Текст книги "Мэйв Флай (ЛП)"

Автор книги: С. Дж. Лид

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

– Да, мы познакомились еще в моей первой венчурной фирме, это была и его первая работа, и он действительно такой парень. Я никогда не думала, что он первым пойдет к алтарю, но, наверное, когда хочешь закрепить отношения, надо их закрепить, правда?

Это вечеринка по случаю помолвки.

– Ммм, – говорю я, бросая взгляд на девушку, которая, как я полагаю, тоже очень хотела бы, чтобы ее закрепили.

– А как вы познакомились? – спрашиваю я, провожая взглядом двух симпатичных двадцатилетних парней, удаляющихся в туалет, чтобы "дунуть".

– А вот так, ни за что не догадаешься. Догадайся.

Он ждет и наблюдает за мной, полный головокружительного ожидания. Есть две вещи, которые я презираю в этом мире больше всего на свете: первая – это когда человек заставляет вас о чем-то догадываться, как будто вы – экстрасенс или ребенок, или, возможно, настолько интересуетесь его жизнью, что тратите свои умственные способности на подпитку его нарциссических наклонностей, на полное наблюдение за ними и повторение какого-то аспекта его жизни. Это наблюдение возвращается к нему к его полному удовлетворению, и он проглатывает все это, как благодарная маленькая порнозвезда проглатывает большую порцию...

– Она – твой проктолог, – говорю я.

Он замирает, широко улыбается, поднимает брови, как будто я ударила его по лицу.

Через мгновение он несколько раз моргает, а затем находит слова.

– Ну... да. В смысле, она такая. Как ты...?

Я удивлена не меньше его.

– То есть ты прощупала его и понялa, что он – тот самый?

Я адресую этот вопрос проктологу, которая, как я теперь понимаю, выглядит так, как будто она действительно видела некоторые вещи. Мне интересно, сколько предметов ей пришлось извлечь из прямой кишки, и я на мгновение представляю ее обнаженной в море блестящих анальных пробок, бутылочек из-под «Gatorade» и различных овощей.

– Он пригласил меня на свидание после проверки. Такое случается чаще, чем ты думаешь. Но я не знаю, наверное, застал меня врасплох в момент слабости, – она пожимает плечами и делает глоток своего напитка. – И его не волнует, что я провожу свои дни, засунув руки в задницы других мужчин, так что и это тоже.

– Да, знаешь, у нас с приятелями, – говорит парень проктолога, – есть такой групповой чат...

– Не начинай про групповой чат, – говорит проктолог.

– Почему бы и нет? Мы уже затронули эту тему.

– Не здесь. Ради Бога, мы же на вечеринке по случаю помолвки.

Он игнорирует ее и поворачивается ко мне. Она долго отпивает из своего бокала и зовет официанта за другим. Я пытаюсь схватить один, но мне мешает начало этого восторженного рассказа.

– Итак, – говорит он, глядя на меня с маниакальным удовольствием, – у нас есть групповой чат с моими старейшими приятелями, нас восемь человек, и мы каждый день посылаем друг другу видео. Догадываешься, что это за видео?

– У меня ничего не выходит, – говорю я.

– Итак, каждый день, когда я сажусь справить нужду, я кладу камеру между ног и снимаю это. И все мои приятели делают то же самое, и мы пересылаем видео друг другу. Вот, я тебе кое-что покажу.

– Том, убери это, – говорит проктолог. – Извини, он шутит.

– Я имею в виду, я не шучу. Видишь? Ей все равно. Мэй все равно, да, Мэй? Тебе это нравится. У тебя очень красивое лицо, милое, понимаешь? Кто-нибудь говорил тебе об этом?

Я посмотрела уже четыре ролика с испражнениями, когда позади меня раздалось горловое дыхание.

– Не возражаете, если я присоединюсь к вам, ребята? Похоже, вы веселитесь больше, чем остальные участники вечеринки.

Голос кажется знакомым, но я не могу его определить. Я поднимаю глаза и вижу перед собой еще одну куклу Кена. Но эту я знаю, мы познакомились всего несколько дней назад. Я закатываю глаза.

– Кейт и тебя сюда притащила? – говорит Гидеон.

