Текст книги "Дикий горный тимьян"
Автор книги: Розамунда Пилчер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)
Оливер последовал за ней, осторожно и внимательно осматривая уютную комнату, светлые стены, мебель, обитую веселым ситцем с весенними цветами. Угловой буфет из соснового дерева, который Виктория нашла в магазине подержанных вещей и сама привела в божеский вид, ее картины, ее книги.
Он удовлетворенно улыбнулся.
– Здесь ничего не изменилось. Все осталось так, как было. Это здорово, когда ничего не меняется. – Он перевел взгляд на ее лицо. – А я думал, что ты уехала. Вышла за кого-нибудь замуж и переехала. Я был почти уверен, что дверь откроет совершенно незнакомый мне человек. И вдруг появилась ты. Это просто чудо.
Виктория поняла, что совершенно не знает, что сказать. Наверное, я лишилась дара речи, подумала она. Пытаясь найти хоть какие-нибудь слова, она заметила, что тоже оглядывает комнату. Под книжным шкафом был небольшой бар, где она держала скудный набор бутылок с напитками.
– Хочешь что-нибудь выпить? – спросила она.
– Да, очень хочу.
Она положила сумочку и присела на корточки перед баром. Там оказался херес, полбутылки вина, почти пустая бутылка виски. Она вынула виски.
– Боюсь, что выбор небольшой.
– Отлично. – Он взял у нее бутылку. – Я сейчас…
Он исчез в кухне. Он вел себя в ее квартире как дома, будто ушел из нее только вчера. Она услышала звон стекла, шум воды из крана.
– Тебе налить? – крикнул он.
– Нет, спасибо.
Он вышел из кухни со стаканом в руке.
– Где будет вечер, на который ты идешь?
– В Кемдон-Хилле. У друзей моей матери.
– И долго он будет продолжаться?
– Не думаю.
– Ты вернешься к ужину?
Виктория чуть было не рассмеялась, потому что в этом был весь Оливер Доббс – он приглашает ее на ужин в ее собственной квартире.
– Думаю, что да.
– Тогда отправляйся в гости, а я подожду тебя здесь.
Заметив выражение ее лица, он быстро добавил:
– Это важно. Мне нужно поговорить с тобой. И разговор у нас будет долгим.
Его слова прозвучали зловеще, как будто за ним кто-то гнался, например полиция или какой-нибудь головорез из Сохо с пружинным ножом.
– С тобой ничего дурного не случилось?
– Ну, что ты забеспокоилась! Ничего не случилось. – И добавил совсем буднично и спокойно: – У тебя в доме есть еда?
– Есть немного супу. Бекон и яйца. Я могу сделать салат. Или, если хочешь, можем пойти поужинать в ресторан. Здесь совсем рядом есть греческий ресторан, он только что открылся…
– Нет, мы никуда не пойдем. – Он сказал это так решительно, что у Виктории снова возникли дурные предчувствия. А он продолжал: – Я ничего не хотел говорить тебе, пока не выясню, какова у тебя ситуация. Дело в том, что в машине есть кое-кто еще. Нас двое.
– Двое?
Она тут же представила себе или подружку, или пьяного приятеля, или даже собаку.
Вместо ответа Оливер поставил стакан и снова сбежал вниз по лестнице. Она слышала, как он распахнул дверь и зашагал по мостовой. Она вышла на верхнюю площадку и ждала его возвращения. Дверь осталась открытой, и, вернувшись, он осторожно закрыл ее ногой, потому что руки у него были заняты – он держал большой сверток с мирно спящим малышом.
3. ПЯТНИЦА
Было четверть восьмого, когда изнурительный рабочий день подошел к концу и Джон Данбит, наконец, въехал в своей машине на относительно спокойную улицу Кадоган-Плейс через узкий проезд между тесно стоявшими автомобилями и с трудом протиснулся к нужной ему парадной двери, чтобы там припарковаться. Он выключил мотор, погасил свет, протянув руку, взял с заднего сиденья пухлый портфель и плащ. Затем вылез из машины и запер ее.
