Текст книги "Дикий горный тимьян"
Автор книги: Розамунда Пилчер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)
13. ПОНЕДЕЛЬНИК
Стоя на верхней площадке лестницы, Родди окликнул Викторию.
Виктория, которая все утро гладила рубашки и носовые платки Оливера, разбирала носки и свитера и теперь укладывала вещи в чемодан, выпрямилась, оторвавшись от дела, отбросила с лица прядку волос и открыла дверь спальни.
– Я здесь!
– Поднимайся сюда. Здесь Джон и Оливер. Мы решили пропустить по стаканчику.
Было почти половина первого, стоял ясный холодный день и ярко светило солнце. После обеда Родди и Оливер собирались ехать в аэропорт. Четверть часа назад Эллен увела Томаса, чтобы подготовить его к обеду, потому что сегодня обед будет особым – Эллен готовила его вместе с Джесс Гатри – и стол накроют в большой столовой Бенхойла. Так решила Эллен. Она всегда придерживалась того мнения, что человек, отправляющийся в поездку, даже короткую, должен плотно поесть, и Оливер, очевидно, не был для нее исключением. Вот почему она и Джесс все утро трудились на кухне не покладая рук. Из большого дома доносились аппетитные запахи, отчего создавалось впечатление, будто предстоит что-то важное, и в воздухе витало предвкушение какого-то праздничного события наподобие дня рождения или последнего праздничного дня.
Сверху, из гостиной Родди, до Виктории доносились приглушенные голоса мужчин. Она закрыла чемодан и защелкнула замки. Потом подошла к зеркалу, причесала волосы, обвела взглядом комнату, чтобы удостовериться, что ничего не забыла, и пошла наверх к собравшимся там мужчинам.
День был ясный и солнечный, и потому мужчины собрались не вокруг камина, а у огромного окна. Оливер и Родди сидели на диване спиной к свету, а Джон Данбит – на стуле, взятом от письменного стола. Увидев Викторию, Родди сказал:
– Вот и она. Иди сюда, мы тебя ждем.
Джон встал и отодвинул стул в сторону, чтобы дать ей пройти.
– Что будешь пить?
Подумав, она сказала:
– Пожалуй, ничего. Мне что-то не хочется.
– Да ладно, – сказал Оливер. Он вытянул свою длинную руку и обнял ее. – Не ломайся. Ты все утро трудилась, собирая мои вещи. Ты заслужила стаканчик.
– Ну, ладно.
– Что ты хочешь? Я принесу.
Все еще в объятиях Оливера, она посмотрела на Джона и сказала:
– Может быть, светлое пиво?
Он улыбнулся и направился в кухню, чтобы взять из холодильника банку пива.
Но едва он успел ее открыть и вылить в стакан, как раздался звук открывшейся двери, и до них долетел голос Эллен; она сообщила, что обед готов и уже на столе и что он простынет и станет невкусным, если они не придут сию же минуту.
– Черт бы ее подрал, – тихо сказал Родди, но делать было нечего, и все они, каждый со своим стаканом, спустившись по лестнице, направились через двор к большому дому.
Столовая была залита солнцем, большой стол накрыт белой скатертью. На буфете стоял дымящийся ростбиф, блюда с горячими отварными овощами стояли на плитке; проголодавшийся Томас уже сидел в нагруднике в старом детском стуле, который Джесс Гатри притащила из бывшей детской.
Эллен, с трудом передвигая больные ноги, ходила вокруг стола, указывая, кому где сесть, жалуясь, что ростбиф остывает, и ворча, что нет смысла готовить вкусную еду людям, которые не могут прийти к обеду вовремя.
– Ну хватит ворчать, Эллен, – добродушно заметил Джон. – Это неправда. Мы тут же встали, как только ты нас позвала. Кто будет резать ростбиф?
– Ты, – тут же сказал Родди и уселся спиной к окну подальше от буфета. Он никогда не умел хорошо резать мясо. Джок всегда делал это сам.
Джон, наточив нож с костяной ручкой, принялся за работу с виртуозностью и хваткой искусного мясника. Эллен взяла первую тарелку для Томаса, сама порезала ему мясо на кусочки, размяла овощи с мясным соком, превратив их в коричневое месиво, похожее на кашу.
