Текст книги "Дорога к любви"

Автор книги: Розамунда Пилчер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 9 страниц)

Глава 10

Песня кончилась. Свет померк. Чамиан Во в роли Оберона вышла вперед, чтобы произнести финальный монолог. Запись музыки Мендельсона (недостаточные размеры Брукфордского театра не позволяли разместить оркестр) тихо звучала в темном пространстве зрительного зала и ассоциировалась у Эммы, сидящей в суфлерской будке, с прелестью волшебной летней ночи.

 
До зари по всем углам
Разлетитесь тут и там.
 

Шел последний спектакль недели «Сон в летнюю ночь». Финансовое фиаско «Маргаритки в траве» заставило руководство театра обратиться к пьесе Шекспира, что, хотя и означало для всех двойную работу, обеспечивало субсидии Художественного совета и аншлаг, пусть даже за счет школьников и студентов.

Теперь Эмма уже больше не работала на Коллинза, помощника режиссера. На месте его ассистента работала выпускница драматической школы, увлеченная театром, упрямая и, по всей видимости, неуязвимая для колких замечаний своего начальника. Сейчас она была на сцене в бархатной тунике с прозрачными серебристыми крыльями и изображала фею (в театре не хватало актеров, и в спектакле были заняты все, кого только можно было привлечь).

По этой же причине Томми Чилдерс попросил Эмму вернуться в театр и помочь в постановке спектакля. За последние две недели ей пришлось работать и в костюмерной, и в цехе декораций, печатать сценарии, все время бегать за бутербродами и сигаретами, то и дело заваривать чай.

Сегодня ей поручили быть суфлером, и она весь вечер не отрывала глаз от текста, боясь не уследить, пропустить какую-нибудь реплику и подвести актеров. Но теперь, когда спектакль приближался к концу, она позволила себе немного расслабиться, так как дальше знала текст наизусть и не могла отказать себе в удовольствии понаблюдать за происходящим на сцене.

На Чамиан был венок из изумрудных листьев, серебристый плащ и такие же панталоны, облегающие ее длинные стройные ноги. Публика, зачарованная древней магией слов, слушала, затаив дыхание.

 
Отправляйтесь, разлетайтесь,
На заре ко мне являйтесь.
 

По обеим сторонам проходы были узкими, поэтому Томми Чилдерс построил рампу, ведущую вниз от сцены к центральному проходу зала. И сейчас Оберон и Титания рука об руку, сопровождаемые свитой фей, бегом устремились к выходу по этой рампе; их одежды развевались, как роскошные крылья, на которых они слетели с освещенной сцены вниз, в темноту, быстро и еле слышно, и исчезли почти без звука, без следа.

На сцене в свете одинокого прожектора осталась лишь Сара Резерфорд, исполнявшая роль Пэка.

 
Коль я не смог вас позабавить,
Легко вам будет все исправить.
 

В руках у нее была маленькая свирель. Когда она дошла до: «…дайте руку мне на том», – то сыграла мелодию Мендельсона. Затем, торжественно: «Коль мы расстанемся друзьями, в долгу не буду перед вами».

И темнота, занавес, аплодисменты.

Наконец. Эмма с облегчением вздохнула – все прошло нормально, захлопнула текст и откинулась в своем кресле. Актеры вышли, чтобы попрощаться со зрителями. Когда мимо нее проходил Ник Боттон, он наклонился к ней и произнес:

– Томми просил передать: тебя ждет какой-то человек. Он уже полчаса просидел в Зеленой комнате. Томми на всякий случай отвел его в свой кабинет. Вероятно, решил, что так будет лучше для тебя, и не возникнет повода для разговоров. Пойди, выясни, в чем дело.

– Ждет меня? Кто же это такой?

Но Боттон был уже на сцене. Занавес поднялся, вновь раздались аплодисменты. Актеры улыбались, кланялись, актрисы делали реверансы.

Первая мысль Эммы была о Кристофере. Но если бы то был Кристо, Томми так бы и сказал. Она спустилась по деревянным ступенькам, прошла по помосту к площадке, куда вела лестница со сцены. Впереди, в конце короткого коридора, дверь в Зеленую комнату была распахнута, и виден был продавленный бархатный диван, старые афиши на стенах. Кабинет Томми Чилдерса тоже выходил в этот коридор, но его дверь была закрыта.

