Текст книги "Мэйв Флай (ЛП)"

Автор книги: С. Дж. Лид

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

Она – волшебница. Она – аномалия и чудо.

За маленькой девочкой и ее семьей я замечаю фиолетовое платье. Лиз здесь, бродит без костюма, как и я. Играет в туристку. Она нервно стоит перед самым дорогим рестораном парка, теребит низ платья, чего-то ждет. Или кого-то. Она активно вздыхает, что само по себе интересно.

Ее лицо озаряется, что редкость для Лиз, и я прослеживаю ее взгляд. Навстречу ей идет Андрэ, на голове у него мышиные ушки, в руке – планшет, сегодня он одет в синий спортивный костюм. Он улыбается ей, и она улыбается в ответ. Интересно, мне это кажется или между ними что-то есть? Что-то... более чем профессиональное? Интригующе. Я откладываю эту информацию на потом. Сейчас во мне слишком много всего.

Девочка в платье моей героини замечает меня и останавливается передо мной. Она кружится в своем костюме и ждет, что я скажу или сделаю. В ее глазах есть искра. Маленькая девочка, которая может стать чем-то большим, кем-то, кто может оказаться... уникальным.

– Тебе идет это платье, – говорю я.

– Спасибо, – говорит она и пожимает маленьким плечиком. – Я знаю.

23

В тот вечер мы с Гидеоном сидим внизу, в «Гадюшникe»^[15], и я воюю с желанием снова сделать то, что мы делали на льду, и с желанием не желать этого. У меня был еще один длинный день новых обязанностей по уходу за бабушкой: я вытирала ее губкой, мыла ее, как будто она недержащий ребенок. Мой мозг работает над тем, чтобы заглушить эти моменты крайнего насилия, осквернения, которое невозможно исправить. Но она еще жива. Я проверяю снова, и снова. Я не могу перестать проверять. Она все еще здесь, со мной.

Я бы с удовольствием пропустила ту часть, где нужно наесться, но Гидеон настоял на том, чтобы сначала пригласить меня выпить, и согласился поехать в мою часть города, так что я здесь. Мы здесь.

Он прислонился к банкетке у стены, зеленый и синий свет снова создает ощущение двух глаз разного цвета, которые, возможно, у него и есть, хотя я почему-то не уверена. Он одет в серо-голубое, и, пожалуй, я позволю себе признать, что его размеры и мускулы... они не лишены привлекательности. Это необычный и предсказуемый обмен мнениями, когда мы впервые остаемся наедине и полностью одеты, посткоитальное столкновение. Мы пытаемся примирить образы, которые у нас есть, и при этом очень мало знаем друг о друге. Ну, он знает обо мне очень мало. Но я полагаю, что мало кто знает.

– Ты так и не закончила эту историю, – говорит он.

– Какую историю? – спрашиваю я.

На стене висит единственный телевизор, на котором мелькают афиши и объявления о предстоящих концертах. Барменша встряхивает шейкер, ее глаза перебегают то на Гидеона, то на меня, то снова на клиентов. Она привлекательна. Возможно, мы поговорим с ней позже.

– Джек с Фонарем, – говорит он.

– О, – говорю я. Я и забыла. – Просто еще один человек, заключивший сделку с Дьяволом.

– Ты расскажешь мне? – спрашиваeт Гидеон.

Я отпиваю из бокала и готовлюсь сказать ему, что нам не о чем разговаривать, но тут по телевизору показывают новый постер, и мое сердце бьется раз, а затем и два. Там моя бабушка. В костюме мертвой девушки месяца; она распростерта, как искусственный труп, на "Мустанге". А над ее изображением – слова. Название группы и дата: 30 октября, "ГАДЮШНИК".

Группа использовала ее образ. Образ, который мне всегда нравился, который я всегда находила сексуальным, уморительным и прекрасным, его напускную безжизненность. Но теперь, после того, что я увидела, после того, что я сделала...

– Мэйв? Ты в порядке?

Я возвращаюсь в себя. Гидеон сидит рядом со мной. Экран переключается на другую афишу другой группы и на другое шоу. Гидеон рядом со мной. Он хочет историю.

– Да, в порядке, – говорю я. – Я расскажу. Но только не короткую.

– Даже лучше.

