Текст книги "Мэйв Флай (ЛП)"

Автор книги: С. Дж. Лид

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

– Что ты думаешь о Лос-Анджелесе? – говорю я без энтузиазма.

Ирен поднимается и делает что-то очень интригующее ногой для мужчины, сидящего за столиком по другую сторону от нее.

– Не знаю, – говорит Гидеон. – Я не уверен, что мне это нравится.

Я замираю на месте.

– Оу?

– Да... то есть, я знаю, что это клише, но это город, построенный на идее искусственности, на идее более прекрасного мира, чем тот, который существует на самом деле. Я не знаю. Это фальшивка.

– А что настоящее? Спорт? Игры между мужчинами, которые были созданы мужчинами?

– Я тебя обидел.

– Когда люди впервые приезжают сюда, особенно жители Нью-Йорка, им кажется, что они все видят. Им кажется, что они все понимают, потому что, по их мнению, понимать здесь нечего. Ты видишь поверхность, потому что смотришь на поверхность.

– Так если это не город-искусство, то что же это такое? – спрашивает он.

– Это так. Но это не фальшивка. Это – город секретов, отброшенных и новых личностей, скрытых глубин, и мне жаль, что приходится говорить это после одного разговора, я очень люблю Кейт, но если бы мне пришлось угадать, я бы сказала, что у тебя здесь, скорее всего, ничего не получится.

Слова вылетают изо рта раньше, чем я успеваю их обдумать. Мой язык обычно не берет верх. Я расстроена куклой-подкидышем и всем этим вечером. Я открываю рот, чтобы извиниться за Кейт, когда Гидеон сужает на меня глаза, один уголок его рта приподнимается. Заинтригован, очарован. Я не могу понять, чем. Но я вызвала его интерес, а я этого не хотела. Все это происходит неправильно.

– Какие у тебя секреты, Мэйв? – спрашивает он.

Его глаза ловят мои, и я понимаю, что ошиблась. Его лицо не так идеально, как мне показалось вначале. Его нос, если смотреть вблизи, сломан, похоже, в нескольких местах. Возможно, это стандартно для человека его профессии. У него красивые губы, но, признаться, на ум сразу приходит прилагательное "грязные". Не то чтобы я ему потакала. Слишком темно, чтобы разобрать цвет его глаз, но я думаю, что они могут быть двух цветов. А может быть, дело в том, как он сидит, полулежа в тусклом свете.

Раздается толчок, внезапный и сильный. Мой желудок словно складывается сам собой. Я теряю всякое чувство равновесия, которое у меня было до сих пор. Он впивается в меня глазами, и я застываю на месте, пол трясется, я трясусь. Я не знаю, что...

Я раскачиваюсь, пытаясь сфокусировать зрение. Я отворачиваюсь от него и упираюсь рукой в стол. Возмущение в атмосфере, заминка в ткани реальности.

– Черт возьми, что это было? – спрашивает Гидеон.

Я не знаю, что ответить. У меня пересохло во рту, а комната кажется слишком тесной. Я бросаю взгляд на Педро за стойкой, который готовится убирать разбитое стекло. Педро обращается ко мне, спрашивает, все ли со мной в порядке. Я моргаю, киваю, жду понимания. Он говорит:

– Это было сильно!

Через мгновение я внутренне смеюсь над собой. Как же я была глупа, что сразу не поняла, что это было. Землетрясение. Я вздыхаю с облегчением. Я оглядываюсь на Гидеона, но там нет ничего, кроме обычного мужчины. Я потрясена больше, чем думала. Я поднимаю свой бокал за него.

– Должное приветствие городу, – говорю я.

Кейт и Дерек, спотыкаясь, выходят из уборной. Ее волосы в беспорядке, бретелька платья спустилась через плечо. Дерек настолько бледен, что я думаю, он может упасть в обморок.

– Чертовски сильно! – кричит мне Кейт.

Возможно, она имеет в виду землетрясение. А может, и нет.

