Текст книги "Дикий горный тимьян"
Автор книги: Розамунда Пилчер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)
Его рука поползла вверх по ее обнаженной руке, слегка надавливая и массируя.
– …и ручная утка, и собака по кличке Берти, которая любила яблоки…
– Я тоже люблю яблоки, – сказал Оливер.
Он взял длинную прядь волос с ее шеи и положил на подушку. Она слышала, как громко бьется ее сердце. Кожа в том месте, где он ее гладил, как будто горела. Она продолжала говорить, отчаянно стараясь звуком своего голоса заглушить эти тревожные отклики плоти.
– …там была поляна у водопада, куда они часто ездили на пикники. И еще ручей, бежавший через пляж, а в горах водилось много оленей. Он пишет, что водопад был сердцем Бенхойла.
Оливер наклонился и поцеловал ее в губы, и поток слов, наконец, прекратился. Она знала, что он все равно ее не слушает. Потом он отбросил покрывавшие ее одеяла и просунул руки ей под спину; его губы оторвались от ее рта и, пройдясь по щеке, приникли к ямке на шее.
– Оливер…
Она произнесла его имя и остановилась. Когда он ушел от нее три года назад, она вся как бы застыла, но сейчас под тяжестью и теплом его тела она согрелась, ее решимость растаяла, и в ней пробудились давно забытые инстинкты. Она было подумала «ну, нет» и уперлась руками в его плечи, стараясь оттолкнуть его, но он был в тысячу раз сильнее, и ее слабое сопротивление было жалким и бессмысленным, как попытка сбросить с себя огромное дерево.
– Оливер, нет.
Она могла бы и не произносить эти слова вслух. Он просто продолжал нежно ласкать ее, и скоро руки ее, как бы сами собой, сползли с его плеч и под курткой обвились вокруг его спины. От него пахло чистотой и бельем, высушенным на свежем воздухе. Она почувствовала на себе, сквозь тонкую хлопковую рубашку, его грудную клетку, твердые мускулы под кожей. Услышала, как он сказал:
– Теперь ты уже не притворяешься.
Последние остатки здравого смысла заставили ее сказать:
– Оливер, здесь Томас…
Ей показалось, что ее слова его позабавили и он беззвучно смеется. Он отодвинулся от нее и встал, возвышаясь над ней во весь свой рост.
– Это легко устроить, – сказал он и поднял ее на руки так же легко и просто, как носил собственного сына. Ей казалось, что она невесома, что у нее кружится голова, и стены ее спальни вдруг завертелись и поплыли, и он понес ее сквозь открытую дверь через освещенную площадку в темноту свежепроветренной маленькой гардеробной. Она все еще пахла камфарой, и кровать, на которую он ее опустил, была узкой и жесткой; шторы шевелил легкий ветерок, а накрахмаленная наволочка, когда она коснулась ее шеи, оказалась прохладной.
Вглядываясь в темноту, где с трудом можно было различить его лицо, она сказала:
– Я не хотела, чтобы это случилось.
– Зато я хотел, – сказал Оливер, а она подумала, что ей надо бы рассердиться, но теперь уже слишком поздно. Потому что теперь она уже хотела этого.
Много позже – а она знала, что это было много позже, потому что она слышала перезвон каминных часов, которые пробили два, – Оливер поднялся на локте и склонился над Викторией, ища в темноте пиджак, чтобы достать из кармана сигареты и зажигалку. Язычок пламени на секунду осветил небольшую гардеробную, потом в ней снова воцарилась благодатная темнота, и виден был лишь кончик горящей сигареты.
Она лежала на его полусогнутой руке, положив голову ему на оголенное плечо.
– Хочешь, будем строить планы?
– Какие планы?
– О том, что мы будем делать завтра. Ты, я и Томас.
– Разве я еду с вами?
– Конечно.
– Разве я сказала «да»?
Он засмеялся и, поцеловав ее, сказал «да».
– Я не хочу больше страдать.
– Не нужно так бояться. Тебе вообще нечего бояться. Просто небольшой отпуск, перемена обстановки. Много смеха. Много любви.