Он садится за пиво, и слова сами вытягиваются из меня, как будто я – докладчик, а не я, как будто мы находимся в каком-то месте, которое не является этим баром, но такое же темное. Промежуточное пространство. И все же тело моей бабушки задерживается перед моими глазами и за ними. Запечатленное, настойчивое.

– Скупой Джек был пьяницей, – говорю я. – И он был лжецом. И он был известен своим красноречием, с помощью которого он мог найти выход из любой ситуации.

Я закрываю глаза и погружаюсь в историю, погружаюсь до тех пор, пока не вижу только действующих лиц, только персонажей истории. Пока я не превращаюсь из Мэйв в безымянный, безликий, бестелесный голос, и только.

Однажды Дьявол услышал разговоры о Скупом Джеке и сам отправился к нему. Возможно, он завидовал, возможно, жаждал новой души для наказания. Возможно, он не поверил слухам, что такой человек, как Скупой Джек, может существовать в таком виде, в каком он якобы существует, в таком виде, который, возможно, даже соперничает с самим Дьяволом по своей злобе и коварству.

Джек, как обычно, пьяный, посреди ночи наткнулся на труп на дороге. Сначала он подумал, что это красивая, по счастливой случайности послушная и бессознательная женщина. Естественно, он приготовился оседлать ее, как делал это со многими такими же бессознательными женщинами во многие такие ночи. Но в один миг ее фигура преобразилась, и Джек оказался в объятиях самого Cатаны. В ужасе и с осознанием того, что это его последняя ночь на земле, он обратился к Дьяволу с мольбой исполнить его последнюю просьбу: в последний раз по-настоящему и ужасно напиться.

Дьявол был готов отклонить любую просьбу, как это делают все в конце концов, но он не мог найти в себе силы отказать человеку в выпивке. И они пошли в местный паб; Джек и Дьявол сидели и пили. Дьявол тоже пил, и, несмотря на себя, обнаружил, что ему нравится этот пресловутый Джек. Возможно, они были в некотором роде родственными душами, хотя и родились в двух разных мирах. Эта симпатия никак не могла изменить судьбу Джека, но, возможно, Дьяволу было бы особенно приятно мучить именно эту душу, чтобы провести с ней немного больше времени. Возможно, они могли бы поучиться друг у друга. Или, как минимум, посмеяться друг над другом.

Проблема заключалась в том, что у Джека не было денег, чтобы заплатить за выпивку, а счет был внушительным. И, конечно, Дьявол не носил с собой денег, поскольку обычно в них не было нужды.

– Хм, – сказал Джек. – А правда, что ты можешь превращаться в любую форму?

И Дьявол ответил:

– Да, это правда, конечно могу, как ты уже убедился.

– Ну что ж, – сказал Джек, – тогда почему бы тебе не превратиться в монету и не заплатить за эти напитки, а потом ты сможешь превратиться обратно, когда бармен не будет смотреть.

Дьявол не увидел изъяна в этой логике, поэтому он принял ее и тут же преобразился. Теперь, когда Дьявол превратился в монету, Джек спрятал ее в карман вместе с распятием, которое он украл у буфетчика, и тем самым заманил Сатану в ловушку. Тот был в ярости от того, что его обошли, но у Джека были все шансы договориться. Поэтому, когда он предложил новую сделку, по которой Джек дарует Дьяволу свободу, а тот, в свою очередь, дарует Джеку еще десять лет жизни на земле, Дьявол не смог отказаться. И вот сделка заключена, и они расстались.

Через десять лет Дьявол и Джек встретились снова. Джек несколько лет назад поранился и теперь ходил с тростью. Он решил, что ему пора идти навстречу судьбе, ведь это справедливо. Но когда они приблизились к воротам подземного мира, Джек обратился к своему старому другу:

– Я знаю, что уже многого от тебя прошу, но есть только одна вещь...

И Дьявол приготовился отказать, но опять не удержался. Джек ему нравился. Некоторые люди просто обладают такой силой. Дьявол спросил его:

– Чего ты хочешь, Джек?

И тот ответил:

– Только только один сочный кусочек груши. Видишь ли, я поранился и больше не могу залезть на дерево.

И тогда дьявол сказал:

– Я могу залезть, и я принесу тебе твою грушу.

Но когда Дьявол забрался на дерево, Джек окружил его святой водой, и тот застрял.