7

В этом мире существует множество определений безумия. Можно утверждать, что вынимать ложкой глазное яблоко человека из глазницы и совершать с ним плотские акты религиозного осквернения – это безумие (мы вернемся к этому позже), и, возможно, вы будете правы, но я утверждаю, что истинное безумие гораздо проще. Настоящее безумие – это вождение автомобиля в Лос-Анджелесе. В нем нет ни рифмы, ни причины, ни кодекса поведения, ни установленной скорости. Половина водителей притворяется, что снимается в фильме об уличных гонках, а другая половина едет на четверть превышая лимит. Простой выезд из дома на заправку может оказаться коварным. И ярость... ярость всех водителей. Особенно на меня. Я улыбаюсь и упиваюсь этим.

В 1967 году "Форд" выпустил для своих "Мустангов" цвет "Playmate Pink" (часто ошибочно называемый "Playboy Pink", даже сейчас, когда его так жаждут коллекционеры). Первоначально он назывался по-другому, но, предположительно, был подарен одной или многим из "Девушек года", и название прижилось. Данных о том, сколько их существует, очень мало, но они очень редки и практически не поступают в продажу. Моя бабушка купила один из них на аукционе в 70-х годах и, как известно, посетила в нем вечеринку в честь Хэллоуина в "Шато Мармон"^[11], переодевшись в мертвую «Девушку года». Фотография, на которой она лежит на капоте машины, раскинувшись, как самый сексуальный из трупов, стоит в рамке в моей спальне, цвет зернистый и старого качества. Фотография знаменита. А вот розовый цвет машины часто вызывает ярость и презрение у водителей, переполненных яростью, которые ищут, куда бы ее выплеснуть.

Теперь, сидя за его кожаным рулем, я с ликованием виляю по шоссе, объезжая их всех, и в конце концов въезжаю на стоянку для сотрудников.

Я прохожу через контрольно-пропускной пункт на входе для сотрудников и спускаюсь в туннели под парком. Они выплевывают меня в миниатюрный Голливуд, где необъяснимым образом находится наша комната с нордическим замком. Два мужских меховых персонажа – пес и любимый мультяшный игрушечный ковбой – стоят, задрав головы, и украдкой курят в последний момент. Внизу в туннеле девушка, которая, возможно, в итоге будет играть арабскую принцессу, но сейчас она одета в костюм из утиного меха, отрабатывает диалект и дикцию. Всех нас заставляют проходить длительную вокальную подготовку под свои роли, требуют смотреть фильмы снова и снова, чтобы добиться нужного результата. Она не сможет играть свою роль принцессы, пока не отработает акцент, интонацию, знания – все. Ее будут подробно расспрашивать о каждом аспекте ее характера и о каждом фильме, в котором она появится. А пока она – леди Утка.

Обучение меховых – еще один обряд посвящения. Ни одна принцесса не станет принцессой, не заплатив сначала за то, чтобы стать меховым персонажем, а в костюмах жарко, они изнурительны, и хотя меховым персонажам не нужно выполнять ту же норму гостей в час, что и принцессам, они все равно должны быть одеты весь день, без всякой вентиляции, на солнце Анахайма. Это полный отстой. Я улыбаюсь ей, проходя мимо.

Я люблю этот парк, его подноготную и внешний блеск. Я люблю этот парк так же сильно, как люблю Стрип и весь Лос-Анджелес. Четыреста восемьдесят шесть акров чистого волшебства. Существует магия самого парка. Конечно, это место, где можно укрыться от суровых реалий жизни, мир внутри мира, фантазия со скрытыми глубинами, как и все фантазии. Но он стал империей, вдохновил и вдохновляет столько миллионов или миллиардов людей, что стал неотъемлемой частью самой ткани нашего общества. Это счастливое детство в дистиллированном виде, фантастическое царство возможностей по низкой цене – сто долларов на человека в день.

