Текст книги "Дорога к любви"

Автор книги: Розамунда Пилчер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

Поезд ушел, и Эмма увидела одинокого носильщика на противоположной платформе, не спеша толкающего впереди себя тележку с почтовыми посылками. Когда он наконец заметил девушку, то остановил тележку и обратился к ней через пути:

– Вам помочь?

– Да, будьте добры.

Носильщик спрыгнул на рельсы и перешел на ее сторону. Ухитрившись взять все ее пожитки в свои две руки, он снова перешел через пути и подал руку следовавшей за ним девушке, чтобы помочь ей взобраться на платформу.

– Куда направляетесь?

– В Порт-Керрис.

– Поездом?

– Да.

Маленький состав ожидал на одноколейке, проложенной вдоль побережья до Порт-Керриса. Эмма оказалась единственным пассажиром. Она поблагодарила носильщика, дала ему на чай и рухнула на свое место. Изнеможение охватило ее. Никогда еще день не казался таким долгим. Через некоторое время к ней присоединилась деревенская женщина в коричневой шляпе, похожей на горшок. Вероятно, она приезжала за покупками, так как при ней была туго набитая коричневая в трещинах сумка. Тянулись минуты, тишину нарушал только ветер, бьющийся в закрытое окно. Наконец локомотив издал свисток, и они тронулись.

Невозможно было сдержать волнение при виде знакомых пейзажей, проступающих в темноте за окнами поезда. До Порт-Керриса было только две остановки, потом узкая вырубка, покрывающаяся по весне первоцветом, тоннель и море под ним, черное, как тушь, отлив и похожий на сатин мокрый песок. Порт-Керрис напоминал большое пятно света во мраке. Изгиб бухты был окаймлен бусами фонарей, а судовые огни рыбацких шхун отражались в воде, отливающей черным и золотым. Поезд начал сбавлять ход. Сбоку появилась платформа. Проплыла надпись «Порт-Керрис». И вот они остановились напротив рекламы обувного крема, которая всегда, сколько Эмма себя помнила, находилась на этом самом месте. Ее соседка, не произнесшая ни слова за все время пути, поднялась со своего места, открыла дверь, степенно вышла и скрылась в темноте. Эмма подошла к двери поискать носильщика, но единственный попавший в поле ее зрения работник станции стоял в другом конце поезда, без особой нужды восклицая: «Порт-Керрис! Порт-Керрис!» Она увидела, как он остановился поболтать с машинистом локомотива, сдвинув кепи на затылок и уперев руки в бедра.

Рядом с рекламой сапожного крема стояла пустая тележка, девушка погрузила на нее свой багаж и с одной сумкой пошла по платформе. В кабинете дежурного по станции горел свет, который ложился на землю желтыми квадратами. На скамейке сидел мужчина и читал газету. Шаги Эммы звенели по тротуарным плитам. Когда она уже прошла мимо, мужчина опустил газету и окликнул ее. Эмма остановилась и медленно обернулась. Он сложил газету, встал, и в лучах света его седые волосы превратились в подобие нимба вокруг головы.

– Я уже думал, ты не приедешь.

– Привет, Бен, – сказала Эмма.

– Поезд опоздал, или я перепутал все расписания?

– Думаю, мы приехали вовремя. Быть может, на узловой слишком долго ждали. Как ты узнал, каким поездом я приеду?

– Я получил телеграмму от Бернстайна.

«Роберт Морроу, – подумала Эмма. – Как любезно».

Бен взглянул на ее сумку:

– У тебя не много багажа.

– На противоположном конце платформы дожидается полная тележка.

Он отсутствующим взглядом посмотрел в направлении протянутой Эммой руки.

– Не беспокойся. Заберем позже. Пошли.

– Но кто-нибудь может его украсть, – возразила Эмма. – Или пойдет дождь. Лучше обратиться к носильщику.

Носильщик к этому времени уже закончил беседовать с машинистом локомотива. Бен позвал его и сказал по поводу багажа Эммы:

– Спрячьте это куда-нибудь. Мы заберем все завтра. – И дал носильщику пять шиллингов, на что тот ответил:

– Хорошо, господин Литтон, не беспокойтесь, все будет сделано. – И пошел по платформе, насвистывая и засовывая деньги в карман форменки.