Виктория не ответила. Ей нечего было сказать, мысли ее путались. Она только знала, что в первый раз с тех пор, как он оставил ее тогда, она снова обрела чувство покоя и умиротворенности. И завтра или послезавтра она уедет с Оливером. Она снова доверилась ему. На радость или на горе. А вдруг в этот раз что-нибудь да получится. Вдруг он переменился? И теперь все сложится иначе? Если он сумел так сильно привязаться к Тому, то есть вероятность, что он сможет отнестись серьезно и к другим людям. Понять, что такое верность и постоянство, что такое любовь. Но как бы там ни было, жребий брошен. Назад дороги нет.
Она глубоко вздохнула, но вздохнула скорее от сумятицы в голове, нежели оттого, что чувствовала себя несчастной.
– Куда же мы поедем?
– Куда ты захочешь. Интересно, есть ли пепельница в этом темном чулане?
Виктория, протянув руку, нащупала пепельницу, которая, она знала, стоит на тумбочке, и протянула ее Оливеру.
– Как называется место, о котором ты лепетала, когда так упорно старалась не поддаться страсти и уклониться от любовных объятий? То место, которое описывается в «Орлиных годах»?
– Бенхойл.
– Хочешь туда поехать?
– Но это невозможно.
– А почему бы и нет?
– Это же не гостиница. Мы не знакомы с людьми, которые там живут.
– Я знаком. Виктория, святая простота.
– Что ты хочешь сказать?
– Я знаком с Родди Данбитом. Мы встретились два года назад. Сидели рядом на одном из унылых обедов, устроенных телевидением в честь получавших премии писателей. Он был награжден за его последнюю книгу, а мне вручили пустяковую статуэтку за телесценарий о Севилье. Но не в этом дело. Главное, мы сидели там в окружении безмозглых старлеток и алчных, как акулы, агентов и радовались тому, что судьба свела нас вместе. К концу вечера мы уже были друзья до гроба, и он изо всех сил приглашал меня в Бенхойл. До сих пор я еще не воспользовался его приглашением, так что, если хочешь, мы вполне можем поехать к нему в гости.
– Ты это серьезно?
– Вполне.
– Ты уверен, что это были не пустые слова, которые люди говорят друг другу после приятного вечера, а потом начисто забывают или даже жалеют о сказанном до конца жизни?
– Нет-нет, он не из тех, кто бросает слова на ветер. Он даже дал мне свою визитную карточку этаким старомодным манером. Я могу найти его телефон и позвонить.
– Ты думаешь, он вспомнит тебя?
– Конечно, вспомнит. Я скажу, что хотел бы приехать к нему погостить на несколько дней с женой и ребенком.
– Не кажется ли тебе, что гостей получится слишком много? Да, к тому же, я тебе не жена.
– Тогда я скажу, что еду с любовницей и ребенком. Он будет в восторге. В нем есть что-то раблезианское. Он тебе понравится. Он очень толстый и всегда чрезмерно, но вежливо навеселе. Во всяком случае, так было в тот вечер к концу обеда. Но даже в пьяном состоянии Родди Данбит в десять раз обаятельнее, чем большинство мужчин, трезвых как стеклышко.
– Сазерленд далеко, и ехать туда придется долго.
Оливер воткнул сигарету в пепельницу и потушил ее. Он снова перегнулся через Викторию и поставил пепельницу на пол. Она почувствовала, что улыбается в темноте, и сказала:
– Ты знаешь, я думаю, что с гораздо большим удовольствием поеду в Бенхойл, чем куда бы то ни было.
– Ты забыла еще кое-что упомянуть. Ты едешь в Бенхойл со мной.
– И Томасом.
– Ты едешь в Бенхойл со мной и Томасом.
– Ничего лучше я и вообразить не могу.
Оливер нежно положил руку ей на живот; медленно-медленно его рука заскользила вверх по ее телу, а потом легла на маленькую обнаженную грудь.
– А я могу, – сказал он.