Пара, держащая меня в заложниках, представляется. Мне удается выхватить еще один бокал шампанского и выпить его. Но этого недостаточно. Я смотрю на Кейт и ее мужчину, она выглядит так, будто ей очень нравится. Рука мужчины лежит чуть выше ее поясницы.

– Что-нибудь хорошее? – спрашивает Гидеон, наклоняя подбородок к все еще протянутому телефону.

– Вполне, – отвечаю я. – Я как раз собиралась показать своим новым друзьям видеозапись моего неудачного кесарева сечения.

Возникает пауза, а затем,

– Твоего...? – начала проктолог Тома.

– Я участвовала в исследовании. Экспериментальном, знаете ли, – говорю я. – Так что они снимали это, и я сохранила запись. Это просто одна из таких вещей. Ребенок жив, просто немного деформирован. Я решила удалить его на пару месяцев раньше, в рамках исследования. Оказывается, плаценту можно есть, даже если она извлечена через туловище. Она немного мясистая, но ее можно смешать в смузи, и она станет немного лучше. Можно сказать, более нежной. Вот, у меня где-то есть видео.

Они оба побледнели.

– Гм, – говорит проктолог, – мы не поздоровались с невестой.

– Да, – говорит ее парень. – Да. О'кей. Хорошо.

Они уходят, а я наблюдаю, как мужчина кладет руку на спину Кейт, придвигается ближе.

– Я предпочитаю лазанью, – говорит Гидеон. – Хотя, я слышал, что из плаценты также получается отличный чили.

– И вот оно, искрометное остроумие, благодаря которому ты попал в Гарвард.

Он поднимает бровь.

– Очаровательная покладистость, благодаря которой ты оказалась в Стэнфорде.

Я замираю и поднимаю на него глаза.

– Я не училась в Стэнфорде.

– Кейт сказала, что ты поступила.

– Нет.

– Ты поступилa на полную академическую стипендию и бросилa учебу через две недели.

– Ты ничего обо мне не знаешь.

– Твои родители отреклись от тебя, и ты каким-то образом оказалась здесь.

Я пристально смотрю на него и прохожу мимо, чтобы найти туалет. Позже я поговорю с Кейт по поводу разглашения конфиденциальной информации. Я достаю из сумки телефон, чтобы вызвать машину, как вдруг земля уходит из-под ног. Моя первая мысль – о кукле. Что каким-то образом эта нечестивая вещь стала причиной всего этого.

Но потом я вижу, понимаю, как в замедленной съемке. Это не я, это все. Кто-то задыхается. Падают стаканы, комната раскачивается. Конечно. Они, как правило, приходят один за другим. Землетрясения приходят либо в виде "сотрясений", либо в виде "качков". То, которое мы пережили в "Вавилоне", было "сотрясением". Они более сильные, более внезапные. Но мне всегда казалось, что "качки" гораздо тревожнее.

Земля колеблется под нами, как будто мы катаемся на серфинге, комната вздымается и обрушивается, достаточно, чтобы дестабилизировать нас всех. Я теряю опору и падаю. По пути вниз я протягиваю руку за чем-нибудь, натыкаюсь на что-то и хватаюсь за него. Проходит слишком много времени, прежде чем я понимаю, за что хватается моя рука. Но это не имеет значения.

Я падаю.

А потом нет.

Я смотрю в потолок и каким-то образом подвешена над землей. Земля замирает, успокаивается. В поле зрения появляется лицо брата Кейт. Его руки обхватывают мою спину, и он держит меня, не более чем в футе над полом. Его сумка по-прежнему крепко зажата в моей руке. Я разжимаю пальцы и отпускаю ее.

– Спасибо, – говорит он. – Ты держалa еe немного крепко.

Я прочищаю горло. Я открываю рот для ответа, но ничего не выходит.

– Ты в порядке? – спрашивает он.

– Пожалуйста, опустите меня, – говорю я.

Он поднимает нас обоих на ноги и отпускает меня. В комнате раздается смех, проверяют, нет ли потерянных очков и столь любимых контактных линз. Я не единственная, кто упал, и несколько гостей отряхиваются, поднимают бокалы с шампанским. Я тянусь за бокалом с любым алкоголем, что окажется под рукой, и осушаю его. Ставлю его на уже помятый стол, а Гидеон стоит с моим телефоном в руках и что-то печатает. А может, и не печатает. А вытирает что-то. Не знаю. Он протягивает его мне и улыбается.

