

– Нет, не испугалась. У меня просто нет времени. Я должна отмыть вон те кастрюли, иначе мне влетит.

Улыбка Сайбера поблекла.

– Хорошо, а позже, когда все лягут спать? Я отведу вас с Меной вниз. Обещаю не рассказывать историй о привидениях, можем просто посидеть там, поговорить.

Я на секунду задумалась. Было бы неплохо сделать что-нибудь веселенькое для разнообразия. Мне в последнее время стало почему-то тревожно в этом доме.

– Хорошо, давай спустимся.

Однако нельзя было разбудить мать или Манца. Они не найдут в затее ничего веселого, но воспримут это как нарушение запрета.

– Только очень-очень тихо, ладно?

Забравшись в постель, я подумала, что Сайбер не придет. Было поздно, и в доме становилось все тише и тише – мне казалось, что любой, даже малейший шум обязательно разбудит мать. Вдруг дверь приоткрылась, и в проеме показалась голова Сайбера. Когда брат разглядел, что я не сплю и смотрю на него, он махнул рукой, вызывая меня из комнаты. Я бросила взгляд на Мену. Она не спала, это было слышно по ее дыханию, но плотно закуталась в одеяла, будто говоря: «Я не пойду, оставьте меня в покое». Я выскользнула из постели и шепнула Сайберу:

– Мена не идет. Обещаешь меня не пугать?

Он кивнул, и мы двинулись по коридору к двери, ведущей в подвал. Сайбер шел впереди, он включил свет и стал осторожно спускаться по ступенькам. На полпути он остановился и оглянулся.

– Давай, – прошипел он.

Я все еще стояла перед лестницей. Тишина в доме и темнота впереди лишили меня былой смелости. Точно так же я чувствовала себя, когда в Уолсолле нужно было пойти в туалет, а все остальные уже спали. Я начала сама себя запугивать, рисуя в воображении всякие ужасы.

– Давай же! – снова произнес Сайбер.

Я робко шагнула на первую ступеньку, потом на вторую. Ничего не заскрипело и не застонало, и мне стало легче. Сайбер показал жестом, чтобы я закрыла за собой дверь, – следовало свести к минимуму опасность быть услышанными. Я так и сделала, хотя мысль, что я отрезаю себе путь к отступлению, на случай если внизу действительно обнаружится что-то страшное, все же мелькнула у меня в голове.

У подножия лестницы, казалось, было еще темнее. Слабенькая полоска серебристого света из-под двери едва доходила до места, где мы теперь стояли. Я могла разглядеть только, как блестят глаза Сайбера.

– Включи свет, – прошептала я.

– Здесь нет света, – ответил он. – Но у меня есть свечи, давай я их зажгу.

С этими словами Сайбер исчез в темноте, оставив меня стоять на месте.

Я услышала, как он чиркнул спичкой, и в следующую секунду пространство перед нами озарилось слабым светом. Сайбер вернулся со свечой, которая шипела и норовила погаснуть, но давала достаточно света, чтобы можно было осмотреться. Кирпичные стены помещения были покрыты паутиной и пылью, сквозь которые с трудом можно было различить граффити.

– Заходи, Сэм. Здесь я зависаю, когда спускаюсь в подвал, – сказал Сайбер.

Я последовала за братом и увидела, что он и правда довольно уютно устроился: нашел матрас и застелил его простыней. На полу тоже были расставлены свечи, которые сейчас и зажигал Сайбер, а рядом лежала стопка комиксов.

Я присела на матрас, взяла первый попавшийся комикс и принялась листать его.

– Я спускаюсь сюда и читаю их иногда. Когда хочется сбежать от всего, что творится наверху. – Сайбер сидел на корточках, опираясь о стену, и смотрел на меня. Я отложила комикс. – Когда там становится жутко. – Наступило молчание, и я почувствовала, как к горлу подкатывает ком. – Когда они бьют тебя и орут, – продолжил он. – Я ненавижу их, когда они это делают.

Я не могла говорить.

Сайбер заерзал и перевел взгляд на стену.