И так много невидимого, скрывающегося под поверхностью. Славного и дикого. Ночью в парк выпускают десятки кошек для борьбы с городскими крысами. Они рыщут по аттракционам и фальш-камням и занимают свою территорию до рассвета. Иногда перед открытием парка одна из них ускользает от внимания охраны и уборщиков, и ее можно встретить копошащейся и мяукающей среди посетителей. А еще – поведение гостей. Люди становятся здесь самыми экстремальными версиями самих себя. Это поразительно. Фантастическое царство Лос-Анджелеса и парк позволяют им потакать своим самым странным и диким внутренним желаниям. Очень часто туристов застают за развеиванием праха близких на знаменитом аттракционе "Особняк с привидениями". Они приходят к нам и рассказывают о своих разводах, потерях, отчуждениях домов. Как будто мы – настоящие принцессы, обладающие силой и волшебством, способным разрешить их проблемы. Как будто принцессе, настоящей или нет, есть до этого дело. Это происходит постоянно. Взрослые люди обращаются к нам как к психотерапевтам, а не как к двадцатилетним малышам, которые потеряют работу, если у нас появится шрам или пяток килограммов. Я живу ради этого. Их неуместное доверие, их сопливые, переполненные чувства. Я втягиваю в себя все это.

А еще есть тайны, секреты. Ходят слухи, что не все скелеты на пиратском аттракционе – поддельные, хотя я много раз каталась на нем и сама не могу определить, факт это или вымысел. Я, конечно, надеюсь на первое. И самый главный секрет парка – еще один неподтвержденный слух, который, как я подозреваю, является правдой: если в парке по какой-либо причине умирает посетитель, его тело должно быть вывезено с территории до того, как он будет признан умершим, что позволяет сохранить семидесятилетнее наследие парка в чистоте и не признавать, что в его стенах произошла смерть. Легенды о Лос-Анджелесе, легенды о парке, легенды о ложной Скандинавии. Мы все просто играем в истории, созданные до нас. Мы все просто живем и изменяем их, каждый день.

Я открываю дверь в конце туннеля и готовлюсь поприветствовать их всех.

* * *

Во время обеда нас вызвали в комнату отдыха и усадили перед очень самодовольной Лиз в блестящих мышиных ушках. Она только что доела баварский пирог с кремовой начинкой от Рэнди, который она съела в комнате отдыха, глядя на плакат с принцессой на стене и тяжело вздыхая в перерывах. Я знаю это, потому что именно так она ест свои пончики каждый день: прислонив лицо к руке, с насупленными бровями, изображающими преувеличенную скорбь. Не нужно много усилий, чтобы представить ее в детстве в такой же позе и одежде, точно так же тушащейся в возбужденном состоянии после послеобеденного лакомства и сетующей на неполученное приглашение на день рождения. В уголке ее рта прилипло немного сахарной глазури, но теперь она стоит перед нами с самодовольством, и я знаю, что сейчас все будет очень плохо или очень хорошо.

Здесь присутствуют не все, так как большинство сейчас работает. Лиз, скорее всего, придется произносить эту речь сегодня еще много раз, какой бы она ни была. В комнате сейчас находятся, наверное, шесть меховых персонажей, а также пять принцесс, два принца, Кейт, я и королевские простушки, Золушка и Белоснежка. Кейт пьет коктейль с заменителем еды и старательно избегает смотреть на коробку с пончиками, стоящую на прилавке позади Лиз. В ближайшие пару дней у нее прослушивание, и она обычно готовится к нему, частично уморив себя голодом.

– Итак, всем спасибо, что пришли сегодня на эту встречу, – сказала Лиз. – У нас есть ОЧЕНЬ интересные новости, и я просто сгораю от нетерпения поделиться ими с вами!

Она слегка хихикнула и по-детски пожала плечами, и все ждут. Золушка потягивает из банки газировку. Белоснежка отводит от нее глаза, с отвращением глядя на переработанный тростниковый сахар.

– Итак, в Kорпорацию были направлены жалобы. Я не буду говорить, по какому поводу они были, и кто их разместил. Но корпорация ПРИСЛУШАЛАСЬ и прислала нам ангела, который нам нужен! И я, конечно, имею в виду ангела в совершенно нерелигиозном смысле, поскольку мы, разумеется, не придерживаемся и не дискриминируем какую-то одну религию! Итак, без лишних слов, я с нескрываемым удовольствием представляю вам нашего нового руководителя команды, Андрэ!