Дьявол снова был в ярости, и, возможно, ему тоже было обидно, ведь это его друг, который обманул его уже дважды. Он потребовал, чтобы его немедленно освободили. Но Джек был Джеком, и он мог быть только самим собой. Он сказал:

– Я отпущу тебя на свободу, если ты поклянешься мне, что никогда не заберешь меня в ад, никогда во всей вечности.

И тогда Дьявол был, конечно, обижен. Потому что, да, он должен был забрать Джека с собой в aд, где его будут вечно мучить, но они будут вместе, как старые друзья, которыми они и были. И разве земная пытка уже не была пыткой? Но что ему оставалось делать, кроме как принять условия Джека?

Шли годы, и пьянство Джека стало сказываться. В конце концов, это даже унесло его жизнь. Джек прошел через промежуток к вратам рая, но ангелы не пустили его. Ведь Джек был грешен и недобр, и для такого человека, как он, не было места в Царстве Небесном.

У Джека оставался только один выход. Он спустился в подземный мир и впервые за долгое время почувствовал себя хорошо. Ведь, несмотря на пытки, он воссоединится со своим старым другом. Возможно, через некоторое время они даже смогут считать себя равными. Возможно, Дьяволу нужен был помощник, а кто может быть более подходящим для этой цели, чем сам Джек?

Когда он подошел к воротам в подземный мир, его старый друг был уже там. Джек подбежал к Дьяволу, чтобы обнять его, но тот отказался. Он был глубоко встревожен.

– Что тебя беспокоит, друг? – спросил Джек.

И Дьявол, постаревший от горя, как постарел Джек от выпитого, сказал ему:

– Я не могу впустить тебя, друг. Ты заставил меня поклясться, и клятва эта была вечной. Ты никогда не войдешь в мое царство, и я не могу тебе этого позволить. Я не могу забрать твою душу.

Они оба были в смятении. Но сделка есть сделка. Обратного пути не было.

И вот они приготовились расстаться друг с другом навсегда.

– Я могу дать тебе это, и только это, – сказал Дьявол.

И то, что он протянул Джеку, было ценно, ибо исходило от его друга, но это был лишь маленький знак. Один-единственный уголек, освещающий Джеку путь. У ворот aда лежало несколько умирающих или погибших растений, и одно из них, корнеплод, Дьявол выкопал для своего друга. Вместе они выдолбили тыкву и поместили внутрь единственный уголек Джека.

И больше ничего не оставалось делать. Джек ушел от Дьявола, чтобы вечно бродить в одиночестве, не в царстве добра и не в царстве зла, а застряв между ними. И только маленький фонарик из тыквы освещал ему путь.

* * *

Я все еще смотрю на экран в баре "Гадюшникa" на первом этаже, когда прихожу в себя. Я не хотела, но я наклонилась чуть ближе к этому человеку рядом со мной. Музыка, кажется, становится все громче, что-то громкое и тяжелое бьет по моему черепу.

Гидеон говорит:

– Так вот почему ты так любишь Хэллоуин? Из-за этой истории?

Я на мгновение задумываюсь. Возможно, дело в музыке, или в ночи, или в самой истории, но я могу поделиться правдой, только одной.

– Я люблю Хэллоуин, потому что все все время носят маски. Oдну ночь в году они делают это открыто. Те темные и запретные существа, которыми они хотели бы быть, но отказывают себе в этом, в Хэллоуин они делают это. В Хэллоуин они принимают это, все это целиком. Скрытые части мира обнажаются, хотя бы на одну ночь. И те вещи, которые действительно темны, становятся чуть менее одинокими.

* * *

– И этого достаточно. Этого должно быть достаточно."

24

В пьяном виде мы возвращаемся в дом Гидеона, вместе с барменшей из «Гадюшникa». Дом скромно обставлен элитной дизайнерской мебелью и мало чем еще, но стены, потолок, пол – все изысканно продумано, как будто изнутри это место должно было выглядеть как средневековый замок. Если бы он не был таким ухоженным, из него получился бы самый лучший дом с привидениями.

– Черт, – сказала барменша Клэр.

– Работы еще идут, – отвечает Гидеон.

Мы спускаемся на цокольный этаж с зоной отдыха и бильярдным столом под еще более замысловатыми резными балками из темного дерева и украшениями на потолке. Из колонок на потолке и стенах звучит музыка, а Гидеон наливает нам напитки из углового бара. Свет приглушен.