– Итак, – повторил Бен. – Чего же мы ждем? Пошли!

Поблизости не оказалась ни такси, ни другой попутной машины, и им пришлось идти пешком. Сокращая путь, они пробирались узкими переулками, взбираясь по крутым каменным ступеням, спускались по уютным аллеям, все ниже и ниже, до самого освещенного фонарями шоссе вдоль бухты.

Эмма тащилась рядом с отцом все с той же сумкой, которую он и не подумал предложить помочь нести, и имела возможность хорошенько рассмотреть Бена. Она видела его впервые за почти два года и могла сказать, что он совсем не изменился. Не растолстел, не похудел. Его волосы, седые, сколько Эмма помнила отца, не поредели, не истончились. Привыкшее за многие годы к работе на солнце и морском ветру, его лицо было покрыто темным загаром и сетью тонких полосок, которые называются так прозаически – морщины. От отца Эмма унаследовала крепкие скулы и квадратный подбородок. Светлые глаза достались скорее от матери, так как глаза Бена сидели глубоко под нависшими бровями и были настолько темными, что при определенном освещении казались просто черными.

Даже его одежда, казалось, осталась неизменной. Отвисший вельветовый пиджак, узкие брюки, замшевые туфли умопомрачительной элегантности и возраста. Сегодня вечером на нем была шерстяная бледно-оранжевая рубашка, а вместо галстука – хлочатобумажный платок. Он никогда не носил жилетку.

Отец с дочерью дошли до паба «Слайдинг Тэкл», и Эмма была почти уверена, что он предложит зайти выпить. Ей не хотелось пить, однако она просто умирала от голода и гадала, есть ли в коттедже хоть что-нибудь поесть. И идут ли они к коттеджу вообще? Вполне возможно, что он живет в своей мастерской и считает, что Эмма тоже обрадуется возможности пожить там.

Она осторожно заговорила:

– Интересно, куда мы направляемся?

– В коттедж, разумеется. Куда же еще, по-твоему?

– Не знаю… – Они благополучно миновали паб. – Мне подумалось, быть может, ты живешь в мастерской.

– Нет. Я жил в «Слайдинг Тэкл». И сегодня впервые иду в коттедж.

– Ох, – мрачно произнесла Эмма.

Бен уловил изменение в голосе дочери и поспешил заверить ее:

– Все в порядке. Когда в «Слайдинг Тэкл» узнали о твоем скором приезде, собралась целая делегация женщин, желающих привести коттедж в порядок. В конце концов, жена Даниэля пообещала обо всем позаботиться. – Даниэль был барменом. – Она, похоже, считает, что за эти годы все вещи должны покрыться голубой плесенью, как сыр «горгонзола».

– Так оно и было?

– Нет, конечно. Немного паутины, разумеется, но жить можно.

– Очень мило с ее стороны… Мне следует поблагодарить ее.

– Да. Ей это понравится.

Мостовая круто пошла вверх, в сторону от бухты. Ноги Эммы болели от усталости. Неожиданно, не говоря ни слова, Бен взял у нее из руки сумку:

– Что у тебя там, черт побери?

– Зубная щетка.

– Тяжелая, как чугунная чушка. Когда ты вылетела из Парижа, Эмма?

– Сегодня утром. – А казалось, что прошла вечность.

– Как же Бернстайн узнал о тебе?

– Мне пришлось зайти к нему одолжить немного денег. Несколько фунтов. Мне дали двадцать фунтов с твоего счета на мелкие расходы. Надеюсь, ты не возражаешь?

– Абсолютно.

Они миновали его мастерскую; окна закрыты ставнями, темно.

– Ты уже начал новые работы?

– Конечно. Для этого я и вернулся.

– А картины, написанные в Японии?

– Остались в Америке на выставке.

Теперь им был слышен шум прибоя, волн, накатывающихся на берег. Большой берег. Их берег. Затем в поле зрения появилась необычная крыша их коттеджа, освещаемая уличным светильником рядом с синими воротами. Подходя к ним, Бен нащупал в кармане пиджака ключ. Он шел впереди Эммы: через ворота, вниз по ступеням, отворил дверь, вошел, по пути нажимая все выключатели, и через минуту все окна сияли светом.

