Текст книги "Обуздать ветер (СИ)"
Автор книги: С. Алесько
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)
Фенхель улыбнулся, Корешок зыркнул недовольно.
– Молодой ты еще, вон, сразу баб вспомнил. Да, говорят, айры что-то такое умеют с их сестрой. Я о вас ничего не знаю – кто, откуда, зачем к нам пожаловали, вот и спросил. Не мое, конечно, дело, но раз уж заговорили… Из вас двоих ты как раз больше на этот народец похож.
– Это еще почему?! – чистокровный айр едва ли не подскочил от возмущения.
– Потому что в нем доброта и понимание имеются, а ты только орать, ругаться и зыркать исподлобья горазд. Очень по-человечески себя ведешь, а мои знакомцы из нелюдей не таковы. Может, правда, они ко мне по-доброму, потому что я травы уважаю…
– Я устал и хочу спать, – процедил уязвленный Корешок, избегая встречаться со мной взглядом. Бедняга. Наверное, предчувствует, как я буду донимать его всю дорогу до Зеленей. Это ж надо, так кичиться своими добродетелями, и напрочь позабыть о них в обществе несчастного старика из порочного людского племени!
– Я тоже пойду, хозяин, – поставил пустую кружку на стол, ощущая необычную легкость в теле, душе и мыслях. – Завтра все уберу, обещаю. Слово сдержу, хоть и не айр.
Фенхель устроил нас на ночь в сарайчике, на соломенных тюфяках. Сначала он пытался уложить нежданных гостей в комнате, но мы отказались, ссылаясь на духоту. На самом деле не так уж там было и душно, но дом пропитался запахом пригоревшей пищи, испорченных снадобий, да еще, казалось, стариковского безнадежного горя.
В сараюхе дышалось гораздо легче. По стенам и под крышей висели пучки сухих трав, в них что-то шуршало, может, полевки или сверчки, может, кошики-полуночники, лакомящиеся снами. Из дома тварюшки наверняка сбежали – что за радость грызть горькие сны осиротевшего Фенхеля? А здесь их ждала богатая пожива. Нет, от моей степи им вряд ли удастся урвать кусочек, хотя, схарчи они травинку-другую, не стану возражать. Зато маленькие проныры поживятся грезами Корня. Я слышал пару раз, как он бормочет во сне женские имена, вполне себе ласково бормочет, так что за сладость сна можно не беспокоиться.
Оказалось, что Малинка ничего не знала о касах – в ее книжках о такой мерзости не говорилось. Она опять слушала мой рассказ, как зачарованная.
– Ты, наверное, очень сильный колдун, – сказала задумчиво, когда я закончил. – Я тут узнала, что Туманный лорд тоже, вроде бы, не чужд волшебству. Ходят слухи, он сам обладает какими-то способностями. Ты так ничего больше и не вспомнил?
– Не-а, ничего. – Три болота, до чего ж приятно расти в глазах моей радости… Очень сильный колдун, м-да… – Все эти колдунские штучки сопровождает дикая боль в голове, точно такая же появляется, когда я долго пытаюсь вспомнить детство или вызвать ветер просто так. Я уже боюсь лишний раз пробовать, чтоб в уме не повредиться. Зеленя совсем близко – потерплю, дождусь встречи с творящими, авось, помогут.
– Да, ждать осталось совсем недолго, – Малинка прижалась ко мне, ласкаясь. – Ой, да это от тебя так пахнет! А я думала, мы примяли какую-то особенно духовитую травку.
– Ну ты же так и не принесла воды, – принялся оправдываться я. – Речки, ручьи и озера по пути не попадались, а из колодцев путникам тут только пить разрешают и лошадей поить, у кого они есть. Так что не обессудь.
– Фу, глупый, – засмеялась сладенькая. – От тебя хорошо пахнет. Какой-то чудной травой. Здесь, в степи, такая растет? Мне было б интересно посмотреть.
Я принюхался. Если чем и пахло ощутимо, так это тимьяном, но поблизости его видно не было.
– Жаль, – вздохнула девочка. – Надо будет поспрашивать у травников, уж они-то должны знать этот тимьян. Тогда я, наконец, узнаю, какими такими цветами благоухает мой загадочный айр.
