Текст книги "Дорога к любви"
Автор книги: Розамунда Пилчер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)
Он нашел улицу, о которой говорил портье. Она вела вверх от бухты и была застроена низкими коттеджами; мокрый булыжник мостовой сверкал, как чешуя свежевыловленной рыбы. На вершине холма открылась живописная площадь, и глазам Роберта предстала старая церковь – солидное мрачное здание, не гармонирующее с афишей на двери:
«Общество художников Порт-Керриса.
Весенняя выставка».
Под надписью – странный рисунок в розовых тонах: подобие глаза и рука с шестью пальцами. Роберт про себя согласился с портье из гостиницы.
Он припарковал машину, поднялся по мокрым ступеням, открыл дверь, и его обдало запахом парафинового нагревателя. Внутри церковь была побелена, между высокими окнами в свободном порядке висели картины всевозможных жанров и размеров.
Прямо у двери сидела дама в фетровой шляпе, с покрытыми пледом ногами. С одной стороны от нее стоял деревянный стол с каталогами и кассой для денег, с другой – парафиновый нагреватель, у которого она пыталась согреть свои сизые от холода руки.
– Ой, закройте дверь! Закройте дверь! – взмолилась она, когда с Робертом в помещение ворвался порыв холодного ветра. Он налег на дверь, захлопнул ее и нащупал в кармане брюк две монеты по полшиллинга. – Какой холодный день, – продолжила она, – и это называется лето. Вы – первый сегодня. Ведь вы посетитель, не так ли? Я никогда вас не видела в наших местах.
– Я никогда не бывал здесь раньше.
– У нас чрезвычайно интересная коллекция. Вам, конечно же, понадобится каталог. Еще полшиллинга, пожалуйста. Не сомневаюсь, вы согласитесь со мной, что не зря потратили деньги.
– Спасибо, – уныло поблагодарил Роберт.
Он взял каталог, украшенный все той же розовой рукой с глазом, что и на афише, открыл его наугад и пробежал глазами имена художников.
– Сэр, вас интересует конкретный художник? – Женщине у окна удалось произнести это безразличным голосом, но глаза ее горели любопытством.
– Нет, совсем нет.
– Просто интересуетесь живописью, как я понимаю. Вы остановились в Порт-Керрисе?
– Да. – Он начал удаляться от нее. – Пока да.
Роберт медленно двинулся вдоль стены длинного зала, делая вид, что интересуется всеми картинами. Он нашел нужное имя. Пэт Фарнаби. Номер 24. «Путешествие» Пэта Фарнаби. У номера 23 сделал паузу, затем продолжил путь.
Игра цвета и света обрушилась на него с картины Фарнаби. Возникло ощущение бесконечной высоты, удивительное, как головокружение. И одновременно с этим чувством полета он как будто оказался над облаками, подвешенный между синевой и белизной.
«Ты должен поехать, – сказал Маркус Роберту. – Я хочу, чтобы у тебя сложилось свое собственное мнение, мне бы хотелось узнать твое впечатление». И вот она, эта картина. Чистая высокая нота игры обычных красок.
Через некоторое время он вернулся к настырной даме. Не было сомнения, что она все время пристально следила за посетителем. «Сейчас, – подумал он, – у нее светлые глаза, как у голодной малиновки, ожидающей крошки хлеба».
– Это единственный экспонат Пэта Фарнаби?
– Боюсь, что да. Это все, что мы смогли выпросить у него.
– Он живет здесь неподалеку, не так ли?
– О, да. В Голлане.
– В Голлане?
– В шести милях от города по дороге к причалу. Это ферма.
– Он фермер?
– Ах, нет. – Дама рассмеялась. «Ей весело, – подумал Роберт, – как будто она играет в старинной пьесе». – Он живет на чердаке над амбаром. – Дама пододвинула к себе листик бумаги и написала адрес. – Если вы хотите повидать его, то найдете здесь.
Роберт взял записку:
– Большое спасибо, – и направился к двери.
– Разве вам не хочется осмотреть всю экспозицию?
– Как-нибудь в другой раз.
– Она такая интересная. – Голос женщины звучал так, будто ее сердце не выдержит, если он не посмотрит еще несколько картин.
