Текст книги "Дикий горный тимьян"
Автор книги: Розамунда Пилчер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)
– Желаю хорошо провести время в Бахрейне.
– Постараюсь. – А про себя подумал: «К черту Бахрейн».
Синяя дверь захлопнулась у него перед носом. Свет за ней погас. Он поглядел на окна. Задернутые шторы хранили тайну. «И тебя тоже ко всем чертям», – подумал он.
Усевшись в машину, он на полной скорости ехал задом всю дорогу назад до поворота на улицу и едва не задел опору арки. Здесь он минуты две посидел спокойно, пытаясь восстановить душевное равновесие и вернуть себе привычное хорошее настроение.
Маленький ребенок. Чей он? Вероятно, ее. Она вполне может иметь ребенка. Вот только сама она выглядит почти ребенком. Но у нее может быть муж или любовник. Девочка с ребенком.
Он подумал: «Надо рассказать об этом Тане. Вот она будет смеяться. Ты не могла поехать на вечер к Имоджен, поэтому я поехал один и провел вечер с девушкой, которая спешила домой к маленькому ребенку».
Понемногу досада и раздражение улеглись, пропал и голод, и он ощутил пустоту и скуку. Он решил отказаться от обеда, поехать домой и съесть бутерброд. Его машина продвигалась вперед, и его мысли продвигались вместе с ней, неспешно переключаясь на завтрашний день, на ранний вылет, на поездку в аэропорт и долгий перелет в Бахрейн.
4. ПЯТНИЦА
Оливер сидел на диване и держал малыша, стоявшего у него на коленях. Когда Виктория поднялась по лестнице, первое, что бросилось ей в глаза, это затылок Оливера и круглое, красное от непрерывного плача, залитое слезами лицо его сына. Малыш, удивленный ее неожиданным появлением, на минуту перестал плакать, а затем, увидев незнакомое лицо, снова залился слезами.
Оливер в надежде отвлечь Томаса стал подбрасывать его вверх, но это не помогло. Виктория положила сумочку и, подойдя к ним поближе, остановилась, расстегивая пальто.
– Он давно проснулся?
– Минут десять назад.
Малыш истошно орал, и Оливеру пришлось повысить голос, чтобы его перекричать.
– Что это с ним?
– По-моему, он хочет есть.
Оливер встал и взял мальчика на руки. На ребенке были хлопчатобумажные брючки и белый свитер, весь измятый. Волосы у него были золотисто-рыжие, спутанные и потные на затылке у самой шеи. Единственное, что удалось узнать Виктории у Оливера перед отъездом к Фербернам, это то, что ребенок – его сын, и ей пришлось довольствоваться только этой скудной информацией. Уезжая, она оставила их вдвоем: малыш мирно спал, Оливер отхлебывал из стакана виски с водой.
А сейчас… Она смотрела на эту сцену с тяжелым сердцем. Ей мало что известно о маленьких детях. Ни разу в жизни ей не приходилось держать на руках ребенка. Чем их кормят? Что им нужно, если они так горько плачут?
– Как его зовут?
– Том.
Оливер снова подкинул его в воздух и постарался повернуть его лицом к Виктории.
– Эй, Том, поздоровайся с Викторией.
Том еще раз взглянул на Викторию и истошным криком дал им знать, что он о ней думает. Она сняла пальто и бросила его на кресло.
– Сколько ему?
– Два года.
– Если он голоден, надо дать ему поесть.
– Это разумно.
Помощи от него не дождешься. Виктория оставила его с малышом и отправилась в кухню поискать что-нибудь подходящее для ребенка. Она внимательно осмотрела полки в буфете, обнаружив там специи, белковую пасту для бутербродов, муку, горчицу, чечевицу, бульонные кубики.
Что он задумал, вернувшись в ее квартиру, в ее жизнь после трехлетнего молчания? Что он делает здесь с ребенком? Где мать Тома?
Конфитюр, сахар, овсяные хлопья. Пачка, купленная ее матерью во время ее последнего приезда в Лондон. Помнится, она собиралась испечь какой-то особенный пирог.
– Он будет есть кашу? – крикнула Виктория.
Оливер не ответил, потому что не слышал ее из-за истошных воплей сына. Виктории пришлось подойти к открытой двери и повторить вопрос.
