Текст книги "Проданная замуж"

Автор книги: Самим Али

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

– Надень это, и, если понадобится еще ткань, дай мне знать. Положи ее между ног, вот так. – Ханиф показала это на себе.

Я не понимала, что происходит и почему Ханиф дала мне эти панталоны. Я наполнила ванную теплой водой и выкупалась. Мне было стыдно за себя. Ах, если бы я только не пролила ту чашку чая, этого бы не случилось! Я заглядывала себе через плечо, пытаясь определить, откуда идет кровь, но ничего не могла разглядеть. И вдруг я увидела. Я быстро выскочила из ванной, вытерлась, положила между ног кусок ткани и кое-как надела панталоны, которые мне дала Ханиф. Это было старое поношенное белье моей невестки, оказавшееся на меня очень большим. Пришлось подвязать панталоны на талии, чтобы они с меня не спадали. Я уже и забыла, каково это – носить нижнее белье. Справившись с панталонами, я надела шальвары.

– Сделала? – Ханиф просунула голову через занавеску, чтобы проверить, как у меня дела.

Я кивнула.

– Это будет происходить каждый месяц. Кусочки ткани лежат в мешке, в шкафу под лестницей, рядом с ними найдешь панталоны. Надевай их, они будут удерживать ткань на месте.

Я снова кивнула, не очень-то понимая, что она только что сказала. Мне хотелось поскорее выйти во двор, выстирать одежду и остаться одной.

Я открыла заднюю дверь, положила вещи на землю, занесла в дом таз, наполнила его водой, снова вынесла его на улицу и замочила белье. Когда я присела на корточки и стала стирать одежду, во двор вышла Мена.

– Ты в порядке?

– Да. Ханиф сказала, что такое будет происходить со мной каждый месяц.

– Да, я знаю. Мне повезло, что у меня еще не началось. Я пошла в дом, здесь холодно.

Сестра оставила меня в замешательстве. Что значит – у нее еще не началось? В школе Мена была на класс старше меня, следовательно, у нее уже были уроки полового воспитания.

Вскоре после того, как у меня начались месячные, у нас тоже прошли такие уроки, и я сказала одной из девочек, что у меня уже начались менструации. Эта новость быстро разлетелась по всему классу. Одна из тех девочек, которые пользовались популярностью в классе и при обычных обстоятельствах не снисходили до общения со мной, подошла ко мне на перемене и попросила поделиться впечатлениями.

– Это было ужасно, – сказала я. – Похоже на желудочные колики.

Со временем я обнаружила, что, независимо от того, били меня или нет, у меня каждый месяц шла кровь. Только по прошествии многих лет я перестала чувствовать себя «грязной» и винить себя за эти кровотечения.

Чтобы не попадаться никому на глаза, мы с Меной старались как можно больше времени проводить у себя в спальне. Там, наверху, никто не давал указаний что-нибудь сделать. Однажды вечером я была наверху, как вдруг Мена вбежала в спальню и радостно выкрикнула:

– Тара выходит замуж!

– Что?!

Для меня это было большой неожиданностью. Тара, которой уже исполнилось шестнадцать, стала слишком взрослой, чтобы играть с нами, а потому мы редко с ней пересекались, если ей не нужно было, чтобы я что-то для нее сделала.

– За кого?

– За Башира.

– За того мужчину, который несколько месяцев назад прилетел из Пакистана?

Мена кивнула. Башир приходился нам двоюродным братом, был сыном одной из сестер матери. Он казался неплохим парнем, только не знал ни одного языка, кроме пенджаби. Башир был высоким и носил усы, из-за чего мы шутили, будто он похож на Тома Селлека^[15]. Он жил в съемной квартире неподалеку.

– Когда свадьба? – спросила я. Свадьба означала праздник, поэтому я разделяла радостное настроение Мены.

– Судя по всему, очень скоро. Мать хочет, чтобы они побыстрее поженились.

– Он нравится Таре?

Я даже ни разу не видела их вдвоем.

– Нравится? Это не имеет значения. Она выйдет за него замуж, потому что мать так решила.

– По-моему, это нечестно, – сказала я.