– Согласен, без сомнения. Но в другой раз. – Тут он вспомнил об Эмме Литтон. Держась за дверную ручку, Роберт обернулся: – Кстати, дом Литтона далеко отсюда? Я имею в виду не мастерскую, а именно дом?
– Понимаю. Он за углом. Около сотни ярдов вниз по дороге. Там, где синие ворота. Вы не ошибетесь. А вы знаете, что господина Литтона нет дома?
– Да. Знаю.
– Он в Америке.
– И это мне известно.
По-прежнему шел дождь. Роберт сел в машину, завел мотор и поехал вниз по улице, узкой, как нора. Около синих ворот припарковался, перегородив всю дорогу, и прошел в них. Затем спустился по ступеням, ведущим к выложенному плиткой двору, где стояли горшки с затопленными растениями и полуразвалившаяся скамейка. Сам одноэтажный дом был длинным и низким. Неровная крыша и плохо заделанные отверстия от дымовых труб говорили о том, что когда-то это были два или три маленьких коттеджа. Парадная дверь окрашена такой же краской, что и ворота. Рядом висел бронзовый дельфин-колотушка.
Роберт постучал. Сверху на него лилась вода из худого водосточного желоба. Он отступил, чтобы взглянуть, откуда течет вода. И тут дверь открылась.
Он поздоровался:
– Добрый день. У вас водосточный желоб прохудился.
– Откуда ты взялся?
– Приехал из Лондона. Его надо отремонтировать, а то он проржавеет.
– Ты приехал из Лондона, чтобы предупредить меня об этом?
– Нет, разумеется. Можно войти?
– Конечно. – Она отступила в сторону, придерживая для него дверь: – Ты самый безответственный человек на свете. Всегда появляешься безо всякого предупреждения.
– Как же тебя предупредить заранее, если у вас дома нет телефона? А послать письмо не было времени.
– Твой приезд связан с Беном?
Роберт вошел в дом, пригнувшись под притолокой и расстегивая плащ:
– Нет. А что?
– Я подумала, может, он вернулся.
– Насколько я знаю, он все еще греется в лучах целительного солнца Вирджинии.
– И что дальше?
Он обернулся к ней и обнаружил, что иногда эта девушка становилась такой же непредсказуемой, как английская погода. Каждый раз, когда он ее видел, Эмма была другой. Сегодня на ней было платье в красную и оранжевую полоску и черные чулки. Волосы схвачены на затылке зажимом из черепахового панциря, челка заметно отросла и лезла в глаза. Когда он на нее посмотрел, она смахнула челку в сторону ладонью. Этот жест был как бы защитным и разоружающим одновременно и придал ей вид совсем юной девушки.
Роберт вынул из кармана листок бумаги и подал ей. Эмма прочитала вслух:
– «Пэт Фарнаби, дом фермы Голлан». – Она взглянула на гостя: – Откуда у тебя это?
– От дамы из галереи искусств.
– Пэт Фарнаби?
– Маркус им интересуется.
– Почему он сам не приехал?
– Ему хотелось узнать еще чье-нибудь мнение. Например, мое.
– И каково твое мнение?
– Трудно судить, увидев единственное полотно. Я надеюсь, что смогу посмотреть другие работы.
Голос Эммы прозвучал предостерегающе:
– Он очень странный молодой человек.
– Этого и следовало от него ожидать. Ты знаешь, где находится Голлан?
– Конечно. Ферма принадлежит Стивенсам. Мы часто ездили за город на пикник к утесам. Но я не была там со времени последнего возвращения в Порт-Керрис.
– Ты бы не могла поехать со мной туда? Чтобы показать дорогу?
– А как мы туда доберемся?
– У меня машина на улице. Я на ней приехал из Лондона.
– Так ты, наверное, совсем вымотан!
– Нет. Я успел выспаться.
– Где ты остановился?
– В гостинице. Ты можешь поехать? Прямо сейчас?
– Разумеется.
– Тебе следует надеть пальто.
Эмма улыбнулась:
– Если ты подождешь полминуты, я схожу за ним.
Когда ее шаги зазвучали по голому полу коридора, Роберт закурил сигарету и осмотрелся, заинтригованный не столько небольшим домом старой планировки, сколько тем, что перед ним открывалась незнакомая домашняя сторона буйной персоны Бена Литтона.