– Думаю, да. Мне кажется, он будет есть что угодно.
Едва сдерживая раздражение, Виктория вернулась на кухню, поставила на огонь кастрюльку с водой, всыпала туда овсяных хлопьев и нашла миску, ложку и кувшин молока. Когда каша закипела, она уменьшила огонь, вернулась в гостиную и увидела, что ее гостиную полностью оккупировал Оливер, она перестала быть в ней хозяйкой. Повсюду были следы его пребывания: его виски, его пустой стакан, его окурки, его ребенок. На полу валялась детская курточка, подушки на диване либо смяты, либо распластаны, воздух звенел от отчаянных воплей разобиженного малыша.
Это было невыносимо.
– Хватит, – сказала Виктория и решительно взяла Томаса на руки. Слезы градом катились у него по щекам.
– Последи, чтобы каша не пригорела, – бросила она Оливеру, понесла Томаса в ванную комнату и поставила его на пол. Внутренне приготовившись к самому худшему в виде переполнившегося влагой памперса, она расстегнула брючки Тома и обнаружила, что никакого памперса в них нет, а брючки совершенно сухие. В ее бездетном доме, естественно, не нашлось горшка, но, проявив чудеса изобретательности, ей, наконец, удалось уговорить его помочиться в унитаз. Почему-то это скромное свершение положило конец слезам.
– Вот и умница.
Он поднял к ней заплаканное лицо и неожиданно улыбнулся обезоруживающей улыбкой. Затем он взял губку и стал ее жевать, а Виктория, преисполнившись благодарности за то, что он перестал плакать, не стала ее отнимать. Она застегнула ему брючки, умыла его и повела на кухню.
– Он сходил в туалет.
Оливер уже опорожнил бутылку виски, которую оставила ему Виктория. Он стоял со стаканом в одной руке и с ложкой в другой, помешивая ею кашу.
– Она, вроде бы, уже готова.
Каша и в самом деле была готова. Виктория положила немножко каши в миску, полила ее молоком, села за кухонный стол, посадив Тома себе на колени, и дала ему ложку. Он не заставил себя ждать. После первой ложки она поспешно потянулась к чайному полотенцу и обмотала его вокруг шейки малыша. Через минуту миска была пуста, и Том, видимо, рассчитывал получить еще.
Оливер отошел от плиты:
– Я выйду на минутку, – сказал он.
Виктория встревожилась: у нее возникло подозрение, что если он уйдет, то уже не вернется и она останется с малышом одна.
– Тебе нельзя уходить.
– Это почему?
– Потому что ты не можешь оставить меня с малышом. Он ведь совсем меня не знает.
– Он точно так же не знает и меня, но, тем не менее, по-видимому, доволен жизнью и уплетает кашу за обе щеки. – Оливер оперся ладонями о стол и, наклонившись, поцеловал ее. В первый раз за три года, но последствие от поцелуя было до боли знакомо. В груди что-то растаяло, а внизу живота что-то замерло и опустилось. Сидя за столом с его ребенком на коленях, она подумала: «Нет, только не это».
– Я всего на пять минут. Хочу купить сигареты и бутылку вина.
– Но ты вернешься?
– До чего же ты недоверчива! Да, я вернусь. Теперь тебе будет не так-то легко от меня отделаться.
На самом деле он отсутствовал минут пятнадцать. Когда он вернулся, в гостиной все было прибрано, подушки на диване взбиты и расставлены по местам, пальто повешены на место, а пепельницы освобождены от окурков. Он нашел Викторию в кухне, где она, надев передник, мыла салат.
– А где Томас?
Она не обернулась.
– Я уложила его в свою кровать. Он больше не плачет. Наверное, он скоро снова заснет.
Оливер решил, что повернутый к нему затылок выражал непримиримость. Он поставил пакет с бутылками и, подойдя к ней, повернул ее к себе лицом.
– Ты сердишься?
– Нет, просто беспокоюсь.
– Сейчас я все объясню.
– Придется.
Она снова повернулась к мойке и занялась салатом.
– Я не стану ничего объяснять, пока ты не будешь слушать как полагается. Брось свой салат, иди сюда и сядь.
– Мне казалось, ты проголодался. Уже очень поздно.