Однако из фильмов, которые мы все вместе смотрели, я знала, что в традиционных семьях, таких как наша, браки устраивались, когда дети еще были маленькими, иногда даже в младенчестве. А когда дети достигали соответствующего возраста, играли свадьбу. Так было заведено, поэтому Мена даже не стала ничего комментировать.

– Мы с Амандой раньше играли в свадьбу, – сказала я сестре. – Мы украшали головы белыми полотенцами на манер фаты и шествовали через столовую навстречу нашим принцам. – И я встала, чтобы показать сестре, что я имею в виду.

Принцами, объяснила я, были наши плюшевые мишки.

Мена захихикала.

– «Берешь ли ты этого принца в мужья?» – обращалась ко мне Аманда, я отвечала: «Да», – и тогда она поворачивалась к принцу и объявляла: «Можете поцеловать невесту».

Мена уткнулась в подушку, чтобы ее смех не услышали внизу. Зачем матери знать, что мы веселимся?

Из фильмов мы также знали, что нельзя влюбляться в кого попало и выходить замуж нужно за того, кого для тебя выбрали родители. Отказаться значило навлечь позор на семью, и мы с Меной понимали, что худшего варианта развития событий и придумать нельзя. Когда влюбленные ослушивались родителей и сбегали из дому, чтобы тайно заключить брак, им приходилось жить как можно дальше от отцовского дома. Но их всегда находили, возможно, люди, которых специально для этого нанимали, и убивали, и тогда считалось, что честь семьи спасена.

Обнаружилось, что мои представления о будущей свадьбе далеки от действительности. Тара не тратила времени на объяснения: по традиции все дочери в семействе танцевали перед гостями, соревнуясь между собой, и сестра хотела, чтобы я тоже приняла в этом участие. Тара решила сама научить меня танцам. Для этого она поставила кассету в видеомагнитофон и раз за разом прокручивала одну и ту же песню, сопровождаемую танцами, чтобы я могла повторить увиденное. Я никогда раньше не танцевала, поэтому, несмотря на все усилия, у меня не получалось.

Это выводило Тару из себя.

– Да что же это такое?! Она повела рукой влево, а не вправо!

– Я стараюсь, – оправдывалась я, вертясь по комнате в попытке повторить движения на экране, но чувствовала себя неуклюжей и негибкой.

– Ты безнадежна! Даже обезьяна станцевала бы лучше.

Тара зашла мне за спину, крепко схватила меня за запястья и стала поднимать мои руки и кружить меня по комнате, заставляя правильно выполнять движения. Когда я в третий раз наступила сестре на ногу, она отпустила мои запястья и оттолкнула меня.

– Я не позволю тебе танцевать на моей свадьбе, если ты не сможешь сделать это как следует! – крикнула Тара и бросилась вон из комнаты, натолкнув меня на мысль, что, в общем-то, это неплохой вариант.

Когда Тара вернулась, я продолжала ошибаться, спотыкаясь о ее ноги и хлопая в ладоши не в такт музыке. В конце концов Тара взревела от ярости и заорала на меня, выключая телевизор:

– Забудь! Это никуда не годится! И речи быть не может, чтобы ты танцевала на моей свадьбе! Убирайся отсюда сейчас же!

Я сдержала улыбку и ушла в кухню, где Мена вопросительно посмотрела на меня, подняв брови. Я подмигнула ей.

По случаю столь знаменательного события мать купила всем нам новую одежду. Сайбер зашел к нам в спальню в чудесном белом шальвар-камиз и пожаловался на свой новый наряд.

– Почему нельзя было надеть нормальные вещи? – возмущался он, презрительно поджав губы.

Я считала, что он очень хорошо выглядит.

– Возьми мой, если хочешь, – предложила я, протягивая свой новенький голубой наряд с золотой вышивкой по краям платья и на концах шарфика. Это была моя первая новая одежда с тех пор, как мать сшила мне оранжевый шальвар-камиз, чтобы я ходила в нем в гости. Мне тогда было девять лет, но я до сих пор носила этот костюм, хотя он стал для меня немного маловат. В нем я чувствовала себя особенной, потому что это был единственный подарок, который я получила от матери.

Сайбер насмешливо улыбнулся.

– Спасибо, не стоит, – сказал он и вышел из комнаты.