– Итак... чем ты занимаешься? – спрашивает Клэр у Гидеона.

– Убийствами и казнями, – отвечает он, улыбаясь мне.

Клэр приподнимает бровь, но не подает вида. Пирсинг в ее носу блестит в слабом свете. Она татуирована, горячая барменша, как и следовало ожидать. Скорее всего, она зарабатывает на чаевых больше, чем многие люди получают зарплату. Я думаю, что она родом из Солт-Лейк-Сити или, возможно, из глубины штата Айдахо. Она приехала сюда не ради славы, а ради людей, ради края. За жизнью, которая быстрее и грубее, чем та, что она могла бы найти у себя дома. Кто-то приезжает за солнцем, кто-то – за огнями звуковых сцен, а кто-то – за темнотой. Мне кажется, она мне нравится. Если не считать всего остального, она, безусловно, хороша собой. А в этом городе это значит почти все.

– А ты? – oна поворачивается ко мне.

– Я принцесса, – говорю я.

Она также думает, что я шучу. Мы пьем. В голове мелькает образ бабушки за барной стойкой, и я сажусь, возможно, слишком резко.

– Может, сыграем в игру? – говорю я.

– А чего бы ты хотела? – говорит Гидеон.

– А что у тебя есть?

Гидеон на мгновение уходит, а Клэр снимает свою кожаную куртку. Она откидывается назад и оглядывает меня с ног до головы.

– Я видела тебя раньше, – говорит она.

– Заглядываю в бар время от времени, – отвечаю я.

– Tы актриса? Tы мне кого-то напоминаешь.

Я знаю, кого я ей напоминаю. Она, наверное, по пятьдесят раз в день видит этот плакат на экране телевизора. Не успеваю я ответить, как возвращается Гидеон с вещевым мешком. Он убирает свой стакан с низкого столика и высыпает на него содержимое сумки. Игральные карты, спички, кости, несколько фишек для покера, медиатор для гитары, мятные леденцы, свеча, два вибратора, анальная пробка, зажимы для сосков, кляп, веревка, плеть, два фаллоимитатора, наручники, презервативы, смазка и старая настольная игра "Красотка Красотка Принцесса".

– Да, – говорю я. – У нас все получится.

* * *

Мы все находимся в различных состояниях раздевания и дальнейшего опьянения, когда Гидеон заканчивает завязывать узлы на запястьях и лодыжках Клэр, привязывая ее ремнями к бильярдному столу. Гидеон включил хэллоуинский плейлист, и песня Шеба Вули «The Purple People Eater» 1958 года играет сейчас, фактически на повторе. Каждый из нас надел несколько пластиковых украшений принцессы из настольной игры, но корону победителя пока оставил на столе. Я жую мятную конфету. Один из зажимов для сосков украшает грудь Гидеона, другой – Клэр. Когда он впервые снял рубашку, Клэр выдохнула – ох, блядь – и я не могу сказать, что виню ее. На боку у него небольшая татуировка, которую я раньше не замечалa, – восьмерка в галочках. Он берет в руки один из фаллоимитаторов, пока я обхожу его и застегиваю кляп во рту Клэр.

На другом конце бильярдного стола Гидеон не сводит с меня глаз, пока вводит в нее игрушку. Она стонет и выгибает спину. Он медленно, целенаправленно вводит и выводит его из нее, наблюдая за мной, мышцы его предплечья вздрагивают под кожей. Его глаза по-прежнему прикованы к моим, когда он опускается вниз и ласкает языком ее клитор. Я наблюдаю из-за стола за тем, как двигается его язык, за тем, как проступают мышцы и кости в верхней части его плеч. Его руки хватаются за края бильярдного стола.

– Свеча, – говорю я.

Он отстраняется от Клэр и медленно идет к столу, чтобы достать свечу и спички. Его глаза смотрят на мои, когда он зажигает свечу, когда он наклоняет ее над ней. Воск капает вниз. По ее животу, на свободный сосок, вниз по бедру. Клэр стонет. Гидеон опускает глаза на нее, потом снова на меня.

– Вибратор, – говорю я.