Эмма немного поотстала. Она сразу же увидела яркое пламя камина и необычную чистоту и порядок, которые немыслимым образом создала жена Даниэля из запустения и хаоса. Все сияло, было очищено, отмыто и отполировано на грани возможного. Взбитые подушки лежали в безупречном геометрическом порядке. В доме не было цветов, но стоял крепкий запах карболки.

Бен принюхался и скривился.

– Как в паршивой больнице, – произнес он, поставил сумку Эммы и скрылся в направлении кухни. Девушка пересекла комнату и встала у камина, подставив руки теплу. Постепенно зарождалась надежда, ведь она опасалась, что окажется непрошеной гостьей. Но Бен ее встретил, и камин пылал для нее. Трудно было рассчитывать на большее.

Над каминной полкой висела единственная в комнате картина – портрет Эммы, сделанный Беном, когда ей было шесть лет. То было в первый раз в ее жизни, соответственно говоря, – и в последний, – когда она оказалась в центре внимания отца. Она позировала в венке из маргариток. Каждый день приносил девочке удовольствие наблюдать, как ловкие пальцы Бена сплетают свежий венок. А затем – гордость, когда венок торжественно возлагался ей на голову, как будто то была коронация принцессы.

Бен вернулся в комнату:

– Славная женщина эта жена Даниэля. Обязательно скажу ему об этом. Я просил ее что-нибудь прикупить. – Эмма обернулась и увидела, что он принес для себя бутылку «Хейгса» и высокий стакан. – Принеси мне кувшин воды, не сочти за труд, Эмма. – Он спохватился: – И еще стакан, если тебе хочется выпить.

– Пить не хочется, но я голодна.

– Не знаю, купила ли она что-нибудь из съестного.

– Пойду взгляну.

Кухня тоже была вымыта, вычищена и подметена. Эмма открыла холодильник и нашла там яйца, бекон, бутылку молока, а в бункере – хлеб. С крюка на кухонном шкафу взяла кувшин, налила в него холодной воды и понесла в гостиную. Бен слонялся по комнатам, включая и выключая свет в поисках, к чему бы придраться. Он всегда ненавидел этот дом.

Эмма спросила:

– Тебе поджарить глазунью?

– Что? О нет, я ничего не хочу. Знаешь, я странно чувствую себя здесь. Мне кажется, что вот-вот заявится Эстер и заставит нас делать то, что нам не хочется.

Девушка вспомнила Кристофера и сказала:

– Бедная Эстер!

– Бедное ничтожество! Сующая везде свой нос стерва.

Эмма вернулась в кухню, выбрала кастрюлю, котелок, взяла масло. Из гостиной до нее доносились звуки, производимые неугомонным Беном. Он открывал и закрывал двери, дергал занавески, поправлял полено в камине. Вот он появился на пороге кухни с сигаретой в одной руке и со стаканом в другой.

– Ты повзрослела, по-моему.

– Мне девятнадцать. Повзрослела я или нет – представления не имею.

– Странно, что ты уже не девочка.

– Привыкнешь.

– Да, придется. Ты надолго приехала?

– Скажем так, у меня нет планов уезжать отсюда.

– Ты хочешь сказать, что собираешься жить здесь?

– Пока.

– Со мной?

Эмма взглянула на него через плечо:

– Тебе это совсем не нравится?

– Не знаю, – честно признался Бен. – Я еще не пробовал.

– Поэтому я и вернулась. Мне показалось, что ты для этого созрел.

– Не собираешься ли ты, случайно, упрекать меня?

– С чего бы мне тебя упрекать?

– Из-за того, что я покинул тебя и уехал преподавать в Техас, не навещал тебя в Швейцарии, не позволил приехать в Японию.

– Если бы то, о чем ты говоришь, имело для меня значение, мне и в голову не пришло бы вернуться.

– А предположим, захочу уехать я?

– Ты собираешься уезжать?

– Нет. – Он посмотрел на свой стакан. – Пока нет. Я устал и приехал хоть за каким-то покоем. – Он опять поднял глаза: – Но у меня нет желания просидеть здесь остаток жизни.