– Ненавижу розовый, – заявила Мена, глядя на разложенный по кровати шальвар-камиз.

– Если хочешь, можем поменяться. Мне нравится этот цвет.

– Да, пожалуйста.

И мы поменялись одеждой. Розовый шальвар-камиз был украшен вышивкой так же, как и голубой. Когда мы обе оделись, я взглянула на сестру и решила, что она чудесно выглядит.

– Ух ты, Мена, ты похожа на принцессу! – сказала я.

Я надеялась, что сестра подумала обо мне то же самое. Мена помотала длинными черными волосами, стоя перед зеркалом, а потом позволила и мне на себя взглянуть.

Из зеркала на двери шкафа на меня смотрела незнакомка. Красивый наряд не в силах был скрыть суть того, что я увидела в отражении. На самом деле он только усугубил впечатление. Вместо принцессы я увидела жалкую маленькую девочку с печальным лицом и растрепанными волосами, потерянную и одинокую. Ей хотелось рассказать кому-нибудь, как тяжело у нее на душе. Ей хотелось найти друзей. Она не была жадной: хватило бы и одного друга. Особого друга, которому можно было бы рассказать, как она устала: от домашней работы, от побоев, от того, что ее никто не ценит. Ей было тошно из-за того, что все смеются над ней, она хотела, чтобы все это прекратилось. Ей хотелось убежать от этого, но бежать было некуда, кроме как глубоко внутрь себя. Она хотела знать, почему ей досталась такая жизнь.

Я отвернулась от своего отражения. Не было больше сил смотреть.

– Ты здорово выглядишь, – сказала Мена. Я видела, что она просто пытается меня подбодрить. – Во-от… – протянула она, заметив, какое у меня выражение лица.

Я не могла говорить от охватившей меня грусти. Я и без зеркала знала, как выгляжу, потому что была уже не той маленькой девочкой, которая впервые переступила порог этого дома. Я была другим человеком, кем-то, с кем я не была знакома.

Сайбер просунул голову в дверь и сказал:

– Мать велела, чтобы вы спускались, когда будете готовы.

Внизу все выглядело иначе. Серость и грязь исчезли, мебель передвинули, а полы во всех комнатах были застланы белыми простынями. Стены и окна украшали яркие ткани, а солнечный свет играл на блестящих побрякушках. Все это выглядело довольно привлекательно.

Мы с Меной отправились в кухню. По крайней мере мне не пришлось готовить для свадебного пира. Мать решила, что нужно слишком много еды, и организовала стряпню через кого-то, кого называла дядей. Мать заваривала чай, в то время как Ханиф мыла посуду.

– Сэм, пойди расставь бумажные стаканчики, а потом стань у двери и встречай гостей.

Я взяла стаканчики и поставила их рядом с бутылками сока и колы на столе в гостиной. Встречать гостей у двери было весело: люди принарядились в честь праздника, и все женщины были в сияющих шальвар-камиз. Наш мрачный дом никогда не видел столько света и красок, никогда здесь не было так шумно. Как людям удавалось расслышать друг друга?

Меня гоняли из комнаты в комнату: «посчитай тарелки», «принеси пиалы», «наполни солянки», «достань йогурт из холодильника», «порежь огурцы». Я все время старалась не запачкать свой новый наряд, потому что для меня, как всегда, не нашлось фартука, в отличие от матери и Ханиф.

Мать продолжала давать указания:

– Пойди посмотри, готова ли Тара. Имам должен появиться с минуты на минуту.

– Где она? – Я и забыла о Таре, на самом деле я не видела ее весь день.

– В комнате Ханиф, – бросила через плечо мать. – Она там все утро со своими подругами, готовится. Имам будет здесь в час дня. Скажи ей, чтобы не спускалась сама. Я приду за ней.

Я побежала на второй этаж и постучала в спальню Ханиф.

– Войдите, – послышался чей-то голос.

Подруги Тары заполняли все пространство комнаты, порхая туда-сюда и хихикая. Тара сидела ко мне спиной.

– Мама велела поторопиться, – сказала я, – потому что имам скоро будет здесь. Но она еще сказала, что придет за тобой, поэтому будь здесь и жди ее.