Аплодисменты в зале было стихли, но затем возобновились, актеров вызывали на бис.

Она открыла дверь. Это была крошечная комната, чуть больше бельевого шкафа, в которой с трудом помещались письменный стол, пара стульев, полки и картотека. Гость сидел на месте Томми, за его письменным столом, где в беспорядке громоздились сценарии, письма и режиссерские записи. На стене за спиной мужчины висели фотографии сцен из спектаклей. Кто-то принес чашку с чаем, но он и не подумал прикоснуться к ней, и чай так и стоял, нетронутый и остывший. На госте были светло-серые брюки, желтовато-коричневый вельветовый пиджак, темно-голубая хлопчатобумажная рубашка и желтый галстук, повязанный свободно, так что была видна верхняя пуговица рубашки. Он загорел, смотрелся лет на десять моложе, чем раньше, и казался почти до неприличия привлекательным.

В руках у него была американская сигарета, а пепельница, полная окурков, свидетельствовала о том, что он уже давно ждет Эмму. Когда она появилась в дверях, он повернул к ней голову, облокотясь на письменный стол и положив подбородок на ладонь. Его глаза сквозь дым сигареты казались темными и совершенно непроницаемыми.

– Чем ты была занята? – В его голосе слышалось нетерпение.

Девушка была так ошеломлена, что не нашла лучшего ответа, чем:

– Суфлировала.

– Ну, входи и закрой дверь.

Она сделала то, что он велел. Шум аплодисментов остался за дверью. Сердце ее сильно забилось, то ли от неожиданности встречи, то ли от радости, а может, и от смутного страха. Наконец она тихо произнесла:

– Я думала, ты в Америке.

– Был там еще сегодня утром. И вот прилетел. А вчера, по крайней мере я думаю, что это было вчера, – эти различия во времени весьма затрудняют существование – я был в Мексике. В Акапулько.

Эмма взялась рукой за спинку стула и осторожно села на него, прежде чем ее ноги подкосились.

– Акапулько?

– Ты знаешь, самолеты, летающие в Акапулько, раскрашены в разные цвета. Если летишь на юг, одетая в униформу стюардесса демонстрирует что-то вроде стриптиза. Великолепно! – Он продолжал наблюдать за ней. – Эмма, ты как-то изменилась. А! Подстриглась. Как здорово! Повернись и дай посмотреть сзади. – Она подчинилась, осторожно поворачивая голову и искоса глядя на отца. – Намного лучше. Никогда не знал, что у Тебя такой совершенный рисунок головы. Сигарету?

Он бросил пачку через стол. Эмма взяла сигарету, он зажег ее, затем наклонился и погасил пламя такой знакомой и красивой рукой. Гася спичку, как бы вскользь произнес:

– Так много писем летит через Атлантику. Но ни одного от тебя.

Это был упрек.

– Да, я знаю.

– Трудно понять, почему. Не то чтобы для меня это имело большое значение, хотя, должен признаться, поскольку я чуть ли не впервые написал тебе, было бы приятно получить ответ. Но Мелисса отнеслась к этому иначе. Она хотела, чтобы ты приехала в Штаты и побыла с нами, пусть даже недолго. Ты всегда нормально к этому относилась. Что случилось?

– Не знаю. Думаю, просто была расстроена, что ты не вернулся домой. Да и не так легко сразу привыкнуть к тому, что ты женился. А потом стало слишком поздно отвечать на твои письма. И с каждым днем это становилось все труднее, и наконец стало невозможным. Никогда не думала, что, если сделаешь что-то, за что себя не похвалишь, то потом все труднее исправить положение.

Он ничего не сказал на это. Только продолжал курить и смотреть на нее.

– Ты сказал, много писем. А кто писал их тебе?

– Ну, конечно же Маркус. Что касалось бизнеса. И еще было довольно высокопарное официальное письмо от Роберта Морроу. Он написал, что приезжал сюда посмотреть какую-то пьесу и виделся с тобой и Кристофером. Но я так и не понял, приезжал ли он посмотреть пьесу или увидеться с тобой.