Синяя входная дверь вела прямо в гостиную с низким потолком и потемневшими балками. Огромное окно с видом на море, подоконник уставлен комнатными растениями – геранями и плющом. Здесь же стояла викторианская ваза с алыми розами. Пол выложен плиткой и покрыт яркими коврами. Повсюду взгляд натыкался на книги и журналы, а также синюю с белым испанскую керамику. В гранитном камине на уровне пола горел огонь. По бокам стояли корзины с принесенными морем дровами. Над камином висела единственная в комнате картина.
Картину он заметил профессиональным глазом, как только вошел в дом, а теперь решил рассмотреть ее более обстоятельно. Это было большое полотно, написанное маслом, с изображением девочки верхом на осле. Девочка была одета в красное платье, в руках держала букет белых маргариток, на темноволосой головке – венок из таких же цветов. Осел стоял по колено в зеленой летней траве, а далеко на горизонте в дымке погожего дня сливались море и небо. Босые ноги девочки свисали с боков животного, на загорелом лице бледными пятнами смотрелись глаза.
Эмма Литтон кисти своего отца. Роберт прикинул, когда это могло быть написано. Ветер усилился и с ведьмачьим посвистом бросил в окно дождем, как горстью гравия. Звук был жуткий, и Роберт представил, как одиноко здесь жить. А чем в такой день могла заниматься Эмма? Когда она вернулась в плаще, он прямо спросил ее об этом.
– Ну, я убираю дом, готовлю еду и хожу в магазин. На все это уходит уйма времени.
– А сегодня после полудня? Что ты делала, когда я постучал?
Эмма потянула за голенище сапога:
– Я гладила.
– А по вечерам? Чем ты занимаешься вечерами?
– Обычно хожу гулять. Наблюдаю за чайками и бакланами. Любуюсь закатом. Собираю дрова для камина.
– Одна? Неужели у тебя нет друзей?
– Нет. Те дети, которые жили здесь, когда я была маленькой, выросли и разъехались.
Это признание прозвучало грустно. Движимый непонятным порывом, Роберт предложил:
– Ты могла бы переехать в Лондон. Элен обрадовалась бы тебе.
– Да, я знаю, но вряд ли стоит, не так ли? В конце концов, Бен должен вернуться со дня на день. Ждать осталось всего ничего.
Девушка начала надевать пальто. Оно было цвета морской волны. В черных чулках, резиновых сапогах и в этом пальто Эмма выглядела совсем школьницей.
– От Бена есть какие-нибудь известия?
– От Бена? Ты шутишь.
– Мне начинает казаться, что не стоило предлагать ему вернуться в Америку.
– Почему?
– Потому что это нечестно по отношению к тебе.
– О, Господи! Все в порядке. – Она улыбнулась: – Поедем?
Ферма Стивенсов находилась в торфяной долине, поросшей вереском, которая простиралась за утесами. Ведущая в сторону от шоссе дорога шла между каменными заборами, поросшими боярышником и ежевикой. Машина ныряла и подпрыгивала в колее. Переехали небольшой мост, подъехали к первому коттеджу, к стае гусей и, наконец, ко двору фермы, оглашаемому криками петухов.
Роберт остановил машину и заглушил мотор. Ветер успокоился, а дождь переходил в изморось, густую, как туман. Со всех сторон слышалась многоголосица фермы: мычали коровы, кудахтали куры, вдалеке тарахтел трактор.
– Итак, – спросил гость из Лондона, – как же нам найти этого человека?
– Он живет на чердаке вон того амбара, каменная лестница ведет как раз к его двери.
Ступени были уже оккупированы мокрыми курами, суетящимися в поисках зерен, и обеспокоенным полосатым котом. Ниже в грязи копалась огромная свинья. Крепко пахло навозом.
Роберт вздохнул:
– И все это ради искусства!
Он открыл дверцу и начал вылезать:
– У тебя нет желания присоединиться?
– Лучше останусь в стороне.
– Постараюсь не задерживаться слишком долго.
Эмма наблюдала, как Роберт пробирался по грязному двору, носком ботинка отогнал с дороги свинью и осторожно начал подниматься по лестнице. Он постучал в дверь; ответа не последовало, и тогда он открыл ее и вошел внутрь. Дверь за ним закрылась. Почти одновременно открылась другая дверь, в доме, и появилась жена фермера в сапогах, плаще по щиколотку и черной зюйдвестке. В руках у нее была увесистая палка. Хозяйка пошла по садовой дорожке, сквозь дождь пытаясь разглядеть, кто находится в большом зеленом автомобиле. Эмма опустила стекло:
– Здравствуйте, госпожа Стивенс. Это я.