– Загадочный! – я улыбнулся. – Ну ты скажешь. А айр должен пахнуть аиром, не находишь? И, кстати, определенное сходство с озерным корнем у меня имеется.
Малинка захихикала, выдавая знакомство с цветущим обликом этой травы.
Утром проснулся рано, на удивление бодрый и полный сил. Корень храпел вовсю, и я не стал его будить. Яркий свет, проникавший в сарай через многочисленные щели, дал убедиться, что с другом все в порядке: физиономия выглядела вполне здоровой (и была изрядно заросшей), пальцы на прокушенной руке утратили отечность. Хвала Небесной Хозяйке, Фенхель оказался хорошим врачевателем.
И я отправился отрабатывать лечение и постой. Старикан уже копошился на кухне, прибирая со стола сено (оказавшееся высушенными целебными травами) и прочий мусор (сухие грибы, ягоды, лишайники – «ценнейшие ин-гри-ди-ен-ты» для снадобий – как выяснилось, когда я чуть не вымел кое-что). На долю неуча Перца остались объедки, очистки и грязная посуда.
С утра Фенхель, потрудившийся соскрести со щек и подбородка седую щетину и надевший чистую одежду, выглядел заметно бодрее и, казалось, благодушнее. За работой мы мало разговаривали. Наверное, старику сейчас было не до любопытства, что очень облегчало жизнь, избавляя от необходимости выдумывать и врать. Я тоже помалкивал, опасаясь неосторожным вопросом разбередить воспоминания деда.
Корень объявился на кухне к полудню, когда мы заканчивали с уборокой. Фенхель тут же занялся больным, осмотрел укус, удовлетворенно крякнув.
– Все-таки айровы снадобья лучше моих. Рана-то с вечера была нехорошая, грязная, а сегодня, гляди-ко, не только очистилась, но и подживать начала.
– Так ты меня не своими лекарствами пользовал? – с непонятной интонацией спросил Корень.
– Нет, не своими. Я свои уж давно не готовил, – погрустнел Фенхель.
– У тебя родня-то осталась, дед? – поинтересовался тонко чувствующий айр, и мне захотелось дать ему хорошего подзатыльника.
– Сын в столице. Я уж давно ему свое дело передал. У него еще двое детей есть, да у дочери трое. Но из всех моих внуков только Арвехо интересно было что-то новое искать, а не в городе сидеть, богатеев проверенными снадобьями лечить.
Повисла гнетущая тишина, я лихорадочно соображал, что бы такое сказать отвлекающее, как вдруг в заднюю дверь постучали или даже, скорей, поскреблись. Фенхель пошел открывать, я за спиной лекаря показал Корешку кулак, негодяй прикинулся, что не понимает моего недовольства. Хозяин тем временем впустил в кухню молоденькую девчонку, лет, наверное, тринадцати, не больше, но уже весьма миленькую.
Гостья увидела двух незнакомцев и остановилась, смущенно теребя край застиранного передничка. Фенхель сказал на местном языке что-то ободряющее и указал на лавку, где уже сидел Корень. Девчушка подошла, потупившись, уселась на самом крайчике, нахохлившись, будто маленькая синичка, и, стоило чуть освоиться, стрельнула глазками в айра. Тот как раз с интересом ее разглядывал, бедняжка, обнаружив это, залилась краской и совсем сконфузилась.
– Это дочка соседки-вдовы, – пояснил лекарь. – Уже который раз приходит за мазью для матери, никак не отцепится, настыра вроде вас, – попытался скрыть улыбку, получилось плохо. – Отговаривался, что нужных трав нет – принесла, да и собрала на удивление правильно. Теперь вот еще пчелиного молочка раздобыла, придется готовить… – и зашарил по полкам, доставая какие-то горшочки, мешочки, коробочки.
Так вот откуда на столе букетик тимьяна… Девчонка, не понимавшая северного говора, переводила любопытный взгляд с Фенхеля на меня, потому как старик больше ко мне обращался, чем к Корню. Я не выдержал и подмигнул ей, безо всякой задней мысли, просто чтобы подбодрить. Словом-то не получится – я не знаю ее языка, она – моего. Подмигнул и пожалел: сейчас опять в краску вгоню. Но малышка только улыбнулась в ответ, широко, по-детски. Хорошая девочка, понятливая.