– Здесь в стене есть дырка, в которую я прячу печенье. Если хочешь, можешь спускаться сюда, кушать печенье и читать комиксы. Когда будет хотеться сбежать.

У меня на глаза навернулись слезы, и комок в горле растаял.

– Спасибо, Сайбер, – только и смогла выговорить я.

Молчание стало немного неловким, и я снова взяла в руки комикс.

– Где ты берешь деньги на все это? – спросила я.

– Папа, – ответил он. – Он каждую неделю давал мне карманные деньги. Я читал комиксы у него дома, после школы. Я не в восторге от переезда, потому что теперь папа, наверное, не будет бывать у нас в гостях. Он слишком далеко от нас.

– Ты ходил к папе?

– Ш-ш, Сэм, не так громко. Конечно, – пожал плечами Сайбер.

– Так вот, значит, куда ты ходил, – сказала я.

– А?

– Ничего.

Мы еще немного посидели молча, пока я не начала замерзать.

– Я, наверное, уже пойду спать, Сайбер, – сказала я, и брат кивнул.

– Тогда пойдем, – сказал он и принялся задувать свечи.

Я подождала, пока он справится с этим, а потом мы вместе пошли к подножию лестницы. Снова забравшись в постель, на этот раз с ледяными ногами, я улыбнулась темноте.

Я взрослела, и однажды в кухне Ханиф странно на меня посмотрела, а потом сказала что-то, заставившее мать оглянуться на меня. «О, нет! – подумала я. – Что на этот раз?» Мать вышла из кухни, а вернулась с каким-то белым предметом в руках и обратилась ко мне:

– Пора тебе начинать носить что-нибудь подобное. Ханиф покажет, как это делается.

Я в замешательстве смотрела на кусок материи, зажатый в руке, потом развернула и поняла, что держу один из старых бюстгальтеров Тары. Ханиф показала, как его носят, и отослала меня в ванную, чтобы я там надела его. Как и панталоны, которыми мы пользовались несколько дней в месяц, бюстгальтер был мне не по размеру, но я уже не расстраивалась из-за таких мелочей.

Тара не жила с нами. После переезда в Глазго Тара с мужем, который работал официантом, приехали погостить на пару дней, а потом поселились в квартире примерно в миле от нас. Вскоре после этого мы с Меной и Сайбером пошли посмотреть их квартиру. На прикроватной тумбочке у Тары стояла фотография матери в серебряной рамочке. Сайбер взял ее в руки, посмотрел на нее и произнес:

– Я пришел сюда, чтобы скрыться от тебя, но ты и здесь за мной наблюдаешь. – И с этими словами положил фото на столик лицом вниз.

Все рассмеялись, и я не могла не заметить, что Тара веселится не меньше остальных.

В Глазго мы получили некоторую свободу, и мне нравилось, что здесь был чистый воздух и много света, а солнце подолгу не заходило за горизонт летними вечерами. Но когда пришла осень и девочки стали ходить по улицам в школьной форме, я немного забеспокоилась. О школе ничего не говорилось, было похоже, что об этом все забыли.

Однажды вечером, когда мы с Меной мыли посуду, я завела об этом разговор. Я по локти погрузила руки в раковину, а сестра вытирала тарелки. Ей тоже никто ничего не говорил о школе.

– Почему бы тебе не расслабить мать, а потом, когда ей уже не захочется на тебя кричать, спросить об этом? – предложила Мена.

Покончив с посудой, я пошла делать матери массаж головы. Она часто жаловалась на головные боли, поэтому всегда была рада массажу. Я могла очень быстро привести мать в сонное состояние, потому что знала, какие места на голове нужно мять и давить, чтобы она расслабилась. Я делала массаж около десяти минут, пока мать не стала совсем сонной.

– Мам, – тихо заговорила я, – разве мы не будем здесь ходить в школу? Я уже пропустила несколько недель, и догонять будет трудно.

– Зачем? – пробормотала она. – В октябре мы с тобой полетим в Пакистан, тебе не нужна будет школа.

Я закончила массаж, и мать заснула. Я уставилась на ее голову, вскипая от гнева, но понятия не имела, как этот гнев выплеснуть. Я пошла в кухню и рассказала Мене об услышанном.