– Неважно, сколько сейчас на часах. У нас впереди масса времени. Ну же, иди сюда, сядь рядом.
Он купил бутылку вина и еще одну бутылку виски. Пока Виктория развязывала фартук и водворяла его на место, он нашел кубики льда и налил в стаканы виски. Она ушла в гостиную, и он пошел вслед за ней. Виктория сидела на низенькой табуретке спиной к камину. Она не улыбнулась ему. Он подал ей стакан и поднял свой.
– Ну, что, за встречу?
– Хорошо, за встречу. – Тост, как будто, был безобидный.
Стакан обжигал холодом пальцы. Она отпила немного и почувствовала себя лучше. Во всяком случае, была почти готова услышать то, что собирался сказать Оливер.
Он уселся на край дивана и посмотрел ей в глаза. На нем были джинсы с художественными заплатами на коленях и поношенные, все в пятнах, замшевые ботинки. Виктория невольно задумалась о том, на что он мог потратить плоды своего писательского успеха. Возможно, на виски. Или на дом в более благоприятном районе Лондона, нежели задворки Фулем-стрит, где он жил прежде. Она подумала о большом «вольво», стоявшем у ее дверей. Вспомнила золотые часы на его длинном тонком запястье.
– Нам нужно поговорить, – сказал он снова.
– Говори.
– Я думал, ты вышла замуж.
– Это ты уже говорил. Когда я открыла дверь.
– Но ты не замужем.
– Нет.
– А почему?
– Не встретила человека, за которого хотела бы выйти замуж. А может быть, не нашла человека, который хотел бы взять меня в жены.
– Ты продолжаешь учиться в художественном колледже?
– Нет, я бросила его через год. Учеба шла плохо. У меня был небольшой талант, но, чтобы стать художником, этого мало. Ничто так не удручает и не отбивает охоту к учению, как недостаток таланта.
– И чем же ты сейчас занимаешься?
– Работаю. В магазине женского платья на Бошамп-Плейс.
– Не Бог весть что.
Виктория пожала плечами.
– Ничего, сойдет и это. – На самом деле они должны сейчас говорить не о Виктории, а об Оливере.
– Оливер…
Но он не хотел слушать ее вопросы, возможно, потому, что еще не решил для себя, как на них отвечать, и поспешно перебил ее.
– Как прошел вечер?
Виктория поняла, что он всячески увиливает от разговора. Она пристально взглянула на него, а он встретил ее взгляд с невинным видом, за которым таилась настороженность. И она подумала: «Какая разница? Ведь он сказал, что у нас масса времени, целая вечность. Рано или поздно ему придется все объяснить». И ответила:
– Как обычно. Много гостей. Много спиртного. Все разговаривают ни о чем.
– А кто привез тебя домой?
Она очень удивилась. Неужели он так этим заинтересовался, что даже решил спросить ее? А потом вспомнила, что его всегда интересовали люди, неважно, знал он их или нет и нравились ли они ему. Часто в автобусах он прислушивался к разговорам. Любил заводить беседу с незнакомыми людьми в барах и официантами в ресторанах. Что бы с ним ни происходило, он все заносил в свою цепкую память, перемалывая и переваривая все это, с тем чтобы когда-нибудь позже оно вошло в написанные им книги или пьесы в виде обрывка диалога или целого события.
– Один американец.
– Какой американец? – тут же заинтересовался он.
– Просто американец.
– То есть лысый, средних лет тип, обвешанный камерами и фотоаппаратами? Серьезный? Искренний? Ну, давай выкладывай. Ты же должна была что-нибудь заметить.
Конечно, Виктория заметила. Он был высокий, хотя и не такой, как Оливер, но более плотного телосложения, широкоплечий, подтянутый. Он выглядел так, словно в свободное время до изнеможения играет в сквош или по утрам бегает трусцой по парку в кроссовках и теплом тренировочном костюме. Курчавые жесткие волосы, которые, если их коротко не стричь, выходят из повиновения. Но у него волосы были искусно подстрижены, возможно, самим мистером Трампером или каким-нибудь другим известным мастером в одном из самых престижных мужских парикмахерских салонов Лондона. Его голову, которой мастер придал прекрасную форму, они облегали, как мягкий плюш.