Он вышел из конторы и начал нелегкий ежедневный путь домой под проливным дождем, но сейчас, спустя полчаса или около того, дождь вроде бы чуть-чуть утих. Было темно и ветрено, и по небу, бронзовому от света городских огней, неслись дождевые тучи, не предвещавшие ничего хорошего. Однако после десяти часов работы в жарком и душном помещении ночной воздух показался ему свежим и бодрящим. Медленно шагая по тротуару с портфелем, стукавшимся о его ногу, он пару раз глубоко вздохнул, набрав полные легкие воздуха, и подставил лицо свежему холодному ветру.
Держа в руках связку ключей, он поднялся по ступеням к входной двери. Дверь была черная, с медной ручкой и почтовым ящиком, которые привратник каждое утро полировал до блеска. В свое время этот старый высокий лондонский дом был переоборудован под квартиры, но в парадном и на лестнице, хотя устланной ковром и содержащейся в чистоте, воздух оставался спертым и затхлым, как в непроветриваемых закрытых помещениях с центральным отоплением. Этот застоявшийся дух встретил его и теперь, как встречал каждый вечер. Он закрыл дверь, толкнув ее задом, забрал почту из почтового ящика и стал подниматься по лестнице.
Джон жил на третьем этаже в квартире, которая очень хитроумно была устроена из главных спален старого дома. Эту меблированную квартиру подыскал для него коллега, когда Джон приехал из Нью-Йорка в Лондон для работы в Европейской штаб-квартире Варбургской инвестиционной корпорации. Он поселился в ней сразу же по прибытии из аэропорта Хитроу. Сейчас, спустя полгода, она стала для него знакомой и привычной. Нет, не домом, но знакомой и привычной. Вполне подходящим жильем для одинокого мужчины.
Он вошел, зажег свет и увидел на столике в прихожей послание от миссис Роббинс, женщины, которую порекомендовал ему привратник для уборки в квартире по утрам. Джон виделся с ней только один раз, в самом начале, когда передал ей ключ и попытался объяснить, что ему от нее нужно. Миссис Роббинс заявила ему, что в объяснениях нет никакой необходимости. Это была величественная дама, которая носила необыкновенные шляпы и использовала свою респектабельность как рыцарские доспехи. В конце встречи ему стало предельно ясно, что не он нанимает ее на работу, а она выясняет, подходит ли он ей для ее услуг. Так или иначе, он, по-видимому, успешно прошел испытание, и она взяла его под свою опеку наряду с еще одним или двумя достойными ее внимания обитателями этого дома. С тех пор он ни разу с ней не встречался, а связь осуществлялась путем обмена посланиями, которые они оставляли друг другу; точно таким же образом каждую неделю производилась оплата ее труда.
Он поставил портфель, бросил плащ на стул и, взяв очередную записку миссис Роббинс, понес ее вместе с почтой в гостиную. Здесь все было выдержано в бежевых и коричневых тонах и все казалось до крайности безликим. На стене висели чужие картины, на полках, примыкавших к камину, стояли чужие книги, и у него никогда не возникало желания что-либо изменить.
Иногда, без всякой видимой причины, он вдруг остро ощущал пустоту своей личной жизни. Потребность в душевном тепле, понимании, любви охватывала его, прорываясь сквозь старательно возведенные им барьеры. В таких случаях его просто захлестывал поток воспоминаний о том, как он приходил домой в сверкающую красотой нью-йоркскую квартиру с белым полом, белыми пушистыми коврами и почти совершенным убранством, которое создавала Лайза – с присущим ей чувством цвета, вниманием к мелочам и полным пренебрежением к банковскому счету своего мужа. Вечером Лайза непременно была дома и ждала его – эти воспоминания относились к началу их совместной жизни – такая красивая, что у него перехватывало дыхание, всегда в чем-то воздушном, и благоухающая сногсшибательными экзотическими духами. Она целовала его, давала ему в руку стакан мартини и вся светилась от радости. Но гораздо чаще, почти всегда, он был рад провести вечер в тишине и покое, как, например, сегодня: не спеша прочитать почту, выпить стаканчик виски, чтобы восстановить силы после трудового дня. Он обошел комнату, включая везде свет, включил электрический камин, который мгновенно высветил горку поленьев, якобы горевших в глубине. Потом задернул коричневые шторы, плеснул в стакан шотландского виски и стал читать записку миссис Роббинс.