Мена не выглядела расстроенной.

– Мне все равно не нравится школа, так что я не против.

– А я против! – почти крикнула я. – Я в числе лучших учеников по всем предметам. Что я буду целый день делать дома?

Мена скорчила рожу и отвернулась. Я хорошо училась в школе; может, у нее не все получалось и ей, в отличие от меня, не нравилось туда ходить. Мне некому было рассказать об этом, некому пожаловаться.

Дни были здесь очень длинными. Возможно, из-за бесконечного дневного света, а может, потому что я все время сидела дома. У меня сложился собственный порядок жизни. По понедельникам, например, я всегда ждала, когда сосед со второго этажа выбросит свои газеты. Я тут же выбегала схватить их, чтобы можно было почитать новости за всю неделю. В Уолсолле мы угадывали время по действиям других людей: например мужчина, живший через дорогу, каждое утро уезжал на работу в одно и то же время, в восемь тридцать. В Глазго неподалеку от нашего дома стояла церковь, на которой каждый час звонили колокола. Все в доме жаловались на шум, а мне нравилось. По крайней мере, я могла определить, который час. Единственные часы в доме были у Ханиф, и это означало, что она знала, когда какую работу мне поручать.

Прошел месяц, и однажды мать вернулась домой с новой одеждой, которую купила специально для меня.

– Видишь, Сэм, – сказала она. – Уже скоро.

Она присела на канапе и стала рассказывать мне о Пакистане, отчего мое нетерпение отправиться в путешествие только усилилось. Она сказала, что ее семья владеет там большим участком земли, что погода там ясная и теплая и мне не придется готовить или убирать, потому что там для этого есть девочки-служанки. От каждой новости я все больше воодушевлялась. Я представляла край, где люди то и дело затягивали песню или пускались в пляс, прямо как в фильмах, которые мы смотрели. Там всего будет в изобилии, люди дружелюбные и, самое главное, мать будет ко мне добра. Она и сейчас была ко мне добра, но мне все еще приходилось работать, чтобы угодить ей. А в Пакистане, как она сказала, мне не придется работать, но она все равно будет со мной рядом. В каком-то смысле Пакистан стал казаться мне наградой, подарком за все, что пришлось пережить: я страдала, но теперь буду счастлива. Я со все возрастающим интересом слушала рассказы матери об этой стране и не сомневалась, что буду счастлива там вместе с ней.

Меня смущало только одно: рядом не будет Мены. Мены, которой я доверяла почти все свои помыслы, которая знала все мои мечты.

– Жалко, что ты не летишь с нами, – сказала я однажды вечером сестре.

– Мне тоже жаль. – Немного помолчав, Мена добавила: – Я не справлюсь со всей работой, которую ты делаешь.

– Уверена, Ханиф тебе поможет, – сказала я, и мы обе захихикали. – Если некому будет работать, ей придется что-нибудь делать, правда ведь?

Наступил день отъезда. Мать собрала наши чемоданы, и Манц отнес их в машину. Я обняла Мену и получила в ответ еще более крепкие объятия.

– Я буду по тебе скучать, – сказала она. – Когда ты вернешься?

– Не знаю, – ответила я, вдруг осознав, что не думала об этом раньше. Но спрашивать у матери не было времени.

– Давайте скорее, мне еще на работу, – поторопил нас Манц.

Я расцеловала Мену в обе щеки, попрощалась, села в машину, и мы тронулись в путь.

Пока мы ехали до автобусной остановки, в машине было тихо, никто не разговаривал. На остановке Манц торопливо вытащил чемоданы из багажника и поставил их на тротуар. Поцеловав мать, он уехал, не сказав мне ни слова. Наш багаж разместили в автобусе, мы сели на свои места, и, поскольку заняться во время долгой дороги на юг было нечем, я уснула. Когда я открыла заспанные глаза, мы уже прибыли в аэропорт и наш багаж выгружали из автобуса.

Мать снова начала мной командовать.

– Пойди возьми такую, – сказала она, указывая на тележки. – Иди рядом со мной. Толкай ее.