– Да, но…

– Когда мы узнали, что ты жива и занята делом, но не собираешься к нам в гости, то вместе с Мелиссой сели в цветной самолет и отправились в Мексику. Там мы гостили у престарелой бывшей кинозвезды в доме, полном длиннохвостых попугаев. Вчера вернулись в Квинстаун, где нас ждало еще одно письмо.

– От Роберта?

– Нет. От Кристофера.

Она не могла поверить:

– От Кристофера?

– Он, видимо, очень талантливый молодой человек. Так быстро получил роль в лондонском театре, почти не имея опыта. Конечно, я всегда знал, что он добьется громкого успеха в жизни. Иначе он бы попал за решетку.

Но даже такая провокация со стороны отца не смогла вывести Эмму из состояния крайнего удивления.

– Кристофер? Я тебя правильно поняла? Неужели и впрямь он написал тебе?

– Ну, ты говоришь об этом в таком тоне, что это даже оскорбительно для него.

– Но почему?..

– Нетрудно предположить, что он должен был чувствовать определенную ответственность за тебя.

– Но… – У нее в голове пронеслась догадка, и она решила сразу же проверить ее, дабы знать, стоит ли ей надеяться на то, что могло бы осчастливить ее: – Но ведь ты приехал не из-за этого письма? Ты приехал на родину, чтобы рисовать? Ты отправишься в Порт-Керрис и вновь вернешься к живописи?

– Да. В конечном счете именно так. Мексика вдохновила меня. Там я увидел такой необычный оттенок розового, который можно наблюдать на зданиях, пейзажах и даже в одежде.

– Ты, наверное, уже устал от Квинстауна и от Америки? – допытывалась она. – Ведь ты никогда не задерживался на одном месте больше двух месяцев. И, конечно, тебе надо увидеться с Маркусом. И начать готовить новую выставку.

Он как-то странно посмотрел на нее:

– Не слишком ли много причин?

– Должна же быть какая-то причина!

– Я уже сказал тебе. Я приехал из-за тебя.

Она не взяла новую сигарету, которую он предложил ей, а наклонилась, потушила недокуренную и обхватила колени руками, переплетя пальцы. Неправильно истолковав ее молчание, Бен огорчился:

– Эмма, мне кажется, ты не совсем понимаешь. Я буквально только сошел с самолета, прочел письмо Кристофера, поцеловал на прощание Мелиссу и прилетел к тебе. У меня даже не было времени, чтобы сменить рубашку. И опять пришлось терпеть этот двенадцатичасовой утомительный перелет, изредка прерываемый завтраком, обедом и ужином, которые невозможно есть. Неужели ты думаешь, что я вытерпел такие муки только для того, чтобы обсудить с Маркусом следующую выставку?

– Но, отец…

Бен продолжал, не позволив прервать себя:

– И, не успев приземлиться, куда я спешу? В Кларидж, куда заранее телеграфировала Мелисса и где она заказала для меня номер, чтобы наконец принять ванну, выпить и нормально поесть? Нет! Я сажусь в еле ползущее такси по другую сторону Атлантики и еду в жуткий дождь в Брукфорд. – Он произнес это слово так, будто оно было неприличным. – Кружу по городу в поисках театра, в конце концов нахожу его. В данный момент такси ждет меня на улице с включенным счетчиком, на котором уже, наверное, фантастическая сумма. Если не веришь, сходи посмотри.

– Я верю тебе, – быстро произнесла Эмма.

– И когда, наконец, ты соизволила прийти, то не нашла более важной темы для разговора, чем Маркус Бернстайн и какая-то выставка. Знаешь, что я тебе скажу? Ты неблагодарный ребенок. Типичный представитель нынешнего молодого поколения. Ты не заслуживаешь, чтобы у тебя был отец.

Она ответила:

– Но ведь раньше я была одна. Так продолжалось много лет. Когда я была в Швейцарии, Флоренции и Париже, ты не приезжал ко мне.

– Тогда я был тебе не нужен, – уверенно сказал Бен. – Кроме того, я знал, чем ты занимаешься, кто рядом с тобой. На этот раз, прочитав письмо Кристофера, я впервые почувствовал беспокойство. Может, потому, что Кристофер никогда не написал бы, если бы по-настоящему не волновался за тебя. Почему ты не сказала мне, что встретила его в Париже?

– Мне казалось, тебе это будет неприятно.