Она вспомнила выразительные черты лица, загар и чудесную белозубую американскую улыбку. Почему у всех американцев такие красивые зубы?
– Нет, он совсем не похож на нарисованный тобой портрет.
– А как его зовут?
– Джон, фамилию не помню. Не расслышала, когда миссис Ферберн представляла нас друг другу.
– Ты хочешь сказать, что сам он ни разу ее не назвал? Тогда он не стопроцентный американец. Они без конца напоминают тебе, как их зовут и чем они занимаются, даже не спрашивая, хочешь ли ты с ними знакомиться или нет. «Хай! – он прекрасно сымитировал нью-йоркский акцент. – Джон Хакенбекер. „Консолидейтед алюминиум“. Очень рад за вас, что вы познакомились со мной».
Неожиданно для себя Виктория улыбнулась. Ей вдруг стало стыдно, как будто она обязана была вступиться за молодого человека, который привез ее домой в своем элегантном «альфа-ромео».
– Ты ошибаешься. Он совсем не такой. К тому же завтра улетает в Бахрейн, – добавила она, как будто это могло послужить очком в пользу американца.
– А-а. Так он в нефтяном бизнесе.
Виктория начала уставать от его нападок.
– Понятия не имею.
– Кажется, ты на удивление мало узнала о своем новом знакомом. О чем же вы тогда говорили, черт возьми?
Вдруг его осенило, и он улыбнулся.
– Кажется, я знаю. Вы говорили обо мне.
– О тебе я уж, конечно, не говорила. Но думаю, сейчас самое время, чтобы ты рассказал о себе. И о Томасе.
– А при чем здесь Том?
– Ладно, Оливер, не увиливай.
Он засмеялся, заметив ее раздражение и досаду.
– Не очень-то я любезен, да? А ты скоро лопнешь от любопытства. Ну, так знай: я его украл.
Это признание было настолько хуже всех ее опасений, что Виктория, сделав глубокий долгий вдох, едва не задохнулась. Немного успокоившись, она спросила:
– У кого ты его украл?
– У миссис Арчер, матери Жаннетт. Бывшей моей тещи. Ты ведь не знаешь, что Жаннетт погибла в авиакатастрофе в Югославии вскоре после рождения Тома. С тех пор ее родители взяли Томаса к себе. У них он и жил все это время.
– Ты его навещал?
– Нет. Никогда у них не был. И никогда его не видел. Сегодня увидел в первый раз.
– А что же произошло сегодня?
Он допил виски. Потом встал и направился в кухню налить еще. Она слышала, как звякнула бутылка о стакан, как попадали в стакан кубики льда, как он открывал и закрывал кран. Через некоторое время он вернулся и сел на прежнее место, откинувшись на пухлые диванные подушки и вытянув перед собой длинные ноги.
– Всю неделю я был в Бристоле. У меня там готовится к выпуску пьеса в театре «Фортуна». Уже идут репетиции, но мне нужно было поработать над ней с продюсером, кое-что переписать в третьем акте. Сегодня утром, направляясь в Лондон, я всю дорогу думал о пьесе. Я не особенно смотрел по сторонам и неожиданно увидел указатель «Вудбридж», а это тот самый городок, где живут Арчеры. И я подумал: «А почему бы не заехать к ним?» Свернул с шоссе и решил нанести им визит. Можно сказать, это был каприз. Или указующий перст судьбы, которая вдруг вытянула свою грязную руку.
– Ты виделся с миссис Арчер?
– Нет. Миссис Арчер уехала в Лондон, чтобы купить простыни или еще что-то в фешенебельном универмаге «Херродс». Но дома была девушка по имени Хельга, которая помогает миссис Арчер по дому. Ее не пришлось долго уговаривать, чтобы она пригласила меня в дом пообедать.
– Она знала, что ты отец Тома?
– Нет.
– И что было дальше?
– Дальше она усадила меня за кухонный стол и отправилась наверх за Томасом. Потом мы все вместе обедали. Она накормила нас простой здоровой пищей. Все в доме было просто и здорово и казалось безупречно чистым, как будто пропущенным через стерилизатор. Весь дом походил на огромный стерилизатор. В нем не было ни собаки, ни кошки, ни одной достойной чтения книги. Стулья выглядели так, будто никто никогда на них не садился. Сад со множеством безобразных цветочных клумб смахивал на кладбище, а дорожки были такими прямыми и ровными, будто их проложили с помощью линейки. Я совсем было позабыл о бездушности этого дома.