– Вот это для нашего малютки. Ну-ка ешь скорее, дружок, и будешь большим-пребольшим мальчиком.
– Нельзя сказать, чтобы у нас с едой были большие проблемы, – пробормотал Родди, когда Эллен вышла и закрыла за собой дверь, и все рассмеялись, потому что этим утром все заметили, что щечки Томаса заметно округлились.
Они покончили с первым блюдом и приступили к испеченному Эллен яблочному пирогу со сладким заварным кремом, когда зазвонил телефон. Все ждали, как, по всей видимости, было принято в Бенхойле, когда кто-то другой снимет трубку. Наконец Родди сказал: «О черт».
Виктория пожалела его.
– Может, я подойду?
– Нет, не беспокойся.
Он не спеша положил в рот еще кусочек яблочного пирога и неторопливо направился к двери, продолжая ворчать:
– Надо же было выбрать такое дурацкое время для звонка.
Дверь в столовую он оставил открытой, и они могли слышать его голос, доносившийся из библиотеки.
– Это Бенхойл. Родди Данбит у телефона.
Какое-то время он молчал, а потом сказал:
– Кто-кто? Что? Да, конечно. Не кладите трубку. Я сейчас за ним схожу.
Минуту спустя он снова появился в столовой, все еще держа в руке салфетку, которую прихватил с собой.
– Оливер, дружище, это тебя.
– Меня? А кто? – спросил Оливер, подняв голову от тарелки.
– Не имею представления. Какой-то мужчина.
Он вернулся к своей тарелке с яблочным пирогом, а Оливер отодвинул стул и пошел к телефону.
– Я вот думаю, почему бы не изобрести такое устройство, чтобы оно могло отключать телефон во время обеда?
– Ты всегда можешь просто снять трубку, – мягко предложил Джон.
– Да, но я могу забыть повесить ее обратно.
Томасу надоело возиться с пудингом, и Виктория, взяв его ложку, стала ему помогать.
– А можно просто не снимать трубку. Пусть себе звонит, – сказала она.
– Я недостаточно последователен. Какое-то время я могу терпеть, но недолго. А вдруг, думаю я, мне расскажут что-то очень интересное; тут же срываюсь с места и галопом бегу к телефону, однако слышу всего лишь голос чиновника из департамента налогов и сборов. Или незнакомца, который ошибся номером.
– Если это всего лишь ошибка, зачем тогда ты идешь к телефону? – спросил Джон.
Это всех рассмешило, тем более что услышать шутку от Джона можно было нечасто.
Когда Оливер вернулся, все уже кончили есть. Родди курил сигару, а Джон принес из кухни поднос с кофейным сервизом. Виктория чистила Томасу апельсин – как бы плотно малыш ни поел, он всегда любил закончить трапезу апельсином. Апельсин был сочный, и Виктория так увлеклась этим занятием, что даже не подняла глаз на вошедшего Оливера.
– Надеюсь, новости хорошие, – услышала она голос Родди.
Последний кусочек апельсиновой корки упал на тарелку, и она стала делить апельсин на дольки. Оливер ничего не ответил.
– Ничего серьезного, надо думать?
В голосе Родди звучало беспокойство.
Оливер опять не произнес ни звука. Его молчание вдруг привлекло внимание Виктории. Оно становилось слишком долгим и слишком натянутым. Даже Томас притих. Он держал в руке апельсиновую дольку и пристально смотрел через стол на отца. Виктория ощутила покалывание в щеках и поняла, что все на нее смотрят. Она взглянула на Родди, потом подняла глаза на Оливера. Увидела его лицо, чрезвычайно бледное, и глаза, холодные, немигающие. Она почувствовала, как кровь отливает от щек, и безотчетное чувство обреченности тошнотой подкатывает к горлу. Она сглотнула.
– В чем дело? – спросила она тонким, еле слышным голосом.
– Знаешь, кто сейчас звонил? – обратился к ней Оливер.
– Представления не имею.
Она не могла сдержать дрожь в голосе.
– Чертов мистер Арчер. Он звонил из Гемпшира.
«Я же просила ее не звонить. Я обещала написать ей опять. Я объяснила ей, что Оливер против».
– Ты им написала.
– Я… – У нее пересохло в горле, и она снова сглотнула. – Я не писала ему. Я ей написала.