– Все зависит от того, каким он стал. Сильно ли он отличается от того мальчика, который жил с нами в Порт-Керрисе?

– Чисто внешне он мало изменился… Высокий… взрослый мужчина. Бесхитростный, тщеславный, чуточку эгоцентричный. Но бесконечно обаятельный. – Говоря с Беном о Кристофере, она чувствовала, что у нее с сердца спадает какая-то тяжесть. Девушка улыбнулась и сказала: – Я обожаю его.

Бен, услышав это признание, тоже улыбнулся:

– Ты напоминаешь мне Мелиссу, когда она говорит о Бене Литтоне. Похоже, что между молодым Кристофером и мной все же много общего. Но по иронии судьбы, мы потратили столько времени, враждуя друг с другом. Очевидно, мне стоит снова познакомиться с ним. Возможно, на этот раз мы поладим.

– Да, по-моему, так и должно быть.

– Через неделю-другую ко мне присоединится Мелисса. И мы поедем в Порт-Керрис.

– Вы будете жить в коттедже? – не веря своим ушам, спросила Эмма.

– Мелисса? В коттедже? Ты шутишь! Она уже заказала номер в гостинице «Кастл». Мне предстоит жизнь птички в золотой клетке. Быть может, с годами придет удовольствие от сибаритского существования.

– Разве она не была против твоего столь поспешного отъезда? Успев лишь поцеловать ее на прощание и даже не сменив рубашку?..

– Эмма, Мелисса – умная женщина. Она не старается наколоть мужчину на булавку, чтобы он принадлежал только ей. Она знает, что лучший способ удержать того, кого любишь, – это тактично давать ему прогуляться. Женщинам требуется много времени, чтобы понять это. Эстер так и не поняла. А ты?

– Я стараюсь, – ответила Эмма.

– Удивительно, но я тебе верю.

К этому времени совсем стемнело. За разговором они этого и не заметили. Сумерки спускались постепенно, пока лицо Бена не сделалось неразличимым даже с небольшого расстояния, разделявшего их, а волосы не превратились в белое пятно. На столе стояла лампа, но они не включали ее. Сумерки сблизили их, а закрытая дверь отгородила от остального мира. Они стали семьей Литтонов, собравшейся вместе.

Пока отец и дочь разговаривали, за театральными кулисами слышались обычные звуки. Последний вызов публикой актеров. Голоса. Ругань Коллинза, обращенная к несчастному электрику. Спешащие актеры, бегом направляющиеся в костюмерную, чтобы поскорее переодеться, а затем пойти снять грим, успеть на автобус, добраться до дома, приготовить себе ужин, постирать и, быть может, заняться любовью. Раздавались шаги. Люди то входили в Зеленую комнату, то выходили из нее. «Дорогая, у тебя есть сигарета?», «Где Делия? Кто-нибудь видел Делию?», «Мне никто не звонил?».

Звуки стихали по мере того, как актеры по двое, по трое выходили из театра. Слышно было, как заводят машину. Где-то раздался свист.

За спиной Эммы дверь резко отворилась, и темноту прорезала косая полоса желтого света.

– Извините за вторжение. – Это был Томми Чилдерс. – Вы не хотите зажечь лампу? – Он щелкнул выключателем, и, ослепленные, Бен и Эмма моргали, как две сонные совы. – Мне нужно кое-что взять со стола, прежде чем идти домой.

Эмма встала и отодвинула с прохода стул.

– Томми, ты понял, что это мой отец?

– Я не был уверен, – признался Томми, с улыбкой глядя на Бена. – Предполагал, что вы в Америке.

– Все думали, что я в Америке. Даже моя жена, пока я не сказал ей «до свидания». Надеюсь, мы не причинили вам неудобства, так долго занимая ваш кабинет?

– Нисколько. Вот только наш ночной сторож немного нервничает насчет двери, ведущей на сцену. Эмма, я скажу ему, что ты запрешь ее.

– Да, конечно.

– Договорились. Спокойной ночи, господин Литтон.

Бен встал со стула:

– Я хотел сегодня же забрать Эмму в Лондон. Вы не возражаете?

– Нисколько, – ответил Томми. – Она работала очень напряженно последние две недели. Несколько дней отдыха пойдут ей на пользу.