Гидеон ставит свечу, снова медленно подходит к столу и выбирает один из вибраторов. Он делает глоток своего напитка, его горло работает, пока алкоголь скользит вниз, и снова располагается между ног Клэр. Он берет вибратор, прижимает его к ее клитору, и она снова выгибает спину. Фаллоимитатор все еще находится внутри нее. Ее дыхание становится все тяжелее и быстрее. Грудь Гидеона украшена фиолетовыми бусами ожерелья "Красотки Красотки Принцессы". Твердые плоскости его живота. Я потягиваю свой напиток, вбирая его в себя, а девушка между нами стонет и задыхается. "Красоткa Красоткa Принцессa" – это детская настольная игра, в которой маленькие девочки по очереди украшают себя пластмассовыми украшениями, пока кому-то не достанется корона. В случае с сегодняшним днем, я думаю, никто ее еще не заслужил.

– Карты, – говорю я.

Гидеон вопросительно поднимает бровь. Но он слушается. Он отстраняется от Клэр, оставляя фаллоимитатор, но убирая вибратор. Грудь Клэр вздымается и опускается. Ее соски пронзают воздух. Гидеон возвращается, и я обхожу стол, чтобы взять у него карты. Наши пальцы сцепляются, и он берет мою руку, на секунду возвышаясь надо мной. Я могу сосчитать дыхание между нами, молекулы, разделяющие его кожу и мою. Всю кровь в нас обоих.

Он отпускает меня. Я выдыхаю.

Гидеон возвращается на свое место у ее ног, а я забираюсь на бильярдный стол рядом с Клэр. Я говорю ей, чтобы она лежала спокойно.

Осторожно, целенаправленно, я прислоняю две карты друг к другу между ее бедрами, еще две карты – у основания ребер. Еще одна пара между ними. Три "подпорки" на плотском фундаменте. Я кладу две карты плашмя сверху.

– Теперь, – говорю я ей, – я построю для нас этот карточный замок. И если ты настоящая хорошенькая принцесса, ты будешь оставаться очень спокойной, что бы Гидеон ни делал с этими игрушками. Понятно?

Она кивает, один раз.

– Хорошо, – говорю я. – Потому что если эти карты упадут, если наш замок будет разрушен, ты будешь наказана.

Я добавляю уровень к карточному замку и смотрю на Гидеона, который переставляет вибратор. Клэр вдыхает, корчится, и карточная башня падает.

Волк в ярости огрызается, но обезьянка говорит, что можно и повеселиться. Эта девушка, которая так часто смотрит на труп моей бабушки в плакате той группы на экране. Которая видит и не видит. Если она пришла за темнотой...

– Будем считать это предупреждением, – говорю я. – Тренировочный раунд.

Я перестраиваю замок, и Клэр остается неподвижной, даже когда ее дыхание снова учащается. Гидеон отводит вибратор в сторону, а затем возвращает его обратно, наблюдая за ней и за мной. Я слезаю со стола и прислоняюсь к спинке дивана, наблюдая за ними, покачиваясь в такт песне. Я кладу в рот еще одну мятную конфету.

Гидеон убирает вибратор и снова погружается в нее ртом. Я любуюсь его спиной и плечами, когда он двигается. Я смотрю на его руки, кисти, ноги и задницу. Он сам почти оружие, его красота и сила.

Через несколько секунд после того, как его язык коснулся ее, она кончает, ее спина резко выгибается, стон и хныканье вырываются из нее через кляп.

Все карты падают.

Обезьяна и волк в полном внимании.

Я щелкаю языком и качаю головой.

– Очень плохо, – говорю я.

Гидеон отступает назад. В трусах-боксерках он очень твердый, рот блестит. Мое тело отвечает ему тем же. Нужно быть мертвым, чтобы не реагировать на образ этого мужчины. Он смотрит на меня с немым вопросом. Я оглядываю комнату в поисках чего-нибудь подходящего, и мой взгляд останавливается на сумке в углу.

– Что это? – спрашиваю я.

– Некоторые вещи Кейт. От наших родителей.

Я подхожу к сумке и достаю оттуда вещи, одежду, книги в мягких обложках на японском, испанском и немецком языках. И я нахожу нечто совершенно идеальное. Я улыбаюсь.

Я несу свой приз к бильярдному столу как раз в тот момент, когда Клэр приходит в себя. Я держу его в поле ее зрения и спрашиваю, готова ли она к наказанию. При этом слове желание вновь загорается в ее глазах, и когда я беру в руки то, что нашла, я наблюдаю, как это желание меняется и превращается в...

