Текст книги "Проданная замуж"

Автор книги: Самим Али

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

Тара расслаблялась, когда матери не было дома. Однажды мы сидели за столом вдвоем, и сестра заплетала мне косичку, терпеливо объясняя, как делать это самостоятельно. Мои волосы становились все длиннее и отросли уже ниже плеч, но до Мены и Тары мне было еще далеко. Тогда мне показалось, что в наших отношениях наступил перелом, но как только мать вернулась, Тара снова принялась мной командовать.

Сайбер таким не был. Он по-прежнему почти не появлялся дома, приходил только поесть и поспать, а потом снова исчезал, и мать никогда не спрашивала у него, где он пропадал часами. Сайбер, похоже, не допускал, чтобы она его беспокоила. Однажды вечером мы услышали, что он пришел домой, – мы с Меной были наверху, чтобы не попадаться никому на глаза, – и мать принялась кричать:

– Не смей это портить! Зачем тебе это понадобилось?!

– Не важно, это для школы! – крикнул Сайбер в ответ, и его шаги зазвучали на лестнице. Он заглянул к нам, улыбаясь, с пустой картонной коробкой в руках.

– Для чего это нужно? – спросила я.

– Хочешь поиграть в одну игру?

Я посмотрела на брата. Ему нравились только игры наподобие «помоги мне помыть велосипед» или «принеси-ка мне чего-нибудь поесть». Поэтому я насторожилась.

– В какую?

– Это хорошая игра, называется шашки. У кого есть ручка или карандаш?

– У меня, – заинтересовавшись, ответила я: похоже, меня научат чему-то новому, и это здорово!

В шкафу, под моей одеждой, был склад шариковых ручек и карандашей, которые мне удалось собрать. Я достала одну из них и вручила Сайберу.

Сайбер начал рвать коробку. Это было непросто, но он наконец оторвал кусок и разделил его на два квадрата. Один из них Сайбер отдал мне и велел порвать его на двенадцать маленьких кусочков, а второй с теми же указаниями вручил Мене.

– А теперь раскрась свои.

Затем Сайбер взял ровный кусок картона и, используя его в качестве линейки, провел линии вдоль и поперек оставшегося большого куска.

– Это выглядит как шахматная доска, – сказала я, и Сайбер с улыбкой поднял на меня взгляд.

– Ну что, закончили?

Мне не терпелось начать игру. Брат положил доску перед собой на кровать и протянул нам обе руки. Мы положили раскрашенные квадратики ему на ладони.

– Кто хочет сыграть первой? – спросил Сайбер.

– Я! – тут же раздался мой радостный крик.

– Тс-с, не так громко, – в один голос шикнули Сайбер и Мена. – Мать может услышать.

– Простите.

Сайбер расставил шашки на «доске», оставляя между каждыми двумя свободную клетку. С одной стороны были мои шашки, с другой – Сайбера.

– Я должен провести свои шашки с этой стороны на твою сторону, а ты должна не пропускать меня и вести вперед свои шашки. Ходить можно только по диагонали, и если твоя шашка окажется рядом с моей, вот так, я могу ее перепрыгнуть, съесть. Тот, кому удастся съесть все шашки противника, победил. Понятно?

– Хм, я разберусь с правилами по ходу игры, – ответила я, немного растерявшись.

Я внимательно наблюдала, как Сайбер продвигается на мою сторону доски. Я просто передвигала шашки, как мне нравилось, в то время я не знала, что нужно применять стратегию, так что не стоило и сомневаться в выигрыше Сайбера.

– Ах да, когда я добираюсь до твоего края доски, то переворачиваю свою шашку вверх дном и она становится дамкой. Это значит, что я теперь могу ходить на сколько хочу клеток по диагонали.

Я повернулась к сестре. Она явно нервничала.

– Твоя очередь, Мена.

– Я не хочу играть, я не понимаю, – ответила она.

– Ладно, тогда я снова сыграю, – быстро сказала я Сайберу.

Я села играть во второй раз, наблюдая, как ходит брат, и заметила, что тот не двигает свои крайние шашки, пока все остальные не уйдут с доски. В четвертой партии я поступала так же, но Сайбер все равно выиграл – правда, с трудом.