В этот момент Тара повернулась ко мне. На ней были длинная красная юбка, такая же камиз, украшенная золотым шитьем, и золотистые туфли. Огромное золотое ожерелье в три ряда хорошо сочеталось с серьгами. Губы Тары были насыщенного красного цвета, а макияж глаз гармонировал с пылающими от волнения щеками. Моя сестра выглядела, будто только что сошла с экрана телевизора, и я в изумлении открыла рот.

– Вот это да, Тара! – прошептала я. – Ты выглядишь прекрасно.

И впервые в жизни старшая сестра улыбнулась от удовольствия в ответ на мои слова.

– Скажи маме, что я почти готова, – сказала она. – Ах, сделай одолжение, сбегай, пожалуйста, вниз и принеси мне стакан колы.

Я побежала в кухню, чтобы принести ей попить.

– Вот ты где! Порежь лук, Сэм, – отрывисто скомандовала Ханиф.

– Но мне нужно отнести Таре колы. Кстати, она уже готова.

– Тогда придется тебе резать лук быстрее.

Поэтому я только пятнадцать минут спустя вернулась к Таре и вручила ей стаканчик с колой.

– Почему так долго? – Она выхватила стакан у меня из рук, и ее прекрасный образ в моей голове разлетелся на осколки. – Я умираю от жажды. И что это за бумажный стакан? Сложно было найти для меня приличную посуду?

Я вздрогнула от голоса, раздавшегося за спиной:

– Ты готова спускаться?

Мать поднялась на второй этаж следом за мной.

Подружки стихли, и, тихо ответив: «да», – Тара подошла к матери.

Мать закрыла красным шарфиком лицо Тары и повела ее вниз. Остальные отправились следом, и я заметила, что, когда Тара достигла подножия лестницы, все разговоры стихли. Люди расходились в стороны, пропуская Тару. Все это казалось настоящим волшебством.

Рядом с окном был поставлен стул. Мать усадила Тару и аккуратно расправила ее наряд, тогда как все женщины не сводили с невесты глаз. Я слышала, как они шептали:

– Она прекрасно выглядит.

– Сколько золота дали ей родители?

– Хорошо, что она выходит замуж за двоюродного брата.

– Его родители в Пакистане, не будут ей докучать.

Мать жестом велела Мене сесть на пол рядом с Тарой. Женщины подходили к Таре и давали деньги, которые она передавала Мене, а та складывала их в дамскую сумочку сестры. Деньгами женщины упрашивали Тару убрать с лица шарфик. По комнате разнеслись вздохи восхищения, потом послышались голоса:

– Разве она не прекрасна?

– Ах, как она хороша!

– Да наградит тебя Аллах всеми сокровищами мира!

Тара светилась от счастья. Сегодня она была совершенно другой, правда, смотрела в пол, будто стеснялась похвал. Я стояла в стороне и любовалась сестрой с таким же восхищением, как и все остальные в комнате, однако я знала, что она пытается выполнять наставления матери.

Несколько дней назад я убирала в кухне после ужина, когда Ханиф и мать поучали Тару.

– Когда мы приведем тебя на первый этаж, ты не должна поднимать взгляд или улыбаться, – сказала мать.

– Нельзя, чтобы люди подумали, будто ты рада оставить родительский дом, – добавила Ханиф.

– Когда настанет время уходить, ты должна расплакаться и обнять всех нас, – продолжила мать. – Ты не должна выглядеть счастливой, иначе гости могут подумать, будто мы плохо с тобой обращались и ты рада уйти отсюда.

– Имам прибыл! – прокричал с порога Манц, и Ханиф повернулась ко мне.

– Принеси мне из кухни стул, – потребовала она. – Скорей!

Я притащила кухонный стул, который поставили рядом со стулом Тары, и на него сел пожилой человек, одетый в белый шальвар-камиз и черный жилет. Он наклонился к Таре и принялся говорить что-то – слишком тихо, и гости не могли разобрать слова. Тара старательно повторяла все, что говорил имам, а потом он встал и направился в гостиную. Стул передали мне, поручив отдать его Манцу, который ждал у входа в другую комнату.