Хозяин так углубился в приготовление мази, что мы с Корнем переглянулись да и засобирались восвояси. Я положил на стол обещанные два золотых (последнюю блестящую желтую монету из переданных Малинкой и кучу темных местной чеканки), начал было благодарить Фенхеля, но тот, поглощенный смешиванием мудреных ин-гри-ди-ен-тов, даже не обернулся. Тогда я указал поглядывавшей на меня девчонке на деньги, потом на лекаря и прижал руку к груди: мол, благодарствуем. Она закивала и махнула мне на прощание, не удержалась, глянула исподлобья на Корня, тут же отвела глаза и снова зарумянилась.
Не успели мы отойти от дома лекаря, как дверь распахнулась, и выскочил Фенхель.
– Стойте!
– Что, Перец монеты неправильно посчитал? – осведомился Корень.
– Не знаю, не проверял! – в тон ему ответил дед. – Вот, забирайте, – сунул деньги в руку оторопевшего айра, повернулся ко мне. – Чего уходите, не попрощавшись? Хорошо, Фреса мне сказала. Денег я с вас не возьму. Не своими снадобьями пользовал, а айры мне их даром дают. Да и кухню ты, Перец, убрал на совесть.
– Спасибо, Фенхель, – произнесли мы с Корнем в один голос.
– Ты так скоро мазь приготовил? – полюбопытствовал айр.
– Какое там! – махнул рукой старик. – Фреса присматривает. Толковая девчушка, и раньше нам помогала…
– Возми ее в ученицы, хозяин, – полушутя, посоветовал я. – Девчонки иной раз толковее парней бывают. Да и захожие айры годика через два-три все свои секреты ей выложат, такой красотуле.
– Да я и сам подумывал, – немного смущенно признался лекарь, продолжил задумчиво: – И матери ее полегче будет, у нее еще трое младших… Ну, ступайте со светлым Сарием… Вот тебе айрово снадобье, смазывай, пока не заживет, – вручил Корню склянку, махнул на прощание и пошел в дом.
– Давай-ка к «Трем удодам», – проворчал друг, пряча лекарство и деньги. – Жрать хочу страшно, а добрый хозяин, хоть и не накормил, но и не забрал последнее.
– Все-таки душевный народ айры, как я погляжу. Мне уже страшно к вам соваться, поверну-ка, пожалуй, назад.
– Я те поверну! – айр на всяки случай прихватил меня за локоть. – И не вздумай прохаживаться насчет вчерашнего. Я не виноват, что у людей все шиворот-навыворот. Рассказал бы дед сразу о своем горе, ему бы посочувствовали. А то разорался, как базарная торговка…
– Дурак ты все же, Корешок, – только и сказал я.
* * *
Мы шли по бездорожью чуть меньше недели. Поначалу местность оставалась столь же унылой, что и на подходе к Совиному Углу, хотя в первые два дня нам попались несколько одиноких хижин. Корень пояснил, что в них живут отшельники.
– Да, в пустыне, наверное, хорошо беседовать со светлым Сарием, – прикинул я. – За его глас не примешь крики лоточника с улицы или бормотание пьяного соседа за стенкой. А Небесная Хозяйка наставляет своих детей исподволь, по-женски. Никогда не скажет прямо, чего хочет, приходится угадывать. Я, впрочем, не сильно переживаю – с женщинами у меня всегда получалось договориться.
– Мечтаю послушать, как ты запоешь, когда предстанешь пред темны очи Хозяина Подземья, – ободряюще заявил добрый друг. – А с Сарием в этих местах не говорят. Сюда правитель Гранитного Брега ссылает недовольных, посмевших высказать свое недовольство. Вот такие тут отшельники.
Н-да, понятно, почему наши скромные особы не вызвали лишних вопросов ни у хозяина постоялого двора, ни у стражников. Наверное, недовольных отшельников иногда навещают родичи, а общаться лишний раз с близкими отверженных не с руки – как бы самим не замараться.