Смятение. Неверие.

И когда я не двигаюсь и ничего не говорю...

Ужас.

Она пытается сесть, но ей мешают веревки. Она смотрит на меня, как бы говоря: Ты не можешь быть серьезной, – бормочет и неразборчиво говорит сквозь кляп, смотрит на Гидеона в поисках помощи. Но Гидеон смотрит только на меня, ожидая.

– Я сказала, что будет наказание, – говорю я.

Она качает головой и борется с веревками.

Песня продолжается. Одноглазый рогатый летающий фиолетовый пожиратель людей!^[16]

– Я всегда думалa, что одни из них были бы потрясающей игрушкой, – говорю я. – Я имею в виду... пока ты их не включишь.

Она борется изо всех сил.

Я беру в руки щипцы для завивки и облизываю их, медленно, от основания до кончика, не сводя глаз с Клэр. Я плюю на них и разглаживаю слюну, чтобы она равномерно покрывала металл.

Я подмигиваю Клэр, и она тянется к веревкам, пытаясь освободиться. Я вынимаю фаллоимитатор и ввожу в нее кончик щипцов для завивки. Она трясет головой и пытается закричать, пытается отстраниться. Но не может. Я снова плюю на щипцы для завивки и ввожу их до упора между ее губами, мягкие ткани, легкая податливость, уже настолько подготовленные этим громадным мужчиной рядом со мной, даже несмотря на ее попытки сопротивляться.

Я держу шнур и перекидываю его туда-сюда между ладонями.

– Я имею в виду, интересно, почувствуешь ли ты это вообще, – говорю я. – Ну, конечно, почувствуешь, но при таком ожоге нервы могут на мгновение растеряться, как при прижатии пальцев к плите, прежде чем начнется боль. И я полагаю, что расплавление ткани не займет много времени. Скорее всего, она прилипнет к металлу. Но, наверное, я действительно не знаю.

Я повернулась к Гидеону. Его лицо ничего не выражает, что меня удивляет. Я сужаю на него глаза, осмеливаясь попытаться положить этому конец. Но он только наблюдает, прислонившись к стене и потягивая свой напиток.

– Я читалa, что эти штуки могут нагреваться до трех-четырех сотен градусов по Фаренгейту^[17], – говорю я, не сводя глаз с Гидеона. – По-моему, это многовато, но мы можем просто попробовать и посмотреть.

Клэр уже громко плачет, все еще пытаясь говорить и кричать через кляп.

Гидеон ничего не делает, чтобы остановить меня. Он даже не напрягается. Он просто прислонился к стене и держит меня в поле зрения. Волк рычит.

– Как ты думаешь, сколько времени это займет? – говорю я, все еще обращаясь к Гидеону. – Чтобы расплавить плоть. Наверное, несколько секунд.

По-прежнему ничего.

– Возможно, они не смогут удалить их, когда плоть расплавится. То есть, я уверена, что они смогут сделать это хирургическим путем, но представляешь, какой будет беспорядок? Твоя "киска" никогда не будет прежней, это точно.

Клэр кричит через кляп. Гидеон ничего не делает.

Я делаю шаг к розетке.

Он отставляет стакан и откусывает от кубика льда.

Я делаю еще один шаг к розетке.

Он проглатывает лед. Клэр всхлипывает.

Я наклоняюсь и делаю паузу. Я держу вилку совсем рядом с розеткой. А Гидеон только и делает, что смотрит вниз и поправляет зажим для сосков.

Мне хочется сорвать его с него. Ярость пылает в глубине моего горла. Теперь он даже не обращает на меня внимания.

– Гидеон! – кричу я.

Когда он оглядывается на меня, он выглядит... скучающим.

Я опускаю вилку и встаю перед ним.

Мои глаза находятся на одной линии с его грудью, и моя собственная грудь поднимается и опускается, когда я дышу через нос, глядя на него. При моем приближении он снова становится твердым, я в ярости и, возможно, немного растерянa, но он, должно быть, блефует. Должно быть, это его попытка удержать меня от причинения вреда этой девушке. Так и должно быть. Его лицо ничего не выражает. Он смотрит на меня снизу вверх взглядом, который говорит: Это утомительно. Может, теперь вернемся к веселью?

Он не думает, что это весело.

Он в ярости. Оскорблен. Он...