– Спасибо, – говорю я.

Я кладу его обратно в сумку и ухожу от этого человека, который привязался ко мне, и с которым я предпочла бы не общаться, желательно, никогда больше. Я не вижу Кейт и должна убедиться, что с ней все в порядке.

И тогда я смогу спасти эту ночь. У меня появилась новая цель в социальных сетях. Я купила старую VHS-копию документального фильма о хищниках 1998 года «Чувство и запах» и одну копию «Битлджуса», и обе должны были доставить сегодня. И еще Cибиан^[12].

– Мэйв.

Голос Гидеона раздается позади меня. Я поворачиваюсь, во мне нарастает ярость, не соответствующая ситуации. Я вздыхаю и требую, чтобы это прекратилось. Уснуло. Он держит в руках мою книгу. Экземпляр "Истории глаза", в котором я сделала пометки и перечитала десять раз, тот самый, который я читала, когда мы только познакомились. Он выпал из моей сумки и открыт на странице с моими заметками. Я вижу, что его взгляд зацепился за одну из них. Я ощущаю, что он как будто положил глаз на мою обнаженную кожу. Это был проблеск, который не должен был увидеть ни он, ни кто-либо другой. Он закрывает книгу и протягивает ее мне.

– Давай я отвезу тебя домой, – говорит он. – Эта вечеринка – отстой. И это самое меньшее, что я могу сделать после того, что ты мне подарила.

– Нет, спасибо, – говорю я и беру свою книгу.

10

Кейт чувствует себя хорошо после землетрясения и не готова покинуть вечеринку. Ей кажется, что этот мужчина, за которого она держится, имеет отношение к фильму, в который она пытается попасть на пробы. Я наблюдаю за ним издалека, и ничего не замечаю. Он безобиден. Настолько, насколько это вообще возможно.

На улице мой телефон глючит от падения и отключается на полпути заказа машины. Я пытаюсь мысленно подсчитать, сколько времени займет дорога до дома или стоит ли уговаривать какого-нибудь мужчину внутри подвезти меня. Но мне не хочется выкладываться, не сегодня, да и наверняка этого ждут. Отвлечься было бы неплохо, но зрительный контакт, человеческая компания... Я не хочу этого взаимодействия. Обмен и последующее истощение энергии при общении с другими говорящими млекопитающими. На мне черные бабушкины сапоги "Прада" на плоской подошве – самое дорогое, на что я была готова пойти ради такого случая. Они выдерживают удары.

Кто-то дистанционно отпирает машину, мигают фары. Звуковой сигнал ожившей машины. Машина рядом со мной, та самая, на которую я опираюсь, как я теперь понимаю. Я стою так, чтобы не касаться ее. Конечно же, это Гидеон выходит на улицу, но на этот раз он угрюмый, как будто что-то случилось. Он кажется... больше.

Он поднимает глаза и через мгновение узнает меня. Он моргает, и выражение его лица исчезает, сменяясь атлетическим высокомерием, которое я теперь знаю гораздо лучше, чем мне хотелось бы.

– Так ты все-таки хочешь прокатиться? – говорит он.

Я уже собираюсь сказать ему, куда он может засунуть свои ключи, как вдруг понимаю, что это, возможно, не самый плохой вариант. Гидеон не будет ждать от меня ничего сексуального, а если и будет, то Кейт будет что сказать по этому поводу. Я смогу пережить двадцать минут в машине с ним.

– Где ты живешь? – говорю я.

– А зачем тебе это знать?

Значит, его настроение сохраняется, даже под маской довольства. Хорошо.

– Просто отвези меня туда, где ты живешь, если это в направлении моего дома, а остаток пути до дома я доберусь сама.

Он пристально смотрит на меня.

– Тогда ладно, – говорит он. – Садись.

Я сажусь. Я опускаюсь на черное кожаное сиденье, холодное от моей кожи. Старинный "Порш 911", в хорошем состоянии. Он заводит машину. Если честно, мне всегда нравилось наблюдать за тем, как мужчина вставляет ключ в замок зажигания, вызывая урчание под моими ногами, когда двигатель разгоняется до горячего скрежета. Даже здесь, с этим наименее желанным из всех мужчин, я могу оценить этот момент. Мы не разговариваем. Мы сидим в тишине. Примерно через минуту езды машина останавливается.