Наконец пустоши кончились, земля вновь покрылась травой, появились кусты и высокие деревья, то и дело сбивавшиеся в небольшие рощицы и перелески. На пути стали попадаться ручьи, однажды мы набрели на узкую быструю речушку, на берегу которой и заночевали. Корень сказал, что до границы осталось совсем немного и принялся с завидным старанием приводить себя в порядок: отстирывать пропыленную и пропитавшуюся потом одежду, соскребать многодневную щетину. Этим дело не ограничилось: айр кучу времени убил на чистку своего «ростка» и правку ножа.
– Оружие должно содержать в порядке, – нудно отвечал он на мои ехидные замечания, драя железную полосу на палке песком, будто хорошая хозяйка сковородку. – Кровавые пятна на нем не делают чести воину и оскорбляют взор Зель-творящей.
Мой неокованный «росток», испятнанный впитавшейся кровью касов, Корень сломал и бросил в костер.
– Здесь он не понадобится, – успокоил меня. – В этих краях нет ни людей, ни крупных четвероногих хищников.
Я вздохнул с облегчением. Воином себя не чувствую, и драить оружие желания нет. Мне вполне хватает чуть ли не колом стоящей одежи и Хозяин-Подземья-знает-сколькодневной щетины. Кстати, Корешок весьма придирчиво проверил, насколько хорошо я выстирал штаны и рубаху, да и подбородок мой не обделил вниманием.
– На вшивость проверить не забудь, – посоветовал я, в очередной раз ловя внимательный взгляд на своей физиономии.
– На вшивость пусть тебя лапуля проверяет. Мне важно, чтоб ты выглядел пристойно. У меня своих грешков хватает, не хочу еще по твоей милости нарекания выслушивать.
Я и на сей раз не стал задавать вопросы: если б друг хотел, давно рассказал бы сам, времени у нас было предостаточно. Может, если меня хорошо примут в Зеленях, он, наконец, станет пооткровеннее.
Вечером шестого дня впереди, на фоне закатного неба замаячил темный гребень.
– Пограничный лес, – пояснил Корень. – Завтра к полудню будем на опушке.
Так и получилось. Мы стояли под ярким полуденным солнцем, а перед нами вздымалась стена леса, именно стена, без единого просвета или щели. Все пространство меж деревьями заполняла зелень лиан с мягкими сердечками листьев величиной с ладонь.
– Чего встал? Вперед! – Корень подтолкнул меня в спину. – Считай, что дома.
– Давай, ты первый, – засомневался я.
Соваться в чащу почему-то не хотелось, от нее исходила не то чтобы угроза, некая настороженность. Похоже, я не нравился ей также, как и она мне.
– Лучше, если ты будешь у меня на виду, – пояснил айр свое намерение во что бы то ни стало протолкнуть меня вперед. – В случае чего, я смогу выдернуть тебя, подождешь здесь кого-нибудь из творящих.
– Может, я сразу ждать останусь? Ступай один, доложись, как положено…
– Не стремись вызвать больше подозрений, – Корень снова подтолкнул меня в спину. – И так неизвестно, что за фрукт. Безотцовщина!
– Скорее овощ, – хмыкнул я и двинулся вперед, твердо решив не обращать внимания на дурное настроение друга.
Поднял руку, чтобы раздвинуть зелень, но стебли лиан и ветви деревьев отпрянули при моем приближении, бесшумно и плавно, будто во сне. Я глубоко вздохнул и нырнул в открывшийся проход. На душе по-прежнему было неспокойно, и лишь ощущение, что сзади идет друг, обещавший вытащить, позволяло делать следующий шаг.
Лес (или живая изгородь?), беспрепятственно пропустив внутрь, казалось, опомнился и чуть ли не облепил меня листьями. Будто большие прохладные ладони скользили по лицу, плечам, рукам и ногам. Я невольно замедлил шаг и, не веря своим глазам, уставился на кончик лианы, изящно изогнувшийся перед моим носом и скользнувший в волосы. Попытку выдрать его оттуда пресек айр, перехватив мою руку.
– Не дергайся. Стражникам же не препятствуешь себя обыскивать.
– Так это нарочно? Весь этот лес живой? – я, признаться, струхнул. – А что он со мной сделает, если я придусь ему не по вкусу?
– Сказал же, что успею вытащить, – проворчал Корень. – И, кстати, любой лес живой.