– Но для Тома он был родным домом.
– Я задыхался в нем. Тому тоже предстояло в нем задыхаться. У него была книжка, где на первом листе была надпись: «Томасу Арчеру от бабушки». И это было последней каплей – ведь он не Томас Арчер, а Томас Доббс. Так вот, девушка пошла за коляской, чтобы вывезти Тома на прогулку, а я взял его на руки, усадил в машину, и мы уехали.
– А Том не возражал?
– Да вроде бы нет. Скорее, он был доволен. По дороге мы где-то остановились возле небольшого парка, и там он погулял. Мы покачались на качелях, поиграли в песочек. К нему подошла собачка и поговорила с ним. Потом пошел дождь, так что я купил ему печенье, мы сели в машину и вернулись в Лондон. Я отвез его к себе домой.
– Я не знаю, где ты живешь.
– По-прежнему в Фулеме. Тот еще район. Ты там никогда не была, я знаю. Но это не квартира для жилья, а место работы. Полуподвал, довольно неприглядное местечко, и хотя я договорился с одной солидной женщиной родом из Вест-Индии, живущей на втором этаже, что она будет приходить и убирать квартиру раз в неделю, думаю, что от этого лучше не станет. Во всяком случае, я привез туда Тома, и он, к моему облегчению, уснул у меня на кровати. Затем я позвонил Арчерам.
Рассказал он все это легко, как бы мимоходом. Оливер никогда не знал нравственных сомнений и страха причинить боль другим, но Виктории чуть не стало дурно.
– Оливер, ну как ты мог?
– А что такого? Почему бы мне не взять его с собой? В конце концов, он мой ребенок.
– Но она, наверное, беспокоится, места себе не находит.
– Я же сказал ее девушке, как меня зовут. Миссис Арчер знает, что он со мной.
– Но…
– Знаешь, что я тебе скажу? Ты сейчас очень напоминаешь мне мать Жаннетт. Можно подумать, что у меня в голове одни только дурные намерения. Как будто я хочу навредить своему ребенку, вышибить ему мозги, ударив головой о кирпичную стену, или что-то в этом роде.
– Я вовсе так не думаю. Просто мне очень ее жаль.
– Не нужно ее жалеть.
– Но она хочет, чтобы он был с ней.
– Да, конечно, хочет, но я сказал ей, что пока я сам буду о нем заботиться.
– А можешь ли ты? Я имею в виду по закону. Не обратится ли она в полицию, к адвокатам или в верховный суд?
– Она уже угрожала мне обратиться во все эти инстанции. Судебная тяжба, суд по делам опеки – все это в течение десяти минут она вдалбливала мне в голову. Но, видишь ли, она ничего не может сделать. И никто не может. Он мой ребенок. Я его отец. И я не преступник и имею полное право заботиться о нем.
– Но в этом-то все и дело. Ты не сможешь заботиться о нем.
– Все, что от меня требуется, – это обеспечить ему дом, приличное содержание и условия для его воспитания.
– В полуподвале в Фулеме?
Наступило долгое молчание, пока Оливер задумчиво и с особым тщанием тушил сигарету в пепельнице.
– Вот почему, – наконец сказал он, – я здесь.
Итак, все сказано. Карты раскрыты. Вот почему он приехал к ней.
– По крайней мере, теперь ты честен со мной, – сказала она.
– Я всегда честен, – возмутился Оливер.
– Ты хочешь, чтобы я заботилась о Томе?
– Мы могли бы заботиться о нем вместе. Ты ведь не хочешь, чтобы я отвез его в мою сырую грязную квартиру?
– Я не могу заниматься с ним.
– Почему?
– Я работаю. Я каждый день хожу на работу. И в моей квартире нет комнаты для ребенка.
– И еще – что скажут соседи? – ехидно подсказал он.
– Соседи тут ни при чем.
– Можешь сказать им, что я твой кузен из Австралии. Можешь также сказать, что Том мой сын от туземной женщины.