Она пошла вперед, тогда как я осталась мучиться с тележкой.

В терминале аэропорта было очень людно, и я старалась держаться как можно ближе к матери. Мы стояли в разных очередях, где накрашенные женщины улыбались мне, а потом наш багаж исчез на ленточном конвейере и наконец-то мне уже не нужно было ничего толкать. Потом какой-то мужчина проверил мамин паспорт, и мы пошли в огромный зал ожидания, готовые к посадке в самолет. Мать не разговаривала со мной, и я, конечно, не задавала вопросов и не заглядывала в залитые светом магазинчики. Я жалела, что нечего почитать.

Наконец нас запустили в самолет. Мое место было у окна, и все время, пока самолет стоял на земле, а потом взлетал, я выглядывала наружу. Дрожание самолета испугало меня, и я крепко вцепилась в подлокотники, бросив на мать взгляд в поисках утешения, однако ее глаза были закрыты.

Двигатели заревели, самолет разогнался настолько быстро, что меня прижало к спинке кресла, а потом я вдруг почувствовала себя очень тяжелой – самолет оторвался от земли. В ушах зазвенело, и я сглотнула, чтобы в них щелкнуло, – Мена научила меня этому перед тем, как я уехала, – а потом самолет выровнялся, и все успокоилось.

Большие и маленькие города под нами казались игрушечными, и я с высоты полета наблюдала, как машины, словно по линиям на бумаге, разъезжали туда-сюда. Потом мы пролетели сквозь облака – какое-то время нас немного трясло – и вынырнули в яркий солнечный свет. Прозвучало «бип», и пассажиры стали время от времени ходить по салону.

Я прочитала журнал, что лежал передо мной, но потом, последовав примеру матери, уснула и спала почти до конца полета. Проснулась я оттого, что мать трясла меня за плечо, говоря, что мы прибыли в Пакистан.

11

Я спустилась по трапу самолета, и у меня тут же перехватило дух от сильной жары. Я почувствовала слабость и тошноту, желудок скручивало. Когда мы зашли в терминал, к нам подошел кули^[18], и мать принялась с ним торговаться. Судя по всему, она делала это уже далеко не в первый раз. Мне, усталой и измученной, странно было видеть, что мать хорошо справляется с чем-то во внешнем мире. Они сторговались, и кули, взяв наш багаж, повел нас к выходу из терминала.

Когда я снова оказалась снаружи, жара навалилась на меня, и меня стошнило у двери. Почувствовав облегчение, но вместе с тем и смущение, я оглянулась по сторонам в поисках матери, но ее нигде не было. Я запаниковала. Какие-то дети, почти вдвое младше меня, подошли ко мне, протягивая руки и умоляя:

– Пожалуйста, дайте нам денег.

– Я так голоден, я ничего не ел уже несколько дней.

Мне стало жаль детей: они были худыми и чумазыми, со спутанными волосами и перепачканными лицами. Но у меня не было денег. Дети подошли ближе, и теперь я могла не только видеть, насколько грязная у них одежда, но и ощущать ее запах.

В эту минуту я увидела мать, ожидавшую меня у стоянки такси. Она нетерпеливо махнула рукой и крикнула:

– Идем! Что ты там делаешь? Скорее!

Все вокруг выглядело так непривычно после серого неба и темных зданий Глазго. Странно было думать, что всего двенадцать часов назад я была в другом мире.

Вдоль дороги, по которой мы ехали, я видела людей, которые были одеты так же, как мы дома, но на этом сходство заканчивалось. Дети бродили по тротуарам и выкрикивали:

– Чашка чая за две рупии, кто хочет купить чашку чая?

Они и отталкивали друг друга от окон машин, и смешили меня, но не пролили ни капли. Женщины несли что-то в корзинах, выкрикивая на ходу цену товара. У обочин мужчины готовили еду на открытом огне, и резкие пряные запахи наполняли салон такси, несмотря на закрытые окна. Автобусы и грузовики были раскрашены во все цвета радуги, а велосипедисты то выныривали, то снова исчезали в реке дорожного движения.