5. ВОСКРЕСЕНЬЕ
В середине февраля пришли зимние холода. На Рождество было солнечно, а в Новый год тихо и тепло, и все последующие зимние дни текли медленно и безбурно, с небольшими дождями и легкими морозцами. «Наверное, нам повезет», – говорили не очень сведущие люди, однако пастухи и фермеры с гор, умудренные опытом, думали иначе. Они приглядывались к небу, принюхивались к ветру и знали, что худшее еще впереди. Зима просто притаилась. Она выжидала.
Настоящие морозы грянули в начале месяца. После этого пошел снег, затем подули штормовые ветра. «Пришли прямо с Урала», – говорил Родди Данбит, прислушиваясь к завыванию пронизывающего ветра с моря. Море стало серым, свирепым и мрачным, как аспидно-серый мокрый шифер; волны прибоя с белыми гребнями набегали на песчаный берег Кригана и оставляли длинную полосу самого разного мусора: старые коробки из-под рыбы, порванные сети, спутанные веревки, пластиковые бутылки из-под моющих средств, резиновые покрышки и даже изуродованные башмаки.
Холмы стояли, укутанные белой пеленой снега, вершины их терялись во мгле бушующего в небе бурана. Снег несся из всех долин и полей и оседал на землю, образуя высокие сугробы, которые блокировали узкие дороги. Овцы в своих тяжелых зимних шубах еще могли переносить такой буран, но коровы искали спасения в углах загонов, сложенных из камня, и фермеры дважды в день подвозили туда корм на тракторах.
Привыкшие к суровым зимам местные жители ожидали их каждый год и воспринимали как неизбежное зло. Обитатели небольших ферм и отдаленных коттеджей на малых холмах на время оказывались полностью отрезанными от мира. Но за толстыми стенами домов и с внушительными запасами торфяных брикетов зимняя стужа была не страшна, тем более что в каждом доме всегда было вдоволь овсянки и корма для скота. Жизнь продолжалась. Красный почтовый фургон ежедневно объезжал горные долины, крепкого телосложения домохозяйки в резиновых сапогах и трех шерстяных кофтах выходили из дома покормить кур и вывесить белье на леденящем ветру.
Итак, было воскресенье.
Господь – Пастырь мой;
Я ни в чем не буду нуждаться:
Он покоит меня на злачных пажитях…
Трубы отопления в церкви были чуть теплыми, сквозняк – продирающим до костей. Прихожане – из-за непогоды их было совсем немного – громко пели последний псалом заутрени, а их голоса заглушал бушующий за окнами ветер.
Джок Данбит, стоя один в специально отведенном для обитателей Бенхойла месте, держал Псалтырь руками в митенках, но даже не смотрел в него, отчасти потому, что пел этот псалом всю жизнь и знал его наизусть, отчасти потому, что впопыхах забыл очки дома.
Перед тем как ему уйти, Эллен сердито ворчала:
– Ты уж совсем из ума выжил, думая, что доберешься до церкви в такую погоду. Все дороги завалены снегом. Заехал бы к Дейви и попросил его подвезти тебя.
– У Дейви своих дел по горло.
– Ну, так остался бы дома да посидел у камина, послушал службу по радио. Ну, хоть раз в жизни?
Но он был упрям и неуступчив, и ей пришлось, в конце концов, со вздохом, возведя глаза к небу, смириться.
– Ну, что ж, пеняй на себя, если кончишь жизнь в каком-нибудь сугробе по дороге к церкви.
При одной мысли о том, что такое может случиться, Эллен разволновалась. Несчастья придавали вкус и остроту ее жизни. Она всегда первой произносила: «Так я и знала». Досадуя на Эллен, Джок поспешил скорее уйти из дома и впопыхах забыл очки, но из упрямства решил за ними не возвращаться. Однако его решение ехать в церковь было вознаграждено: старый «лендровер» благополучно преодолел на самой малой скорости четыре мили заснеженной дороги и доставил его в церковь. Хоть Джок изрядно промерз и почти ничего не видел без очков, он был рад, что ему все-таки удалось осуществить задуманное.
Всю свою жизнь, если не возникало какого-нибудь препятствия вроде болезни, войны или другого стихийного бедствия, по воскресеньям он всегда приходил в церковь. Когда был ребенком – с родителями; когда служил солдатом – по надобности; когда повзрослел и стал владельцем Бенхойла – из чувства долга, для поддержания традиций, чтобы подавать хороший пример. А сейчас, когда постарел, – за утешением и надеждой. Старая церковь, слова церковной службы, мелодии псалмов – это то немногое, что не менялось на протяжении всей его жизни. Возможно, сейчас, в конце, только они и остались неизменными.