Мы услышали, что Манц отправился в спальню, но почему-то не просунул голову в дверь и не сказал, чтобы мы ложились спать, хотя было уже поздно.

Сайбер решил, что на сегодня достаточно.

– У тебя хорошо получается. Я ложусь спать, можешь оставить игру у себя. Продолжим завтра, – сказал брат и ушел к себе.

Следующим вечером мы снова сели играть, и я почти победила. Мне нравилась эта игра. Когда мы играли на третий вечер, я наконец одержала верх.

– Не могу поверить, что ты выиграла, – расстроился брат.

– Я выиграла, – улыбнулась я. – Я одержала верх в твоей собственной игре.

Той ночью меня разбудил какой-то шум за дверью. Некоторое время я молча лежала на кровати, пытаясь понять, что происходит, но слышны были только шаги – то вверх, то вниз по лестнице. Я потянулась к кровати Мены и потрогала сестру за плечо, чтобы разбудить ее.

– Что? Сэм? – спросонья забормотала она.

– Что-то происходит, – сказала я. – Кто-то ходит по коридору.

Я думала, что от этого Мена совсем проснется, учитывая, как она боится привидений. Однако вместо этого она перевернулась на другой бок и пробормотала:

– Ну и что?

Я еще немного полежала в постели, до тех пор пока любопытство не одержало верх. Шаги все еще были слышны, а еще раздался голос матери внизу. Внезапно кто-то постучал в парадную дверь.

Я тихонько вылезла из-под одеяла и приоткрыла дверь нашей спальни. Теперь я четко слышала, что говорила мать. Она, стоя у подножия лестницы, крикнула:

– «Скорая» приехала!

Ханиф медленно прошла мимо меня, обхватив себя правой рукой за живот.

– Все в порядке? – спросила я.

– Да, – сказала Ханиф, хотя ее голос прозвучал так, будто она с трудом выталкивала слова. Она поморщилась. – Я еду в больницу рожать ребенка.

– Правда? Ребенка?

– Возвращайся в постель, Сэм, – сказал Манц, поднимавшийся по ступенькам с пальто Ханиф.

Я наблюдала за ними с порога спальни, пока они не оказались у подножия лестницы, а потом крадучись отправилась следом. Я присела на корточки, чтобы видеть происходящее у парадного входа, не спускаясь слишком низко по лестнице. Ханиф встречал мужчина в зеленой форме. Он взял ее под руку, отстранив Манца, и помог выйти к машине «скорой помощи».

Мать стояла на пороге и махала им вслед, и, как только «скорая» уехала, я беззвучно скользнула вверх по лестнице к себе в спальню. Я не хотела, чтобы мать увидела меня, когда вернется в дом, потому что она бы обязательно велела заварить ей чаю, или сделать массаж головы, или еще что-нибудь.

Не успела я вернуться в постель, как снаружи снова послышался скрип половиц, дверь приоткрылась и в комнату проскользнул Сайбер.

– Не спишь, Сид?

Сайбер иногда называл меня Сид – в честь персонажа телешоу Кенни Эверетта, Сид Шот, потому что у меня, как ему казалось, был вечно сопливый нос. Я воспринимала это как ласковое прозвище и улыбалась, когда брат употреблял его.

– Нет, – прошептала я.

Он подошел ко мне и сел на кровать.

– Что происходит? – спросил он.

– Ханиф поехала в больницу рожать ребенка, – сказала я.

– А, – протянул Сайбер, как будто что-то загадочное вдруг прояснилось. – Я заметил, что она потолстела, но решил, что это оттого, что она весь день лентяйничает, оставляя работу тебе.

Я понятия не имела, как прибавка в весе связана с больницами и детьми, но не собиралась обнаруживать при Сайбере своего невежества.

Мена зашевелилась под одеялом.

– Она поехала рожать ребенка?

– Она так сказала, – ответила я. – Паджи поехал вместе с ней.

– Ну, раз все ясно, я пошел спать, – сказал Сайбер.

Но когда все остальные уснули, я лежала и думала. Зачем было уезжать ночью? Какая связь между детьми и тем, что Ханиф поправилась?