Из-за двери появился сутулый худой мужчина, похожий на чьего-то приятеля с урока естествознания, в угольном велюровом свитере и мышиных ушках, который, видимо, ждал своей реплики в этом бездарном представлении. Он вышел, целенаправленно не встречая взгляда Лиз, после чего остановился перед всеми нами. Интересно.

– Здравствуйте-здравствуйте. Очень приятно познакомиться со всеми вами, и я с нетерпением жду возможности узнать каждого из вас поближе.

При этом он посмотрел на нас с Кейт, а Лиз торжествующе скрестила руки на своей презренной груди. Значит, они уже обсудили нас. Я почти уверена, что Лиз сама подала жалобу, но всегда есть Золушка. Действительно, большинство наших коллег нас ненавидят. Тем не менее, в ход пошла тяжелая артиллерия. Хорошо сыграно, Лиз, хорошо сыграно.

– Я здесь не для того, чтобы обрушиться на вас, а для того, чтобы убедиться, что наши корпоративные ценности соблюдаются. Это самое волшебное место на земле, и мы хотим, чтобы оно оставалось таким! Мы – создатели волшебства!

Он широко улыбнулся всем нам, ожидая какого-то ответа, которого не получил. Покахонтас ковыряет один из своих ногтей.

– Так что, э-э... да, в основном я буду просто заходить, проверять вас, ребята, о... э-э... простите, вас всех, и, знаете, давать обратную связь вам и Корпорации по ходу дела. Вы едва ли заметите, что я здесь! Отлично! Так что я надеюсь, что у вас всех будет замечательный день! Эм... Кейт и Мэйв, могу я попросить вас остаться?

Золушка рассмеялась вместе с Белоснежкой, и они задержались, чтобы посмотреть, что будет дальше, но Лиз прогнала их и ушла следом. Она повернулась и победно улыбнулась мне, прежде чем закрыть дверь. Мы остались вдвоем с Андрэ. Я представила нас втроем. Я представила, как мы с Кейт отрезаем ему ухо.

– Итак. Уверен, вы знаете, почему я попросил вас остаться, – сказал Андрэ.

Ни Кейт, ни я ничего не сказали.

– На вас двоих лежит большая ответственность в парке. Ледяная королева и ее сестра все еще очень популярны. Это желанная должность, и по лицам некоторых других принцесс я могу сказать, что они с радостью заняли бы ваши места, если бы они были доступны для них, – oн прислонился спиной к общему столу для закусок и сцепил руки перед эластичным поясом спортивного костюма. Как можно воспринимать взрослого мужчину всерьез в этих ушах? – Считаете ли вы, что ваша работа здесь была образцовой?

Мы кивнули.

– А что вы делаете такого, что позволяет вам чувствовать себя образцовыми сотрудниками?

Кейт с убедительной легкостью перечислила все и даже больше, что хотел бы услышать такой корпоративный силовик, как он. Через мгновение Андрэ перевел взгляд на меня, и я не лгу ему.

– Мне нравится здесь работать, – говорю я. – Я жду этого каждый день.

Он нахмурил брови, закусил губу и несколько раз кивнул головой. Он взял со стола за спиной свой планшет и постучал по нему ручкой.

– И это, – говорит он, – часть того, почему Корпорация направила меня сюда. Этот парк существует уже давно, и у нас было много принцесс. Но мы никогда не получали столько писем от довольных клиентов, как о вас двоих. Дети просто обожают приходить сюда, и я не знаю, видели ли вы, но родители восторженно отзываются о вас в наших отзывах на Yelp. Поэтому я хочу поздравить вас с хорошо выполненной работой и пожелать вам не останавливаться на достигнутом. А чтобы еще больше вас отметить, вот – две двадцатидолларовые подарочные карты в фуд-корт! Не использовать для покупки напитков. Этому миру всегда нужно больше волшебства, и вы – доблестные героини, ежедневно дарящие его американским семьям.

Мы с Кейт не знали, что сказать. Мы стояли так еще минуту, и Андрэ сказал:

– Ну что ж, приятного вам дня, и до встречи!

Мы повернулись, чтобы выйти из комнаты, обе немного ошеломленные. Как раз в тот момент, когда мы собирались выйти за дверь, он сказал:

– Эм... Только одно последнее дело.