– Брось свои шуточки, Оливер. Ничего смешного тут нет. Ты украл собственного ребенка. Почему он не заливается горючими слезами от горя и испуга, мне совершенно непонятно. Миссис Арчер очень расстроена, это очевидно, так что в любой момент мы можем ожидать у нашей двери полицию, а ты только и делаешь, что отпускаешь дурацкие шуточки.
Лицо его стало серьезным и замкнутым.
– Если ты вправду так думаешь, тогда я заберу мальчика и уеду.
– Да не в этом дело. Просто ко всему случившемуся ты должен отнестись серьезно.
– Хорошо. Буду серьезен. Посмотри на меня, сейчас у меня самый серьезный вид.
Виктория даже не улыбнулась.
– Ладно, не злись. Я никогда бы к тебе не приехал, если б знал, что ты так рассердишься.
– Я не знаю, зачем ты вообще приехал.
– Потому что считал тебя как раз тем человеком, который мне поможет. Я думал о тебе и хотел сначала позвонить, но потом я представил себе, как к телефону подходит незнакомый мне человек или, что еще хуже, чопорный муж – и что я ему скажу? «Говорит Оливер Доббс. Известный писатель и драматург. У меня с собой маленький ребенок, заботу о котором я хочу поручить вашей жене». Вряд ли это было бы приятным сюрпризом.
– А что бы ты сделал, если бы меня не было дома?
– Не знаю. Придумал бы что-нибудь. Но ни за что не повез бы Тома обратно к Арчерам.
– Возможно, тебе бы пришлось вернуться к ним. Ты не можешь обеспечить ему надлежащий уход.
Но Оливер перебил ее, словно не слышал, что она ему говорила.
– Послушай, у меня есть план. Я уже говорил тебе, что положение Арчеров весьма шаткое, но все же можно предположить, что они разовьют бурную деятельность. А это может осложнить нам жизнь. Думаю, нам нужно уехать из Лондона. Ненадолго, конечно. В Бристоле скоро пойдет моя пьеса, но там мне делать уже нечего. Я сделал все, что мог. Премьера состоится в понедельник, а после этого о ней будут судить критики и широкая публика. Так что давай уедем. Ты, я и Том. Просто дадим деру. Махнем в Уэльс или на север Шотландии, или в Корнуолл навстречу весне. Мы…
Виктория смотрела на него и не верила своим ушам. Она была возмущена, оскорблена, потрясена до глубины души. Он что, воображает – в самом деле воображает, – что у нее нет ни капли гордости? Ему даже в голову не приходит, какую страшную боль он причинил ей! Три года назад Оливер Доббс исчез из ее жизни, одним махом разбив все, оставив ее в полном одиночестве собирать в меру своих сил разлетевшиеся осколки. А теперь она снова ему понадобилась – для того, чтобы заботиться о его ребенке. И вот он уже сидит и строит планы, стараясь соблазнить ее, уверенный в том, что рано или поздно ему удастся сломить ее сопротивление.
– Никаких туристов, свободные дороги. Нам даже не придется регистрироваться в гостиницах, которые сейчас нуждаются в постояльцах, и поэтому будут принимать нас с распростертыми объятиями…
Он продолжал строить планы, рисуя картины синих морских просторов и полей, поросших желтыми нарциссами, извилистых проселочных дорог – такое вот беспечное бегство от досадных осложнений. А она слушала и дивилась его эгоизму. Ради минутной прихоти он увез своего сына. Захотел какое-то время подержать его подле себя. Но ему нужен человек, который заботился бы о ребенке. И вот, пожалуйста, Виктория. Все очень просто, как незамысловатая арифметическая задача.
Наконец он замолчал. Лицо его светилось энтузиазмом. Он был уверен, что не может быть никаких возражений против столь радужной перспективы. Немного помолчав, Виктория спросила, потому что ей очень важно было знать:
– Интересно, почему ты подумал обо мне?
– Наверное потому, что ты это ты.
– Ты хочешь сказать глупая?
– Нет, не глупая.
– Тогда готовая все простить.
– Ты просто не можешь быть другой. Этого у тебя не отнимешь. Кроме того, нам было хорошо вместе. Совсем неплохие были времена. И ты была рада меня видеть, я в этом уверен. Иначе ты бы не впустила меня в дом.