– Кто?
– Эмма Литтон.
Госпожа Стивенс разразилась радостным кудахтаньем, хлопнула рукой по бедру и прижала ладонь к сердцу:
– Эмма! Вот так сюрприз! Я тебя не видела Бог знает как долго! Что ты здесь делаешь?
– Приехала с одним человеком, который хочет видеть Пэта Фарнаби. Он поднялся к нему.
– Твой отец уже вернулся?
– Нет. Он все еще в Америке.
– А ты предоставлена самой себе?
– Именно так. Как поживает Эрни? – Так звали господина Стивенса.
– Прекрасно. Только вот сегодня ему пришлось отправиться в город к зубному врачу – показать свою пломбу. Зуб так разболелся, что переносить это стало просто невозможно. Поэтому я вышла вместо мужа загонять коров.
Эмме захотелось помочь женщине:
– Я пойду с вами.
– Слишком сыро.
– Я в сапогах. К тому же хочется размяться. – Ей нравилась госпожа Стивенс. Это была женщина, не теряющая присутствия духа ни при каких обстоятельствах. Они поднялись на перелаз через каменный забор, и перед ними открылись мокрые поля.
– Ты ведь была за границей? – спросила фермерша. – Да, я так и думала. Не знала, что ты вернулась домой. Жаль только, твой отец вот так уехал. Ну что ж, ничего не поделаешь. Мне кажется, что его уже не переделать.
Разговор с Пэтом Фарнаби был трудным, если не сказать больше. Это был настороженный, очень бледный и худой от недоедания человек с рыжей копной волос и такой же бородой. Глаза его были зелеными и подозрительными, как у голодного кота. К тому же молодой художник оказался очень грязным. Жилище его тоже было крайне запущенным, но Роберт ничего другого и не ожидал и поэтому просто не обращал внимания.
Чего он не ожидал, так это открытой враждебности со стороны молодого человека. Пэт Фарнаби не любил, когда посторонние без приглашения или предупреждения заходили к нему во время работы. Роберт извинился и объяснил, что пришел по делу. На что художник только поинтересовался у непрошеного гостя, чем тот торгует.
Подавив в себе негодование, Роберт попытался изменить тактику. С некоторой чопорностью он достал визитную карточку Маркуса Бернстайна:
– Господин Бернстайн попросил меня навестить вас, при возможности взглянуть на ваши работы и выяснить творческие планы.
– У меня нет никаких планов, – отрезал художник. – Я никогда их не строю. – Он взглянул на карточку, как будто она отравлена и прикасаться к ней опасно. Роберт был вынужден положить ее на угол грязного стола.
– Я видел вашу картину в галерее Порт-Керриса. Но там всего лишь одно полотно…
– И что?
Роберт прокашлялся. Маркус явно был более искушен в общении с подобными представителями рода человеческого, ведь он никогда не выходил из себя. Понятно, что на выработку такого безграничного терпения ушло много времени. Его же терпение истощалось, как песок, сочащийся сквозь пальцы. Собрав всю волю, он сказал:
– Мне бы хотелось посмотреть ваши работы.
Светлые глаза Пэта Фарнаби сузились:
– Как вы нашли меня? – Голос его зазвучал, как у загнанного в угол зверя.
– Мне дали ваш адрес в галерее. А дорогу показала Эмма Литтон, которая приехала со мной. Вероятно, вы знаете Эмму?
– Приходилось встречаться.
Дело не ладилось. В наступившей тишине Роберт обвел глазами неряшливую мастерскую. Повсюду взгляд наталкивался на самые убогие предметы человеческого обихода: постель, как разоренное гнездо, грязная сковорода, носки в тазу с водой, открытая консервная банка. И повсюду были холсты: в стопках, россыпью, на стульях, прислоненные к стенам. Неоцененное сокровище! Не веря, что ему позволят осмотреть их, Роберт снова перевел взгляд на хозяина и встретил холодные немигающие глаза.