Мы замерли, понимая, что настал момент казни. Этот человек явно садист, и я должна сказать, что глубоко уважаю его за это. Я готовлюсь к худшему, сердце колотится в моем льдисто-голубом платье.

– Что вы двое думаете о Лиз?

Кейт наклонила голову.

– Что, вы имеете в виду, как о человеке?

– Конечно, как о человеке, но в основном как о начальнике.

– Она держит нас в напряжении, – сказала я, прежде чем Кейт успела заговорить. – Она очень серьезно относится к своей работе и очень старается управлять кораблем.

Кейт бросила на меня предательский взгляд, но я проигнорировала его. Было бы неразумно доносить на Лиз этому человеку, который придерживается правил и иерархии так же, как и она. Это вызовет вопросы и, возможно, приведет к расследованию, которое навредит нам гораздо больше, чем Лиз. Кроме того, я сказала правду. Как бы я ни презирала Лиз, как бы ни была она просто пионом Великого Капиталистического Режима и самой большой занозой в моей заднице на сегодняшний день, она также является противником, пусть и слабым, в мире, откровенно лишенном особого азарта. Лиз – это часть работы. Разочаровывающая Лиз. Ужасающая Лиз. Все было бы совсем не так, если бы не постоянная угроза того, что ее старательные глаза будут ловить нас на том, что мы не должны делать. Я не хочу, чтобы она была изгнана из этого места так же, как и мы. Уверена, что Лиз относится ко мне иначе, но это ее проблема, а не моя.

Андрэ снова кивнул и сказал:

– Хорошо. Очень хорошо. Спасибо, что уделили мне время. Я подозреваю, что она может быть за дверью. Пожалуйста, впустите ее, когда будете уходить.

Действительно, Лиз с тревогой ждала по ту сторону двери, явно пытаясь подслушать. Кейт наклонилась к ней, проходя мимо, и сказала:

– Осторожно, Лиз, мне кажется, он может в тебя влюбиться. Это очень неприлично в корпоративной структуре. А ты видела его планшет?

Замечание Кейт оставило свой след. Лиз дестабилизирована, ее лицо ярко-красное, веко слегка подергивается, когда она наклеивает улыбку и направляется в комнату.

8

Я снова на Стрипе, солнце позднего вечера раскаляет тротуар, и мне становится плохо.

Кукла исчезла.

Я избегала возвращаться к месту ее появления, избегала заглядывать в этот конкретный куст цветов, проходить мимо этого конкретного угла. Но сегодня я набралась смелости, чтобы снова навестить эту вещь и, возможно, уничтожить ее.

Но еe здесь нет. Я стою, меняю позу и протягиваю руку к тому же месту, к которому тянулась раньше. Надо мной кружит ворона. Мимо проезжает "Эль Камино", подпрыгивая на своих колесах. Куклы нет.

А была ли она когда-нибудь?

Я думаю об этом про себя, и как только я это делаю, я отказываюсь от этой мысли. Я вдыхаю, как будто могу втянуть ее обратно в свои легкие или в свой коварный разум. В задней части моего черепа что-то покалывает, и я медленно поворачиваюсь, уверенная, что там кто-то стоит.

Смотрит.

Ждет.

* * *

Дома мне неспокойно. Я смотрю видео 2003 года, на котором Майкл Джексон исполняет мечту всей своей жизни – ходит за продуктами, его друзья арендовали для него торговый центр, чтобы он вместе с ними мог в течение часа поиграть в нормальность. Я включаю видео и смотрю снова. Три минуты и тридцать секунд этой необычной случайности. Поначалу это очаровывает, умиляет. Этот далекий от общества человек переживает нечто безобидное, само собой разумеющееся, и для любого другого, несомненно, крайне разочаровывающее при окончательном достижении. Но какое ликование он выражает. Абсолютное удовольствие от своего притворного поручения меня настораживает. Я не знаю. Мне тошно смотреть на это, но я не могу остановиться. Я заставляю себя смотреть. Снова и снова.