Послания ее всегда были кратки и содержали сокращенные слова, что придавало им сходство с важными телеграммами.
«Чистке пропала пара носк. и 2 нос. платка. Звонила мисс Менсфилд, просила вас позвон. сегод. вечер.».
Он стал просматривать остальную почту. Заявление банка, отчет компании, пара приглашений, письмо, посланное авиапочтой, от матери. Отложив эти письма, чтобы прочитать их повнимательнее позже, он сел на ручку кресла, взял телефон и набрал номер.
Она тут же ответила, и голос ее звучал, как и всегда, будто она в страшной спешке едва переводит дух.
– Алло!
– Таня.
– Дорогой мой, я уж думала, ты никогда не позвонишь.
– Извини, я только что вошел и только сейчас узнал, что ты звонила.
– О, бедняжка, ты, должно быть, очень устал. Слушай. Тут возникло одно досадное обстоятельство, из-за которого я не смогу поехать с тобой сегодня вечером. Дело в том, что я сию минуту еду за город. Утром мне позвонила Мэри Колвилль, там должен быть какой-то танец, а одна из девушек заболела, и она в отчаянии из-за своих номеров, и я просто вынуждена была согласиться. Я пыталась отказаться, сказав, что сегодняшний вечер у меня занят, тогда она пригласила и тебя приехать завтра на субботу и воскресенье.
Она остановилась, но не потому, что ей нечего было больше сказать, а потому, что на большее у нее не хватило дыхания. Джон понял, что улыбается. Эти неудержимые потоки слов, нехватка дыхания, ее запутанные дружеские связи придавали ей особое очарование в его глазах главным образом потому, что она была полной противоположностью его бывшей жене. За Таней вечно нужно было следить, чтобы она не разбрасывалась, держать ее в каких-то рамках. Она же была чуть-чуть сумасшедшая, и потому мысль о том, чтобы держать в каких-то рамках Джона, никогда не приходила в ее прелестную пустую головку.
Он посмотрел на часы.
– Если сегодня вечером ты еще хочешь поприсутствовать на обеде в чьем-то загородном доме, то у тебя осталось не так много времени.
– О, дорогой, конечно, я ужасно опаздываю, но это совсем не то, что ты должен был сказать. Тебе следовало бы сказать, что ты бесконечно огорчен.
– Конечно, я очень огорчен.
– И ты завтра утром приедешь туда, да?
– Таня, я не могу. Сегодня мне сообщили, что я должен отправляться на Ближний Восток. Так что вылетаю завтра утром.
– Я этого не вынесу. Сколько ты там пробудешь?
– Всего несколько дней. Самое большее, неделю. Все зависит от того, как пойдут дела.
– Ты позвонишь, когда вернешься?
– Обязательно.
– Я звонила Имоджен Ферберн и сказала, что сегодня вечером быть у нее не могу. Она меня поняла. Она говорит, что очень хочет тебя увидеть, даже если ты приедешь без меня. Любимый, до чего же отвратительно все складывается! Ты в бешенстве?
– Да, в бешенстве, – спокойно заверил он ее.
– Но ты ведь понимаешь?
– Я очень хорошо понимаю. Поблагодари Мэри за приглашение и объясни ей, почему я не приеду.
– Обязательно, конечно, я все ей объясню…
Еще одна присущая ей черта – она никак не могла закончить телефонный разговор. Поэтому он решительно перебил ее:
– Послушай-ка, Таня. У тебя сегодня вечером встреча. Положи трубку, быстро собирайся и поезжай. Если тебе повезет, ты приедешь к Колвиллям с опозданием на два часа.