– Но ни один пока меня не щупал! – я с раздражением выдернул особо настырный побег, залезший под рубашку и шаривший по поясу штанов, определенно собираясь проникнуть внутрь. Три болота, а вдруг ему там что-то не понравится? Или, хм, наоборот…
Корень, на сей раз не успевший удержать меня от резких движений, выругался.
– Стой на месте! – рыкнул он.
Но я уже и сам остановился, потому что из зеленого плетения проворно, и в то же время болезненно-грациозно выскользнул побег ежевики или чего-то очень похожего. Толстый, длинный, усаженный здоровенными фиолетовыми шипами, загнутыми к стеблю. Такой как оплетет, как заякорит в плоти все эти крючья… Пока я изгонял кошмарные картинки, мелькавшие перед внутренним взором, побег замер, покачиваясь на уровне груди, будто змея перед броском.
От вида шипов меня неожиданно замутило. В голове стрельнуло знакомой болью, волосы шевельнул ветерок, пока слабый, едва ощутимый…
– Перчик, а ну успокойся! – Корень сзади схватил меня за плечи, встряхнул. – Никакой бури здесь, если хочешь остаться в живых!
Шипы приблизились к лицу, вырастая, выпрямляясь, меняя цвет на бурый, становясь похожими не на ежевичные, а, скорей, на терновые. Из желудка поднялся удушающий ком, я согнулся, плечи выскользнули из рук айра, колючая плеть метнулась в лицо и, кажется, сильно оцарапала бровь, а последняя трапеза очутилась аккурат под ногами (хорошо, не на них). Колени подогнулись, но Корень вовремя удержал меня от падения.
– Зель-творящая, помилосердствуй, – пробормотал айр. – Когда же, наконец, я избавлюсь от этого полукровки? Что с тобой такое? – развернул меня к себе и застыл, уставившись чуть выше моих глаз.
– Не знаю, что, – огрызнулся я, вытирая рот рукой. – Уж больно мерзко эти шипы выглядят.
– Шипы, да, – рассеянно проговорил Корешок. – Раздирают чужаков в клочья, почти как ты – касов. Зрелище и впрямь тошнотворное. Зеленая ветвь, не удивительно, что ты такой впечатлительный.
– Какая там ветвь, ты про что?.. – начал было я, но друг взял меня за локоть и потащил сквозь расступающиеся заросли, зло сопя.
Ноги тряслись и двигались с трудом, но идти пришлось недолго. Внезапно чаща раздалась распахнувшимися вратами, и мы оказались на открытом пространстве. С поросшего травой пологого склона открывался вид, от которого дух захватывало. Холмы, кое-где покрытые лесом, сменялись равниной, сверкающей под солнцем зеркалами озер, расшитой серебристыми нитями рек. У горизонта темнели то ли горы, то ли гряда облаков.
– Это и есть Зеленя?
– Да, – Корень выпустил мой локоть, я осел на землю, айр плюхнулся рядом.
– Красиво.
Мужик молчал, я отвел взгляд от завораживающих просторов родины моего отца (она с первого взгляда понравилась мне гораздо больше Мглистых земель) и посмотрел на друга.
– Три болота, Корень! Как тебе удалось?
Правая бровь айра стала красной. Нет, даже не красной, а какого-то пронзительно-алого, пламенеющего цвета, надо сказать, очень неплохо сочетающегося с темно-каштановыми волосами и карими глазами, сейчас приобревшими красноватый оттенок, будто освещенные закатным солнцем.
– Алая ветвь, – сообщил Корень, словно эти слова должны были все объяснить. – Ни щепочки от творящего, хотя они рождаются и среди отпрысков Рябины, – и снова уставился куда-то повыше моих глаз.
– У меня что, тоже?.. – я провел пальцем по оцарапанной брови, но боли не почувствовал, да и крови не было.
– Да, конечно, тоже, – чуть ли не со злостью бросил мужик. – Ты же полукровка!
– Тоже красная? – я лихорадочно пытался представить, как такое украшение будет смотреться на моей физиономии. Получалось страшненько. Правда, Малинка, может, так и не посчитает. У баб иной раз встречаются странные понятия о мужской красоте.
– Зеленая! Отпрыск Остролиста, вот в ком Зель-творящая воплощаться любит. – Корень говорил на удивление раздраженно.
– Ты завидуешь, что ли? – удивился я его злости.