Оливер подошел к столу, положил ладони на столешницу и наклонился к ней.
– Я же запретил тебе писать ей. – Каждое слово было, как удар молотка. – Я же сказал, чтобы ты не смела ни писать ей, ни звонить, ни связываться с ней никаким другим способом.
– Оливер, я должна была…
– Каким образом ты вообще узнала, куда ей писать?
– Я нашла ее адрес в телефонной книге.
– Когда ты отправила письмо?
– В четверг… нет, в пятницу… – Виктория совсем растерялась. – Не помню точно.
– Что я в это время делал?
– Кажется, ты спал.
Получалось так, что она действовала тайком, исподтишка, и она вынуждена была как-то постоять за себя и оправдаться.
– Я говорила тебе, что хочу написать ей. Для меня было невыносимо, что она ничего не знает о Томасе… не знает, где он.
Выражение лица Оливера не смягчилось ни на йоту. Виктория с ужасом почувствовала, что сейчас заплачет. Губы ее задрожали, комок все еще стоял в горле, глаза наполнились ужасными постыдными слезами. Она вот-вот расплачется перед всеми!
– Она знала,черт возьми, где Томас.
– Нет, не знала.
– Она знала, что он со мной. И это все, черт побери, что ей нужно было знать. Он был со мной, а я его отец. Что я с ним делаю и куда везу его, никого не касается. И в первую очередь тебя.
Слезы уже текли у нее по щекам.
– Но, я думаю… – только и успела она сказать, прежде чем он перебил ее.
– Я никогда не просил тебя думать. Я велел тебе помалкивать и не раскрывать рта.
Вслед за этим тяжелый кулак Оливера с силой обрушился на обеденный стол, отчего все, что было на столе, зазвенело и задрожало. Томас, ошеломленный непривычной для него яростью и злобой, заключенной в словах, которых он не знал, но интуитивно понял, решил последовать примеру Виктории и ударился в слезы. Глаза его превратились в щелочки, рот открылся, и остатки наполовину пережеванного апельсина повалились изо рта на нагрудник.
– О, Бога ради… Оливер, перестань.
Она вскочила на ноги, хотя колени у нее дрожали, и постаралась вытащить Тома из стула и утешить его. Томас прижался к ней, спрятал испачканное сладкой массой лицо у нее на шее, чтобы спрятаться от громкого крика.
– Перестань сейчас же, при Томасе. Прекрати!
Но он проигнорировал ее отчаянный призыв. Он уже не мог совладать с собой.
– Ты знала, почему я не хотел связываться с Арчерами. Потому что понимал: как только они узнают, где мы, на меня тут же посыплются слезливые просьбы, а если я на них не откликнусь, то угрозы. Именно так и случилось. Теперь не успеем мы оглянуться, как к нам явится чиновник в черном сюртуке, чтобы вручить письмо от адвоката или кого-то в том же роде…
– Но ведь ты говорил… – Она не могла вспомнить, что он говорил. Из носа лило, и она едва могла говорить из-за слез. – Я… я…
Она едва понимала, что именно силилась сказать. Возможно, «я сожалею», но это последнее унизительное признание, так и не произнесенное, все равно уже не могло утихомирить Оливера. Ни рыдающий сын, ни плачущая любовница, ни все извинения мира.
– Знаешь, кто ты? Ты лживая сучка.
И выдав этот заключительный залп оскорбительной брани, Оливер выпрямился, повернулся и торжественно удалился. Виктория осталась стоять в столовой с лицом, залитым слезами, с рыдающим в истерике ребенком на руках, возле перепачканного стола и при полном молчании двух потрясенных этой сценой мужчин. Но хуже всего было унижение и стыд.
– Дорогая моя, – сказал Родди.
Он вышел из-за стола, подошел к Виктории и встал рядом. Она понимала, что нужно перестать плакать, но не могла остановиться или вытереть слезы, или даже поискать носовой платок, пока на руках у нее рыдающий Томас.
– Ну-ка, – сказал Джон Данбит.
Он подошел, взял у нее Томаса и прижал его к своему широкому плечу.
– Вот так. Сейчас мы пойдем поищем Эллен. Может быть, у нее найдется для тебя конфетка. – С Томасом на руках он направился к двери. – Или шоколадное печеньице. Ты любишь шоколадное печенье?