Так, благость и милость
Да сопровождают меня во все дни жизни моей,
И пребуду я в доме Господнем многие дни.
Он закрыл Псалтырь, склонил голову, получая благословение, поднял со скамьи лежавшие рядом водительские перчатки и старую твидовую шапку, застегнул пальто, обмотал шею шарфом и двинулся к выходу по главному проходу.
– Добрый день, сэр. – Атмосфера в этой церкви была самая дружеская. Люди общались между собой в полный голос. Не было здесь перешептываний, будто в соседней комнате лежит умирающий.
– Ужасная погода. Здравствуйте, полковник Данбит. Как там у вас на дорогах?
– Молодец, Джок, проделать весь этот путь к церкви в такую погоду – это просто подвиг.
Последние слова за спиной Джока произнес сам пастор, нагнавший его в проходе. Преподобный Кристи был человеком могучего телосложения с плечами, как у игрока в регби. И все-таки Джок на полголовы выше его.
– Я боялся, что в церкви народу будет негусто. Рад, что добрался, хотя и было это нелегко, – сказал Джок.
– А я думал, что вы там, в Бенхойле, оказались отрезанными от мира.
– Телефон, и правда, молчит. Должно быть, где-то внизу повреждена линия. Но мне удалось доехать, спасибо «лендроверу».
– Холодный выдался день. Не зайдете ко мне? Пропустим по бокалу хереса прежде чем вы отправитесь в обратный путь.
Его глаза лучились добротой. Он был хороший человек, и жена у него была милой и простодушной. Джок на минуту представил себе гостиную в доме пастора, кресло, которое для него придвинут поближе к жарко пылающему камину, аппетитный запах жарящегося воскресного барашка. Чета Кристи всегда жила в свое удовольствие. Он подумал о темном сладком согревающем хересе, о радушной миссис Кристи и чуть было не принял приглашение. Но все-таки устоял.
– Нет, – сказал он, – лучше вернусь пораньше, пока погода окончательно не испортилась. И Эллен ждет. К тому же не хотелось бы, чтобы констебль нашел меня в сугробе замерзшим и с запахом алкоголя.
– Ну, что ж, вполне вас понимаю. – За добрым выражением лица и оживленными интонациями скрывалась озабоченность. Пастору больно было видеть утром Джока, одиноко сидевшего на своей скамье. Большая часть прихожан по какой-то причине теснилась ближе к выходу, а Джок, подобно изгою, оказался в грустном одиночестве.
Он выглядел стариком. Впервые мистер Кристи отметил про себя, как сильно Джок сдал за последнее время. Слишком худ, слишком высок, в твидовом костюме, висевшем на его тщедушном теле, как на вешалке, с припухшими и покрасневшими от холода руками. Ворот рубашки отставал от шеи, во всех движениях ощущалась неуверенность, даже в том, как он ощупью искал Псалтырь и фунтовую банкноту, которую, как обычно, бросил в урну для пожертвований.
Джок Данбит, владелец Бенхойла. Сколько ему? Шестьдесят восемь, шестьдесят девять? По нынешним временам, не так уж и стар. По крайней мере, для наших краев, где люди доживают до восьмидесяти и остаются бодрыми и энергичными, продолжая активно вскапывать свои огороды, держать кур и захаживать вечером в деревенский трактир, чтобы опрокинуть стаканчик. Но в сентябре прошлого года у Джока случился сердечный приступ, и с тех пор он стал явно сдавать. Чем же ему помочь? Если бы он был простым фермером, мистер Кристи наведывался бы к нему, угощал бы булочками, испеченными миссис Кристи, наконец, предложил бы нарезать щепы для растопки, но Джок не был рядовым фермером. Он был подполковник Джон Ретбон Данбит, потомок камеронских горцев, владелец Бенхойла, мировой судья. Он был горд, но не беден. Он был стар и одинок, но не беден. Напротив, он был всеми уважаемым человеком, имеющим большой дом, фермерское хозяйство, около двенадцати тысяч акров земель на холмах, более тысячи овец, немного пахотных земель, немного охотничьих угодий, немного мест для занятия рыболовством. Во всех отношениях завидная собственность. И если большой дом постепенно приходит в упадок, а воротничок на его рубашке потерт, это не значит, что он беден. Это означает, что он схоронил жену, что у него нет детей, что старая Эллен Тарбат, ухаживающая за Джоком и его братом Родди, уже не справляется с хозяйством.