Вмешалась Эмма:

– Не понимаю, почему ты спрашиваешь Томми, даже не посоветовавшись со мной.

– С тобой я не советуюсь, – объяснил Бен. – Тебе я отдаю распоряжения.

Томми рассмеялся и сказал:

– В таком случае, я надеюсь, вы придете на премьеру.

Бен не понял:

– На премьеру?

Эмма нехотя объяснила:

– Он имеет в виду закрытый показ с Кристофером в главной роли. В среду.

– Так скоро! Я, наверное, в это время буду в Порт-Керрисе. Посмотрим, может быть приедем.

– Постарайтесь быть, – попросил Томми. Они обменялись рукопожатиями. – Очень рад был с вами познакомиться. И с Эммой. Еще увидимся.

– Очевидно, на следующей неделе, если «Стеклянная дверь» еще будет идти.

– Будет, – заверил Томми. – Если судить по игре Кристофера в «Маргаритке», то она будет идти так же долго, как и «Мышеловка». Не забудь запереть дверь.

Он уже спускался по ступенькам, и они слышали его стихающие шаги. Эмма вздохнула и сказала:

– Я думаю, нам пора идти. Сторожа хватит удар, если он не будет уверен, что все двери заперты. А твой таксист может потерять надежду когда-либо увидеть тебя вновь или умрет от старости.

Но Бен опять уселся на стул Томми.

– Погоди, – сказал он. – Есть еще кое-что. – Он постучал сигаретой по столу: – Я хотел спросить тебя о Роберте Морроу. – Его голос при этом звучал спокойно, почти равнодушно. Он умел говорить невыразительно, безо всяких модуляций, что сразу вызывало настороженность.

Эмма вся напряглась, но постаралась произнести спокойно:

– А что именно?

– У меня с самого начала возник… интерес к этому молодому человеку.

Она попыталась отшутиться:

– Ты хочешь сказать, что-то большее, чем интерес к форме его головы?

Он пропустил шутку мимо ушей:

– Однажды я спросил тебя, нравится ли он тебе. И ты ответила: «Наверное, я едва его знаю».

– Ну и что?

– А теперь ты знаешь его лучше?

– Ну, очевидно, да.

– Когда он приезжал в Брукфорд, он ведь не просто хотел посмотреть спектакль. Он хотел увидеть тебя.

– Он разыскивал меня. Это не одно и то же.

– Но он взял на себя труд выяснить, где ты. Я хочу понять, почему?

– Наверное, это было продиктовано знаменитым чувством ответственности, свойственным Бернстайну и перенятым у него.

– Перестань дурачиться.

– А что ты хочешь от меня услышать?

– Я хочу услышать правду. И чтобы она была честной сама по себе.

– А почему ты думаешь, что это не так?

– Потому что в твоих глазах нет огня. Когда я уезжал от тебя из Порт-Керриса, ты была цветущей, загорелой, как цыганка. Взять хотя бы то, как ты сидишь, как говоришь, как смотришь… – Он зажег сигарету, переломил спичку и аккуратно положил ее в пепельницу. – Вероятно, ты забыла, что я наблюдаю за людьми, анализирую их натуру, когда рисую, а рисую я уже столько лет, сколько ты и на свете-то не прожила. И не Кристофер сделал тебя такой несчастной. Я и так обо всем догадался, не дожидаясь твоего рассказа.

– Возможно, тут ты виноват.

– Ерунда. Отец? Может быть, я рассердил тебя или обидел, но сердца твоего я разбить не мог. Расскажи мне о Роберте Морроу. Что произошло?

В маленькой комнатке как-то сразу стало невыносимо душно. Эмма встала, подошла к окну, широко распахнула его, облокотилась на подоконник, вдыхая прохладный, свежий после дождя воздух.

– У меня такое впечатление, что я никогда не задумывалась, что он из себя представляет на самом деле.

– Не понимаю.

– Ну, даже то, как мы встретились – отсюда все и пошло как-то не так. Я никогда не думала, что у него есть какая-то личная жизнь, свой собственный мир, симпатии и антипатии, любовницы… Он для меня просто человек из галереи Бернстайна, как и Маркус. Он существует, чтобы заботиться о нас с тобой. Устраивать выставки, получать деньги по чекам и делать все, чтобы для Литтонов, по крайней мере, все шло как по маслу. – Нахмурившись, она повернулась к отцу, озадаченному такими откровениями: – Как я могла быть такой идиоткой!