– Дорогая моя, – повторил Родди, когда они ушли.
– Я… я ничего не могу поделать… – всхлипнула Виктория.
Смотреть на нее было невыносимо: заплаканное лицо, хлюпающий нос, рыдания и все прочее; и он заключил ее в объятия и притянул к себе, нежно гладя по голове. Немного погодя, он дотянулся рукой до нагрудного кармана своего старого твидового пиджака, вытащил красно-белый носовой платок и дал его Виктории, чтобы она смогла высморкаться и вытереть слезы.
После этого все понемногу улеглось, и на этом кошмарная сцена закончилась.
Виктория отправилась искать Оливера. Больше ей ничего не оставалось делать. Она нашла его на берегу озера. Он стоял у дальнего края мостков и курил. Если он и слышал ее шаги по траве, то не подал виду, потому что даже не обернулся.
Она подошла к мосткам и окликнула его. Он выждал минуту-другую, а потом бросил недокуренную сигарету в покрытую солнечными бликами воду и обернулся, глядя ей в лицо.
Виктория вспомнила, как он сказал: «Если ты посмеешь только лишь приблизиться к телефону, я изобью тебя до синяков». Но тогда она не поверила его угрозе, потому что за все время, пока они были вместе, она никогда не видела настоящего приступа его необузданной исступленной ярости. Теперь она знала, что это такое. Возможно, его жена, Жаннетт, тоже видела эти приступы ярости. В таком случае вполне возможно, что это было одной из причин, почему их брак длился всего несколько месяцев.
– Оливер.
Его глаза были устремлены на ее лицо. Она знала, что оно все распухло от слез и выглядит ужасно, но даже это не имело теперь никакого значения, как и все остальное, кроме необходимости помириться после этой отвратительной ссоры.
– Прости меня. – Он все еще молчал. Немного погодя, он глубоко вздохнул и пожал плечами. – Я знаю, тебе трудно понять, – продолжала она. – Да и мне тоже было трудно, ведь у меня никогда не было своих детей. Но после того как я провела с Томасом несколько дней, я начала понимать, что это такое иметь малыша, которого любишь. – Наверное, она говорила совсем не то, что нужно. Ее слова звучали сентиментально, а она вовсе этого не хотела. – Привязываешься к ребенку, прикипаешь сердцем.
Как будто он частичка тебя самой. И если кто его обидит или просто угрожает его благополучию, ты готов убить обидчика.
– И ты воображаешь, что миссис Арчер готова меня убить?
– Нет. Но я точно знаю, что она сходит с ума от беспокойства.
– Она всегда меня ненавидела. Да и он тоже.
– Возможно, ты не давал им повода относиться к тебе иначе?
– Я женился на их дочери.
– И у них появился внук.
– Он мой сын.
– В этом все дело. Томас твой сын. Ты много раз говорил мне, что Арчеры не имеют на него законных прав. Так почему ты не хочешь проявить к ним немного великодушия? Он – все, что у них осталось от дочери. Оливер, ты должен, должен это понять. Ты человек умный и восприимчивый, ты пишешь пьесы, которые волнуют человеческие сердца. Почему же ты не можешь разобраться в ситуации, которая затрагивает твое собственное сердце?
– Наверное, у меня его нет.
– Ошибаешься. – Она робко улыбнулась. – Я слышала, как оно бьется. Тук-тук-тук, всю ночь напролет.
Ее слова возымели действие. Угрюмое выражение его лица немного смягчилось, как будто он усмотрел в происходящем некий мрачный юмор. Не так уж много, но Виктория приободрилась, набралась смелости, пошла по мосткам и встала рядом с ним. Она обняла его за талию, засунув руки под куртку, и прижалась щекой к его грубому толстому свитеру.
– А Арчеры, это неважно. Что бы они ни делали, это ничего не изменит.
Его руки двигались по ее спине вверх и вниз, как будто он рассеянно гладил собаку.
– Чего не изменит?
– Моей любви к тебе.
Главные слова были сказаны. Гордость, чувство собственного достоинства уже не имели значения. Ее любовь к Оливеру была для них талисманом, тем, за что она должна держаться. Именно она соединяла их двоих и Томаса в единое целое.