– Почему мы остановились? – спрашиваю я.

– Это мой дом, – говорит он, его тон по-прежнему мрачен.

Я смотрю на дом позади него – просторный тюдоровский дом, чуть больше дома моей бабушки, с длинной лужайкой перед домом, за которой хорошо ухаживали. Слишком зеленый. Неестественно.

– Что? – спрашиваю я.

– Ты настояла, – говорит он.

– Это твой дом?

– Я знаю. Это чересчур, – oн выдыхает. Он потирает лоб. – Я вроде как жалею об этом, – говорит он, – но говорят, что угрызения совести покупателя – обычное дело для дома. До этого я жил только в квартирах. Нью-Йорк, знаешь ли.

Его глаза, устремленные за лобовое стекло, немного дикие, более яростные, чем нужно. А может быть, из-за тусклого света в машине они только кажутся такими.

– Зачем ты поехал на вечеринку? Ты мог бы дойти пешком за меньшее время.

Он пожимает плечами, не отрывая взгляда от неподвижной дороги перед собой.

– Я... ты же знаешь, что в Нью-Йорке невозможно водить машину. Я только что купил машину, и... В смысле, я просто хотел на ней покататься.

Я смотрю на приборную панель и руль. Если честно, она красивая. Не так, как мой "Мустанг", но все же.

– Я просто пойду домой пешком, – говорю я.

– Слушай, я в любом случае собираюсь прокатиться, так что решай самa.

Я поворачиваюсь к окну, к ухоженным и странным домам Беверли-Хиллз-Флэтс. Я никогда не понимала, чем привлекателен этот район. Широкая полоса бульвара Санта-Моника, на которой нет ничего, кроме офисных зданий и мэрии. Открытость домов. Ничего не спрятать. Ничего не скрыть.

– Отлично, – говорю я и сама удивляюсь тому, что говорю это. Я отряхиваюсь. Это была долгая ночь. – Спасибо.

Мы снова выезжаем на дорогу, и он включает радио. Зазвучала классика серф-рока 1964 года и песня из одноименного сериала «Сумеречная зона» группы The Ventures. Это одна из моих любимых песен. Я понимаю, что уже почти октябрь. Осталась всего неделя. Дух Хэллоуина возрождается. Непременно, это было и будет самое замечательное время года.

– Забавно. Я помню Лос-Анджелес по-другому, – говорит Гидеон.

– Как?

– Ну, когда я раньше приезжал к Кейт, там по всей земле, под деревьями, были такие штуки. Как шелуха. Я сначала подумал, что это мусор, а потом, помню, подумал, что они похожи на туши. Как туши больших птиц. Они были повсюду.

– Пальмовые ветви, – говорю я. – Они падают от ветра.

– О, так ты их видела.

– В этом году сильных ветров еще не было. Они будут в течение месяца, и ветки упадут.

Я не говорю ему, что это одно из моих любимых событий, одно из самых волшебных и незаметных событий в календаре времени-вакуума нашего дома. Что я с нетерпением жду его каждый год. И да, конечно, я их видела.

– Не могу дождаться, – говорит он.

– Ветры – это еще и пожары, – говорю я.

– Красота всегда приносит разрушение.

Я закатываю глаза.

Через мгновение он говорит:

– Это такая чертова трата времени. Я имею в виду, она такая умная. А она просто бросается на этих идиотов. Я не могу этого понять.

– В этом нет ничего расточительного. Кейт делает то, что считает нужным, чтобы добиться успеха. Она гонится за мечтой.

– За какой-то мечтой, – говорит он.

– В отличие от того, чтобы целыми днями гонять шайбу?

– Я тебе не нравлюсь, – говорит он.

Я наклоняю лицо, чтобы можно было любоваться розово-голубым свечением неоновой вывески кофейни, медленно проплывающими мимо высокими офисами. Меня бесит, что он говорит гадости о Кейт, когда я здесь, как будто я в этом участвую, даже если он прав. Даже если меня посещают те же мысли на каждом из этих бессмысленных мероприятий, на которые она меня тащит.