И в какой-то момент на глазах у всех старик начал сдавать.
Мистер Кристи пытался подобрать нужные слова для продолжения беседы. Вопрос о самочувствии домашних, как правило, вызывал живой отклик у собеседника, но не в этом случае, потому что у Джока не было семьи. Один только Родди. «Хоть о нем спросить, в бурю любая гавань хороша», – подумал пастор.
– А что ваш брат? В целости и сохранности?
Джок ответил с искоркой юмора:
– Вы говорите о нем, как о банке сельди. Думаю, у него все в порядке. Мы не так часто видимся. Живем каждый сам по себе. Родди – в своем доме, я – в своем. – Он кашлянул. – Встречаемся по воскресеньям за обедом.
Интересно, подумал мистер Кристи, о чем же они беседуют? Он никогда не встречал таких разных братьев: один такой замкнутый, другой такой общительный. Родди – писатель, творческая личность, хороший рассказчик. Книги, которые он написал почти двадцать лет назад, до сих пор переиздаются. Недорогие издания в бумажной обложке всегда можно найти в книжных киосках на вокзале и даже на прилавках самых заштатных, провинциальных магазинчиков. В краткой аннотации на последней странице обложки под фотографией Родди тридцатилетней давности можно прочитать: «Классика. Глоток свежего воздуха. Родди Данбит знает свою Шотландию и мастерски описывает ее на страницах этой книги».
Родди посещал церковь только на Рождество и на Пасху или по поводу чьих-либо похорон. Но чем это объяснялось: внутренними ли убеждениями или природной леностью, пастору было неведомо. Родди и в деревне появлялся нечасто. Покупки для него делала жена пастуха Джесс Гатри. «Как поживает мистер Родди?» – спрашивает бывало у Джесс зеленщик, ставя две бутылки виски «Деварс» рядом с картонными пакетами с зеленью. Джесс, отводя глаза от бутылок, уклончиво отвечает: «Не так уж плохо», что можно было истолковать как угодно.
– Он над чем-нибудь сейчас работает? – спросил мистер Кристи.
– Что-то говорил о статье для «Обозрения». Вообще-то… я просто не в курсе. – Джок провел нетвердой рукой по затылку, приглаживая редеющие седые волосы. – Он редко рассказывает о своей работе.
Другой бы после этих слов прекратил расспросы, но мистер Кристи не сдался и спросил о третьем брате семьи Данбитов:
– А как поживает Чарли?
– На Рождество я получил от него письмо, где он сообщал, что они с Сьюзан отдыхают на горном курорте в Аспене. Это в штате Колорадо, как вам известно, – добавил он вежливо, будто мистер Кристи мог и не знать.
– И Джон с ними?
Возникла небольшая пауза. Джок откинул голову назад. Его выцветшие, слегка слезящиеся от холода глаза уставились в какую-то далекую невидимую точку поверх головы пастора.
– Джон больше не работает в Нью-Йорке. Его перевели в лондонское отделение банка. Теперь он работает там. Уже больше шести месяцев.
– Так это же замечательно.
Церковь почти опустела. Они медленно, бок о бок, пошли по центральному проходу к выходу.
– Да. Для Джона это хорошо. Очередная ступенька в карьере. Он умница. Я думаю, не успеем мы оглянуться, как он станет президентом. Я имею в виду президентом банка, не Соединенных Штатов Америки…
Но мистера Кристи не так-то просто было увести в сторону от интересующей его темы.
– Я не это имел в виду, Джок. Я хотел сказать, что, если он теперь живет в Лондоне, ему нетрудно будет время от времени приезжать в Сазерленд, чтобы повидаться с вами и Родди.