– Вероятно ты все это унаследовала от меня. И как же развеялись твои счастливые иллюзии?

– Даже не знаю. Он приехал в Порт-Керрис посмотреть на картины Пэта Фарнаби и попросил меня поехать с ним до фермы Голлан, так как не знал туда дороги. Был дождь, сильный ветер, на нем был мешковатый, толстой вязки свитер, и мы смеялись. Не помню почему, но это было здорово. Мы собирались поужинать вместе, но он… Короче говоря, у меня разболелась голова, и я в конце концов осталась дома. Потом я приехала в Брукфорд, чтобы быть с Кристо, и больше не вспоминала Роберта Морроу. До того самого вечера, когда он приехал в театр. Я освобождала сцену от декораций и вдруг услышала его голос за спиной, обернулась и увидела его. С ним была девушка. Ее зовут Джейн Маршалл, она дизайнер по интерьеру, похоже, очень умная. К тому же симпатичная и удачливая. И они казались такой подходящей парой! Ты понимаешь, что я хочу сказать? Такие уверенные, довольные и… вместе. У меня было такое чувство, будто перед носом у меня захлопнулась дверь, и я осталась на холоде.

Эмма отошла от окна, вернулась к столу и села на него спиной к отцу. Взяв в руки канцелярскую резинку, начала теребить ее, натягивая, как на рогатке, между пальцами.

– Потом они пришли к нам на квартиру попить пива или кофе. Все было так ужасно, и мы с Робертом поругались. Он уехал, не попрощавшись, вместе с Джейн Маршалл. Уехал на машине в Лондон, и можно представить, – она старалась говорить безразличным тоном, – что они прекрасно стали жить-поживать. Во всяком случае, я его больше не видела.

– Так поэтому ты не позволила Кристоферу позвонить ему, когда осталась одна?

– Да.

– Он любит эту девушку?

– Кристо показалось, что да. Кристо сказал, что она просто великолепна. Он сказал, что если Роберт не женится на ней, то его надо будет сводить к врачу.

– А из-за чего вы поссорились?

Эмма едва смогла вспомнить. Со временем это стерлось у нее из памяти, как стирается граммофонная запись, если ее прокрутить на полной скорости задом наперед. Какие-то слова, обидные, бессмысленные, о которых она потом пожалела.

– Из-за всего. Из-за тебя. Из-за того, что я не ответила на твое письмо. Из-за Кристо. Мне кажется, он думает, что мы с Кристо любовники, но, когда подошли к этой теме, я так разозлилась, что не потрудилась объяснить ему суть наших с братом отношений.

– Может, зря?

– Да, видимо, зря.

– Ты хочешь остаться здесь, в Брукфорде?

– Мне больше некуда ехать.

– А Порт-Керрис?

Эмма посмотрела на него и улыбнулась:

– С тобой? В коттедж?

– Почему бы нет?

– По тысяче причин. Ведение хозяйства ради папочки никогда еще не помогало решению проблем. Кроме того, от себя не убежишь.

Наконец-то он ехал туда, куда хотел. Самообман и беспокойство последних полутора месяцев закончились. Его «элвис», как охотник, спешащий домой, летел на запад по эстакаде Хаммерсмит на шоссе М4. Роберт постоянно придерживался скоростной внешней полосы и следил за спидометром, чтобы не превышать семидесяти миль в час, так как находился не в том состоянии, когда шофер может себе позволить разбирательство с полицией, случись ей остановить его. Когда он находился неподалеку от аэропорта Хитроу, раздались первые раскаты грома, разрядившие тяжелую атмосферу. Пришлось остановиться на первой же площадке и опустить верх у машины. Как раз вовремя. Когда он опять вырулил на шоссе, гнетущий воздух взорвался, как вулкан. Порывистый ветер с запада гнал тяжелые тучи, дождь, начавшись, вскоре превратился в сплошной поток. Ливень был таким сильным, что «дворники» едва справлялись с водой. Через несколько секунд вся поверхность асфальта стала мокрой, всполохи молний, рассекавших небо, отражались в воде на шоссе.