– Хм? – спрашиваю я.

Он притормаживает и останавливает машину.

– Что теперь?

Он поворачивается на своем месте и смотрит на меня. В нем все еще чувствуется нестабильность, легкая неуравновешенность. Интересно, принимал ли он наркотики на вечеринке? Если профессиональному спортсмену такое позволено.

– Я тебе не нравлюсь. Ты думаешь, что все про меня знаешь.

– Мы что, в романтической комедии?

– Да ладно, Мэйв. Ты считаешь меня придурком.

– Я не понимаю, о чем ты говоришь.

Он долго смотрит на меня и качает головой.

– Ты действительно этого не видишь.

– Если я буду потакать этому, ты снова заведешь машину?

Он все еще смотрит на меня, как будто действительно что-то ищет. От его тела все еще исходит ярость за Кейт, за то, что она неизбежно сделает сегодня вечером. Он не двигается.

– Ладно, – говорю я через мгновение, просто чтобы покончить с этим. – Чего я не вижу?

– Мы одинаковые, ты и я.

Я не могу сдержаться. Я смеюсь, резким лающим смехом, который меня удивляет. Я не часто смеюсь, не так. Я улыбаюсь, выдыхаю удовольствие от различных событий. Но этот смех чужой. Как будто звук вырвался из какого-то другого горла. Это смеялась я.

Он снова заводит машину и едет вперед. Двигатель урчит подо мной, а я думаю о Cибианe в коробке с "Амазона", которая ждет меня дома, о видеокассетах и моей новой жертве в Интернете.

– Hе знаю, – говорит он. – Может быть, этот город просто отстой.

За окном мы проезжаем мимо неоновых вывесок и несовпадающей архитектуры, пальмы вырисовываются над нами темным силуэтом на фоне черного неба, звезды заслоняют свет города, а смог висит над всем этим, закрывая нас, оберегая нас. Я не могу представить себе ничего более прекрасного.

Кто-то сворачивает на нашу полосу и едва не врезается в "Порш". Гидеон нажимает на клаксон.

– Господи! Вот так. Здешние люди.

– Что за люди? – говорю я.

– Все говорят, что ньюйоркцы – мудаки. И это правда. Отчасти. Но на самом деле в Нью-Йорке все так тесно, все так заняты, что город работает как один огромный организм. Нужно быть эффективным, заказывая бублик, и знать, что ты хочешь, еще до того, как подойдешь к стойке, потому что в противном случае ты задержишь кого-то другого. По той же причине нужно быстро ходить по улицам. Нельзя нарушать поток. Это уважение к обществу, понимаешь, к целому. Но здесь... – oн взмахивает своей большой рукой. – Все так разбросано. Здесь нет центра города, просто куча районов, и всем на всех наплевать. Этот город – как воплощение индивидуума. Страна гребаных эгоистов.

– Почему все жители Нью-Йорка приезжают в Лос-Анджелес только для того, чтобы рассказать всем, насколько Нью-Йорк лучше?

– Что такого в Лос-Анджелесе, что люди так бесятся, когда слышат это?

Я не отвечаю. Скоро мы вернемся в Стрип, и мне больше не придется видеть этого придурка. Следующее, что я знаю, он скажет...

– Здесь просто нет культуры, – говорит Гидеон.

Я делаю вдох.

Делаю еще один.

Отсутствие культуры – это второе, что я ненавижу. За гранью того, что я считаю хоть сколько-нибудь приемлемым. Чертовы ньюйоркцы и их упорство в том, что только их культура имеет значение, что жизнь за пределами их города по своей сути менее важна. Сейчас они занимают первое место в моем списке глубокой ненависти. Может быть, так было всегда. И я думаю, что Гидеон присоединился к ней.

– Можешь остановиться, – говорю я.