На следующее утро я еще спала – было воскресенье, и никто не должен был вставать в школу или на работу, – когда мать закричала с первого этажа:

– Сэм! Сэм! Иди сюда!

Я глубже зарылась головой в одеяла. Мать никогда не поднималась на второй этаж, поэтому можно было еще немножко полежать здесь.

Дверь нашей спальни открылась, и вошел Салим. Он подошел к кровати и толкнул меня. Я лежала не шевелясь, ожидая, что он сделает дальше. Он наклонился и взял одну из моих туфель.

– Эй! – произнесла я, садясь. – Ты что делаешь?

– Мама сказала, что ты должна встать и помочь ей. Она велела ударить тебя, чтобы заставить встать.

– Хорошо, хорошо, – отозвалась я. – Я встаю.

Я спустилась, услышала, что мать в кухне, и пошла туда узнать, чего она хотела.

У меня все внутри оборвалось: в кухне царил жуткий беспорядок. Так всегда бывало, когда там хозяйничала мать. Ее не волновало, что она не закрывает, проливает или роняет, потому что рядом всегда был кто-то – я, – кто убирал за ней.

– Вот ты где, ленивая девчонка, валяешься весь день в постели, когда работа ждет!

Мать даже не оглянулась на меня, когда говорила это, впрочем, она никогда на меня не смотрела.

– Сначала возьми большую кастрюлю, – велела она, – и положи туда четыре пачки масла. Поставь ее на плиту, чтобы масло таяло. Потом принеси пестик и ступу и начинай растирать вот это.

То, что мне предстояло растереть, было ужасным: твердым и белым, напоминавшим по виду турецкие бобы. Руки заболели очень быстро, но я знала, что мне не позволят отдохнуть, а потому приходилось продолжать работу. Всякий раз, когда я, как мне казалось, завершала дело, мать забирала ступку, высыпала ее содержимое в кастрюлю и возвращала ее мне вместе с очередной порцией бобов. Мы за все время не сказали друг другу ни слова. Мать вообще не разговаривала со мной, не считая разного рода указаний, а я понимала, что не стоит задавать вопросов, когда от меня ждут работы.

Наконец толочь стало нечего. Мать сказала:

– Теперь иди умойся и позавтракай, потом поможешь мне закончить с этим.

Я вышла в туалет, потом вернулась и, плеснув в лицо воды и съев кусочек гренки, спросила:

– Что мы делаем, мама?

– Это для Ханиф, чтобы помочь ей восстановить силы после рождения ребенка.

Я не спрашивала, почему Ханиф нужна помощь, если всю работу выполняю я, но вместо этого выскользнула из кухни, чтобы разбудить Мену.

* * *

Манц пришел не скоро. Он сказал, что Ханиф родила мальчика, которого они назвали Фразандом. Он принес с собой детскую кроватку и обратился ко мне:

– Сэм, пойдем наверх, поможешь мне собрать ее.

Я никогда еще не была в спальне Манца и Ханиф. В отличие от нашей она была чистой и светлой, с приятными светлыми обоями на стенах. У них даже были свои телевизор и видеопроигрыватель. Большую часть комнаты занимала двухместная кровать, но у одной из стен было достаточно места для детской кроватки. Манц давал указания: «возьми это» или «подержи здесь, пока я прикреплю то», – но мы не разговаривали друг с другом. Я слишком нервничала, оттого что осталась наедине с Манцем, – его настроение казалось мне слишком непредсказуемым. Как только кроватка была готова, я вернулась в нашу комнату, к Мене.

Пару дней спустя Ханиф приехала из больницы вместе с маленьким Фразандом, завернутым в одеяло. Я внимательно присматривалась, выглядит ли она особенно уставшей, будто очень тяжело работала, как говорила мать. Я действительно обнаружила, что Ханиф немного похудела, что напомнило мне о словах Сайбера по поводу ее полноты.

Мать хотела, чтобы Ханиф села рядом с ней на канапе, но Ханиф сразу направилась к лестнице со словами:

– Я устала, мне нужно прилечь.

Мать тут же указала рукой на лестницу и, пропуская Ханиф вперед, сказала:

– Да, да, конечно. Поднимайся и отдыхай. Сэм принесет тебе еды.