Когда имам вошел в гостиную следом за Манцем, я заглянула туда и увидела Башира. Тот был одет в зеленый костюм, заметно нервничал и внимательно слушал бормотание имама. Мне хотелось посмотреть, что будет дальше, но мать крикнула из кухни, чтобы я пришла помочь ей подавать угощение.

Она вручила мне несколько бумажных тарелок.

– Пойди отнеси каждому по тарелке. Возьми еще пакет с вилками и тоже раздай их гостям.

Женщины сидели на полу. Я пошла по кругу, подсчитывая, сколько раздала тарелок и вилок. Мне не верилось, что в комнате находятся двадцать семь женщин и десять детей, ведь обычно мы с матерью с трудом в ней помещались.

В кухне на столешнице дымились чаши с рисом.

– Чего ждешь? Подавай гостям рис!

Следом пошли восхитительно пахнущие миски мясного карри и салата, от одного взгляда на которые у меня текли слюнки.

Подав гостям все необходимое, я вернулась в кухню и обнаружила, что мать и Ханиф едят. «Это хорошо», – подумала я, потому что у меня в желудке урчало.

– А теперь отнеси тарелки и всю эту еду мужчинам в другую комнату, – сказала Ханиф, указывая на еще одну гору мисок и тарелок.

Снова хождение туда-сюда и никакой надежды на чью-либо помощь. Когда я делала последнюю ходку в кухню, Тара поманила меня рукой.

– Принеси мне чего-нибудь поесть, – потребовала она. – Я умираю с голоду.

Я наполнила тарелку сестры и вернулась в кухню в ожидании новых указаний, но, к своему удивлению, услышала от Ханиф:

– Поешь быстренько чего-нибудь. Потом можешь убрать тарелки.

Я положила себе еды и осмотрелась в поисках чего-нибудь, на что можно было сесть. Ханиф и мать заняли единственные оставшиеся в кухне стулья, поэтому я устроилась на полу в уголке. Я щедро зачерпнула карри и замерла, положив его в рот: вкус был восхитительным. Возможно, оттого что готовила не я. Я уже не помнила, когда в последний раз ела чужую стряпню. Я с жадностью проглотила содержимое тарелки и тут же положила добавки.

Едва я успела доесть, как Ханиф вручила мне пакет и бумажные миски.

– А теперь убери тарелки, – сказала она, – и раздай эти маленькие мисочки для сладкого риса.

Я принялась собирать тарелки в гостиной.

– А сладкий рис будет? – поинтересовалась какая-то женщина.

– Сейчас принесу, – ответила я. – Но не могли бы вы, пожалуйста, подержать эти миски, пока я уберу тарелки?

Женщина с дружелюбной улыбкой взяла у меня мисочки. Я убрала грязную посуду и пошла в кухню за ложками и сладким рисом. Когда я вернулась, леди взяла у меня рис и поставила его на белую скатерть на полу. Потом она ласково погладила меня по щеке.

– Жаль, что мои дочери не такие трудолюбивые, как ты.

В кои-то веки я почувствовала, что мой труд ценят, и расплылась в радостной улыбке.

А в кухне мать с Ханиф стояли над кастрюлями и обсуждали, что делать с остатками.

– Хочешь сладкого риса? – спросила мать. Я кивнула. – Тогда возьми миску и поешь.

Я ела быстро, надеясь, что меня вскоре отпустят спать. Волнение и постоянная беготня по дому в течение дня истощили меня. Но нет.

– Когда закончишь, – сказала мать, – убери миски в обеих комнатах.

Как раз когда я доедала, Башир вышел в гостиную и сел на стул рядом с Тарой. Они смущенно посмотрели друг на друга. Вслед за женихом в комнату зашли остальные мужчины.

– Да благословит вас Аллах, – говорили они, по очереди подходя к невесте и поглаживая ее по голове, а потом прощались.

Как только мужчины ушли, женщины затянули монотонную песню. Единственными словами, которые мне удалось разобрать, были: «Наша дочь покидает нас. Наша дочь покидает нас сейчас». Где-то на середине песни Тара и Башир поднялись с места. Ханиф и мать обняли их и начали плакать. Казалось, что чем громче пели женщины, тем громче плакали мать и Ханиф. Они стали всхлипывать особенно громко, когда Тара направилась к выходу.