Потом мы покинули запруженный транспортом город и поехали по проселочной дороге. Водитель сбавлял скорость, когда проезжали маленькие городки, один оживленнее другого. Все выглядело грязным, и было очень жарко.

Когда мы наконец остановились, было темно и казалось, что нас забросило куда-то на край света. Уличных фонарей не было; все утопало в кромешной тьме, и только вдали виднелся тусклый свет.

Вдруг послышался приближающийся стук копыт, и, к моему изумлению, из темноты появилась лошадь, запряженная в телегу. Возница спрыгнул на землю, поприветствовал мать, обняв ее огромными ручищами, и помог водителю такси перегрузить чемоданы на телегу. Он сказал мне, что он мой дядя Гхани. Мне показалось, что он сказал «Ганди», и, поскольку из-за темноты я не могла его хорошо рассмотреть, я представила его стариком в круглых очках. Даже голос у него был стариковский.

Я села на твердое деревянное сиденье рядом с матерью. Телега дернулась, когда дядя прищелкнул языком, давая лошади команду трогаться, и я чуть не упала. Сиденье было неудобным, и по дороге нас сильно трясло, но я впервые ехала на телеге, запряженной лошадью, и не могла сдержать улыбки.

Воздух наполняли странные звуки: лай собак и, когда мы проезжали мимо реки, журчание воды рядом. Мать и дядя болтали. Тусклый свет, который я заметила вдали, потихоньку становился ярче по мере нашего приближения. Наконец дядя остановил лошадь и сказал, что мы приехали. Спрыгнув на землю, я почувствовала себя очень усталой, и хотелось мне одного – забраться в уютную тепленькую постельку и заснуть. Мать, не сказав ни слова, пошла вперед, и я, послушная, почтительная дочь, польщенная возможностью быть здесь рядом с ней, отправилась следом.

Мы прошли через большую арку и оказались в месте, которое мне напоминало средневековое поселение. Какие-то тени собрались вокруг костров, наполнявших воздух дымом. Мне удалось разглядеть лишь ряд маленьких, похожих на хижины домов на заднем плане. Тени поднялись на ноги и превратились в людей, которые побежали к нам с криками:

– Тетушка приехала! Тетушка приехала!

Они обнимали и целовали мать, а потом подошли ко мне и стали обнимать и целовать меня. Чудесно было встретить такой теплый прием, но в то же время я немного смутилась. Кто эти люди? Дома мне никто ничего не объяснил, и здесь, похоже, придется действовать, как обычно, – схватывать все на ходу. Люди вернулись на свои места у костров, а мы пересекли открытое пространство и прошли еще через одну арку, ведущую во двор, залитый тусклым светом фонаря. Мать вошла в дверной проем справа, и мы оказались в комнате, которая освещалась одной-единственной лампочкой, вкрученной в стену. Значит, у них все-таки есть электричество – я начала было сомневаться в этом. Из обстановки в комнате были лишь две кровати, стоящие вдоль стен, и огромный напольный вентилятор в углу. Лишаясь остатков сил, я присела на одну из кроватей.

В комнату вошла худая высокая женщина и обняла мать, а потом обняла и меня, после чего назвалась тетей Карой.

– Проголодались? – спросила она.

Я покачала головой.

– Но я хочу пить, – тихо сказала я, чувствуя себя очень неуверенно.

Тетя Кара покинула комнату и через несколько минут вернулась с двумя стаканами воды. Я взяла один из них и залпом выпила. Я не осознавала, насколько меня замучила жажда, пока живительная влага не коснулась губ.

Кара взяла у меня стакан и сказала:

– Ты, должно быть, очень устала.

Она сняла с меня туфли и, когда я устроилась на постели, укрыла тонким одеялом. Лежать было жестко, но я так устала, что мгновенно заснула.

Около недели потребовалось мне, чтобы перестроиться на местное время, привыкнуть к еде и смене обстановки. Мать и Кара стали наносить визиты друзьям, предоставляя меня самой себе. Мать запрещала мне выходить за ворота до ее возвращения, а возвращалась она часто лишь в конце дня. Кара иногда оставляла мне несколько роти на обед. А иногда, когда она этого не делала, мои двоюродные сестры Амина, Нена и Соня, которые жили в соседнем доме и были со мной примерно одного возраста, приходили поиграть и приносили с собой еду.