«Ничего удивительного», – подумала я. Меня отослали в кухню стряпать, как только я вернулась домой из школы, чтобы для принцессы, как я стала называть Ханиф, все было готово. В кухне уже ела Мена.

– Мена, помоги мне. Я устала, и мне еще нужно сделать домашнее задание.

– Что нужно делать?

– Я пойду наверх, отнесу Ханиф поесть. А ты пока помой посуду, хорошо?

Я поставила на поднос блюда с рисом и карри, чтобы отнести их Ханиф. Однако, когда я зашла к ней в комнату, меня ждал очень неприятный сюрприз. Там была мать – мать, которая никогда не поднималась на второй этаж. А в соседней комнате на кровати были разбросаны все наши учебники, потому что мы с Меной знали, что никто не будет нас проверять. Мать вышвырнет книги – она выбрасывала все, что было написано по-английски, – и побьет меня, а может быть, и нас обеих, если зайдет и увидит их. Я быстро сообразила, как поступить.

– Ой, я забыла соль и перец.

Я поставила поднос, попятилась, выскочила из комнаты и бросилась в нашу спальню. Тихонько собрав книги, я спрятала их под кровать, а потом спустилась в кухню.

Мена уже стояла у раковины.

– Ты не спрятала книги! – прошипела я.

– И что? – ответила она. – Мать никогда не поднимается… – Ее лицо исказилось от ужаса.

– Все нормально, на этот раз я успела спрятать их под кровать, – успокоила я.

В этот момент мать прокричала сверху:

– Сэм, ты умерла? Тебя кто-то убил там, внизу? Мы ждем соль.

Я взяла соль и улыбнулась Мене:

– Повезло нам, да?

Ханиф сердито выхватила у меня соль, как будто я оскорбила ее, заставив ждать. «Ха, – подумала я, – быстро же ей удалось восстановить силы».

– Простите, я не смогла сразу ее найти, – пояснила я как можно более невинным тоном.

Мать сидела ко мне спиной, и я не устояла перед искушением: я показала ей дулю, когда никто не видел, и почувствовала, пусть и низменное, удовольствие от этого жеста.

Однажды днем Ханиф была в кухне. До этого она ходила по магазинам, и меня послали наверх – попытаться уложить спать ее сына, Франза (вдобавок ко всей остальной работе мне приходилось ухаживать и за ним). Ее пальто висело на крючке, у подножия лестницы, и я налетела на него, когда бежала наверх. Послышался звон мелочи. Я тут же вспомнила, что сегодня на игровой площадке видела, как дети едят чипсы, и мне тогда так захотелось полакомиться! Я сунула руку в карман пальто и вытащила столько, сколько поместилось в горсти, а потом побежала на второй этаж к Франзу. Я взяла малыша на руки, положила его на кровать и начала рассказывать сказку:

– Жили-были три медведя: медведь-мама, медведь-папа и маленький мишка…

Мне никогда не приходилось рассказывать сказку до конца, потому что Франз засыпал уже через несколько минут. Я раскрыла ладонь и посмотрела, сколько там денег: три десятипенсовые монеты, пять двухпенсовых и одна монета в пятьдесят пенсов. Я решила, что мне не нужна пятидесятипенсовая монета, это слишком много – Ханиф заметит недостачу, но остальное можно оставить себе.

По пути на первый этаж я бросила пятьдесят пенсов в карман пальто.

На следующее утро, идя в школу, я наклонилась – якобы завязать шнурок.

– Ой, смотри, – сказала я Мене. – Смотри, что я нашла!

У меня в руке была одна из десятипенсовых монет.

– Интересно, кто ее потерял? Вставай скорее, вдруг он еще где-то рядом, – попалась Мена на мою нехитрую удочку.

– Чего бы нам взять? Магазин ведь рядом.

Мне удалось найти деньги на самом подходящем отрезке пути.

Сладости красовались на прилавке: желейные конфеты, «Моджос»^[14] и «Фруктовые салаты». Мое внимание привлек шербет: я соскучилась по ощущению, когда макаешь лакричную палочку в шербет, а потом – когда шербет попадает на язык – во рту ощущается чудный кисловатый вкус десерта. Мне очень не хватало этого вкуса.