– О, милый, я тебя обожаю.
– Я позвоню.
– Позвони непременно. – Она зачмокала губами, изображая поцелуи. – Пока…
Положив трубку, он сидел, уставившись на телефон и размышляя о том, почему он не чувствовал разочарования оттого, что прелестная обольстительная девушка променяла его на более соблазнительное приглашение. Он размышлял об этом минуту или две и, в конце концов, пришел к выводу, что это не имеет никакого значения. Он позвонил в ресторан и отменил заказ на столик на сегодняшний вечер; затем допил виски и пошел в ванную принять душ.
Он как раз собирался выйти из дома, чтобы отправится к Фербернам, когда снова зазвонил телефон и вице-президент компании по пути домой в служебном «кадиллаке» решил поделиться с Джоном кое-какими мыслями о предстоящей поездке в Бахрейн. Обсуждение этих новых соображений, сравнение их с первоначальными и запись в блокнот отняли не меньше пятнадцати минут, так что когда Джон, наконец, добрался в Кемдон-Хилл, он опаздывал уже на три четверти часа.
Вечер был в самом разгаре. Вся улица была занята припаркованными машинами. Ему пришлось помыкаться еще минут пять, прежде чем он нашел местечко для своего автомобиля. Затем Джон позвонил в дверь, которая тотчас же распахнулась, и человек в белом пиджаке (вероятно, нанятый на этот вечер) сказал: «Добрый вечер» и пригласил подняться по лестнице.
Это был приятный, знакомый Джону дом, роскошно обставленный, весь устланный коврами и щедро напоенный ароматами тепличных цветов. Пока он поднимался по лестнице, гул голосов становился все громче и громче. Сквозь открытую дверь, которая вела в гостиную Имоджен, он увидел толпу незнакомых людей, одни из которых пили, другие курили, третьи уминали канапе, и все вместе говорили без умолку. На верхней площадке лестницы сидела парочка. Джон улыбнулся, извинился и обошел их. Девушка, как будто извиняясь за то, что они там сидят, сказала:
– Мы вышли, чтобы глотнуть чуточку свежего воздуха.
Возле открытой двери стоял стол для напитков, а за ним – еще один нанятый официант, обслуживавший гостей.
– Добрый вечер, сэр. Что будете пить?
– Виски с содовой, пожалуйста.
– Со льдом, конечно, сэр?
Джон усмехнулся. Это «конечно» означало, что бармен угадал в нем американца, коим он и был на самом деле. Сказав «конечно», он взял стакан и спросил:
– Как мне найти миссис Ферберн?
– Боюсь, вам придется пройти в гостиную и поискать ее там. Как иголку в стогу сена, я бы сказал.
Джон кивнул в знак согласия, сделал большой глоток виски и смешался с толпой гостей.
Все было не так уж и плохо. Его узнавали, с ним здоровались, почти сразу же вовлекали в один из кружков, предлагали бутерброд с лососем, сигару и даже номер лошади, которая будет фаворитом. «Беспроигрышний вариант, старина. В три тридцать завтра в Донкастере». Подошла девушка, которую он едва знал, поцеловала его и, как ему показалось, оставила след от помады на его щеке. Высокий молодой человек с лысиной старика пробрался вперед и сказал:
– Вы ведь Джон Данбит, не так ли? Меня зовут Крамли. Я был знаком с вашим предшественником. Как обстоят дела в банковском мире?
Джон отхлебывал виски маленькими глотками, но стоило ему отвернуться, один из официантов подскочил и вновь наполнил его стакан. Кто-то наступил ему на ногу. Затем появился молодой человек в форменном галстуке, таща за руку упирающуюся девушку. Ей было лет семнадцать, а ее волосы походили на пух одуванчиков.
– Эта девушка хочет с вами познакомиться. Она не сводит с вас глаз.