– Должно быть, ты сошла с ума.
Он не извинился за брань и обвинения, которыми осыпал ее за обедом. Интересно, извинится ли он перед Родди и Джоном. Виктория была почти уверена, что нет. Просто потому, что это Оливер Доббс. Но это тоже неважно. Главное, она навела мост через возникшую между ними пропасть. Рана, оставшаяся после этой кошмарной сцены, причиняла боль, но, возможно, со временем она заживет. Она понимала, что всегда есть возможность собраться с силами, подняться и начать все сначала, сколько бы раз ты ни упал.
– А если это и так, ты не будешь возражать?
Он не ответил. Он положил ей руки на плечи и отодвинул ее от себя:
– Я должен идти. Мне пора уезжать, а то я опоздаю на самолет.
Они направились к Родди. Оливер взял чемодан и пару книг. Выйдя из дома, они увидели старый «даймлер», припаркованный перед домом, и ожидавших их Родди и Джона.
Казалось, все решили вести себя так, будто ничего не случилось.
– Я подумал, в большой машине нам будет удобнее, – объяснил Родди. – В «эм-джи» некуда положить вещи.
Он говорил деловым тоном, и Виктория в душе была ему благодарна.
– Прекрасно.
Оливер открыл заднюю дверь, втащил свой чемодан и положил на него книги.
– Ну, что ж, – ухмыльнулся он.
На лице его не было и тени раскаяния, напротив, его, кажется, забавляло отсутствие какого бы то ни было выражения на лице Джона Данбита.
– До свидания, Джон.
– Мы еще увидимся, – сказал Джон, но руки ему не подал. – Я до среды буду здесь.
– Отлично. Прощай, Виктория.
Он наклонился и поцеловал ее в щеку.
– До завтра, – сказала она. – Когда прибывает твой самолет?
– Примерно в семь тридцать.
– Я приеду тебя встретить.
– До встречи.
Они сели в машину. Родди завел мотор. «Даймлер», задумчивый и величественный, двинулся вперед, шурша шинами по гравию. Он проплыл между рододендронами, миновал решетку для скота и выехал за ворота.
Они уехали.
Он очень боялся, что теперь, когда все кончилось и он остался с ней наедине, она снова начнет плакать. Не то чтоб он боялся слез или чувствовал неловкость, когда кто-то плачет. Совсем нет, он был бы почти рад ее слезам. Но он понимал, что сейчас было бы уж очень не ко времени заключить ее в объятия, чтобы утешить, как сделал это Родди.
Виктория стояла к нему спиной. Она уже перестала махать рукой вслед отъезжавшей машине. Ее прямая и стройная спина говорила о том, что она очень мужественный человек. Он видел твердую линию плеч под толстым свитером, собранные в конский хвост длинные светлые шелковистые волосы. Это воскресило в его памяти жеребчика, которого холил его отец очень давно на ранчо в Колорадо. Напуганный однажды неловким обращением, он перестал доверять людям, и только чуткое и внимательное отношение помогло частично вернуть его доверие к ним. Но понемногу, не торопя жеребчика, Джон сумел добиться от него полного доверия.
Он знал, что ему нужно быть предельно осторожным. Он выжидал. Спустя некоторое время, поняв, вероятно, что Джон не собирается незаметно исчезнуть и тактично удалиться, Виктория, отбросив с лица волосы, обернулась. Она не плакала. Она улыбалась. Улыбкой, которая озаряет лицо, но не трогает глаз.
– Вот так-то, – бодро сказала она.
– Сегодня славный денек. Как раз для прогулки в горы. Там сейчас очень красиво.
– Да, вероятно.
– Ну так может, прокатимся и мы тоже.
Улыбка на лице Виктории стала застывшей и страдальческой, и он понял, что именно этого она все время боялась: он жалеет ее и хочет как-то отвлечь от тяжелых воспоминаний. Он быстро добавил:
– Мне все равно надо бы съездить в Криган. Во-первых, в аптеку, у меня кончился крем для бритья. И потом я надеюсь купить «Файнэншл таймс». Я не просматривал биржевые курсы уже три дня. – Это была неправда, но хороший маневр, предлог не хуже любого другого.
– А как же Томас?
– Оставим его с Эллен. Ему хорошо с ней.