– Я тоже не останусь здесь навсегда, – предупредила Эмма. Она положила на тарелку тост, на тост – яйцо, открыла ящик и взяла нож с вилкой.

Бен наблюдал за всеми этими приготовлениями с долей тревоги.

– Надеюсь, ты не собираешься стать образцовой маленькой домохозяйкой? Новой Эстер? Только попробуй, и я вышвырну тебя за порог.

– Из меня не получится образцовой хозяйки, даже если я попытаюсь. К твоему сведению, я всегда опаздываю на поезд, еда у меня подгорает, я сорю деньгами, теряю вещи. Утром в Париже у меня была летняя шляпа, но, пока я доехала до Порт-Керриса, она куда-то делась. Как можно потерять летнюю шляпу, да еще в феврале?

Тревога все еще не покидала его:

– Тебе не захочется кататься по округе на автомобиле?

– Я не умею управлять автомобилем.

– А телевизор, телефон и тому подобная ерунда?

– Они никогда не имели значения в моей жизни.

Тут только Бен рассмеялся, а Эмма спросила себя, действительно ли ее отец привлекателен.

Он сказал:

– Ты знаешь, я представить себе не мог, как все это произойдет. Но если уж все складывается так здорово, могу только признаться, что рад твоему возвращению. Добро пожаловать домой.

Бен поднял стакан в честь Эммы, выпил содержимое и вернулся в гостиную, чтобы достать бутылку и налить себе еще.

Глава 4

Паб «Слайдинг Тэкл» был маленький и уютный, обшитый темными панелями и очень старый. Единственное крошечное окошко обращено было в сторону бухты, и первым впечатлением любого посетителя, входящего с улицы, была полная темнота. Позднее, когда глаза привыкали к полумраку, удавалось разглядеть и другие особенности заведения, прежде всего – отсутствие хотя бы выдающейся из которых было двух параллельных линий, так как за столетия существования маленький паб так слился со своим фундаментом, как это случается с человеком, крепко спящим на мягкой перине. Различные аномалии, наподобие оптического обмана, побуждали посетителя почувствовать себя пьяным еще до того, как он проглатывал первую порцию выпивки. Выложенный плиткой пол просел в одном направлении, обнажив прогал между камнем и деревянной стеной, почерневшая балка обвязки самого паба покосилась в другом, а выбеленный потолок имел такой смертельный наклон к ней, что хозяин был вынужден повесить таблички: «Осторожно, балка» и «Берегите голову».

Шли годы, но «Слайдинг Тэкл» упорно оставался самим собой. Расположенный в старом и немодном районе Порт-Керриса, у самой бухты, где не было места для террас и чайных садов, он умудрялся переживать наплыв летних туристов, которые запружали остальной город. Здесь были постоянные посетители, которые заходили выпить, поболтать и сыграть в «монетку». Здесь висела мишень для дартс и небольшой потемневший камин, в котором зимой и летом горел огонь. Также здесь постоянно находились Даниэль, бармен, и косоглазый Фред с лицом-репой, которого нанимали на лето убирать мусор и следить за лежаками на пляже и который остальное время года блаженно пропивал заработанное.

И еще пабу принадлежал Бен Литтон.

– Все дело в приоритетах, – произнес Маркус, когда они с Робертом тронулись в путь в его «элвисе», чтобы вернуть Бена Литтона на грешную землю. Было очень кстати, что Роберт опустил брезентовый верх машины. Сам Маркус, кроме привычного плаща, надел твидовую кепи наподобие шляпки гриба, выглядевшую на нем смешно. – Приоритеты и хронометрирование. В середине дня в воскресенье первое место, куда следует заехать, – «Слайдинг Тэкл». А если его там нет, в чем я очень сильно сомневаюсь, поедем в его мастерскую. Затем поищем в коттедже.

– Но, быть может, в такое чудесное утро он на природе где-то в окрестностях?

– Сомневаюсь. Сейчас для него время выпить, а в этом плане он всегда был человеком привычки.

«Слайдинг Тэкл» находился в конце шоссе, идущего по берегу бухты. Роберт подъехал к кривой веранде паба и заглушил мотор. Было тепло и тихо. Как раз продолжался отлив, обнажился чистый песок бухты, морские водоросли, и над всем этим кричали многочисленные чайки. Стайка ребятишек, не усидевших в такую погоду дома, играла с ведрами и совками под присмотром двух пожилых дам в передниках и сетках для волос и с вязанием в руках. Тощий кот сидел на мостовой и мыл уши.