Никакой культуры. Что за чертов сноб. Мы поворачиваем на Доэни со стороны Санта-Моники, справа от нас – "Трубадур". Здание, в котором выступало столько музыкантов, комиков и артистов, что даже трудно сосчитать. Оно имеет огромное значение для новейшей истории нашей культуры. Этот город создает культуру для всего мира. Кроме того, с точки зрения этимологии, все, к чему прикасается человек, является культурой. Города, расположенные черт знает где, с населением менее ста человек имеют культуру. Человеческая жизнь – это человеческая культура, и люди, которые считают, что существование одного типа имеет большую ценность, чем другого, откровенно говоря, кажутся самыми бескультурными из всех. Я закрываю глаза, чтобы не искать в машине что-нибудь острое, чем можно было бы проткнуть ухо Гидеона и проникнуть в его мозг. Я бы не стала, но фантазия успокаивает меня.

Раздается звук, и мой разум медленно регистрирует его.

Он смеется. Гидеон смеется надо мной.

Я поворачиваюсь к нему лицом.

– Что? – выплевываю я.

– Прости. Просто тебя слишком легко завести. На самом деле мне здесь очень нравится. Это был мой выбор, вроде как, перевестись.

Кровь все еще пульсирует в моих ушах, и я медленно пытаюсь понять смысл его слов. Я изучаю его лицо. Он действительно издевается надо мной. Никто так не делает. Никто так не поступает. Я чувствую множество вещей, которые скребутся у меня внутри, умоляя освободиться, но в основном...

– Я знаю, что ты – брат Кейт, но, честно говоря, пошел ты на хуй!

11

В моем Лос-Анджелесе есть второй бар, еще один в дополнение к «Вавилону». Но о нем почти никто не знает. Я никогда не приводила сюда ни Кейт, ни кого-либо еще, и вы можете проехать мимо сотни раз и даже не узнать о его существовании. На другом конце Стрипа от «Бэбс», между «Каким-то там виски» и рекламным щитом «Свит Джеймс (Ваш адвокат по несчастным случаям!)», находится «Тэйта Тайки Лаунч», расположенный под землей в квадратном приземистом здании с лепниной без опознавательных знаков. Внутри сидит Бармен, чье имя я так и не узнала и никогда не узнаю, потому что он самый угрюмый бармен на свете. Возможно, когда-нибудь мы займемся сексом, но я не уверена. Его хаос низкого уровня, скорее всего, несовместим с моим. Он стоит за скользкой барной стойкой из темного дерева, перед стеной, увешанной кружками тайки^[13] и полароидами женщин топлесс. Я давно подозреваю, что все эти женщины – близкие подруги Бармена, так как часто застаю его задумчиво смотрящим на эти снимки, а дважды видела, как он в порыве ярости разрывал одну из фотографий на куски, заливал их виски в стакане и снова заливал в свое хриплое горло.

Когда я прихожу в "Тэйта Тайки Лаунч", там есть еще только один человек, сидящий в дальнем конце бара с лицом, погруженным в бокал дорогого французского красного, заказанного на заказ, и бутылкой рядом с ним. Я так и не смогла определить, кто он – Джонни Депп или чрезвычайно убедительный пародист Джонни Деппа. Впрочем, это не имеет значения.

Я прихожу сюда дважды в неделю, всегда в одни и те же дни и в одно и то же время. Джонни всегда здесь, и Бармен, и я. С потолка свисают фальшивые уменьшенные головы, а на барной стойке стоит банка с зубами, предположительно фальшивыми, но кому как не нам знать. Бармен играет только эмбиент или дэт-метал, но я уже несколько лет назад начала платить ему за то, чтобы он ставил песни на Хэллоуин во время моих регулярных визитов, и теперь это стало обычным делом. Сегодня, когда я захожу в ресторан, моя "Пинья колада" ждет меня рядом с банкой зубов, а из тусклых колонок звучит песня The Specials «Ghost Town». «Пинья колада» – это, на мой взгляд, идеальный напиток. Холодный, сладкий и оргазмически искусственный. Однако я пью его только здесь и только в одиночестве, поскольку употреблять свой истинный напиток в присутствии посторонних – слишком интимно. Бармен и Джонни, конечно, не в счет.