– Оливер, не все душевные раны выставляют напоказ.
– И что это должно означать?
– Наверное, в наказание за мои грехи я любила тебя. И ты это знал.
– Видишь ли, – осторожно напомнил он, – я никого не любил. И ты это знала.
– Кроме себя самого.
– Возможно. И своей работы.
– Я не хочу, чтобы кто-то причинял мне боль. Я не желаю больше страдать.
На губах его появилась улыбка.
– Очень решительное заявление.
– Я никуда с тобой не поеду.
Он ничего не ответил, но не отводил своих светлых немигающих глаз от ее лица. От сильного ветра в окнах задребезжали стекла. На улице завели машину. Женский голос окликнул кого-то по имени. Возможно, они собирались к кому-то в гости. Издалека доносился приглушенный шум уличного движения.
– Ты не можешь на всю оставшуюся жизнь оградить себя от душевных травм. В противном случае тебе придется отказаться от всякого рода общения.
– Я только говорю, что не хочу, чтобы ты причинял мне боль. У тебя это слишком хорошо получается.
– И это единственная причина, почему ты не хочешь с нами ехать?
– Я думаю, одной этой причины вполне достаточно, но есть и другие, более практического характера. Во-первых, я работаю.
– Продаешь одежду каким-то дурочкам. Позвони в магазин и отпросись, придумай какой-нибудь повод. Скажи, у тебя умерла бабушка или что у тебя появился ребенок… и это, кстати, будет почти правдой. Подай заявление об уходе. Я теперь богат. Я о тебе позабочусь.
– Это ты мне уже обещал. Давным-давно. Но обещание не выполнил.
– У тебя поразительная память.
– Некоторые вещи очень трудно забыть.
Ее маленькие каминные часы мелодичным звоном пробили двенадцать. Виктория поднялась, поставила рядом с ними пустой стакан и увидела в зеркале Оливера, который наблюдал за ней, глядя в зеркало, висевшее на противоположной стене.
– Ты боишься? Может быть, дело в этом? – спросил он.
– Да.
– Меня или себя?
– Обоих. – Она отвела глаза от зеркала. – Пойдем-ка ужинать.
Было уже двенадцать часов, когда они закончили свой импровизированный ужин, и Виктория вдруг почувствовала такую усталость, что, казалось, у нее не хватит сил собрать и вымыть грязную посуду. Оливер вылил к себе в стакан остатки вина и собирался закурить еще одну сигарету, видимо, на сон грядущий, но Виктория отодвинула стул и сказала:
– Я иду спать.
Оливер слегка удивился.
– Ты не слишком-то дружелюбна.
– Ничего не могу поделать. Такая уж есть. Если я сейчас же не лягу, я засну стоя.
– А что, по-твоему, должен сделать я?
– Я вовсе не хочу, чтобы ты что-нибудь делал.
– Я вот что имел в виду, – терпеливо разъяснил он, как будто она вела себя в высшей степени безрассудно. – Ты хочешь, чтобы я уехал к себе домой в Фулем? Или чтобы я ночевал в машине? Или ты хочешь, чтобы я разбудил Томаса и увез его в ночь и никогда не появлялся у твоего порога? Скажи.
– Ты не можешь увезти Томаса. Он спит.
– Тогда я поеду ночевать в Фулем, а Том останется с тобой.
– Этого ты тоже не сделаешь. Вполне возможно, что ночью он проснется и испугается.
– В таком случае я остаюсь здесь, – заявил он с таким видом, как будто он, так и быть, готов терпеть любые неудобства. – Где прикажешь мне спать? На диване? На каком-нибудь комоде? На полу перед дверью в спальню, как старому псу или преданному рабу?
Она решила не вступать с ним в саркастические пререкания.
– В гардеробной есть диван. Там все заставлено чемоданами с мамиными вещами, которые она надевает, приезжая в Лондон, но диван больше в длину, чем софа в гостиной. Я пойду приготовлю тебе постель.
Виктория оставила Оливера с неизменной сигаретой, стаканом вина и горой грязной посуды. В тесной гардеробной она нашла подушку и шерстяное одеяло. Отодвинув от дивана коробки и уложенные на них стопки вещей, она накрыла его чистой простыней. В комнате было душно и слегка пахло средством против моли (возможно, от маминой шубы?); она распахнула настежь окно, и шторы сразу заколебались от холодного сырого воздуха, который ворвался из царившей за окном темноты.