– Найджел, ты просто ужасен.
К своему величайшему облегчению, Джон, наконец, заметил хозяйку дома. Он извинился и с некоторым трудом пробился сквозь толпу в другой конец комнаты.
– Имоджен.
– Джон! Дорогой мой!
Она была очень красива. Седые волосы, голубые глаза, кожа гладкая, как у молодой девушки. Держалась смело, даже вызывающе.
Он вежливо поцеловал ее, потому что она, очевидно, этого ожидала, подняв к нему прелестное лицо.
– Вечер удался на славу.
– Я очень рада видеть вас. Жаль, что Таня не смогла прийти. Она позвонила, сказала, что должна ехать к кому-то в гости за город. Ужасно жаль. Я так мечтала увидеть вас обоих. Ну, ничего, вы приехали, и это главное. Вы уже видели Реджи? Он ждет-не дождется, когда сможет поговорить с вами о таких скучных вещах, как фондовый рынок или о чем-то в этом роде.
Рядом остановилась пара гостей, хотевших попрощаться с Имоджен.
– Не уходите, – сказала она Джону незаметно и обернулась к гостям, расплываясь в улыбке.
– Дорогие мои, вам и впрямь нужно уйти? Очень огорчительно. Я была безумно рада повидать вас. Приятно слышать, что вам понравилось…
Она снова повернулась к Джону.
– Знаете, Джон, поскольку Таня не пришла и вы без дамы, я хотела бы вас попросить занять разговором одну девушку. Она хороша как картинка, так что не думайте, будто я желаю испортить вам вечер. Беда в том, что она почти никого здесь не знает. Я пригласила ее потому, что она дочь наших самых близких друзей, и мне кажется, она чувствует себя не в своей тарелке. Сделайте доброе дело, будьте с ней поласковее.
Джон, которому его мать-американка с детства прививала правила поведения на светских вечерах (Имоджен об этом знала, иначе никогда не обратилась бы к нему с подобной просьбой), сказал, что рад быть полезным, и спросил, где найти девушку.
Имоджен была небольшого роста. Она встала на цыпочки и обвела взглядом гостиную.
– Она вон там, в углу.
Ее маленькая женственная рука, словно тиски, обхватила его запястье.
– Я провожу вас и представлю ей.
Она тут же приступила к выполнению своего намерения, пробираясь между гостями и ни на минуту не ослабляя своей мертвой хватки. Джон волей-неволей следовал за ней, чувствуя себя громоздким кораблем, которого тянет буксирное судно. Наконец они добрались до места. Это, в самом деле, был тихий уголок в комнате, возможно, потому что находился дальше всего от двери и бара, и совсем неожиданно там оказалось место, где можно постоять, свободно двигать локтями и даже посидеть.
– Виктория.
Она примостилась на ручке кресла и вела беседу с пожилым господином, который, очевидно, собирался на какой-то другой прием, потому что на нем был смокинг и черный галстук. Услышав свое имя, она встала, однако невозможно было сказать, из вежливости перед Имоджен или чтобы избавиться от своего собеседника.
– Виктория, я очень надеюсь, что прерываю не самую увлекательную беседу. Я хочу познакомить тебя с Джоном. К сожалению, его девушка не смогла прийти сегодня, и я прошу тебя быть с ним особенно любезной.
Джон чувствовал неловкость и за себя, и за девушку, но продолжал вежливо улыбаться.
– Он американец и один из самых любимых моих друзей…
Откашлявшись и наспех попрощавшись, пожилой господин в смокинге тоже встал и растворился в толпе гостей.
Она по-прежнему крепко держала его за руку. Вполне возможно, что приток крови к кисти уже прекратился, и через мгновение пальцы у него начнут отваливаться.
– Джон, это Виктория. Ее мать – одна из самых близких моих подруг, и когда мы с Реджи в прошлом году были в Испании, мы провели у нее в Сотогранде несколько дней. Удивительно красивый дом.
Она наконец разжала пальцы. Джон словно освободился от наручников.