Маркус выбрался из машины.

– Пойду взгляну, там ли он. Жди меня здесь.

Роберт взял сигарету из пачки на приборной доске, прикурил и стал наблюдать за котом.

Над головой скрипела вывеска постоялого двора, на нее уселась чайка и стала неодобрительно разглядывать чужака, вызывающе крича. Прошли двое неспешной праведной походкой, как будто сегодня было тихое методистское воскресенье. Оба были во флотских шерстяных фуфайках и белых матерчатых кепи.

– Доброе утро, – поздоровались моряки, проходя мимо.

– Прекрасный день, – отозвался Роберт.

– Да, прекрасный.

Через некоторое время появился Маркус:

– Все в порядке. Я нашел его.

– А что Эмма?

– Он сказал, что она в мастерской. Белит стены.

– Ты хочешь, чтобы я пошел и привел ее?

– Сделай одолжение. Сейчас… – он взглянул на часы, – четверть первого. Предположим, ты вернешься сюда в час. Я обещал, что у нас будет обед в половине второго.

– Прекрасно. Я пройдусь. Нет смысла ехать туда на машине.

– Ты помнишь дорогу?

– Разумеется. – Он раньше бывал в Порт-Керрисе дважды: искал Бена Литтона по другому делу, когда Маркус не мог сделать это сам. Ненависть Бена к телефонам и автомобилям, а также ко всем остальным средствам связи время от времени доставляла чудовищные затруднения, и Маркус давно понял, что быстрее доехать от Лондона до Корнуолла и здесь, в логове, ловить льва за гриву, чем ждать ответа на самую срочную телеграмму с оплаченным ответом.

Роберт вышел из машины и захлопнул дверцу.

– Мне рассказать ей обо всем, или ты хочешь оставить за собой эту приятную обязанность?

Маркус усмехнулся:

– Расскажи ей сам.

Роберт стянул с головы тесную твидовую кепку и бросил ее на сиденье водителя:

– Негодяй!

Он получил письмо от Эммы через неделю или две после того, как она была проездом в Лондоне.

«Дорогой Роберт,

Если я зову Маркуса Маркусом, то не могу же я Вас звать господином Морроу, не так ли? Нет, не могу никоим образом. Мне следовало написать Вам сразу и поблагодарить очень и очень горячо за обед, за одолженные деньги и за сообщение Бену о том, что я еду на поезде. Он сам пришел меня встречать на станцию. Все идет просто прекрасно, поскольку у нас нет никаких трений, а Бен работает как энтузиаст изобразительного искусства на четырех холстах одновременно.

Из багажа я ничего не потеряла, кроме шляпы, которую, без сомнения, кто-то украл.

Мой привет Маркусу. И Вам.

Эмма».

Итак, он отправился по лабиринту улочек среди стоящих стена к стене домов на северный берег бухты. Окна мастерской Бена Литтона выходили именно на этот берег. Когда-то давно здесь был склад рыболовных снастей, и к нему вел вымощенный булыжником спуск, идущий от улицы к двойной черной просмоленной двери. На двери висела табличка с его именем и огромная железная колотушка. За нее и взялся Роберт. Постучал и позвал:

– Эмма!

Ответа не последовало. Он открыл дверь, и ее чуть не вырвало у него из рук порывом сквозняка – в дальнем конце студии было открыто окно. В студии было пусто и очень холодно. Эммы не было, однако о ее недавнем присутствии свидетельствовали стремянка, кисть для побелки и ведро. Она побелила целую стену. Когда он подошел и потрогал ее, стена оказалась холодной и влажной.

Посередине из этой стены выступала нелепая старинная печь, пустая и холодная, рядом с ней – газовая плитка, помятый чайник и перевернутый оранжевый ящик с кружками в синюю и белую полоску и кувшином, наполненным крупными кусками сахара. В противоположном конце комнаты стоял рабочий стол Бена, заваленный рисунками и бумагой, тубами с краской, сотней карандашей и кистей, завернутых в куски гофрированного картона. Стена над столом оставалась темной и грязной и была испещрена неисчислимыми царапинами от шпателей, следы которых со временем превратились в многоцветный панцирь. Над столом висела узкая полка, уставленная «objets trouvés» [2]2
  Находки ( франц.). ( Примеч. перев.)