Ханиф вывела Тару во двор, и все пошли за ними. Мы с Меной стояли у ворот и наблюдали, как гости преодолевают пятьдесят ярдов^[16] до квартиры Башира. Женщины остались у ворот дома жениха, а Ханиф провела молодоженов внутрь и заперла двери. Мы с Меной побежали обратно в дом.

– Она теперь будет там жить? – спросила Мена по пути в спальню.

– Не знаю. – Я пожала плечами. Честно говоря, мне было все равно, я ужасно устала. Кроме того, для меня это означало, что одним командиром в доме будет меньше.

– Я самая старшая, так что ее кровать переходит мне, – зевая, шутливо сказала Мена и свернулась калачиком на кровати Тары.

Я не возражала. Мне досталась кровать у окна, и я могла, как только захочу, приоткрыть занавеску и читать при свете, падающем с улицы.

9

После переезда Тары папа иногда оставался ночевать у нас, ютясь в комнате Сайбера, хотя Сайбер терпеть этого не мог. Папа никогда не упоминал ни о детском доме, ни о своих посещениях, ни о конфетах в карманах, вообще ни о чем таком. Как будто того промежутка времени просто не существовало. Однако папа всегда ласково гладил меня по голове, и это так много значило, ведь в моей семье никто не прикасался ко мне, разве что ударив. Я знала, что ему не все равно, знала, что он забрал бы меня с собой, если бы мог. Я представляла, что он работает где-то далеко и там нельзя находиться детям. Я представляла, что он частный детектив под прикрытием, распутывает тайны, ловит плохих парней – вот чем занимается мой отец. Поскольку мне все равно никто ничего не рассказывал, а задавать вопросы меня давно отучили, не было причин думать иначе. Мать сказала, что нам нельзя ходить с отцом на прогулки, потому что у него очень переменчивое настроение. Хотя я ни разу не видела, чтобы папа выходил из себя, мать так нас запугала, что мы не смели ослушаться. Иногда отец говорил, что мать позволяет нам погулять с ним, но это оказывалось ложью.

* * *

В конце осени 1980 года нам в школе прочитали лекцию о насилии в семье и объяснили, что, если с кем-то плохо обращаются дома, мы должны сообщить об этом одному из своих учителей. Поначалу я не решалась сделать это, однако неделю спустя – после того как меня побили за недостаточно хорошо выстиранные рубашки Манца – я решила рассказать о своих проблемах нашему классному руководителю, мистеру Притчарду.

Сделать это было непросто. Не только потому, что мне сложно было описать с помощью слов то, что делали со мной дома. Ведь я вдобавок ко всему не могла выговорить этих слов – настолько сильным было заикание. Наконец под сочувственным взглядом классного руководителя мне удалось выдавить:

– Позавчера меня избила дома мать, она и раньше меня била, и я хочу, чтобы это прекратилось.

Я расплакалась, когда сказала это, а учитель ласково погладил меня по руке и дал мне бумажный носовой платок, чтобы я могла вытереть слезы.

– Я поговорю с кем-нибудь, Самим, и мы позаботимся, чтобы это больше не повторилось.

Всю дорогу домой я испытывала смешанное чувство: воодушевления – скоро все изменится и страха – что будет, когда мать узнает? Конечно, я понятия не имела, каким образом можно это прекратить, а потому не знала, чего ожидать дальше.

Несколько дней спустя, когда мы пришли из школы, в доме оказался незнакомый человек. Мы с Меной посмотрели на него и на мать, и, почувствовав что-то, Мена тут же сбежала на второй этаж. Она не хотела видеть, что произойдет дальше.

– Привет, Самим, не волнуйся, я из социальной службы, – сказал незнакомец и представился. – Меня послали проверить, правду ли ты сказала учителю. Я поговорил с твоей матерью.

Я бросила взгляд на мать, и внутри у меня все сжалось в предчувствии вспышки гнева. По тому, как мать на меня смотрела, я поняла, что она в ярости.

Она заговорила на пенджаби:

– Что ты ему сказала? – Мать сопровождала слова хрипом и свистом, делая вид, будто у нее начался приступ астмы.

Социальный работник спросил меня:

– С тобой все в порядке?