– Здравствуйте, Виктория.
– Добрый вечер.
Имоджен неудачно выбрала слова. Девушка вовсе не была хороша как картинка. Но от нее веяло безукоризненной чистотой и свежестью, и Джон с некоторой ностальгией вспомнил американских девушек, с которыми дружил в юности. Волосы у нее были совсем светлые и шелковистые; прямые и длинные, подстриженные умелой рукой, они красиво обрамляли лицо. Голубые глаза, правильные черты лица, длинная шейка и узкие плечи. Ничем не примечательный нос и очень примечательный рот – красивый и выразительный, с ямочкой в одном уголке. Такое лицо легко представить где-нибудь на свежем воздухе – у румпеля под парусом или в начале головокружительного спуска на лыжах, но никак не на коктейле в лондонской гостиной.
– Кажется, Имоджен упомянула Сотогранде?
– Да, верно.
– И давно ваша матушка живет там?
– Скоро три года. А вы были когда-нибудь в Сотогранде?
– Нет, но у меня есть друзья, увлекающиеся гольфом, так они ездят туда при каждом удобном случае.
– Мой отчим играет в гольф каждый день, поэтому он решил там пожить. Их дом совсем рядом с полем для гольфа. Отчим выходит из садовой калитки и сразу оказывается у десятой лунки. Все очень просто.
– А вы играете в гольф?
– Нет. Но там есть и другие развлечения. Можно купаться, играть в теннис, ездить верхом, если нравится.
– А что делаете вы?
– Я не часто выхожу из дома, но когда выхожу, чаще всего играю в теннис.
– Ваша мама приезжает в Англию?
– Да, два или три раза в год. Она обегает все художественные галереи, смотрит шесть спектаклей, покупает кое-что из одежды и снова уезжает.
Он улыбнулся, и она улыбнулась в ответ. Они помолчали. Тема Сотогранде была исчерпана. Она перевела взгляд на его плечо, а потом снова на лицо, – очевидно, не хотела показаться невежливой. Ему показалась, что она кого-то ждет.
– Вы многих здесь знаете? – спросил он.
– Нет. Вряд ли. Скорее всего, никого, – сказала она. – Очень жаль, что ваша девушка не смогла прийти.
– Ей пришлось поехать за город, как уже сказала Имоджен.
– Да-да. – Она наклонилась, взяла горсть орехов с тарелки, стоявшей на низком кофейном столике, и стала их есть, кладя в рот по одному. – Кажется, Имоджен сказала, вы американец?
– Совершенно верно.
– На слух вы на американца не похожи.
– А на кого я похож на слух?
– На что-то среднее между американцем и англичанином. У вас среднеатлантический выговор. Как у Алистера Кука. [1]1
Кук Алистер – американский журналист, родившийся в Англии.
[Закрыть]
Он был поражен.
– У вас тонкий слух. Моя мать – американка, а отец англичанин, вернее шотландец.
– Стало быть, на самом деле вы англичанин?
– У меня двойное гражданство. Я родился в Штатах, в Колорадо.
– Там живут ваши родители?
– У них ранчо на юго-западе штата.
– Мне трудно представить, где это.
– К северу от штата Нью-Мексико. К западу от Скалистых гор. К востоку от Сан-Хуана.
– Надо будет заглянуть в атлас. Но звучит весьма впечатляюще.
– Место и в самом деле впечатляющее.
– Наверное, на лошади вы выучились ездить прежде, чем научились ходить, да?
– Примерно так.
– Могу себе представить, – сказала она, а у него возникло странное чувство, что она и в самом деле может. – И когда вы уехали из Колорадо?
– Когда мне было одиннадцать лет. Меня послали учиться в школу на восточное побережье. Оттуда я приехал в Англию, в Веллингтон, потому что там в это время находился отец. Затем я поехал в Кембридж, в университет.
– У вас и вправду не только двойное гражданство, но и двойная национальная принадлежность. А что было после Кембриджа?