– Досадую! Если б у меня была хоть щепочка дара, я б сразу разглядел, из какой ты ветви.
– Велика ли разница, когда ты это разглядел?
– Велика! В целых два года каторги! Знал бы, сразу тебя в Зеленя потащил, еще когда с лапулей встретил.
– Так бы я и пошел! У меня был уговор с Малинкой, да и вообще…
– На любое «и вообще» у меня имеется вот это, – айр поднес к моему носу здоровенный кулачище.
– Да что ты в самом деле, Корешок? – красота и покой Зеленей пробудили во мне неискоренимое благодушие, и я не понимал раздражения друга. – Случившегося не исправить. Выкинь из головы, что за радость переживать галеру заново?
Я не привык жалеть о прошлом, может, потому, что в самом мрачном событии находилось нечто, непременно приводившее впоследствии к чему-то хорошему. Не провинился б перед Ягодкой, никогда не срослось бы у меня с Малинкой. А галера… Галера была всего лишь платой за кусочек счастья, бывшего, и, надеюсь, будущего. Да и с Корешком я бы вряд ли так сдружился, не потолкай мы два года бок о бок галерное весло. Хотя это мне ценно, а у него, небось, среди айров друзей навалом…
– Пойдем, – проворчал Корень, вставая. – Я должен как можно быстрее предъявить тебя кому-нибудь из творящих, иначе набегут воины, а встречу с ними я предпочел бы оттянуть до разговора с отцом.
Не, пожалуй друзей у него немного. Уж больно физиономия не радостная, да и кто пойдет из края волшебной красоты, от толпы друзей скитаться в непонятные людские земли?.. Ладно, Перец, разберемся. За этим ты сюда и пришел, разве нет?
* * *
Мы побрели вниз по склону, у подножия которого обнаружилась тропка, поманила за собой и тут же вильнула за очередной холм. Я все собирался спросить, далеко ли до жилища творящего, и никак не мог заставить язык двигаться (непохоже на меня, м-да-а). Кругом было так хорошо и спокойно, что оторваться от созерцания не получалось.
Склоны холмов покрывала пушистая шкура луговых трав и цветов. Ветра не было, теплый ароматный воздух полнился пением жаворонка и едва различимым жужжанием пчел. Солнце время от времени скрывали пухлые белые облачка, и по холмам бесшумно пробегала тень. После выжженных солнцем окраин Гранитного Брега эти места казались садами Небесной Хозяйки.
Неожиданно на склоне появился человек… тьфу, айр, будто вырос из травы или соткался из воздуха (может, так оно и было). Корень тут же остановился, я последовал его примеру. Мужчина неспеша подошел к нам. Высокий, плечистый, по человеческим меркам лет за тридцать, правая бровь алая, как у Корешка, на щеке какой-то листок… Картинка, как у древлян? Нет, листок шевелится, прорастает стеблем, на котором наливается зеленый бутон, раскрывается алыми лепестками, в середине мелькает черный зрачок… Мак.
Незнакомый айр перехватил мой чересчур пристальный взгляд, вскинул брови в удивлении и что-то спросил у Корня, тот ответил, потом соизволил объяснить мне.
– Это один из стражей, творящий. Сейчас он попытается пробудить в тебе память крови, чтоб ты смог понимать наш язык и говорить на нем. Ради твоей лапули, не дергайся, Перчик, и не поднимай ветер.
От волнения перехватило горло, и я просто кивнул. Не поднимай ветер! Легко сказать. Если б это от меня зависело… Постарался успокоиться, и прямо взглянул в лицо творящего. Мак со щеки уже исчез, выглядел мужик сосредоточенным и несколько настороженным. Интересно, что еще ему Корешок поведал? Вообще-то говорили они недолго, но кто его знает, этот айров язык… Может, чтобы заклеймить опасным сумасшедшим, достаточно пары звуков?