Мать тут же прокашляла:

– Скажи «да», или я тебя прибью.

Я послушалась.

– Зачем ты сказала учителю, что мать бьет тебя? – спросил социальный работник.

Я пожала плечами.

– Твоя мать очень больна и очень сожалеет, что толкнула тебя на днях.

Мать по-английски добавила:

– Простите, простите. – И расплакалась. – Иди наверх, кутее.

Меня не нужно было уговаривать держаться от матери подальше, и я ушла.

Наверху меня ждала Мена.

– Что происходит? Кто этот человек? О чем он говорил с матерью? Что она тебе сказала?

– Тс-с, – шикнула я на сестру, пытаясь услышать, о чем говорят на первом этаже.

Дверь была закрыта, и мне не удалось разобрать слов, но социальный работник вскоре ушел.

– Самим! Самим! – позвала меня мать.

– Иду! – крикнула я в ответ, но продолжала стоять у двери спальни, дрожа всем телом. Мне не хотелось спускаться, я знала, что будет дальше.

– Ты должна идти, пожалуйста, иначе она не на шутку разозлится и еще сильнее тебя побьет, – взмолилась Мена. – Если ты не спустишься, она, наверное, убьет тебя.

Я поплелась вниз. Мать сидела на канапе. Я остановилась у подножия лестницы, на противоположной стороне комнаты, и схватилась руками за поручни, не намереваясь подходить к матери.

– Подойди сюда, – сказала она, упираясь руками в канапе.

– Нет, мамочка, – ответила я. – Ты меня ударишь.

Вдруг мать принялась кричать на меня, проклиная ужаснейшими словами. Она встала с канапе и так быстро пересекла комнату, что я не успела даже попятиться. Мать схватила меня за волосы и стащила со ступенек. Я стала визжать и плакать, а она одной рукой дергала меня за волосы, а второй била. Мать изо всей силы била меня по голове и рукам, но я вывернулась и повалилась на пол, надеясь оказаться вне зоны досягаемости, все время умоляя ее прекратить.

Мать отошла, и у меня мелькнула мысль, что, быть может, на этом все и закончится. Но в следующую секунду она вернулась с пикой в руке. Мать принялась с остервенением бить меня палкой по спине и бокам, продолжая изрыгать бранные слова. Это были далеко не те удары, какие мне приходилось получать раньше. Боль была пронзительной и раскаленной, мне казалось, что это уже агония, я ревела, будто израненный зверь. Боль была настолько сильной, что я не могла втянуть воздух в легкие, чтобы взмолиться: «Хватит, хватит!» Я закрыла голову руками, и палка несколько раз опустилась на них, но потом мать вернулась к моим спине и ногам. Она не останавливалась, и я думала, что это никогда не прекратится. Удар за ударом поражали мое тело, и я решила, что мать не остановится, пока не убьет меня.

Ханиф, которая все это время сидела на канапе и наблюдала, решила остановить мать.

– Довольно, – сказала она. – Девочка истекает кровью.

Я не знала этого, пока не услышала ее слов. Кровь текла из ран на моих руках, спине и ногах. Мать велела мне убираться прочь с ее глаз, и я заковыляла на второй этаж. Пока я поднималась по лестнице, мать крикнула, что скоро домой вернется Манц и она будет умолять, чтобы он тоже меня избил.

Я лежала на кровати и плакала, плакала. Мена ничего не сказала, но вытерла кровь и переодела меня, когда я смогла сесть и помочь ей в этом. Мне не хотелось больше выходить из комнаты, не хотелось ничего делать. Я хотела, чтобы все прекратилось.

Это не стало поворотным событием в моей жизни, ничего такого. Мне по-прежнему казалось, что я подвожу мать, что виновата я. Мне не нравилось получать побои, но я верила, что мать избивает меня по необходимости, что я вынуждаю ее к этому. Теперь я знаю, что это было глупо, но я была настолько угнетена, что соглашалась со всем, что говорила мать. Во всем была виновата я.