Наконец гость мягко предупредил:
– Господин Фарнаби, я располагаю отнюдь не бесконечным временем.
Подвергнутое испытанию, сопротивление художника не выдержало. Высокомерие и грубость были его единственной защитой от постоянно меняющейся и сложной окружающей действительности. Молодой человек почесал голову, нахмурился, изобразил на лице покорность и подошел к холстам, чтобы повернуть их к свету.
– Вот это, – неуверенно произнес он и отошел в сторону. Роберт достал из кармана пачку сигарет и передал ее художнику. В наступившей тишине Пэт Фарнаби разорвал целлофан, достал сигарету, прикурил ее и затем вороватым движением отправил пачку в карман своих брюк.
Часом позже Роберт вернулся к машине. Ожидавшая его Эмма наблюдала, как лондонский гость сошел с лестницы и, выбирая путь почище, пересек двор. Она перегнулась через сиденье и открыла для него дверцу. Когда он сел рядом, спросила:
– Что-нибудь получилось?
– Все в порядке. – В его голосе звучали настороженность и волнение.
– Он показал тебе свои работы?
– Большую часть.
– И они хорошие?
– Думаю, да. Кажется, мы на пороге чего-то крайне важного. Однако у него такой беспорядок, что трудно быть уверенным на все сто. Холсты без рам, какой-либо учет напрочь отсутствует.
– Я была права, не так ли? Он ненормальный.
– Сумасшедший, – согласился Роберт и улыбнулся девушке: – Но гениальный.
Машина развернулась во дворе и направилась по дороге к шоссе. Роберт насвистывал сквозь зубы, и Эмма почувствовала, что за его волнением скрывается удовлетворение.
Она предположила:
– Ты сразу переговоришь с Маркусом?
– Я обещал сразу позвонить. – Он отогнул рукав и посмотрел на часы: – Четверть седьмого. Маркус должен ждать в галерее до семи, затем поедет домой.
– Можешь высадить меня у перекрестка, до дома я дойду пешком.
– Ну вот еще, зачем это?
– У меня нет телефона, а тебе надо спешить в гостиницу.
Он улыбнулся:
– Дело не такое уж и срочное. И если бы не ты, я все еще искал бы этого Фарнаби. По меньшей мере я должен доставить тебя домой.
Они ехали по охотничьим угодьям высоко над морем. Ветер значительно ослаб, уходя на запад, и над головой начинало открываться небо, появились просветы голубизны; с каждой минутой они расширялись, словно раздвигаемые мокрыми пальцами солнечных лучей. Эмма сказала:
– Вечер обещает быть чудесным.
По тому, как она это произнесла, чувствовалось: она не хочет, чтобы Роберт возвращался в гостиницу и оставил ее одну. Сам того не ожидая, он вдохнул жизнь в мрачный день, придал ему очертание и смысл, наполнил общим для них двоих приключением, и теперь ей не хотелось, чтобы оно кончалось.
Девушка спросила:
– Когда ты возвращаешься в Лондон?
– Завтра утром. В воскресенье. Чтобы быть в галерее в понедельник. Весь уик-энд в делах. Когда отец нарисовал твой портрет верхом на осле? – спросил Роберт.
– С чего это тебя заинтересовало?
– Просто пришло на ум. Эта картина зачаровывает. Ты выглядишь такой торжественной, важной.
– Именно такой я себя и ощущала: торжественной и важной. Мне было шесть лет, и это единственный мой портрет, написанный отцом. Осла звали Мокей. Он обычно возил нас на спине к берегу и обратно со всеми корзинами и вещами для пикника.
– Вы всегда жили в коттедже?
– Не всегда. Только с тех пор, как Бен женился на Гарриет. До этого мы жили где попало – в пансионате, у друзей. Иногда просто в мастерской. Было забавно. Но Гарриет заявила, что не намерена жить как цыганка. Поэтому купила несколько коттеджей и объединила их в один дом.
– И правильно сделала.
– Да. Она была умной женщиной. Однако Бен никогда не считал это строение домом. Его дом – мастерская, и когда он в Порт-Керрисе, то проводит в коттедже как можно меньше времени. Мне кажется, коттедж напоминает ему о Гарриет и немного выбивает из колеи. Он постоянно ожидает, что она вот-вот появится вновь и начнет говорить, что он опаздывает куда-то, или натащил грязи на пол, или пачкает краской подушки софы…
– Значит, творческий инстинкт пробуждается только в беспорядке?