– Дайте, пожалуйста, шербет. А ты что будешь?

– Не знаю. То же, что и ты.

Продавец вручила нам лакомства и сказала:

– Шесть пенсов, пожалуйста.

Я снова окинула взглядом полки.

– Еще восемь «Моджос», пожалуйста.

Продавец положил конфеты в маленький бумажный пакет и протянул руку за деньгами. Мена словно коршун смотрела, как я отдаю десять пенсов, будто монета могла выдать свой секрет, покинув мою ладонь.

Как только мы вышли из магазина, я разорвала пакет, нашла лакричную палочку и, обмакнув ее в шербет, положила в рот. Я зажмурилась, когда язык защипало от кислого десерта. Мена проделала то же самое, и я громко рассмеялась, когда та поморщилась.

– Что это? – Сестра на мгновение остановилась.

– Это шербет, мой любимый. Тебе нравится?

– Никогда не пробовала ничего подобного.

– А теперь попробовала. Я же приберегу свой на переменку. – С этими словами я свернула пакет и положила его в карман.

Позднее, на перерыве, Мена дождалась меня, и мы вместе отправились на игровую площадку. Мы открыли наши десерты и принялись слизывать шербет с лакричных палочек.

– Мне очень понравилось, – сказала я, передавая Мене парочку «Моджос».

– Мне тоже.

В течение нескольких следующих недель я каждый день «находила» деньги. Мы покупали конфеты, чипсы и пирожные. Я при любом удобном случае крала деньги из кармана Ханиф, чтобы можно было полакомиться конфетами, пока мы читали в кровати.

Но так, конечно, не могло долго продолжаться. Однажды, придя домой из школы, я обнаружила, что Ханиф сидит рядом с матерью, а та держится руками за голову. Мать подняла на меня взгляд, как только я зашла в комнату.

– Подойди сюда, Сэм, – сказала мать, потянувшись за туфлей.

Я знала, что будет дальше. Я замерла на пороге рядом с Меной и не в силах была сдвинуться с места.

– Я сказала: иди сюда! – крикнула мать.

Я стала медленно приближаться к ней. Как только я оказалась в зоне досягаемости, мать, удерживая меня за руку, несколько раз ударила по голове туфлей, а потом схватила за волосы и повалила на пол. Я больно ударилась, почувствовав при этом особенно сильную боль в запястье.

– Ты крала деньги из кармана Ханиф?! – заорала мать.

– Нет, я нашла их.

Хлысть! Еще один удар, на этот раз по лицу. Я почувствовала вкус крови во рту. Мать снова дернула меня за волосы. Краем глаза я заметила, как Мена подошла к лестнице и стала подниматься на второй этаж.

Я поняла, что у меня нет выхода, когда мать принялась хлестать меня туфлей по ноге. Я заплакала.

– Да, я брала деньги, – прошептала я. – Я брала деньги, простите, я больше не буду.

Мать со всей силы ущипнула меня за руку так, что я взвизгнула. Я сидела на полу и всхлипывала, ожидая приказания, ожидая, чтобы они разрешили мне подняться.

– Вставай и убирайся с глаз моих.

Мне не нужно было повторять дважды, и я бегом кинулась наверх. Я повалилась на кровать и плакала, плакала. Не знаю, когда я перестала, возможно, заснула. Я проснулась среди ночи, рука и запястье болели и голова тоже. Я лежала на кровати и снова плакала, вперив ничего не видящий взгляд в льющийся из окна тусклый оранжевый свет. Я молилась, всем сердцем желая, чтобы этот кошмар закончился.

Утром я обула туфли и схватила куртку. Запястье все еще болело и немного опухло. Каждое движение руки причиняло боль. Голова тоже болела. Когда я попыталась расчесать волосы, ушибы ощущались слишком сильно, поэтому я просто завязала хвост.

– Готова? – спросила Мена, которая со вчерашнего вечера еще ничего мне не говорила.

– Да.

Мы молча вышли из дому.

На середине пути в школу Мена наконец заговорила:

– С тобой все в порядке?

– Жаль, что они меня не убили, не взяли нож, не прирезали меня и не покончили с этим. – Я в конце концов расплакалась. – Меня бьют без всякой серьезной причины. Я хочу, чтобы она сильно ударила меня по голове и я умерла.