Мой взгляд останавливается на его длине, и я теряю ход мыслей.

Я закрываю рот и снова смотрю ему в лицо. Он улыбается, самодовольный, довольный собой. Клэр вскрикивает. Он наклоняется вперед, чтобы прижаться своими губами к моим. Но я отстраняюсь. Я напряжена сильнее, чем натянутый лук. Я задираю голову и... я в замешательстве. Я не знаю, чего я хочу.

– Я хочу жареный сыр, – говорю я.

Это, кажется, впервые заставляет Гидеона сделать паузу.

Он кивает, снимает с моего уха одну из симпатичных сережек в виде принцессы и прикрепляет ее к своему.

– Так уж получилось, что это мое фирменное блюдо.

* * *

Наверху Гидеон готовит еду, и мы едим, сидя за столом друг напротив друга. Раз или два до нас доносятся крики Клэр, но в большом доме они заглушены. Мы не разговариваем.

Когда мы заканчиваем, я помогаю ему убирать, растягивая моменты, стараясь не касаться его, пока мы оба стоим перед раковиной, наши бедра в дюйме друг от друга. Я не замечаю этого.

В конце концов, убирать больше нечего, и мы молча спускаемся вниз. Я иду впереди него. Ясно, что все, что произойдет сегодня вечером, не будет связано с Клэр. Она потеряла свою привлекательность. Я вздыхаю, глядя на ее непрекращающиеся крики и слезы, и вынимаю из нее щипцы для завивки волос. Гидеон работает над узлами на ее лодыжках и запястьях, а я наливаю себе еще выпить.

Она освобождается и садится, срывая кляп.

– Сумасшедшая сука! – кричит она мне.

Макияж стекает по ее лицу. Глаза по-прежнему бешеные.

– И что именно я сделала? – спрашиваю я.

– Ты...

– Вместе с ним, – говорю я, – заставила тебя кончить.

Она смотрит на меня так, словно ее мозг не может понять, что происходит. Как будто все это нереально. Возможно, все это не так.

– Ты... щипцы для завивки волос.

– Какие щипцы? – спрашиваю я.

Лицо Гидеона остается нейтральным, пока он работает с веревками. Клэр напряженно моргает и пытается разобраться в своих мыслях. Ее глаза обшаривают комнату и натыкаются на меня.

– Думаю... – oна качает головой, отстраняясь от нас с Гидеоном.

– В любом случае, – говорю я. – Может быть, мы как-нибудь повторим это снова.

* * *

Когда Клэр уходит, я поворачиваюсь к Гидеону. Он все еще молчит, и я полагаю, что я... настороженно отношусь к нему. Я сажусь и надеваю на голову корону "Красотки Красотки Принцессы", следя за его движениями и выражением лица. Я допиваю свой бокал и беру себя в руки. Меня раздражает, что он сохраняет нейтралитет, не решается играть со мной в мои игры, я разочарована, заинтригована, возбуждена и все еще насторожена. Я не знаю, как он поступит, и это тревожит меня. Я поправляю корону и обдумываю свой следующий шаг.

– Ты притворился равнодушным, чтобы я остановилась? – спрашиваю я. – Чтобы я отпустила ее?

Гидеон наблюдает за мной. Я чувствую это. Он стоит рядом с диваном, облокотившись на него.

Он не отвечает.

– Ты думал, что я это сделаю? – спрашиваю я.

– У меня для тебя сюрприз, – говорит он.

Я делаю паузу.

– У тебя... что?

– У меня для тебя сюрприз, – повторяет он.

– Ты не ответил на мой вопрос.

– Какой ответ сделает тебя счастливой, Мэйв?

Я крепче сжимаю бокал и делаю большой глоток. Я чувствую себя не в своей тарелке. На неустойчивой почве. После долгой паузы я спрашиваю:

– Что это?

– Твой сюрприз?

– Да.

– Я закончил одну комнату в доме. Хочу показать тебе.

– Ты... хочешь показать мне комнату.

– Да.

– Ладно, – говорю я.

И, возможно, будь я любой другой девушкой, я бы подумала, что меня сейчас могут убить. Акула, может быть, и не самый сложный зверь, но все же смертельно опасный. И все же я – это я.

Гидеон поворачивается и зовет меня за собой. Я держусь на расстоянии нескольких футов от него. Мы идем по коридору на этом же уровне подвала до комнаты в конце.