Манц не стал меня бить тем вечером, что было на него не похоже. Я только осталась без ужина, потому что не спустилась вниз. Вопреки словам матери Манц мог наброситься на меня только в припадке ярости, как в тот раз, когда я плохо выстирала его одежду. Мать – конечно, за спиной Манца, при нем она никогда себе такого не позволяла – грубо отзывалась о нем, говорила, что он кад дамак – «гнилой», или, другими словами, душевнобольной. Однажды Манц избил меня за то, что я огрызнулась на упрек Ханиф. От удара его кулака я повалилась на пол и ушибла голову. Но я должна была показать, что лучше него, поэтому в тот вечер, забравшись в постель, я немного приоткрыла занавеску, чтобы мне хватило света доделать домашнее задание. Добиваясь чего-то, в чем он был не в силах мне помешать, я чувствовала себя гораздо лучше.

Мой двенадцатый день рождения прошел, как и все остальные, незаметно. Я была рада, что в школе никто ничего не сказал, потому что раньше я врала. «О, мне подарили кукольный домик», – отвечала я, если спрашивали, но я терпеть не могла говорить неправду и не понимала, почему должна это делать. Конечно, правда не принесла бы облегчения, потому что пришлось бы объяснять, почему мой день рождения игнорируют.

Когда папа время от времени навещал нас, что случалось дважды или трижды в месяц, он часами сидел и спокойно разговаривал с матерью. Мы привыкли к этому, но однажды он появился в доме в субботу, в середине дня. После обеда, как раз когда я заканчивала мыть посуду, он вошел и как бы мимоходом спросил:

– А вы с Меной не хотите прогуляться?

– Мать не разрешит, – отозвалась я, зная, что случится, если отец спросит у нее об этом.

– Разрешит, – с улыбкой ответил он. – Она сказала, что не против.

Когда папа врал, он всегда говорил «честное слово», будто хотел убедить не только слушателя, но и себя самого. В этот раз он так не сказал. Я чуть не закричала от радости:

– Правда? Мы сейчас идем? Ой, я только схожу за Меной.

Папа усмехнулся.

Я нашла Мену лежащей на кровати спиной к двери.

– Папа хочет взять нас на прогулку. Мама разрешает.

Я немного запыхалась, оттого что бежала по лестнице, а еще от адреналина, выплеснувшегося в кровь.

– Лжец, – сказала сестра, даже не оборачиваясь.

– Нет, Мена, правда. Нам можно.

Мена села и вопросительно посмотрела на меня.

Я кивнула.

– Да, это правда.

Она спрыгнула с кровати и поправила на себе одежду.

– Тогда пойдем!

Когда мы спустились, папа сказал матери:

– Я приведу их домой через пару часиков. – И мы вышли следом за ним во двор, не смея взглянуть на мать, когда проходили мимо, чтобы она не поняла, как много будет значить для нас эта прогулка, и не остановила нас. Только когда за нами захлопнулась дверь, мы с Меной по-настоящему поверили, что идем гулять.

– Куда пойдем? Что будем делать? – хором спросили мы, шагая прочь от дома.

– А куда вы хотите пойти? – спросил отец, улыбаясь нашей радости.

Мена пожала плечами. Мы уже так давно не гуляли с отцом, что совсем забыли, чем можно заняться.

– Пойдемте на луну! – предложила я, и все рассмеялись.

– У меня нет ракеты. А как насчет зоопарка? – поинтересовался папа.

Мы с Меной переглянулись. Нам обеим казалось, что мы уже немного переросли зоопарк, поэтому я ответила:

– Нет, в зоопарк мы не хотим. Но, может, мы могли бы сходить в библиотеку?

– Думаю, могли бы, это недалеко от центра. Ну что, пойдем?

Папе достаточно было лишь взглянуть на наши лица, чтобы понять, что именно этого нам и хотелось. Снова улыбнувшись, он сказал:

– Хорошо, значит, библиотека.

И мы отправились к центру города, чтобы найти ее.

Находиться рядом с папой было чем-то особенным: он слушал нас, а не рассказывал все время, что мы должны делать, и, что важнее всего, он улыбался нам, вместо того чтобы отворачиваться или ругать нас. Что же касается матери, то я всегда старалась ей угодить, пыталась справиться с работой лучше, чем в прошлый раз, чтобы она была мной довольна. С папой мне не приходилось постоянно делать над собой усилие. Казалось, он был так же счастлив просто быть с нами, как и мы в его компании.