– Я еще не ходила с ним на пляж.
– Сводишь в другой раз. Если ты не скажешь, куда мы направляемся, он не захочет ехать.
Она подумала и, наконец, сказала:
– Ну, ладно. Схожу к Эллен, предупрежу, что мы уезжаем.
Все шло отлично.
– Ты найдешь их за домом, на лужайке, где сохнет белье. Я выведу машину и через минуту-другую буду ждать тебя здесь.
Когда он подъехал во взятом напрокат «форде», она уже сидела на ступеньках перед входной дверью, поджидая его. Он знал, что в Кригане будет ветрено и холодно, а на ней было пальто совсем не по погоде, но задерживаться не хотелось. И тут он вспомнил, что в машине на заднем сиденье лежит его свитер. Притормозив около нее, он потянулся через сиденье, открыл дверцу, и Виктория села рядом. Без дальнейших разговоров они пустились в путь.
Они ехали небыстро. Спешить было некуда. Чем дольше они будут ехать, тем больше времени, как он надеялся, будет у Виктории, чтобы успокоиться и прийти в себя.
– Как Томас? – как бы между прочим спросил он.
– Ты был прав. Они с Эллен хорошо ладят. Эллен сидит на солнышке и что-то вяжет, а Томас играет с поросенком и с прищепками для белья. – И с грустью добавила: – Такая безмятежная картина.
– Томас не твой сын?
Виктория сидела возле Джона очень тихо. Она смотрела перед собой, следя за извивами узкой дороги. Руки ее, крепко сжатые, лежали у нее на коленях.
– Нет.
– Не знаю почему, но я все время считал, что он твой сын. Я полагаю, что Родди тоже так думал. Во всяком случае, он ни разу не дал мне повода в этом усомниться. А знаешь, он похож на тебя. И это удивительно. Конечно, в отличие от тебя он очень толстый, но в остальном, правда, здорово на тебя похож.
– Он не мой сын, он сын Оливера. Мать Томаса звали Жаннетт Арчер. Оливер женился на ней, но брак их распался, и она вскоре погибла в авиакатастрофе.
– А какое отношение к этому имеешь ты?
– Я уже много лет имею к этому отношение… – Голос ее задрожал. – Извини меня, пожалуйста, я, кажется, сейчас снова заплачу.
– Это не страшно.
– Тебя это не раздражает? – в ее голосе слышалось удивление.
– С какой стати это должно меня раздражать?
Он наклонился вперед, открыл бардачок и вытащил оттуда большую коробку бумажных салфеток «Клинекс».
– Видишь, я во всеоружии.
– Американцы всегда пользуются бумажными платками.
Она вынула один и высморкалась.
– Когда не можешь сдержать слез, это ужасно, правда? Стоит только начать, и никак не остановишься. Вообще-то я плачу очень редко.
Но не успела она закончить это смелое заявление, как слезы снова полились. Джон спокойно ждал, словно не замечая и ничего не говоря. Немного погодя, когда рыдания затихли, перейдя во всхлипывания и шмыганье носом, и она решительно высморкалась, он заметил:
– Если человеку надо выплакаться, я не вижу причин, почему он должен себя сдерживать. Я всегда заливался слезами, когда был ребенком и меня увозили в школу в Фессенден. И отец никогда меня не останавливал и не говорил, что это не пристало мужчинам. А иногда мне даже казалось, что он сам готов был разрыдаться.
Виктория улыбнулась вымученной улыбкой, но ничего не сказала, и Джон решил больше об этом не говорить. Всю дорогу до Кригана они молчали. Маленький городок купался в холодных лучах послеполуденного солнца. На улицах было чисто и почти пусто, не видно было скромных групп туристов, которые заполнят их ближе к лету, когда начнется летний сезон.
Он остановил машину около аптеки.
– Тебе ничего не нужно купить?
– Нет, спасибо.
Он оставил Викторию в машине и вошел в аптеку, где купил крем для бритья и несколько лезвий. Затем направился в газетный киоск и спросил «Файнэншл таймс», но газеты там не оказалось. Он купил мятные конфеты и пошел к машине.
– Держи. – Джон бросил пакетик Виктории на колени. – Если ты их не любишь, мы отдадим Томасу.
– Может быть, их любит Эллен. Старикам всегда нравятся мятные конфеты.