Песня «Ghost Town» была выпущена в 1981 году группой The Specials, всеми любимой британской двухтональной группой. Двухтональность, конечно же, относится к периоду ямайского ска-метал-новейшей волны-метал-панка, который был придуман компанией «2-Tone Records» (основанной за три года до выхода «Ghost Town» Джерри Даммерсом из The Specials) как средство снятия расовой напряженности в Англии времен Тэтчер, по крайней мере, для преодоления этого разрыва в панк-сцене. Песня имела огромный успех, но вызвала возмущение в Ковентри (Англия), где якобы находился город-призрак. В то же время в группе возникли давние разногласия, и «Ghost Town» стала последней песней, записанной первоначальным составом из семи человек. Напоминание о том, что хорошее никогда не длится долго. А еще под эту песню можно выпить.

Джонни кивает мне, не поднимая головы, и я наклоняю свой бокал в ответ. Сегодня он выглядит не лучшим образом. Выходит из запоя. Я ему сочувствую. Как никогда и никому. Я отношу бокал за свой столик и устраиваюсь на своем месте. Открываю книгу.

Если коротко, то шедевр Батая – это девяносто с лишним страниц пропитанной мочой и кровью новеллы 1928 года о разврате, молодости и велосипедных прогулках. Обычно я читаю ее в оригинале на французском языке, «Histoire de l’Oeil», но в данном случае я читаю английский экземпляр из маленькой лавки редких книг, расположенной за большим книжным магазином через дорогу и несколькими домами ниже. Перевод довольно хороший. Новелла начинается с того, что Симона, дальняя родственница и сексуальная партнерша рассказчика, окунает свою «киску» в блюдце с молоком. В книге много общего с яйцами и, как я уже сказала, мочой, немного психологических пыток, а кульминацией становится убийство втроем испанского священника и вставка его глазного яблока во влагалище Симоны. На создание романа сильно повлияли отношения Батая с его парализованным отцом, который часто мочился на глазах у юного Жоржа и заставлял его смотреть, и его биполярной матерью. Это, во всех смыслах этого слова, сказочно.

Но есть проблема. Страница, на которую упала книга на вечеринке. Tа, которую увидел Гидеон. Страница, которую я перечитывала слишком много раз, чтобы сосчитать.

Яйца – это очень эротично, до боли эротично. Батай был прав. Наполните ими ванну, лягте обнаженным телом и дайте им растрескаться одно за другим, медленно, нежно касаясь вашей кожи, под вашим весом. Сахарное брюле превращается в шелковистый белый крем. Это просто, и это реально, и это так прекрасно, чисто и беспутно, что мои мечты полны этого, мои мысли заняты другим, когда дети позируют передо мной на работе, когда я кормлю кота Лестера, когда я смотрю на Стрип.

Но в конце концов. Я уже столько раз пыталась. Сегодня я попробую еще раз, но я уже знаю, что у меня ничего не получится. Это, наряду со многими другими разочарованиями этой вселенной, слишком очевидно невозможно. Просто нет способа удержать яйцо в заднице полностью, чтобы оно не разбилось, – это главный образ книги, который воспринимается как нечто само собой разумеющееся. Может быть, вареное. Но тогда нет ни сдавливания, ни вытекания, ни медленного стекания желтка, абортированной птицы, нерожденного динозавра, ползущего по ноге, золотистого и светящегося, ловящего свет, цепляясь за крошечные волоски, гладкие поры.

Я переполнена, думая об этом, об этом затруднительном положении, об этой загадке, с невообразимой яростью. Она ослепляет меня. Она здесь, всегда здесь. Даже сейчас, когда все так просто. Я делаю глубокий вдох и допиваю свой напиток до дна.

Ярость. Гораздо реальнее, чем кровь внутри меня. Гораздо сильнее, чем любовь, страх или смерть.

* * *

Моя бабушка сидит со мной, снова за тем же столом в "Джонсe". Снова нетронутые тарелки со спагетти и недопитые стаканы с алкоголем. Шесть месяцев моей новой лос-анджелесской жизни. Мое новое начало. До того, как я нашла дорогу в парк.

Моя первая работа в городе была в одной из студий, с которой общалась моя бабушка. Кому-то нужен был ассистент. Не стоит углубляться в подробности, но, возможно, я со всей силы швырнул бутафорскую лампу в голову актера. Он получил сотрясение мозга средней тяжести и, предположительно, эмоциональную травму. Это был частичный промах, и никто больше не видел, как это произошло. Актеры – отъявленные лжецы, а благодаря связям моей бабушки это было стерто с лица земли. Кроме того, возможно, стоит отметить, что актер больше никогда не работал. Однако моя бабушка захотела обсудить это за ужином. Я была в ужасе.