Мне было тошно от жизни, от побоев, я устала от боли.

В последнем классе начальной школы моим учителем был мистер Гастингс, очень строгий. Он кричал, если кто-нибудь разговаривал во время урока. Однажды он заметил, что я перешептывалась с двумя одноклассницами, Лизой и Менди. Судя по всему, терпение мистера Гастингса исчерпалось.

– Вон из класса, вы, трое! Отнесите эту записку директору – он с вами разберется.

Чего все боялись в школе, так это ремня. Если ты очень плохо себя ведешь и тебя отсылают к директору, ты получишь ремня. Дети, мальчики и девочки, даже те, кто был очень храбрым, выходили из кабинета директора в слезах. Некоторые так рыдали, что их отправляли домой, тогда как самые храбрые сдерживали слезы.

Ожидание под дверью директорского кабинета после того, как мы отдали записку его секретарю, стало самым отвратительным моментом моей школьной жизни. Мы с Лизой и Менди были в ужасе: что такое ремень? Насколько страшным может оказаться это наказание? Мы не осмеливались взглянуть друг на друга, чтобы не заплакать еще до встречи с директором.

По прошествии отрезка времени, что показался нам вечностью, дверь отворилась. Я никогда не разговаривала с нашим директором, мистером Марсденом. Он говорил со сцены на собраниях, но никогда не заходил в классы, и мне еще ни разу, вплоть до этого момента, не доводилось видеть его так близко. Директор выглядел усталым и почти не смотрел на нас, когда сурово произнес:

– Входите. Я получил записку от вашего учителя. Что вы можете сказать в свое оправдание?

Все молчали, потом я пискнула:

– Простите, сэр.

Директор на мгновение остановил на мне взгляд, а потом открыл ящик стола перед собой и достал тонкий кожаный ремень примерно такого размера, как большие линейки, которыми мы пользовались на математике.

Это и был пресловутый ремень. Я не переживала: меня били гораздо более опасными предметами. Когда директор сказал:

– Выставьте вперед левую руку, – я без малейших колебаний протянула свою.

Такое наказание меня не могло испугать, и, конечно же, когда ремень полоснул по ладони, мне не было больно, лишь немного щекотно. Не сравнить с ощущением на щеке после того, как мать избивала меня.

Мистер Марсден прошел мимо меня, и, пока я недоумевала, почему все поднимают вокруг этого такой шум, послышалось «хлысть!» и Лиза расплакалась. Директор подошел к Менди, которая спрятала руку за спину. Он потребовал:

– Я сказал, выставь вперед левую руку!

Рука Менди дрожала, даже мне это было видно. Мне хотелось сказать директору: «Зачем вы это делаете? Не бейте ее, она ведь достаточно напугана». Но мистер Марсден поднял руку и – хлысть! – Менди вскрикнула от боли.

Директор отвернулся и, отпуская нас, бросил через плечо:

– А теперь возвращайтесь в класс. Я не хочу видеть вас здесь снова.

Мои одноклассницы держались за ладони и хныкали, поэтому я громко, за троих, сказала:

– Да, сэр, – и вслед за девочками вышла из кабинета.

На перемене вокруг нас толпился весь класс.

– Как это было? Ремень большой? Очень больно было, да?

Лиза и Менди показывали остальным красные отметины на руках, но потом Лиза повернулась и посмотрела на меня.

– Сэм не было больно. Она не плакала, и вообще ничего такого.

Наступило молчание, и все посмотрели на меня. Обычно люди смотрели на меня, только когда смеялись и тыкали пальцем, но теперь все было по-другому: одноклассники взирали на меня с благоговейным ужасом. Еще никто и никогда не мог сдержать слез, когда получал ремня, даже самые взрослые и храбрые мальчики.

До конца того летнего триместра никто не потешался над моим заиканием или одеждой.

Мне было почти одиннадцать лет, и я начала вместе с Меной посещать Форестскую общеобразовательную школу в Хобуше, Уолсолл. В конце летних каникул мать взяла меня на «блошиный рынок», чтобы купить мне форму. Там была палатка, в которой продавали одежду для средней школы. Мне ужасно не понравились эти вещи, потому что от них пахло старьем и плесенью, к тому же за соседним прилавком продавали чудесное мыло и другие ароматные товары – именно их мне хотелось бы купить.