Эмма рассмеялась:
– По-твоему, когда вы с Маркусом сделаете Пэта Фарнаби богатым и известным, он по-прежнему захочет сидеть на насесте с курами госпожи Стивенс?
– Посмотрим. Но если он и правда приедет в Лондон, без сомнения кому-то придется его отмывать и вычесывать пыль веков из его золотушной бороды. Хотя… – он потянулся, – все это окупится.
Они перевалили через вершину холма и теперь спускались по шоссе к Порт-Керрису.
– Что делают молодые люди в Порт-Керрисе в субботние вечера, Эмма?
– Все зависит от погоды.
Полицейский махнул им, разрешая продолжать путь.
– А мы что будем делать? – спросил Роберт.
– Мы?
– Да. Ты и я. Не хочешь поужинать вместе где-нибудь?
Минуту она размышляла, не высказала ли она случайно свои мысли вслух…
– Ну… я… Если ты не считаешь себя обязанным…
– Я не считаю себя обязанным. Я хочу. Мне это доставит удовольствие. Куда поедем? Ко мне в гостиницу? Или тебе это не по душе?
– Да… Конечно… Я согласна.
– Быть может, ты знаешь уютное местечко в итальянском стиле здесь, в Порт-Керрисе?
– В Порт-Керрисе нет уютных местечек в итальянском стиле.
– Значит, нет. Я и боялся, что здесь такого нет. Поэтому пусть это будет двор с пальмами и центральное отопление.
– Там играет оркестр, – добавила Эмма, считая нужным предупредить его. – По субботам. И топчутся танцующие.
– Ты как будто считаешь это неприличным?
– Я подумала, быть может, тебе не понравятся такого рода развлечения. Бену не нравятся.
– А мне они очень даже нравятся. Как и все, что может понравиться тому, с кем я отдыхаю.
– Никогда не думала о подобных вещах в таком ракурсе.
Роберт рассмеялся и посмотрел на часы:
– Половина седьмого. Я отвезу тебя домой, заеду в гостиницу переодеться и позвонить Маркусу, а затем вернусь за тобой. В полвосьмого ты будешь готова?
– Я тебя угощу, – пообещала девушка. – Дома стоит бутылка виски «Деди Рэм», которую подарили Бену лет десять назад и до сих пор не раскупорили. Я всегда хотела попробовать, что там внутри.
Но Роберт не проявил радости:
– Я бы предпочел мартини.
В гостинице Роберту вместе с ключами вручили три записки.
– Когда поступили эти звонки?
– Там обозначено время, сэр. Три сорок пять, пять и полшестого. Господин Маркус звонил из Лондона. Он передал, чтобы вы позвонили немедленно по возвращении.
– Я и так собирался это сделать. Но все равно спасибо.
Озабоченный таким необычным для Маркуса нетерпением, Роберт прошел в свой номер. Беспокойство вызвали повторные звонки. Он решил, что до Маркуса дошли слухи о попытках других галерей перехватить молодого художника. Или, возможно, у его компаньона было на уме что-то еще – неужели он хотел все отменить?
В номере шторы оставались задернутыми, постель не убрана, в камине горел огонь. Сев прямо на кровать, Роберт поднял трубку телефона и набрал номер галереи. Достал из кармана полученные у портье записки и сложил их по порядку на прикроватном столике: «Господин Бернстайн просил позвонить», «Звонил господин Бернстайн, позвонит позже», «Господин Бернстайн…».
– Кент 3778. Галерея Бернстайна.
– Маркус…
– Роберт, слава Богу, ты наконец позвонил! Получил мое сообщение?
– Целых три. Но я же и так обещал позвонить по поводу Фарнаби.
– Дело не в Фарнаби. Все гораздо сложнее. Дело в Бене Литтоне.
У нее было платье, увиденное в Париже, страшно приглянувшееся, очень дорогое, но все-таки купленное. Черное, без рукавов, очень строгое.
– Ну куда вы оденете такое платье? – спросила мадам Дюпре.
Эмма, наслаждаясь роскошью приобретения, ответила:
– Ах! Куда-нибудь, по какому-нибудь случаю.