Творящий тем временем подступил вплотную, вгляделся в лицо и положил пальцы обеих рук мне на виски. Поначалу прикосновение было приятно-прохладным, но спустя пару вдохов появилось отчетливое жжение и ощущение, будто под пальцами айра бегают муравьи. Или пытаются прорасти внутрь головы крохотные корешки. Глаза сами собой закрылись, и я очутился… нет, не в степи – в лесной чащобе, такой густой, что, казалось, лежишь на дне озера, и солнечный свет, проходя сквозь толщу воды, превращается в зеленый сумрак. Чаща напоминала пограничный лес, ибо тоже была живой. Пожалуй, гораздо более живой: все ветви и веточки находились в непрерывном движении, на глазах росли, вытягивались, сплетались, выпускали новые листья, побеги, бутоны, раскрывающиеся чудными цветами, на месте которых появлялись плоды, созревали, падали на землю, прорастая новыми деревьями и травами. Я перестал ощущать тело, плоть, казалось, вросла в волшебное сплетение, растворилась в нем, стала одним из побегов на дереве, в сосуды хлынули общие соки, заменяющие растениям кровь, проникли в самые тонкие жилочки, достигли кончиков пальцев, напитали каждый волосок, прогнали туман из головы, и лес наполнился словами, мыслями, разговорами…
– …Вроде бы тимьян, хотя картинка блеклая, за щетиной толком и не разберешь… – донесся приглушенный голос, выделявшийся в общем гуле таинственной чащи. – Где ты на него набрел? В Бреге?
– Какое там! – это уже был Корень. – За морем, на севере Морены. Он был с девчонкой, с которой не расплелся до сих пор, так что…
– Да что ж тебе Малинка все покоя не дает? Айрам до нее не должно быть никакого дела! – древесная веточка в моем лице обрела голос, и чаща тут же исчезла, ее сменили две удивленные физиономии – стража-творящего и Корня.
– Быстро он… – начал было айров колдун, потом сообразил, что я все понимаю и исправился. – Быстро ты впитал язык… Тимьян?..
– Да, думаю, что Тимьян, раз и ты меня так зовешь.
– Он не помнит ни детства, ни отца… – встрял Корень.
– А мать помнит? – резко прервал творящий.
– Нет, не помню! Ни мать, ни родину, ни собственное имя. Если б я все помнил и умел пользоваться даром, навряд ли сюда пожаловал бы. Меня давно ждут в другом месте.
– Откуда ты знаешь, что обладаешь даром, если не умеешь им пользоваться? – поинтересовался страж.
– Потому что когда мне грозит смертельная опасность, начинают происходить странные вещи, – я постарался взять себя в руки и отвечать спокойно.
– Угрожать тебе, конечно, не буду, – неожиданно улыбнулся айр. – Попробуй угадать мое имя.
– Мак?
– Верно. Почему ты так решил?
– Увидел у тебя на щеке распускающийся цветок. У меня что, тоже?.. – запоздало потрогал собственное лицо.
– Да, – кивнул страж. – Ты и вправду обладаешь даром. Только творящим дано видеть образ позели.
– Погоди-ка, я ничего не замечал у Корня… – взглянул на друга, и обнаружил на его щеке здоровенный темно-зеленый лопух и кисть белых крестообразных цветочков.
– В людских землях у Хрена работает защита: ни алая бровь, ни позель не видны никому. Морок с брови пропадает в пограничном лесу, а с позели я только что снял чары.
– Я сам ему все объясню, Мак, – поспешно произнес друг, отлично разглядевший, что я борюсь со смехом. – Спасибо, что пробудил в нем память крови. Мы можем идти?
– Ступайте. Я сообщу Рогозу, что границу пересекли свои. Он очень ждет твоего возвращения, так что поспеши, Хрен. Да и Клевер захочет, не откладывая, увидеть неизвестного отпрыска Зеленой ветви.
– Конечно, Мак. Мы не собираемся мешкать, – кивнул Корешок.
Я еле успел поблагодарить творящего, потому как друг весьма настойчиво подталкивал в бок, прогоняя вперед по тропе.
Отойдя на приличное расстояние, я решил-таки прояснить возникший вопрос.
– Друг мой Корень, так ты на самом деле прозываешься Хреном?
– Да! – рявкнул мужик, глядя в сторону (и правильно, рожа у меня сейчас глумливая). – У нас так называют только растение и очень уважают приправу из его корней!
Сдерживать смех получалось с трудом.
– А ты, когда к людям ушел, сначала настоящим именем назывался? – Корень зло засопел, и я понял, что угадал. – Да ладно, не огорчайся, – хлопнул друга по плечу. Я когда себе кличку выбирал, думал сначала Хреном назваться, но потом решил, что нескромно как-то.