[Закрыть], которые в тот или иной момент жизни привлекли внимание Бена. Камень с пляжа, окаменелая морская звезда. Синий кувшин с высохшей травой. Репродукция Пикассо на почтовой открытке. Выброшенный морем кусок дерева, превращенный стихией в абстрактную скульптуру. Стояли фотографии, веер из снимков, вставленный в старую серебряную подставку для меню. Приглашение на выставку шестилетней давности. И, наконец, тяжелый старинный бинокль.

На уровне пола все стены были уставлены прислоненными холстами, посередине стояла текущая работа, закрепленная на мольберте и обернутая выцветшей розовой материей. Напротив пустой печи стояла продавленная софа, обитая чем-то похожим на арабский ковер. Также имелся старый кухонный стол с укороченными ножками, а на нем банка с сигаретами, переполненная пепельница, стопка журналов «Студио» и зеленая стеклянная миска с расписными китайскими яйцами.

Северная стена была вся из стекла, поделенная на квадраты узкими переплетами и сконструированная так, что ее нижняя часть могла отъезжать в сторону. Вдоль всей этой стены тянулась широкая лавка, покрытая подушками, а из-под нее торчал опять же всякий хлам. Шпангоуты лодки, груда досок для сёрфинга, ящик пустых бутылок, а посередине, под самым открытым окном, в пол были вделаны два железных крюка, к которым крепились переплетенные концы веревочной лестницы. Сама лестница уходила в окно, и Роберт, подойдя ближе, увидел, что она свисает как раз до песка, на двадцать футов вниз.

Берег выглядел пустынным. Отлив обнажил крупный чистый песок, отделенный от неба узкой полоской белого буруна. Ближе к берегу виднелась полоса камней, покрытых моллюсками и водорослями, над ними парили чайки, то и дело устраивавшие драки и гвалт из-за какой-нибудь добычи. Роберт сел на подоконник и закурил сигарету. Когда он снова выглянул в окно, то увидел на горизонте появившуюся фигуру как раз на краю моря. Она была одета в длинный белый халат наподобие арабского, и по мере приближения стало видно, что в руках у нее какой-то большой непонятный красный предмет…

Роберт вспомнил о бинокле над столом Бена и пошел за ним. Настроив резкость, он увидел, как фигура превратилась в Эмму Литтон с развевающимися волосами в огромном махровом халате; девушка с трудом волокла красную доску для сёрфинга, которую ветер все время пытался вырвать у нее из рук.

– Неужели вы в самом деле плавали?

Эмма, занятая борьбой с доской для сёрфинга, не заметила мужчину в окне. И теперь, держась одной рукой за веревочную лестницу, сильно вздрогнула при звуке его голоса. Она взглянула вверх. Одной рукой девушка тянула пресловутую доску по песку, длинные темные волосы развевались по ветру.

– Да, плавала. Как же вы меня напугали! Давно ждете?

– Минут десять. А как вы собираетесь поднять доску по этой лестнице?

– Сама не могла себе представить, но теперь, когда вы здесь, все мои проблемы решены. Под скамейкой лежит веревка. Бросьте мне конец, я привяжу доску, а вы поднимете ее.

Что и было сделано. Роберт втянул доску через окно в мастерскую, следом взобралась Эмма. Ее лицо, руки и ноги были в песке, черные ресницы слиплись.

Девушка встала коленями на подоконник и рассмеялась:

– Вот повезло, так повезло! Что бы я делала? Еле-еле дотащила по берегу, где уж поднять по лестнице!

Под слоем песка ее лицо посинело от холода. Роберт предложил:

– Входите, и закроем окно… Ветер прямо пронизывающий. Как вы только вытерпели это купание? Теперь умрете от воспаления легких.

– Ничего подобного. – Она спрыгнула на пол и наблюдала, как он втягивает лестницу внутрь и задвигает окно, которое долго не вставало на место. – Я привыкла к этому. В детстве в апреле мы уже купались.