До сегодняшнего дня такого случая не представлялось. Сделав высокую прическу и надев серьги с жемчужинами, Эмма осторожно продела голову в вырез черного платья, застегнула молнию, закрепила пояс, и ее отражение в зеркале подтвердило, что те две тысячи франков были потрачены недаром.
Когда приехал Роберт, она была на кухне, выколачивала из поддона кубики льда для обещанного мартини. Она пошла и сама распахнула входную дверь; девушка обнаружила, что мрачный день сменился тихим прекрасным вечером: небо сверкало голубыми звездами, как драгоценными камнями.
Удивленная, она произнесла:
– Какой чудесный вечер!
– Поразительно, не так ли? После ветра и дождя Порт-Керрис выглядит как Постано. – Он прошел в дом, и Эмма закрыла за ним дверь. – Для завершения картины над морем должна еще подняться луна. Тогда не хватать будет только гитары и тенора, поющего «Санта Лючию».
– Быть может, мы его еще услышим.
Гость из Лондона был одет в темно-серый костюм, накрахмаленную сорочку с безупречно стоящим воротничком и сверкающими белыми манжетами, из-под которых поблескивало золото на запястье руки. Его рыжеватые волосы были гладко причесаны. Роберт принес с собой свежий цитрусовый запах лосьона после бритья.
– Ты не передумал насчет мартини? Все готово. Только что я пыталась приготовить лед. – Она пошла на кухню и, повысив голос, продолжала через дверь: – Джин и мартини на столе, там же лимоны. Ах! Тебе ведь нужен нож, чтобы разрезать лимон.
Девушка выдвинула ящик стола, выбрала острый нож и принесла его, захватив лед, в гостиную.
– Жаль, что Бена нет с нами. Он обожает мартини. Только у него никак не получается соблюсти пропорцию, и он всегда перебарщивает с лимоном.
Роберт ничего на это не ответил. Эмма увидела, что он еще не расположился поудобнее, не приготовил напитки и даже не закурил. И это само по себе было необычным и настораживало, так как его всегда отличали спокойствие и раскованность. Но сейчас Роберт явно был не в своей тарелке, и с замирающим сердцем Эмма подумала, что он сожалеет о предложении провести вечер вместе.
Она положила лимон рядом с пустыми стаканами и попыталась убедить себя, что это всего лишь ее пустые подозрения. Затем обернулась к нему с улыбкой:
– Итак, чего нам не хватает?
– Все есть, – отозвался Роберт и засунул руки в карманы брюк.
«Это не жест человека, собирающегося приготовить мартини».
Бревно в камине погасло и вспыхнуло вновь, послав вверх сноп искр.
Очевидно, его расстроил телефонный разговор.
– Ты переговорил с Маркусом?
– Да, переговорил. Вообще-то он пытался связаться со мной всю вторую половину дня.
– Тебя как раз не было на месте. Он обрадовался, когда ты рассказал ему о Пэте Фарнаби?
– Он звонил не по поводу Фарнаби.
– Нет? – Внезапно ею овладел неосознанный страх. – Какие-то неприятности?
– Нет. Конечно же нет. Но тебя это может расстроить. Дело в твоем отце. Видишь ли, он позвонил утром Маркусу из Штатов и попросил его передать тебе, что вчера в Квинстауне он и Мелисса Райан обручились.
Эмма почувствовала, что у нее в руке нож, что он очень острый и она может порезаться. Поэтому положила его, очень осторожно, рядом с лимоном.
Обручился. Это слово вызвало видение исторической церемонии: Бен с белым цветком в прорези для пуговицы на его поношенном вельветовом жакете, Мелисса в розовом шерстяном костюме, покрытая белой вуалью и осыпанная конфетти, сводящий с ума колокольный звон церквушки, рассылающий сообщение о свадьбе ее отца по зеленым просторам Вирджинии, которую Эмма никогда не видела. Это выглядело, как ночной кошмар.
Эмма очнулась. Роберт Морроу продолжал говорить. Его голос звучал ровно и спокойно:
– …Маркус считает, что в известном смысле он и сам виноват. Ведь он думал, что закрытый показ пойдет на пользу делу, к тому же, находясь в Квинстауне и постоянно наблюдая их вместе, у него не возникло ни малейшего подозрения о возможности такого исхода.