Роберт подумал, что правильнее остановиться и переждать, пока ливень ослабеет. Но чувство легкости от того, что он наконец может сделать то, о чем подсознательно мечтал, было сильнее благоразумия. И он продолжал путь. Навстречу ему бежала огромная дуга шоссе. Она ревела под ним и расплескивалась брызгами воды на асфальте, мгновенно превращаясь в прошлое, отвергнутая и забытая, как и недавние сомнения.

Театр оказался закрытым. В свете уличного фонаря можно было прочитать афишу. «Сон в летнюю ночь». Неосвещенное и безлюдное, это место выглядело таким же мрачным, как тогда, когда здесь была миссия. Входная дверь была заперта на засов, в окнах – ни искорки света.

Роберт вышел из машины. Снаружи похолодало, поэтому он потянулся за свитером, лежащим на заднем сиденье со времени уик-энда в Бошеме, и натянул его поверх рубашки. Захлопнув дверцу и обернувшись, он увидел у края тротуара такси. Шофер спал, опустив голову на руль. Создавалось впечатление, что он мертв.

– Внутри кто-нибудь есть?

– Должны быть, командир. Я жду, чтобы мне заплатили.

Роберт прошел по тротуару до узкой аллеи, по которой когда-то ушли Эмма и Кристофер, обнявшись, как любовники. На этой стороне мрачного здания светилось единственное незанавешенное окно на первом этаже. Он прошел по темной аллее, миновал мусорные контейнеры, нашел незапертую дверь. За дверью оказалась каменная лестница, слабо освещаемая лампочкой первого этажа. В нос ударил стойкий запах театра: грима, масляной краски, старого бархата. Сверху доносились голоса, и он пошел на них, поднимаясь по ступенькам. Перед ним оказался небольшой проход и приоткрытая дверь с табличкой «Продюсер», из которой падал яркий свет.

Роберт толкнул дверь, и голоса сразу смолкли. Он оказался на пороге небольшой тесной комнатки и увидел удивленные лица Бена и Эммы Литтонов.

Эмма сидела на столе спиной к отцу и лицом к вошедшему. Она была в коротком платье, похожем на комбинезон, открывавшем ее длинные ноги – голые и загорелые. Комнатка была такой маленькой, что он с порога мог дотянуться до девушки рукой. Сейчас она показалась ему красивой, как никогда.

Облегчение и удовольствие видеть Эмму было настолько велико, что неожиданное присутствие Бена Литтона не смутило его. Бен тоже нисколько не удивился, просто поднял свои темные брови и сказал:

– Боже мой, кто к нам пришел!

Роберт засунул руки в карманы и начал:

– Я думал…

Бен поднял руку:

– Знаю. Ты думал, что я в Америке. Так вот, я, наоборот, в Брукфорде. И чем раньше выберусь отсюда, тем лучше.

– Но когда вы…

Однако Бен уже тушил сигарету и вставал, грубо перебивая его:

– Ты что, не заметил такси у входа в театр?

– Как же, заметил. Шофер уже прирос к рулю.

– Несчастный малый! Пойду, успокою его.

– Я на машине, – сказал Роберт. – Если хотите, отвезу вас в Лондон.

– Это даже лучше. Я смогу расплатиться и отпустить таксиста. – Эмма не двигалась. Но Бен обогнул стол, Роберт освободил ему дорогу.

– Кстати, Роберт, Эмма тоже едет. У тебя найдется для нее место?

– Разумеется.

В дверях они посмотрели друг на друга. Бен удовлетворенно кивнул.

– Отлично, – сказал он. – Жду вас обоих снаружи.

– Ты знала, что он приедет?

Эмма покачала головой.

– Это как-то связано с письмом Кристофера?

Эмма кивнула.

– Отец вернулся из Америки сегодня, чтобы убедиться, что ты в порядке?

Девушка снова кивнула. Ее глаза сияли.

– Он был с Мелиссой в Мексике, однако примчался прямо сюда. Даже Маркус не знает, что он вернулся. Отец не заехал в Лондон, а взял такси прямо из аэропорта до Брукфорда. А по поводу Кристофера он совсем не сердится. Мне же сказал, что если я захочу, то могу поехать с ним в Порт-Керрис.