– Лапуле не растрепли.
– Думаешь, вам еще выпадет встретиться?
– Это только Зели-творящей ведомо, – буркнул айр.
– Лады, не скажу. А знаешь, говорят, у пижинцев есть какой-то свой хрен, жгучий – страсть, глаза вытекают. Васаби называется. Может, тебе так прозываться, если снова к людям уйти надумаешь? Звучит красиво и поймет не всякий.
– Перец, я тя щас пристукну, – для острастки замахнулся, но я от ударов с детства привык уворачиваться.
Я попытался было выяснить у Корня (Хреном его величать, понятное дело, не стал) про защиту, не дававшую видеть картинку на щеке, но услышал в ответ:
– Это тебя никаким боком не касается. Спроси что другое, может, отвечу.
– Что за позель Мак поминал?
– Позель – растение, оберегающее айра, – на удивление охотно пустился в объяснения друг. – Так Зель-творящая являет свое благословение, поэтому и имя дается в честь хранительницы.
– А ты видишь картинки на лицах?
– Нет, на это способны только творящие. Я, как и любой другой, лишенный дара, смогу увидеть позель моих детей, когда мать впервые приложит их к груди.
– Сурово у вас, – мой клятый язык вновь обрел ненужную прыть. – Травку не увидишь, и сразу поймешь, что ты тут не при чем.
– Зря стараешься, Перчик, – на удивление спокойно ответил айр. – Наши женщины не обманывают мужчин. Смотреть на явление позели новорожденного будет настоящий отец.
Мне оставалось только порадоваться за нашего брата-мужика, что я и сделал, правда, Корень почему-то не слишком разделял мое воодушевление.
Прошло не так уж много времени, и, миновав очередную лощину, мы оказались на склоне, сбегавшем в неглубокую котловину, на дне которой виднелось селение. Я насчитал пятнадцать непривычных круглых домов с крышами, в центре выпирающими шляпкой гриба. Строения располагались по спирали, завивавшейся вокруг обширного пустого пространства с каким-то высоким столбом посередине. Каждое жилище было окружено кольцом не то деревьев, не то высоких кустов. На одном из склонов паслось стадо, кажется, коровье, где-то среди домов драл горло молодой петушок, пробующий голос, тявкали собаки. По звукам поселение айров ничем не отличалось от человечьего, и я ощутил разочарование. Видно, в глубине души рассчитывал, что нелюди ездят на драконах, а вместо скотины у них волки или еще какие твари, пострашнее, навроде тех же касов.
– Поддуванчики, – Корень кивнул на селение.
– Это у вас одуванчики так называют?
– Одуванчики и в Зеленях одуванчики, – хмыкнул айр. – Будто в людских землях нелепых названий нет? Я как-то проходил местечко под названием Дериушки.
– Нормальное название. Ушки – это такие грибы, они по осени на древесных стволах вырастают. Наверное, там в окрестных лесах их много было. Вкусные, между прочим, особенно если в молоке сварить, с овсяной мукой да жареным лучком… – я невольно сглотнул слюну, а мой желудок, в пограничном лесу расставшийся с остатками съеденного на завтрак черствого хлеба с совсем уж закаменевшим сыром, заурчал громко и требовательно.
– Потерпи, скоро будем у Мятлика, здешнего творящего, он нас накормит, – подбодрил Корень.
До первого круглого дома, вернее, до окружавшего его кольца деревьев было рукой подать, когда нас нагнал синебровый айр средних лет с холщовой торбой через плечо. Оттуда свисали длинные кроличьи уши, видно, мужик ходил проверять силки. Одет он был в штаны и рубаху, пошитые по фигуре, в отличие от свободных одежд гранитобрежцев. Ноги босы, на голове надвинутая на лоб шапка. Житель Поддуванчиков с любопытством взглянул на нас.
– Приветствую, скитальцы. Добро пожаловать домой.
– Спасибо, – коротко кивнул Корень.
– Здравствуй, Копытень, – мой язык успешно продолжал жить своей жизнью. На щеке незнакомца распустился темно-зеленый лист, очертанием схожий с отпечатком лошадиного копыта, и я, не задумываясь, назвал прохожего по имени.