– Мэйв, – сказала бабушка.

Я сидела напротив нее, пытаясь и не пытаясь держать голову высоко. Я нисколько не жалела о содеянном, но больше всего на свете хотела, чтобы мне не пришлось за это отвечать. По крайней мере, не перед ней.

– Мэйв, – повторила она, и я подняла на нее глаза.

– Я хочу, чтобы ты внимательно меня выслушала, потому что я скажу это один раз и только один.

Официант поставил каждому из нас еще по бокалу, но никто из нас не потянулся за ними. Она пристально посмотрела на меня своими холодными голубыми глазами, которые были и у меня в голове. Мне было интересно, чувствуют ли люди то же самое, когда я смотрю на них. Страх. Волнение. Слишком сложно отличить одно от другого. Слишком... обезоруживающе.

– Когда большой плохой волк натыкается на пастбище и оказывается среди стада маленьких ягнят, знаешь ли ты, что с ним происходит?

Я знала, что она не хочет, чтобы я отвечала.

– Хм? – сказала она.

И все же я ждала. Ей нужен был драматический эффект, и я знала, что лучше не лишать ее его в эту ночь. Я не знала, что она сделает. Что она сделает со мной.

– Волка усыпляют. Вот что происходит, Мэйв, если его обнаруживают, – oна сделала глоток своего напитка. Спустя долгое время она сказала: – Это не место для волков. Наш мир – это мир овец, которые считают себя чем-то большим.

Она подняла свой бокал.

Я посмотрела в сторону выхода. Я прочистила горло.

– Я не знаю, какое это имеет отношение к...

Она хлопнула бокалом по столу, и мелкие осколки разбились о скатерть. Посмотрев на меня долгим тяжелым взглядом, она одарила присутствующих улыбкой актрисы:

– Какая я глупая, как я могла так сильно его поставить... O, официант, не могли бы вы принести мне еще один?

Когда нас снова не стало видно, она наклонилась вперед и пристально посмотрела мне в глаза.

– Не трать мое время. Не трать свое.

И в этот момент я подумала, что она может меня убить. Она могла, и, возможно, даже хотела. Я видела это. Я понимала. Я не говорила ей вслух своих мыслей о волках и добыче. Она знала. Потому что мы были похожи друг на друга.

Между нами что-то зашевелилось. Я с самого начала знала, что хочу остаться здесь с ней, что мне это необходимо. И между нами, несомненно, было сходство. Но в этот момент ее ярости, когда я увидела всю силу ее внимания в ответ на ошибку, которую я совершила, для меня все изменилось. Критическая деталь встала на место.

Всю жизнь я была одна. Я знала, что останусь одна навсегда. Стоять в полной людей комнате и осознавать, что ты отделена от них, что этот невидимый барьер между тобой и ними во всех отношениях непреодолим. Найти в себе волю к существованию в мире, который для тебя совершенно не приспособлен.

И чтобы все это было стерто с лица земли. Подумать, что есть другая, и она такая же, как я.

– Так что же мне делать? –  спросила я.

Я была в ужасе, и в восторге, и мне хотелось опрокинуть стол, спрятаться, убежать, кричать и плакать. Это было что-то жизненно важное.

Ее глаза снова нашли мои.

– Волк силен, – сказала она, – но есть тот, кто сильнее. Ты должна будешь кормить его, каждый день... Bсегда. Ты должна будешь лелеять его, Мэйв, потому что волк никогда больше не будет виден. Ни мне, ни кому бы то ни было. Ты не можешь быть тем, кто ты есть, и выжить. Ты понимаешь?

– Да, я понимаю, – сказала я.

Она сделала еще один медленный глоток своего напитка и стала наблюдать за мной. Она подняла бровь и опустила бокал.

– То, что нужно волкам, – это маскировка. Мы должны быть более проницательными, быстрыми, готовыми перехитрить, переиграть и разработать стратегию. Мы никогда не станем такими, как они. Мы никогда не будем здесь по-настоящему. Но мы можем создать видимость, что принадлежим. Мы играем в эту игру со стороны. Останемся... безэмоциональными. Отстраненными. Умными.