– Но сейчас не апрель, а март. Еще зима. И что скажет отец?

– А! Он ничего не скажет. И сегодня такой великолепный день. К тому же мне надоело белить… Вы обратили внимание на мою великолепную стену? Правда, остальная мастерская выглядит на ее фоне трущобой. Строго говоря, я не плавала, а каталась на доске, а буруны согревали меня. – Затем, без всякой перемены тона и выражения лица: – Вы приехали увидеться с Беном? Он в «Слайдинг Тэкл».

– Я знаю.

– Откуда?

– Я оставил с ним Маркуса.

– Маркуса? – Она приподняла накрашенные брови, обдумывая сказанное. – Маркус тоже приехал? Боже мой, должно быть, по важному делу.

Эмма слегка дрожала.

Роберт предложил:

– Надо бы что-нибудь надеть.

– А, все в порядке. – Она подошла к столу взять сигарету, прикурила и рухнула на софу, положив ноги на подлокотник.

– Вы получили мое письмо?

– Да, получил. – Поскольку девушка заняла всю софу, больше сесть было некуда, разве что на стол. Он положил стопку журналов на пол и уселся на освободившееся пространство. – Мне очень жалко вашу шляпу.

Эмма засмеялась:

– Но радостно за Бена?

– Конечно.

– Я восхищена всем, что меня окружает. Непередаваемо. А он искренне рад моему приезду.

– Нисколько не сомневался, что так будет.

– О, не лицемерьте. Вы прекрасно знаете, что все было наоборот. За обедом в тот день вы насмешливо поднимали брови и были настроены весьма скептически. Но, скажу без лукавства: его все устраивает. Бену не приходится платить мне за то, что я слежу за его домом, или забивать голову такими скучными вещами, как выходные дни прислуги, страховка… К тому же его никто не беспокоит эмоционально. Отец и не предполагал, что жизнь может быть такой простой.

– Что-нибудь слышно от Кристофера?

Эмма искоса посмотрела на него:

– Откуда вы узнали о Кристофере?

– Вы сами мне рассказали. Когда мы были у Марчелло. Не помните?

– Да, вспомнила. Нет, ничего. К настоящему моменту он должен был приехать в Брукфорд – значит, сейчас разгар репетиций, и времени написать у него нет. С другой стороны, здесь я занята по горло: привожу в порядок коттедж, занимаюсь готовкой и прочим. Не верьте, если вам скажут, что художники питаются духом святым. По своей природе Бен просто ненасытен.

– Вы рассказали ему, что вновь встретили Кристофера?

– Господи, нет! Чтобы разрушить спокойное течение нашей жизни? Я даже не упоминаю его имени. Знаете, твид вам очень к лицу, не то что та одежда, в которой вы были в Лондоне. Когда я впервые увидела вас, мне даже представить было трудно, что вы можете весь день провести в угольно-черном костюме, застегнутом на все пуговицы. Когда вы выехали сюда?

– Вчера после полудня. А ночевали в «Кастле».

Эмма скривилась:

– Среди пальм в кадках и кашемировых гардин? Ух!

– Очень удобно.

– Центральное отопление вызывает у меня чесотку. Мне даже бывает трудно дышать.

Она сунула наполовину выкуренную сигарету в переполненную пепельницу, спустила ноги с софы, встала и направилась к окну, развязывая на ходу пояс халата. Взяв сверток одежды из-под подушки, девушка начала одеваться, стоя спиной к гостю. Тут она спросила:

– Почему вы с Маркусом приехали вместе?

– Маркус не умеет водить машину.

– Есть еще поезда. Я имела в виду другое.

– Да, я знаю. – Он взял расписное китайское яйцо и стал им играть, перебирая, как араб – четки. – Мы приехали попытаться убедить Бена вернуться в Соединенные Штаты.

Неожиданно налетел мощный порыв ветра. Он ударил волной в стеклянную стену мастерской, прошелся по крыше над их головами, грохоча, как поезд. Стая чаек, шумно взмывшая вверх с камней, была мгновенно унесена ветром прочь. А затем, так же внезапно, все стихло.

Эмма спросила:

– Почему он должен вернуться?

– Открывается его ретроспективная выставка.