Джок резко остановился и обернулся. Его глаза сузились. Он вдруг насторожился и стал похож на свирепого старого орла.
Мистер Кристи был поражен, даже слегка растерялся под этим пронзительным взглядом.
– Я просто так предположил. Мне кажется, вам в Бенхойле не помешали бы молодые лица. «Да и присмотреть за вами следует», подумал он, но вслух произнес: – Лет десять уже прошло, как Джон в последний раз приезжал к вам.
– Да. Десять лет. – Они медленно двинулись дальше. – Ему тогда было восемнадцать. – Старик, казалось, раздумывает, ведя спор с самим собой. Пастор тактично молчал, и его молчание было вознаграждено. – Позавчера я написал ему. Пригласил приехать погостить летом. Охота его никогда не интересовала, но порыбачить, думаю, не откажется.
– Вряд ли ему нужна подобная приманка, чтобы приехать в Шотландию.
– Ответа от него пока нет.
– Дайте время, он ведь занятой человек.
– Это конечно. Боюсь только, что теперь у меня не так много времени осталось на этом свете. – Джок усмехнулся той редкой кривой усмешкой, от которой сразу потеплело и смягчилось выражение его лица и которая всегда обезоруживала собеседника. – Хотя рано или поздно все там будем. Вам ли этого не знать…
Они вышли из церкви, ветер подхватил и надул полы одеяния пастора. Он наблюдал, как Джок Данбит с трудом забрался в старый «лендровер» и отправился в нелегкий и непредсказуемый обратный путь. Невольно он тяжело вздохнул. Он старался помочь. Хотя что сделаешь, когда кончается жизнь?
Снегопад прекратился к великой радости Джока. Он с трудом двинулся по тихой пустынной деревне, проехал через мост и свернул в сторону холмов возле дорожного указателя на Бенхойл и Лох Муи. Дорога была узкая, в одну колею, с местами разъезда, отмеченными черно-белыми полосатыми столбиками, но сейчас на ней не было ни одной машины. В такую погоду даже воскресенье не может развеять уныние. Продуваемый ледяными сквозняками, склонившись над рулевым колесом, с шарфом, намотанным по самые уши, и шапкой, надвинутой глубоко на лоб и крючковатый нос, Джок Данбит доверился своему «лендроверу», как доброму коню, и тот тащил его домой вверх по колее, которую они вместе проложили утром.
Он думал о словах пастора. Пастор, конечно, прав. Он хороший человек. Заботливый и деликатный. Он совершенно прав.
Вам не помешали бы молодые лица.
Он вспомнил, каким был Бенхойл много лет назад, когда он, его друзья и друзья брата заполняли дом. Он вспомнил холл, заваленный рыбацкими бахилами, чай на лужайке под серебристыми березами, а в августе освещенные солнцем красноватые холмы, отвечавшие эхом на выстрелы ружей. Вспомнил домашние вечеринки перед балом в Инвернессе в честь открытия охотничьего сезона, спускавшихся по лестнице девушек в длинных красивых платьях, старый фургон, отъезжавший на железнодорожную станцию в Криган за гостями.
Но те дни, как и все остальное, остались в прошлом. Для братьев молодость тоже позади. Родди так и не женился; Чарли взял в жены очаровательную девушку, но американку, и уехал с ней в Штаты, занялся скотоводством, помогая тестю на ранчо на юго-западе Колорадо. И хотя сам Джок женился, у них с Люси так и не родились дети, о которых они мечтали. Джок и Люси любили друг друга, и даже эта несправедливость судьбы никак не омрачила их семейного счастья. Когда же пять лет назад Люси скончалась, он впервые понял, что такое настоящее одиночество, которого прежде никогда не знал.
Вам не помешали бы молодые лица.