А потом я встаю и оказываюсь в комнате бабушки. Время прошло. Солнце опустилось так, что его свет будет заливать эту комнату еще несколько минут. Всего несколько минут. Пыль кружится, а кот Лестер сидит у головы бабушки и машет хвостом – то влево, то вправо.

Бабушка спит. Я прислушиваюсь к ee неровному дыханию, вдыхающему и выдыхающему, аритмично повторяющемуся за непрекращающимся жужжанием машин. Даже спустя столько месяцев мне все еще тревожно видеть ее обнаженное лицо, освобожденное от тяжелой брони макияжа. Я подумывала нанести его, чтобы заставить ее образ перестроиться и вернуться к своей естественной форме. Но это было бы нарушением. Граница необратимо перейдена. Она никогда никого к себе не подпускала. Даже в дни своей звездной славы она сама накладывала макияж, сама укладывала волосы. Акт близости, необходимый для того, чтобы войти в чужое пространство так полно и надолго, всегда был далеко за пределами комфорта моей бабушки. Да и для меня тоже. За все время нашего общения мы ни разу не обнялись. Наши руки никогда не соприкасались. Я не хочу прикасаться к ней сейчас, только вернуть ее в нормальное состояние. Почувствовать, что она смотрит на меня. Знать, что меня кто-то видит.

В голове снова промелькнула мысль. Мой первый вечер здесь.

* * *

После нашего ужина в "Джонсе" я не смогла уснуть. Я вообще редко сплю, но обычно дремлю пару часов, не меньше. Но в ту ночь сон не шел. Я была наэлектризована, не могла остановиться, пытаясь охватить каждый квадратный сантиметр комнаты, которая, как мне тогда казалось, станет моей. Мы не обсуждали это, не заходили дальше слов "я – твоя внучка, и я теперь здесь", но я все равно это чувствовала. Этот дом, который существовал, как будто был создан для нее. И ее кровь текла в моих жилах. Во всем этом было такое ощущение правильности, что, если я хоть на мгновение закрою глаза, все исчезнет. Возможно, его вообще не было. Слишком идеально, чтобы быть реальностью.

Таллула была и не была тем, что я ожидала, представляла себе по скудным рассказам отца и по тем фильмам о ней, которые мне удалось найти. Но даже если бы кругозор моих родителей не был столь непростительно ограничен, как можно было бы описать Таллулу? Как можно описать ее?

В ранние часы того первого утра я услышала движение на кухне. Я застыла на месте, решая, что делать. Таллула была всем и даже больше, и я не питала иллюзий относительно того, на что она способна. Это пронизывало воздух в доме. Ее запах. Ее владения. Она не была теплой, не была материнской, и за это я была ей благодарна. Но я была здесь, подкидышем в ее логове, и моя судьба здесь еще не была определена. От нее веяло опасностью, нестабильностью, она была из тех женщин, которые время от времени могут наброситься с пощечиной или оставить следы когтей на руке любовника. Но только если это было заслуженно.

Я привела себя в порядок и решила встретиться с ней. Когда я вошла на кухню, она не обратила на меня внимания, но мое присутствие было заметно. Она знала и принимала, что я здесь. Если бы она этого не сделала, я бы знала. В этом я была уверена. Она положила для себя квадратик темного шоколада и четыре миндаля, которые брала не глядя. Перед ней на большой столешнице лежала стопка журналов. Hераспечатанная. Кот Лестер запрыгнул на прилавок и забрался на них, прислонившись к ней вплотную. Он настороженно смотрел на меня. Я обдумывала свой следующий шаг. Я знала, что Таллула одобрила бы уверенность и силу, а не вежливую неохоту. Вежливость так часто становится утомительным бременем, навязываемым тому, кому за нее платят, требуя признания и ответной реакции. И все же я чувствовала, как колотится мое сердце, когда я открывала шкафы, пока не нашла все необходимое для приготовления кофе. Я постаралась успокоить руки и поставить вариться. Бабушка ничего не сказала, что говорило о том, что я права, и мне хотелось бы думать, что мои плечи немного расслабились.