– Это же ириски. Эллен не сможет их жевать. У нее вставные зубы. Ну, что будем делать дальше?
– Наверное, вернемся в Бенхойл.
– Это все, чего тебе хочется? А тебе не кажется, что мы могли бы здесь прогуляться? Например, сходить к морю, на пляж?
– И ты знаешь, как туда пройти?
– Конечно. Я часто приезжал сюда в детстве.
– А у тебя нет дел, которыми надо заняться?
– Ни единого.
Пляж в Кригане отделяло от города поле для гольфа, и подъехать к песчаной полосе на машине было невозможно. Поэтому Джон припарковал свой «форд» у клуба. Когда он выключил мотор, они услышали негромкое завывание ветра. Длинные полоски бледной травы, обрамлявшие ровные зеленые лужайки, при каждом порыве ветра клонились к земле, а яркие непромокаемые куртки двух заядлых игроков раздувались на ветру, напоминая воздушные шарики. Джон застегнул молнию своей старой кожаной куртки и протянул руку за свитером, лежавшим на заднем сиденье.
Свитер был голубой и очень толстый, с высоким отворачивающимся воротником, плотно облегающим шею. Виктория натянула его через голову, и плотный, связанный резинкой воротник потянул за собой ее волосы. Она вытащила их и распустила по плечам. Манжеты целиком закрывали ей руки, а нижняя кромка свитера доходила почти до колен.
Они вышли из машины, и ветер набросился на открытые дверцы с такой силой, что пришлось приложить немало сил, чтобы закрыть их. К морю вела дорога прямо по зеленому полю для гольфа. Под ногами рос горный тимьян, и можно было запросто споткнуться о базальтовый выступ, заросший утесником. За полем для гольфа начинались дюны, поросшие жесткой травой, которые в этих краях называют «вересковыми пустошами», тут же был небольшой поселок из домов-фургонов и маленькие полуразвалившиеся домишки, летом раскрывавшие свои ставни; здесь можно было купить шоколад, газированные напитки и мороженое. Дюны заканчивались обрывом и песчаным склоном. Было время отлива. Далеко отступившее море обнажило полосу белого песка. Вдали разбивались о берег волны, увенчанные снежной пеной и тучей брызг. Вокруг не было ни души – ни единой собаки или резвящегося ребенка. И только чайки кружили над головой, крича о своем презрении ко всему миру.
После мягкого сухого песка дюн пляж под ногами казался очень плоским и твердым. Они побежали, чтобы согреться. Чем ближе к морю, тем чаще попадались неглубокие лужи, питаемые каким-то таинственным источником. В них отражалось яркое небо, а кругом валялось несметное количество раковин. Виктория подняла одну, потом другую – они были крупные и, главное, совершенно целые.
– До чего же хороши! Я еще никогда не видела таких раковин. Почему они не разбиты и не попорчены?
– Думаю, потому что берег песчаный и песок мелкий.
Он тоже стал рассматривать раковины, радуясь, что они отвлекают Викторию от неприятных мыслей. Он нашел скелет морской звезды и хрупкую, превратившуюся в окаменелость клешню миниатюрного краба.
– А это что? – спросила она.
Он осмотрел раковину.
– Это песчаная мактра. А вон та голубая – съедобная мидия.
– А эта? Она очень похожа на ноготь на ножке ребенка.
– Она называется «клин».
– Откуда ты все это знаешь?
– Я часто приходил сюда собирать раковины, когда был мальчишкой, а Родди дал мне книгу, чтобы я учился различать их.
Дальше они шли молча и, наконец, оказались у моря. Они стояли, подставив лица ветру, и смотрели, как набегает на берег прибой. Волны поднимались, закручивались и разбивались, с шумом разливаясь по песку, и вода цвета аквамарина была чистая и прозрачная.
Эта раковина лежала на песке, там, где во время отлива до нее не могла дотянуться волна. Джон нагнулся, поднял ее и положил, мокрую и блестящую, на ладонь Виктории. Она была кораллового цвета с ребрами, расходящимися, как солнечные лучи, полукруглая по форме, так что, если бы сложить ее со второй половинкой, получился бы шар размером приблизительно с теннисный мяч.
– Вот это находка, – сказал он.