Теперь школа находилась дальше, поэтому, чтобы попасть туда вовремя, мы, как Сайбер и Тара, уходили из дому в восемь часов. Поскольку это означало больше времени вне дома в начале и в конце дня, я была рада удлинившейся прогулке. Однако поскольку большинство новых одноклассников не ходили со мной в младшую школу, уважение, которое я заслужила после случая с ремнем, не перешло со мной в старшие классы, и я снова стала посмешищем, девочкой, которую могли запугивать и обижать все кому не лень.

Но я еще с младшей школы научилась справляться с этим. Я знала, что никто из родственников за меня не заступится, – Мена по-прежнему старалась привлекать к себе как можно меньше внимания, как в школе, так и дома, – поэтому, вместо того чтобы спорить с забияками, я соглашалась с ними: «Моя одежда ужасна, так ведь?» – и они оставляли меня в покое, потому что меня неинтересно было дразнить.

Я была одной из лучших по большинству предметов и хорошо справлялась на уроках. Мне легко давались естественные науки, математика и география, и я по-прежнему читала все, что попадалось в руки. В обеденный перерыв я ходила в библиотеку и засиживалась над любыми приключенческими произведениями, какие только удавалось найти, будь то «Нэнси Дрю» или «Остров Сокровищ». Я также прочитала всю серию книг «Моя непослушная сестренка». То были мои любимые истории, и мне хотелось оказаться на месте девочки-рассказчицы, потому что ее постоянно обнимала мама. Я всегда надеялась, что объятия матери станут мне наградой, но этого так и не произошло. И все же я так радовалась, когда дочитывала книгу до конца, это дарило такое приятное ощущение достижения цели, и мне никогда не приходило в голову, что моя мать должна бы немного больше походить на матерей из этих историй, – я прятала это чувство за удовольствием от прочтения книжки.

В школе никто не интересовался, почему моя мать никогда не приходит на самодеятельные концерты или на открытые уроки, почему она никогда не пишет заявления об освобождении от уроков физкультуры или почему она ни разу не приходила побеседовать с моими учителями. Я избегала уроков физкультуры, так как мать говорила, что у меня кривые ноги и мне не хотелось переодеваться в спортивную одежду, потому что тогда это все заметили бы. Я продолжала пропускать эти уроки, подделывая подпись матери на заявлениях, которые сама же и составляла. Если у нас заменяли урок, что случалось пару раз за триместр, меня могли спросить, почему заявление написано моим почерком, но я отвечала, что мать не умеет писать по-английски. Таре и Мене уже приходилось решать эту проблему, поэтому, когда появилась я, никому, кажется, не было дела до наших домашних порядков. Я постепенно теряла уверенность в себе. Я старалась казаться невидимой, и в школьном дворе, и на уроках это срабатывало. Поскольку я никогда не причиняла беспокойства учителям, меня практически не замечали. Мне удалось проскользнуть через эти годы незаметно.

8

То был обычный день. Мать избила меня за то, что роти, которую я готовила ей к ужину, подгорела. Она ударила меня по голове и больно ткнула в спину со словами:

– Думаешь, я буду это есть?

Я принесла ей другую роти, а сама вернулась в кухню и съела подгоревшую, чтобы проучить себя.

Тем вечером я легла спать с головной болью и болью в спине. Я чувствовала себя еще более изнемогшей, чем обычно, хотя следовало бы находиться в радостном предвкушении, потому что через два дня мне должно было исполниться одиннадцать лет. Я лежала на кровати и думала, какое загадаю желание и как зажмурюсь, когда буду проговаривать его про себя, и не стану никому рассказывать, чтобы оно сбылось.

На следующее утро я проснулась поздно, потому что было воскресенье. Я чувствовала себя усталой, спина затекла и болела при каждом движении. Мена встала раньше меня, что случалось очень редко.

– С тобой все в порядке? – спросила она.

– У меня болит спина, – ответила я, ощущая свое тело негнущимся и болезненным.