Через несколько минут она подняла руку и пересадила кота Лестера на другую сторону стола, освободив для меня место. Я была удивлена. Как бы ни была она похожа на человека, которого я всегда искала, даже не подозревая об этом, я не знала эту женщину, которая носила мое лицо, не в практическом смысле. Но все же это был шанс, и я знала, что он будет предложен только один раз. Я взяла свою кружку и опустилась на предложенное место рядом с ней.

Сквозь огромные стекла мы наблюдали за тем, как медленно освещается ее территория. Оранжевый, желтый, розовый. Я впервые увидела, как над городом разгорается день, как равнодушное солнце готовится бросить свой суровый взгляд на грязные горячие мостовые, пробивая густую пелену смога. Разве могла я знать в тот первый день, что это станет нашей привычкой? Впереди меня ждали годы. Прекрасные, слишком короткие годы бессловесных посиделок на кухне с бабушкой и котом Лестером, который был свидетелем. Позднее я узнаю, что никто из нас не спал, – эту черту я никогда не разделяла со своими родителями, но теперь поняла. Я никогда не была их ребенком. Все было так ясно.

– Пора уходить, – сказала она, и ее голос прорезал идеальную тишину в тот момент, когда свет коснулся стекла. – Иди одевайся.

Выйдя на улицу, я последовала за ней, перешагивая через различные обломки на тротуаре, как будто она знала точное местоположение каждого куска мусора. Проснулись бездомные, пришли несколько работников газетного киоска и кафе, не закрывая окон и дверей. Каркали вороны, кричали чайки, в воздухе витала легкая прохлада, которая, как я еще не знала, исчезнет через час. Растительность, вывески, цвета, выцветшая лепнина, испачканные тротуары и сонная монументальная улица. Я не могла воспринимать все это достаточно быстро, не могла усвоить так много и так скоро. Казалось, что я мечтала об этом месте всю свою жизнь и никогда не позволяла себе поверить, что оно может быть реальным. Конечно, я видела Лос-Анджелес в кино и в Интернете, но это было совсем не то. Это было ощущение того, что я здесь и сейчас, сухой загрязненный воздух с нотками цветов апельсина и жасмина. Это были грязь и блеск вместе. Черные сапоги "Прада" моей бабушки, переступающие через собачье дерьмо и сигареты.

Таллула остановила нас у бара "Радуга", откуда доносился запах несвежего пива и чистящих средств. На ней была широкополая шляпа с черными полями и огромные черные солнцезащитные очки. Она протянула мне винтажный шарф от "Гермес" с обезьянками и змеями на нем. Я обдумывала, как бы мне в него завернуться, как мне и было задумано, и пока я размышляла, перед нами остановился огромный красный двухэтажный автобус. Двери с шипением открылись, и водитель кивнул.

– Доброе утро, мисс Таллула, еще один прекрасный день!

Автобус остановился на уровне тротуара, и моя бабушка царственно шагнула внутрь.

Мы уселись на два правых задних сиденья на открытом верхнем уровне – Таллула явно давно претендовала на них. Экскурсовод кивнула ей, и в течение нескольких следующих остановок автобус наполнился жаждущими туристами, такими же новичками в городе, как и я.

Я смотрела, как они заходят в автобус, в их глазах читалось волнение, некоторые из них устали с раннего утра, некоторые были ошеломлены, они не были городскими жителями или, возможно, не привыкли к мстительной жаре.

– Мы делаем это каждое воскресенье, – сказала Таллула. – Заруби себе на носу, если собираешься быть здесь.

Я повернулась к ней, но она смотрела на город, а не на меня. Я не знала, означает ли это, что я могу остаться, не хотела думать об этом, вдруг я ошибаюсь. Я смотрела на утренние улицы Голливуда, на нетерпеливых людей, которые записывались на экскурсию в этот час, и на их семьи, которые тащили за собой, на блеск нашего красного автобуса.

Я повязала шарф на волосы, и Таллула молча выразила свое одобрение. Она вручила мне большие солнцезащитные очки, которые я тоже надела. Я слушала, как гид указывал на дома знаменитостей и места самоубийств и убийств. Все было таким монументальным, таким полным смерти и жизни. Какая-то часть меня не могла примириться с мыслью о моей безупречной бабушке и этих пешеходах-туристах, и все же в этом был полный смысл. Мы ехали по городу, который неспешно просыпался вокруг нас, как дыхание жизни, и я никогда не чувствовала, что мир таит в себе такие перспективы. Передо мной открывалось столько возможностей, и в то же время я чувствовала, что никогда не смогу захотеть чего-то большего, чем просто это.