Живительно, что пастор заговорил о Джоне всего через несколько дней после того, как Джок написал ему письмо. Как будто он знал об этом. Ребенком Джон часто приезжал в Бенхойл с родителями, позже, когда подрос, – с отцом. Он был спокойный, серьезный маленький мальчик, смышленый не по годам и очень любознательный и потому без конца задавал самые разные вопросы. Но даже тогда его любимым дядей был Родди, они вдвоем часами где-то пропадали: искали ракушки, слушали пение птиц или тихими летними вечерами стояли с удочками, ловя форель в глубоких темных заводях реки. Во всех отношениях очень милый примерный ребенок, но Джоку так и не удалось сблизиться с ним. Скорее всего, потому, что Джон не разделял страсти Джока к охоте. Джон с удовольствием мог подсечь, поймать и разделать рыбу, и очень скоро достиг в этом деле больших успехов, но отказывался идти в горы с ружьем, и даже когда ему удавалось выследить оленя, единственным его оружием был фотоаппарат.
Потому письмо и далось Джоку с таким трудом. Джон не бывал в Бенхойле в последние десять лет, и между ними возникла пропасть, которую сейчас Джоку с огромным трудом приходилось преодолевать с помощью слов. Не то чтобы он не любил парня, поспешил уверить себя Джок. Он помнил Джона Данбита восемнадцатилетним спокойным, сдержанным молодым человеком с не по возрасту зрелыми высказываниями и суждениями. Джок уважал их, но его смущали холодность и вежливая самоуверенность Джона. С тех пор они как-то потеряли связь. Да и столько всего произошло за эти годы, Люси умерла, и осталась пустота. Чарли, конечно, писал, сообщал новости. О том, что Джон поступил в Кембридж, о том, что играл в теннис и даже был членом университетской команды, о том, что окончил экономический факультет и получил диплом с отличием. Затем он поехал в Нью-Йорк, был принят на работу в Варбургскую инвестиционную корпорацию, причем только благодаря собственным заслугам, без всякой помощи влиятельных американских друзей. Через некоторое время он поступил в Гарвардскую школу бизнеса, а в положенное время женился. Чарли был слишком тактичным, чтобы сообщить какие-нибудь подробности о неудачной женитьбе сына, но постепенно, из чтения между строк, Джок понял, что у молодых что-то не складывается. Поэтому он расстроился, но не удивился, когда пришло сообщение о разводе и улаживании юридических тонкостей. Хорошо еще, что у них не было детей.
Наконец все связанные с бракоразводным процессом споры были улажены. Судя по всему, душевная травма не помешала дальнейшему продвижению Джона по службе. Назначение в Лондон стало последним в длинной череде повышений в должности. Джок ничего не смыслил в банковском деле, это была еще одна причина, по которой ему трудно было наладить контакт с американским племянником.
«Дорогой Джон!
Твой отец написал мне, что ты снова в Англии и работаешь в Лондоне…»
Было бы проще, если бы хоть что-то связывало его с молодым человеком. Общие интересы, например, с которых можно было бы начать письмо.
«Когда у тебя будет отпуск, может, приедешь на несколько дней сюда в Шотландию, погостить в Бенхойле?»
Сочинение писем всегда давалось ему с трудом. На это письмо ушло почти полдня, и все-таки он остался им недоволен. Но он поставил в конце свою подпись, написал адрес на конверте и запечатал его. Было бы гораздо проще, подумал он с тоской, если бы Джон хоть чуть-чуть интересовался охотой на куропаток.
В этих размышлениях он проехал половину пути. Узкая, с глубокой колеей заснеженная дорога сделала поворот, и впереди под темным небом показались серые, как чугун, воды озера Лох Муи. На ферме Дейви Гатри горел свет, а на дальнем берегу озера виднелся Бенхойл, огражденный шеренгой сосен; их иссиня-черный силуэт выделялся на фоне заснеженных склонов гор.
Построенный из серого камня, длинный и невысокий, с обрамленной башенками островерхой крышей, дом смотрел окнами на широкую покатую лужайку и на озеро. И хотя дом был слишком большой, продуваемый со всех сторон сквозняками, так что его невозможно было натопить, хотя он был ветхий и постоянно нуждался в ремонте, это был его дом и единственное место на земле, где он всегда хотел жить.