Белый махровый халат соскользнул на пол, открыв силуэт Эммы, успевшей надеть джинсы. Она натягивала через голову синий свитер.

– А я думала, что он с Маркусом все обговорил, когда они были в Нью-Йорке в январе.

– Мы тоже так думали. Но, понимаешь ли, эта выставка проводится на средства частного лица, – пояснил он.

– Я знаю, – призналась Эмма и обернулась, освобождая волосы из-под ворота свитера. – Об этом написано в «Реалите». Госпожа Кеннет Райан. Вдова богатого человека, которая в его память основала Квинстаунский музей изобразительного искусства. Видишь, как хорошо я осведомлена. Надеюсь, мне удалось произвести на тебя впечатление, – сказала она, с той же естественностью, что и Роберт, переходя на «ты».

– И миссис Кеннет Райан желает провести закрытый показ.

– Так почему она об этом сразу не сказала?

– Потому что ее не было в Нью-Йорке. Она загорала то ли в Нассау, то ли на Багамах, может быть, где-то еще. Они с ней ни разу не встречались. Общались только с куратором музея.

– И теперь госпожа Райан хочет, чтобы Бен Литтон вернулся, потом устроить маленькую вечеринку с шампанским и показать его как трофей своим влиятельным друзьям. Меня от этого тошнит.

– Она сделала больше, чем просто приняла решение. Самолично приехала, чтобы уговорить его.

– Ты имеешь в виду, приехала в Англию?

– Я имею в виду, приехала в Англию, к Бернстайну и в Порт-Керрис. Она приехала с нами вчера и в настоящий момент сидит в баре гостиницы «Кастл» с бокалом холодного мартини и ждет всех нас к обеду.

– Ну что ж, лично я не поеду.

– Придется. Ожидается, что мы все будем. – Он взглянул на наручные часы: – И мы уже опаздываем. Поторопись.

– Бен знает о закрытом просмотре?

– Должен знать. Маркус собирается ему сообщить.

Она подняла с пола коричневую парусиновую толстовку и натянула ее поверх свитера. Когда голова Эммы показалась в воротнике, она предположила:

– Бен может не захотеть ехать.

– Ты не хочешь, чтобы он поехал?

– Пойми, он основательно осел здесь. Он уже нашел себя, больше не устает и даже пьет не так много. Он работает, как молодой, и все, что делает, – свежо, ново и лучше всего созданного им раньше. Бену шестьдесят, как ты знаешь. Глядя на него, трудно в это поверить, но это так. Ведь все эти разъезды уже не воодушевляют его, а только выматывают. Разве это трудно понять? – Она вернулась и села на софу. – Если ему не хочется ехать, не пытайтесь заставить его.

Роберт держал в руке китайское яйцо. И упорно смотрел на него, как будто каким-то сверхъестественным образом надеялся прочитать на его сине-зеленых разводах ответы на все вопросы. Затем осторожно положил яйцо в миску:

– Ты говоришь так, будто Бен возвращается в Штаты снова преподавать, и пройдут годы, прежде чем он вернется. Он же вернется уже через несколько дней. – Она собралась что-то возразить, но он опередил ее: – И ты не должна забывать, что эта выставка – огромная дань таланту Бена. Огромные деньги были вложены в нее, проделана громадная организационная работа, и, вероятно, самое большее, что ему следует сделать…

Эмма возмущенно оборвала его:

– Единственное, что ему предстоит сделать – фланировать туда-сюда, как ручная мартышка, перед какой-то жирной американкой. И что всего хуже – так это то, что ему нравятся такого рода приключения. А для меня самое отвратительное то, что ему это нравится. Итак, ему это нравится. Поэтому, если он хочет, то пусть едет.

Она замолкла. Эмма сидела, опустив глаза и капризно скривив рот, как ребенок. Роберт докурил сигарету, затушил ее, встал и мягко проговорил:

– Ну, пойдем же, а то опоздаем. У тебя есть пальто?

– Нет.

– А туфли? Должны же у тебя быть хотя бы туфли.

Девушка пошарила под софой и достала пару плетеных сандалий, встала и втиснула в них босые ноги, которые по-прежнему были в песке, а спецовка – в засохших каплях побелки.

– Я не могу пойти в «Кастл» в таком виде.