Из кухни доносились звуки – похоже, Оливер решил либо сложить, либо даже вымыть посуду. Виктория удивилась, ибо он никогда не отличался домовитостью, но все равно, это ее тронуло, и, несмотря на смертельную усталость, она хотела было пойти помочь ему, но потом подумала, что если выйдет к нему, то снова начнется разговор, а стоит только начать, как Оливер опять примется уговаривать ее поехать куда-нибудь с ним и Томасом. И Виктория, решив оставить его наедине с посудой, пошла к себе в спальню. Здесь горела лишь небольшая лампа на тумбочке. На одной стороне двуспальной кровати сладко спал Томас, одна рука откинута в сторону, большой палец другой – во рту. Виктория уже сняла с него одежду, оставив лишь маечку и трусики. Сложенная одежда лежала на стуле, а ботиночки и носочки были на полу под стулом. Она наклонилась и взяла его на руки. Тельце было теплое и мягкое. Она отнесла его в ванную комнату и уговорила еще раз пописать. Он почти не проснулся: голова моталась из стороны в сторону, а палец все время оставался во рту. Она отнесла его обратно в постель, и он, с облегчением вздохнув, снова заснул. Дай Бог, чтобы он не проснулся до утра.
Виктория выпрямилась и прислушалась. Оливеру, очевидно, уже наскучило возиться с посудой, и он вернулся в гостиную, где теперь разговаривал по телефону. Только Оливер мог звонить кому-то в полночь. Виктория разделась, расчесала волосы, надела ночную рубашку и осторожно легла с другой стороны кровати. Том даже не пошевелился. Она лежала на спине, уставясь в потолок, потом закрыла глаза и попробовала уснуть. Но сон не шел. В голове крутились мысли об Оливере, воспоминания о прошлом, и к тому же, она чувствовала какое-то возбуждение: сердце учащенно билось, и это бесило ее, потому что как раз этого она хотела меньше всего. Наконец, отчаявшись дождаться сна, она открыла глаза и протянула руку за книгой, решив, что чтение успокоит ее и поможет заснуть.
В соседней комнате телефонный разговор закончился, и Оливер включил телевизор. Однако большинство каналов уже кончили работать, и, в конце концов, он тоже решил идти спать. Она слышала, как он ходил по комнате, выключая лампы, а затем направился в ванную. Она положила книгу. Шаги Оливера пересекли небольшую площадку и остановились перед дверью в ее спальню. Она слышала, как повернулась ручка, и дверь открылась. В проеме возникла его долговязая фигура, силуэт которой выделялся на фоне ярко освещенного коридора.
– Еще не спишь?
– Нет, – ответила Виктория.
Они говорили тихо, чтобы не разбудить спящего ребенка. Оливер, оставив дверь открытой, подошел к кровати и сел на край.
– Звонил приятелю. Ничего важного.
– Я тебе постелила.
– Знаю, уже видел.
Похоже, уходить он не собирался.
– А что ты собираешься делать завтра? – спросила она. – С Томасом?
Он улыбнулся:
– Я решу это завтра. – Он дотронулся до книги. – Что читаешь?
Это была книга в мягком переплете. Виктория показала ему обложку.
– Это одна из тех книг, которые можно перечитывать вновь и вновь. Примерно раз в год. Я беру ее и как будто снова встречаюсь со старым другом.
Оливер прочитал заглавие вслух:
– «Орлиные годы».
– Читал?
– Может быть.
– Ее написал человек по имени Родди Данбит. В ней рассказывается о жизни маленького мальчика в Шотландии между двумя мировыми войнами. Это автобиографическая книга. Он пишет о себе и своих братьях, которые росли в прекрасном доме под названием Бенхойл.
Оливер положил руку на ее запястье. Ладонь была теплая, пальцы сильные, и ласковое прикосновение было очень нежным.
– Это было где-то в Сазерленде. Вокруг дома высились горы, а рядом плескалось их собственное озеро. У него был сокол, который прилетал и брал пищу прямо из его рта…