Вечером, когда возвращались мать с Карой, мы с Неной и Аминой подолгу прогуливались по ферме. Мы останавливались, чтобы сорвать сахарного тростника, и жевали чудесную сладкую мякоть или залезали на деревья, чтобы поесть маленьких зеленых плодов бер, которые мне очень нравились, и часами болтали, сидя на ветвях.

Мне нравилось сидеть на деревьях и наблюдать, как птицы возвращаются в свои гнезда, находившиеся всего лишь на расстоянии вытянутой руки от меня. Мне нравились долгие прогулки по ферме и свежий вкус плодов, которые мы срывали прямо с деревьев. Мне нравилось, как все здесь помогают друг другу в работе. Я не делала и половины того, что приходилось на мою долю дома. А если нечего было есть, кто-то обязательно готовил что-нибудь и с радостью делился с остальными. И самое главное – меня никто не бил.

Однако месяц спустя все изменилось, и, хотя мне, как всегда, никто ничего не сказал, я почувствовала, что атмосфера в доме стала другой. Мать уже не наносила визиты друзьям, вместо этого гости стали приходить к нам. Одна семья приходила каждый день и приносила мне корзины фруктов и красивую одежду. Кара угощала всех гостей чаем, но когда приходила эта семья, она явно уделяла им больше внимания, а кроме чая подавала еще и еду. Я решила, что они, должно быть, важные люди. Однажды мать наконец познакомила меня с ними.

– Это дядя Акбар, двое его сыновей, Афзал и Хатиф, и дочь Фозия.

Дядя Акбар был худым и маленьким, не выше меня, но мне было тринадцать, а ему, по виду, около шестидесяти. Как Афзалу, так и Хатифу было, судя по всему, больше двадцати пяти, и они очень походили друг на друга. Отличались они только носами и прическами: у Афзала нос был острее, чем у брата, а волосы длиннее, так что закрывали уши. Их сестра, Фозия, выглядела гораздо старше и черта ми лица походила на братьев. Только она улыбнулась, здороваясь со мной.

– Садись рядом с нами, – сказала она, беря меня за руку.

Я почувствовала себя неловко, смутилась под внимательными взглядами всех этих людей и не нашлась, что сказать, когда села на стул рядом с Фозией, недалеко от дерева, росшего возле дома. Я по опыту знала, что они не один час будут сидеть здесь и болтать с матерью, поэтому какое-то время просто тихонько сидела, стараясь не показывать, как мне скучно. Но тут через главные ворота влетела Нена и спросила, не хочу ли я поиграть. Я подождала, пока мать утвердительно кивнет, а потом быстро встала и ушла.

Позднее мать спросила меня, который из мальчиков показался мне симпатичнее, Афзал или Хатиф.

Я нахмурилась. Мальчики? Они были взрослыми мужчинами, и я почти не обратила на них внимания. С чего бы у меня могли появиться мысли по поводу их внешнего вида? Я пожала плечами и сказала:

– Не знаю. А что?

– Ничего, – ушла она от ответа. – Просто спрашиваю.

Сказав это, мать вышла.

Я отправилась на вечернюю прогулку с Неной и остальными детьми. Мы с Неной стали хорошими подругами, и когда вышли на берег реки и сели на траву, то заговорили о жизни в Пакистане и о том, насколько она отличается от жизни в Британии.

– Мне здесь нравится, – сказала я. – Не нужно так много готовить и убирать.

– Но здесь нечего делать!

Я усмехнулась.

– Мне это нравится. Меня раньше много били, но с тех пор, как я приехала сюда, меня еще ни разу не ударили.

Я легла на спину и, умиротворенная журчанием воды, стала наблюдать за облаками на небе.

– Мать задала мне сегодня странный вопрос.

И я рассказала Нене о разговоре с матерью.