На губах моей бабушки играла улыбка – моя бабушка, даже произнести это про себя было так многозначительно, – и я старалась, чтобы она не видела, как я смотрю. Мне хотелось узнать эту женщину, чей генетический материал составлял столь значительную часть меня. Мы остановились на Голливудском бульваре, чтобы туристы могли полюбоваться звездами и отпечатками рук, и несколько из них сошли, чтобы приседать и позировать. Китч. Клише. Дешевые острые ощущения, реплики, эксплуатация чужаков, тех приезжих, которые никогда не почувствуют, как это место пульсирует в их жилах. Все это так удивительно американское, западное, калифорнийское, анжуйское. Очень похоже на себя. Блеск студийных декораций, полировка, голуби, мусор, рюкзаки и камеры мобильных телефонов, слишком белые зубы и селфи в Snapchat. Смотри, мам, я попала в Голливуд ;)

– Ну, что скажешь? – голос Таллулы, властный и четкий. Ее глаза были закрыты под очками, а голова театрально откинута назад. – Разве это не просто...?

Она помахала красными отполированными пальцами.

Я выглянула из-за крыши автобуса, посмотрел вниз на сверкающие звезды и грязные улицы, на Китайский театр, Египет и музей восковых фигур. Но Таллула не смотрела ни на что из этого. Не город приносил ей такую радость. Ее взгляд был устремлен на туристов. И я поняла. Между этим городом и женщиной рядом со мной не было никакой разницы. Туристы восхищались Голливудским бульваром, и она это чувствовала. Каждая улица, каждый фонарный столб были ее частью, настолько частью, что мне показалось, что они родились в одной и той же великой сейсмической трещине. Безмолвный неведомый бог, которому все эти смертные неосознанно отдавали дань, наблюдал за ними из задних рядов. Просто наблюдал.

И я подумала, даже осмелилась надеяться, что, возможно, я тоже зародилась там.

– Изысканно, – сказала я.

Таллула была рядом со мной, улыбаясь так, что я могла видеть ее клыки, вдыхая все это, наивность и благоговение посетителей, сам их дух.

– Ты понимаешь, – сказала она, поправляя солнцезащитные очки, опираясь локтем на край ограждения рядом с собой. – Что, полагаю, теперь может означать только одно...

Я прочистила горло и посмотрела, как мужчина в козырьке, сидящий в ряду перед нами, пытается отбиться от нападающего голубя. Я затаила дыхание.

Таллула обратила на меня свою клыкастую улыбку.

– Теперь Лос-Анджелес и твой тоже.

* * *

В другой комнате зазвонил телефон. Я тихонько закрываю бабушкину дверь и отвечаю.

– Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста! Я буду любить тебя всегда-всегда!

Кейт. Еще одна вечеринка. Еще одна возможность сделать карьеру в облике подходящего прелюбодейного мужчины. И ей нужна ведомая женщина. Я не хочу идти, я не хочу быть нигде. Но я знаю, какими бывают эти мужчины. И я в долгу перед ней. Возможно, Кейт не всегда будет нуждаться в моей заботе, но пока...

9

И вот я здесь, одна, мои стринги все глубже и глубже врезаются в ягодицы, а мужчина с подносом шампанского не появлялся уже почти шесть минут, но, несмотря на это, в мире не найдется столько алкоголя, чтобы отвлечь меня от умопомрачительной толпы мешков с мусором из Беверли-Хиллз, которая каким-то образом окружила меня. Кейт тем временем в другом конце комнаты разговаривает с кем-то, кто очень похож на Дерека из «Вавилона», но может быть (и не быть) его точной копией с другим именем в той же сфере деятельности. Он не особенно привлекателен, но ночь только началась. Все эти мужчины одинаковы. Напротив меня стоит другой, разговаривает. Я осматриваю зал в поисках еще одного напитка.