Виктория стояла с открытым ртом.
– Что это?
– Это малый гребешок, и какой же он крупный.
– Я думала, такие раковины находят только в Вест-Индии.
– А теперь ты знаешь, что они встречаются и в Шотландии.
Она отодвинула ладонь от себя на некоторое расстояние, любуясь формой раковины и получая удовольствие просто от прикосновения к ее поверхности.
– Я сохраню ее навсегда. Как украшение.
– А может, как сувенир.
Виктория посмотрела на него, и он увидел, как пробивается ее первая улыбка.
– Да. Возможно, и как сувенир.
Они повернулись спиной к морю и отправились в долгий обратный путь. Песчаный пляж казался бесконечным, а дюны маячили где-то далеко-далеко. К тому времени, как они добрались до крутого песчаного обрыва, с которого так легко спустились вниз, Виктория начала выдыхаться, и Джону пришлось взять ее за руку и тащить вверх по склону, увязая в песке и соскальзывая вниз. На полпути к верхнему краю обрыва она вдруг стала смеяться, а когда они, наконец, добрались до верха, то оба совсем запыхались. Не сговариваясь, они повалились без сил в защищенную от ветра впадину, где песок был покрыт густой жесткой травой и пучки сухой травы задерживали самые сильные порывы ветра.
Здесь даже ощущалось тепло солнечных лучей. Джон лег на спину и подставил солнцу свою толстую темную замшевую куртку. Виктория сидела, уткнувшись подбородком в колени, все еще любуясь своей раковиной. Ее волосы рассыпались по плечам, благодаря огромному воротнику свитера она казалась еще более худой и хрупкой, чем на самом деле.
Немного помолчав, она сказала:
– Может быть, мне не стоит оставлять ее себе, а лучше отдать Томасу.
– Томас не оценит.
– Оценит, когда станет старше.
– Ты любишь Томаса, да? Несмотря на то что он не твой ребенок?
– Да.
– Хочешь, поговорим об этом?
– Я не знаю, с чего начать. Да и вряд ли ты поймешь меня.
– А ты попробуй.
– Ну, что ж… – она глубоко вздохнула. – Арчеры – дедушка и бабушка Томаса.
– Я так и понял.
– Они живут в Гэмпшире. Оливер, возвращаясь из Бристоля, проезжал мимо Вудбриджа – это городок, где живут Арчеры…
Медленно, нерешительно, она рассказала, что знала, о похищении Томаса. Все время, пока длился рассказ, она сидела спиной к Джону, и он вынужден был слушать, глядя ей в затылок. И это ему совсем не нравилось.
– …в тот вечер, когда ты привез меня после приема у Фербернов и Томас громко плакал – именно в тот вечер они и приехали.
Он вспомнил тот вечер накануне его отлета в Бахрейн. Тёмное небо и сильный ветер, и небольшой дом на Пендлтон Мьюз. Виктория прячет лицо в воротник мехового пальто, в глазах у нее тревожное предчувствие и страх.
– …и всем троим поехать ненадолго отдохнуть. И так мы приехали в Бенхойл, потому что Оливер был знаком с Родди. Я уже рассказывала тебе.
– Я так понимаю, ты не работаешь, и тебя ничего в Лондоне не держит.
– Нет, я работаю. В магазине готового платья на Бошамп-Плейс, а Салли, у которой я работаю, все равно очень хотела, чтобы я взяла отпуск. Она отпустила меня на месяц и взяла временно себе в помощь девушку, пока я не вернусь на работу.
– А ты собираешься вернуться?
– Не знаю.
– Почему?
– Может быть, я останусь с Оливером.
Такой ответ заставил Джона замолчать. Он не мог взять в толк, как какая-нибудь девушка могла желать остаться с этим необузданным эгоистом. Несмотря на его самые благие намерения спокойно и беспристрастно оценить ситуацию, он чувствовал, что постепенно начинает злиться.
– Я понимала, как миссис Арчер, должно быть, беспокоится, и сказала Оливеру, что, по-моему, нужно ей написать, но он пришел в бешенство, не хотел, чтобы они знали, где мы. Но я все-таки послала ей письмо. Я объяснила ей, что Оливер запретил мне писать о Томасе, но, наверное, письмо попало в руки мистера Арчера.