Он щелкает выключателем за дверью и говорит:

– Предполагалось, что это будет комната для гостей внизу, я думаю, или, может быть, тренажерный зал. Но у меня возникла идея, и...

Он открывает дверь, и я делаю шаг к порогу.

Теперь это я сомневаюсь в реальности.

Я качаю головой и пытаюсь понять, что передо мной, но это слишком красиво, слишком идеально. Мое сознание не в силах осмыслить это. Приходится разбирать все по кусочкам.

Дым от туманной машины вырывается из комнаты и проносится над моими ногами, а передо мной – настоящий хэллоуинский рай из моих снов.

Фиолетовый, зеленый и оранжевый цвета освещают разные части темной комнаты сквозь туман на полу. С одной стороны помещения появляются надгробия, между темными потолочными стропилами свисают летучие мыши и целые темные ветви. А с другой стороны – цепи, прикрепленные к стенам, распятия и кровь, стекающая со всех сторон.

И там, черная и сияющая во всей своей красе, кровать в форме огромного гроба.

Это комната для Хэллоуина из всех комнат для Хэллоуина! Профессиональная комната для дома с привидениями, в которой царит макабрический восторг. Это... за гранью.

Он меняет песню, и через динамики в комнате играет песня The Ghouls «Be True to Your Ghoul».

– Как ты...? – с трудом выдыхаю я.

– Знаешь, в этом городе очень легко найти много странного дерьма, – говорит он.

Я захожу в комнату и подхожу к надгробиям. Они каменные, или что-то очень близкое к этому. Они выглядят потрясающе реальными, скорее всего, со съемочной площадки. Вокруг них – поддельные части тел, некоторые скелетные, некоторые еще с кожей и кровью. Я поворачиваюсь, Гидеон смотрит на меня.

– Ты сделал это... для меня, – говорю я.

Он пожимает плечами.

– Это было весело. Ничего особенного.

Я поворачиваюсь и пытаюсь воспринять все это, пытаюсь воспринять его. Он удивил меня. Гидеон удивил меня.

– Тебе нравится? – говорит он.

Между нами туман, играет песня, и он такой массивный, что я поражена. Слезы застилают глаза. Но слов нет. Даже если для него это был маленький жест, даже если он просто хотел подготовить сцену для убийственного траха. Возможно, особенно тогда. Я ничего не могу сказать, чтобы передать свои чувства.

Я прыгаю на него и показываю, как мне это нравится.

Мы двигаемся друг за другом в тумане между могилами. Мы приковываем друг друга к стене под окровавленным распятием. Мы кусаем, тянем, хлещем, зажимаем, лижем, пожираем. Мы засовываем его банку, полную резиновых глазных яблок для Хэллоуина, во все отверстия, в которые они могут попасть. А когда он приносит яйца, сваренные всмятку, я выгибаю спину, когда он вводит одно из них в меня, когда он глотает желток, который вытекает. Изысканно, преданно. Часами... часами я ни о чем не думаю. Ни о чем, кроме этого тела, этой комнаты и всего, что мы можем сделать друг с другом. В этой комнате моей мечты.

С этим человеком, который, возможно, представляет собой нечто большее, возможно, гораздо большее, чем я о нем думалa.

25

В середине 1960-х гг. появились две тенденции, которые навсегда изменили мир и историю музыки для Хэллоуина: карикатурные фильмы о жуткиx монстрах и «хот-род» мелодии. Сценарист и продюсер Гэри Ашер объединил их в своей студийной группе The Ghouls, вдохновившись успехом альбома Бобби «Бориса» Пикетта «Monster Mash», который вышел незадолго до этого и покорил мир. В 1964 году на лейбле «Capitol Records» вышел единственный альбом группы «Dracula's Deuce», сочетавший в себе опыт опытных лос-анджелесских сессионщиков и сильное влияние монстромании. Лучшая песня на альбоме – «Be True to Your Ghoul», та самая, которую Гидеон включил, когда мы занимались сексом под фальшивым туманным ночным небом и нанизанными на струны летучими мышами. Припев: Rah, rah, rah, rah, hiss, boom, slash! – продолжает мелодию, придавая ей бесспорно запоминающуюся привлекательность, в то время как Рик Бернс поет о своем упыре Сьюзи, ужасе кладбища.