Девушке вспомнилось, как Маркус описывал красивый дом, и она представила, как Бен, попавшись на деньги Мелиссы, оставил свои творческие порывы ради удобств и теперь уподобился тигру, меряющему шагами клетку. И она поняла, что недооценила миллионершу, думая, будто Бену позволят честно бороться за то, что он хочет в жизни. Ей не нравилось, как исполнялись его желания.
Неожиданно Эмма разозлилась:
– Ему не следовало возвращаться в Америку. Не было никакой необходимости. Он просто хотел, чтобы его оставили в покое и дали возможность продолжать творить.
– Эмма, никто его не заставлял ехать.
– Не похоже, что этот брак будет долгим. Бен никогда не принадлежал женщине больше полугода. Мелиссе вряд ли удастся продержаться дольше.
Роберт коротко заметил:
– Быть может, на этот раз все устроится, и брак сохранится.
– Но ты ведь видел их в тот день, когда они познакомились. Буквально не могли отвести друг от друга глаз. Если бы она была старой и страшной, ничто не смогло бы выманить его из Порт-Керриса.
– Однако она оказалась не старой и не страшной. В том-то и дело, что Мелисса красивая, в высшей степени образованная и несказанно богатая. И если не она, очень скоро появилась бы другая женщина, и, что более важно… – Он заговорил быстрее, чтобы Эмма не успела его перебить: – Ты не хуже меня знаешь, что это правда.
С грустью она признала его правоту:
– В конце концов, мы были вместе более месяца.
Роберт безнадежно покачал головой:
– Эх, Эмма, отпусти ты его.
Тон гостя привел девушку в бешенство:
– Он – мой отец! Что плохого в желании быть рядом с ним?
– Он не отец, тем более не муж, не любовник и не друг. Он – художник. Как и тот упертый маньяк, которого мы посетили сегодня. У таких нет времени возиться с нашими ценностями или стандартами. Все и всё, не касающееся искусства, уходит на второй план.
– Второй план? Я бы удовлетворилась и вторым, и третьим планом. Но мне всегда достается только последняя строчка длинного перечня его приоритетов. Его творчество, его любовные отношения, его скитания по всему свету, даже Маркус и ты – вы все всегда были важнее для него, чем я.
– Тогда оставь его. Подумай о чем-нибудь еще для разнообразия. Порви со всем этим, забудь. Найди для себя занятие.
– Все это я уже делала. Последние два года только тем и занималась, что порывала с ним.
– Тогда поедем со мной утром в Лондон, поживи с Маркусом и Элен. Отвлекись от Порт-Керриса. У тебя будет время привыкнуть к мысли о новой женитьбе Бена, решить, что делать дальше.
– Мне кажется, я уже решила.
Где-то в подсознании ей виделась как бы вращающаяся сцена, которую она наблюдала из глубины зрительного зала. Одна декорация уходит в темноту, новая медленно появляется в свете прожекторов. Новая комната, новый вид из нового окна.
– Но мне не хочется в Лондон.
– А сегодняшний вечер?
Эмма нахмурилась. Она совсем забыла:
– Сегодняшний вечер?
– Мы договорились вместе поужинать.
Ей почудилось, что сама мысль об этом непереносима:
– Я бы лучше отказалась.
– Тебе бы…
– Не поможет. К тому же разболелась голова. – Это был предлог, оправдание, однако с удивлением девушка обнаружила, что так оно и есть. На нее нахлынула боль, похожая на начинающуюся мигрень, когда глазные яблоки как бы втягивает внутрь черепа. Одна мысль о еде, цыплятах в соусе, мороженом вызвала тошноту.
– Я не могу пойти. Не могу.
Роберт тактично не стал возражать:
– Это не конец света.
Старая, удобная поговорка прозвучала для Эммы просто непереносимо. Она закрыла лицо руками, прижав пальцы к глазам, пыталась остановить рыдания. Ведь знала, что будет еще хуже, боль ослепит ее, все ее тело станет совершенно разбитым.
Эмма услышала, как гость произнес ее имя, подошел к ней вплотную и обнял за плечи. Покачиваясь в его объятиях, она поливала слезами новый костюм Роберта, не пытаясь отстраниться, и тихо стонала, чувствуя крепкую хватку своих страданий, напряженная, безответная и ненавидящая отца за то, что он с ней сделал.