Через десять минут он уже был там. Вверх по склону и через ворота, через решетку для скота, и вниз по небольшой аллее из рододендронов. Дорога к главному входу изгибалась широкой, покрытой гравием дугой. В дальнем конце ее виднелась нарядная каменная арка, соединявшая одно крыло дома со старым конюшенным блоком, где теперь жил брат Джока Родди. За аркой находился просторный, выложенный булыжником двор, в дальнем конце которого стояли гаражи – там раньше хранились кареты и открытые коляски для прогулок и выезда на охоту, а теперь стоял старый «даймлер» Джока и старенький зеленый «эм-джи», куда Родди с трудом втискивал свое грузное тело, когда у него возникало желание совершить экскурсию во внешний мир.
Рядом с этими разномастными транспортными средствами Джок Данбит и припарковал свой «лендровер». Взяв лежавшую рядом на сиденье стопку воскресных газет, он вылез из машины, захлопнул дверцу и вышел на двор. На булыжнике толстым слоем лежал снег. В гостиной у Родди горел свет. Осторожно, стараясь не поскользнуться и не упасть, он прошел по двору к входной двери и вошел внутрь.
Дом Родди представлял собой двухэтажное здание, его перестроили из старой конюшни в самом конце войны, когда Родди вернулся в Бенхойл. Он с энтузиазмом сам взялся за перепланировку. Спальни и ванные комнаты находились на первом этаже, кухня и гостиная на втором. На второй этаж вела лестница, сделанная из тикового дерева, без перил, она была похожа на корабельный трап. Стоя внизу, Джок окликнул Родди.
Над головой Джока послышался скрип половиц. А через мгновение появился массивный силуэт Родди.
– А, это ты, – сказал он, как будто это мог быть кто-нибудь еще.
– Я привез газеты.
– Поднимайся. Какой жуткий сегодня день.
Джок поднялся по лестнице и прошел в гостиную, где Родди проводил все дни. Чудесная комната, светлая, просторная, с потолком, повторявшим форму крыши, с огромным, чуть ли не во всю стену, окном; из него открывался вид на озеро и горы, от красоты которого в ясную погоду дух захватывало. Сегодня же вид из окна леденил душу. Снег и серая вода; убегающие от ветра, покрытые белыми барашками волны; вдалеке холмы, окутанные мраком…
Это была холостяцкая комната и в то же время комната, говорившая о хорошем вкусе владельца, – полная книг и бесполезных мелочей, радующих взгляд. Резная каминная полка, сине-белый кувшин с букетом пампасной травы, подвеска из бумажных рыбок, возможно, из Японии. Половицы, отциклеванные и покрытые лаком; то тут, то там разбросанные коврики. Старые кресла и гостеприимно манящий к себе продавленный диван. В камине (который был специально построен при реконструкции здания и обошелся недешево) на торфяных брикетах потрескивала пара тлеющих поленьев. В комнате царил какой-то необычно приятный аромат. Смесь сигарного дыма, дымящегося торфяника и сильный запах льняного масла.
Старый друг Родди, Лабрадор Барни, разлегся на коврике перед камином. При появлении Джока он приподнял свой подернутый сединой нос, зевнул и снова уснул.
– Ты ездил в церковь?
– Да. – Джок начал расстегивать замерзшими пальцами пуговицы пальто.
– Знаешь, телефон не работает, наверное, где-то внизу обрыв линии. – Родди пригляделся к брату. – Ты весь посинел от холода. Выпей чего-нибудь.
Тяжело ступая, он пошел к столику, на котором держал бутылки и стаканы. Джок заметил, что перед братом уже стоял немаленький бокал темного виски. Сам он никогда не пил днем. Это было не в его правилах. Но сегодня, после того как пастор упомянул о стаканчике хереса, идея выпить не раз приходила ему на ум.
– У тебя есть херес?
– Только светлый. Сухой, как кость.
– Очень хорошо.
Джок снял пальто и подошел к огню.
Каминная полка Родди всегда была загромождена всякой пыльной ерундой. Начинавшие сворачиваться в трубочку фотографии, старые курительные трубки, кувшинчик с фазаньими перьями, старые приглашения, возможно, даже оставшиеся без ответа. А сегодня к каминным часам была прислонена блестящая открытка с красивой каллиграфической надписью, тисненая по краям золотом и безумно претенциозная.