Нена засмеялась и сказала:

– Похоже, ты скоро выйдешь замуж! Это очень хорошая семья.

Я замерла от ужаса, но Нена, видимо, не заметила этого. Она рассказала, что жена дяди Акбара умерла несколько лет назад и что он вырастил сыновей благодаря помощи семьи и дочери Фозии, которая была замужем и имела двоих своих детей. Нена продолжала щебетать обо всем этом, как будто в моем возрасте совершенно нормально было выходить замуж.

«Не может быть, чтобы я вышла замуж! – думала я, когда мы возвращались домой. – Мне же всего тринадцать».

Но это оказалось правдой.

Мать сказала, что я понравилась Афзалу и он хочет на мне жениться. Сначала я подумала, что она шутит, – я была слишком юной. Однако мать продолжала втолковывать мне: поскольку она не знает, когда нам удастся в следующий раз побывать в Пакистане, я могу выйти за него уже сейчас. При этих словах я похолодела от ужаса. Выйти за него сейчас?

На следующий день я отправилась на прогулку в одиночестве и подошла к своему любимому дереву. Я вскарабкалась до середины ствола и села на одну из ветвей, прислонившись спиной к стволу. В таком положении и с затуманенным сознанием я провела несколько часов. В голове мелькали всевозможные мысли. Мне хотелось сбежать, но я не знала, где нахожусь. Я ни разу не бывала за пределами поселения и понятия не имела, что находится за деревьями и фермерскими угодьями. Куда мне бежать? И я сидела на дереве, всем сердцем желая оказаться дома, в Шотландии. Мне хотелось во все горло закричать: «Почему?! Почему?!» Какой проступок я должна искупить этим? Я посмотрела вниз – высоко.

Вдруг я услышала, что меня зовет Нена:

– Сэм! У тебя серьезные неприятности!

Нена остановилась прямо подо мной и закричала:

– Где ты была?! Мы все утро искали тебя!

– Я думала, вот и все.

– Знаешь, тебе лучше вернуться домой. Все очень волнуются.

Я слезла с дерева и медленно пошла за Неной к дому. Мать негодующе посмотрела на меня и принялась бранить и избивать. Меня били впервые после приезда в Пакистан, и – возможно оттого, что здесь я жила нетронутой, будто в каком-то заповеднике или храме, – было больно.

– Если еще раз найду тебя за пределами двора, убью! Поняла?

– Да, – прошептала я, покорно кивая.

– На следующей неделе ты выходишь замуж, – сказала она.

Я несколько часов подряд просидела под поникшим деревом во дворе, рыдая. Места ушибов болели, но я плакала не из-за этого.

– Перестань плакать и ложись спать! – крикнула с порога Кара. – Иначе расстроишь мать и она снова тебя побьет.

В ту ночь я почти не спала. Я ведь начинала верить, что жизнь налаживается. Как глупо с моей стороны было ожидать этого. Мне следовало бы знать, что кто-то где-то потешается надо мной, приговаривая: «Посмотрим, как ты спасешься от этого кошмара».

Когда все-таки удалось заснуть, мне приснилась свадьба. Веселилась огромная толпа народу, а в центре сидела и улыбалась какая-то девушка. Она выглядела ничем не хуже Тары в день ее свадьбы, и, когда я посмотрела на нее, та встретила мой взгляд и заговорщически улыбнулась. Я ответила тем же. Танцующие гости вихрем пронеслись между нами, и я проснулась.

В течение следующих нескольких дней никто не вспоминал о свадьбе. И я в том числе. Я начала надеяться, что все забыли о ней, а может, это на самом деле была глупая шутка матери. Все занимались обычными делами, как происходило всегда со дня нашего приезда.

Несколько дней спустя, едва мы успели закончить завтрак, в ворота вошел Акбар в сопровождении своего семейства и еще нескольких человек. Все они были нарядно одеты, словно собирались на какое-то торжество, и я решила, что они пришли сюда, чтобы забрать с собой мать, поскольку в нашем доме никаких приготовлений к празднику не происходило. Мать вышла из дома в красивой одежде и велела Каре отвести меня в комнату, где мы жили, и переодеть.