– Ну, и ты?..

– Ох, Роберт, не могу же я всю жизнь повторять одни и те же ошибки. В этом же заключалась ошибка Эстер. Мы обе хотели привести Бена к нашему идеалу образцового надежного мужа и доброго домашнего папаши. И это было так же реально, как посадить в клетку дикую пантеру. Ведь только представь, как скучно выглядит пантера в клетке! К тому же, Бен больше не моя головная боль, а Мелиссы.

Роберт спросил:

– Итак, каково же теперь твое место в длинном перечне приоритетов отца?

Эмма состроила гримасу:

– К твоему сведению, Бен однажды заметил, что у тебя благородная форма головы, и, если ты отрастишь бороду, он тебя нарисует. А вот если бы я попыталась тебя нарисовать, то сделала бы подпись большими буквами: «Я ЖЕ ВСЕХ ПРЕДУПРЕЖДАЛ».

– Такого я никому в своей жизни не говорил. И совершенно очевидно, что сегодня проделал весь этот путь отнюдь не для того, чтобы произнести что-то подобное.

– Тогда что ты собирался сказать?

– Я приехал сказать, что, знай я, что ты свободна, я был бы здесь несколько недель назад. Что, если мне удастся достать два билета на премьеру Кристофера, то я хотел бы видеть тебя рядом с собой. Что я прошу прощения за то, что накричал на тебя в свой последний приезд сюда.

– Я тоже кричала на тебя.

– Мне непереносимо ссориться с тобой. Но находиться вдали от тебя в некотором смысле в тысячу раз непереносимее, чем ругаться. Я говорил себе, что все в прошлом, забыто. Но никогда ты не покидала моих мыслей. Джейн об этом знала. Сегодня вечером она мне сказала, что знает обо всем.

– Джейн?

– Стыдно, но должен признаться, что ходил с Джейн вокруг да около, чтобы скрыть страшную правду.

– Однако именно из-за Джейн я заставила Кристофера пообещать, что он не будет тебе звонить. Я считала…

– И именно из-за Кристофера я не вернулся в Брукфорд.

– Ты думал, что мы любим друг друга, не так ли?

– Разве у меня не было оснований думать так?

– Но ты же глупец! Кристофер – мой брат!

Роберт взял ее голову и большими пальцами за подбородок поднял ее лицо вверх. Перед тем как поцеловать ее, он спросил:

– А как я вообще мог узнать об этом?

Когда они вернулись к машине, Бена уже не было видно, но на стекле, прижатая щеткой к ветровому стеклу, для них осталась записка.

– Как квитанция за парковку, – сравнила Эмма.

То было необычное послание, написанное на листке плотной бумаги для рисования, вырванном из блокнота Бена. Сверху были нарисованы два профиля величиной с ноготь большого пальца. Не оставляли сомнений решительный подбородок Эммы и грозный нос Роберта.

– Это мы. Послание для нас двоих. Прочти вслух.

Роберт так и сделал:

– «Таксист помрачнел от мысли возвратиться в Лондон в одиночку, поэтому я решил сопровождать его. Буду в Кларидже, но предпочел бы, чтобы меня не беспокоили до обеда».

– Но если мне нельзя в Кларидж до обеда, куда мне деваться?

– Поехать ко мне домой. В Милтонз-Гарденз.

– Но у меня нет ничего с собой. Даже зубной щетки.

– Я куплю тебе щетку, – пообещал Роберт, поцеловал ее и продолжил чтение: – «К тому времени я успею выспаться, и охладится шампанское. Буду готов отпраздновать любое ваше сообщение».

– Старый коварный негодник! Он все знал.

– «С любовью, да благословит вас Бог».

Спустя некоторое время Эмма спросила:

– Это все?

– Не совсем. – Он передал ей записку, и Эмма увидела под подписью Бена еще один рисунок: локон седых волос, загорелое лицо и пара темных пристальных глаз.

– Автопортрет, – произнес Роберт. – Бен Литтон в исполнении Бена Литтона. Уникальная вещь. Когда-нибудь мы сможем продать это за тысячу фунтов.

«С любовью, да благословит вас Бог».

– Никогда не соглашусь продать это, – возразила Эмма.

– Я тоже. Поехали, моя дорогая. Пора домой.