Тара проснулась и, сидя на постели, протирала глаза. Прошлой ночью она, как обычно, забралась на свою кровать на первом этаже и обнаружила, что Салим ее описал. От души выругав Салима («Не смей больше сидеть на моей кровати, слышишь, я оставлю там привидение! И если зайдешь в мою комнату, оно заберет тебя навсегда, понятно?»), отчего пятилетний мальчик до смерти перепугался, Тара поднялась к нам в спальню. Это означало, что я должна перебираться на кровать к Мене и толкать ее, спящую, чтобы освободить для себя немного места. После того как Тара в своей обычной хамской манере разбудила меня, я плохо спала. Тем не менее я смогла сесть и опустить ноги на пол.

– Что-то ты неважно выглядишь, – сказала Мена.

Я взглянула на сестру и пожала плечами. Потом встала и повернулась спиной, к Мене, чтобы заправить кровать. Расправляя одеяло, я увидела на матрасе большое красное пятно, и в ту же секунду Мена раскрыла от неожиданности рот и вскрикнула:

– Сэм, у тебя кровь идет, у тебя сзади кровь!

Я в ужасе замерла, не зная, откуда могло взяться столько крови. Я подумала, что, если сдвинусь с места, кровь пойдет еще сильнее.

– Дай посмотрю, – сказала Тара, осторожно приподнимая мое платье. – Фу…

– Что там? – спросила я, запаниковав от реакции сестры на что-то, чего я не могла увидеть.

– Тебе не повезло, у тебя начались месячные. Я расскажу маме и Ханиф, – как всегда со злорадством ответила Тара.

– Нет, пожалуйста, не рассказывай! – прошептала я, но Тары уже и след простыл.

– Тебе очень больно? – спросила Мена.

– Нет, – отозвалась я, стараясь не показывать, как болит спина. – Нужна твоя помощь, Мена. Я принесу воды и почищу матрас, но сначала мне нужно переодеться.

Слишком поздно – шаги Тары уже послышались на лестнице. Она ворвалась в комнату, воодушевленная моим несчастьем, – теперь у нее была возможность хоть чем-нибудь заняться.

– Ханиф хочет тебя видеть, она велела тебе спуститься.

– Со мной все нормально, я почищу матрас и переоденусь.

– Она хочет видеть тебя сейчас же.

Я взглянула на Тару, но та подняла брови, словно говоря: «Хочешь, чтобы я спустилась и сказала Ханиф, что ты не придешь?»

– Моя одежда в очень плохом состоянии? – спросила я Мену.

– Да.

– У тебя нет времени переодеваться, иди скорее, – сказала Тара.

Я ужасно себя чувствовала в одежде, залитой кровью. Я ощущала ее запах, спускаясь по лестнице, и это было отвратительно. Я была напугана, но не знала, в чем моя вина.

Когда я спустилась на первый этаж, Ханиф и мать сидели на канапе. Я пристыженно посмотрела на них и уткнулась взглядом в пол.

– Повернись спиной! – крикнула мать.

Я повернулась.

– Иди сюда, – сказала она.

Я подошла к канапе, и она подняла мое платье, одновременно приспустив шальвары. Я стояла молча, боясь, что, если скажу что-нибудь наподобие «почему у меня идет кровь?», мать ударит меня.

– Сучка, у тебя слишком рано начались месячные, тупая сучка.

Я не знала значения слова «месячные». Месячные на пенджаби – ганда капра – означает «время грязной одежды», поэтому у меня в сознании отложилось только слово «грязный».

– Пойди вымойся, а потом я расскажу тебе, что делать, – сказала Ханиф.

Хотя голос невестки был не добрее обычного, я чуть не вскрикнула от облегчения, когда мне позволили помыться. Я быстро подтянула шальвары и бросилась в кухню.

– Не смей стирать одежду в ванной, делай это во дворе! – крикнула вдогонку мать.

Я зашла в ванную и нашла несколько своих вещей, висевших на веревке у задней стенки. Я обрадовалась, что не нужно будет возвращаться на второй этаж за одеждой.

Ханиф зашла следом за мной в ванную и дала мне несколько трикотажных панталон и кусок ткани, сложенный в форме прямоугольника.