– Я вернулся в Нью-Йорк и жил там некоторое время, а теперь вот я опять в Лондоне. С лета.
– Вы работаете в американской фирме?
– В американском инвестиционном банке.
– А в Колорадо наезжаете?
– Конечно, как только выпадает возможность. Я не был там какое-то время только потому, что здесь сейчас очень много работы.
– Вам нравится жить в Лондоне?
– Да, очень нравится. – Выражение лица у нее было такое, будто она упорно о чем-то думает. Он улыбнулся. – А вам разве не нравится?
– Нравится. Но я здесь живу и хорошо знаю город, и мне трудно даже представить, что я могла бы жить где-нибудь в другом месте.
Опять разговор иссяк, и воцарилось молчание. И опять ее взгляд стал блуждать, пока не остановился на золотых часах на ее тонком запястье. Для Джона Данбита было непривычно видеть, как хорошенькая девушка, которую он развлекает разговором, смотрит на часы. Он ожидал, что это вызовет у него досаду, но неожиданно для себя решил, что это забавно, хотя и не в его пользу.
– Вы кого-нибудь ждете?
– Нет.
Он подумал, что в лице ее есть некая отстраненность, делающая его непроницаемым для постороннего взгляда; оно спокойное, вежливое, но и недоступное. Ему хотелось знать: она всегда такая, или их общению мешает фатальная невозможность установить дружеский контакт во время светской беседы на коктейле. Чтобы поддержать беседу, она задала ему некоторое количество вежливых вопросов, но трудно сказать, слышала ли она хоть половину его вежливых ответов. Они обменивались банальностями, но ничего не узнали друг о друге. Может быть, именно это ее и устраивает? Он никак не мог решить: она к нему совсем равнодушна или просто застенчива. Кроме того, она снова стала оглядывать полную гостей комнату, как будто мечтала улизнуть; но тогда зачем она вообще пришла? Раздосадованный, он был уже готов отбросить все формальности и прямо спросить ее об этом, но она его опередила, объявив без всяких предисловий, что ей пора уходить.
– Уже поздно, а я здесь уже очень давно. – Кажется, она тут же поняла, что это не очень вежливо с ее стороны. – Извините, я не хотела вас обидеть, я не имела в виду, что именно здесь с вами, я имела в виду вообще на этом вечере. Мне приятно было с вами познакомиться, но я должна идти, уже слишком поздно.
Джон ничего не сказал. Она улыбнулась светлой, вселяющей надежду улыбкой.
– Мне, правда, нужно домой.
– А где находится ваш дом?
– На Пендлтон Мьюз.
– Это совсем рядом со мной. Я живу на Кадоган-Плейс.
– Чудесное место. – В ее голосе уже звучало беспокойство. – Там, должно быть, очень тихо.
– Да, очень тихо.
Она украдкой поставила свой стакан и набросила на плечо ремешок от сумки.
– Ну, так я пойду попрощаюсь.
Вдруг он почувствовал, как его охватывает незнакомое, хотя вполне естественное чувство досады, и сказал себе: «Будь я проклят, если позволю ей так легко от меня отделаться». Во всяком случае, виски он уже допил, Тани, о которой нужно было бы позаботиться, с ним не было, так что вечер потерял для него всякий интерес. Где-то на заднем плане замаячили завтрашний день и поездка в Бахрейн. Ему еще нужно упаковать вещи, проверить бумаги, оставить послание для миссис Роббинс.
– Я тоже ухожу.
– Но вы только что пришли.
Он допил виски, поставил пустой стакан и сказал:
– Я отвезу вас домой.
– Вам вовсе необязательно провожать меня.
– Знаю, что необязательно, но вполне могу вас подбросить.
– Я могу взять такси.
– Зачем вам брать такси, когда нам все равно по пути.
– Право же, вам нет необходимости…
Ему стало надоедать это бессмысленное пререкание.
– Для меня это не проблема. Я тоже не хочу опаздывать. Завтра рано утром я должен успеть на самолет.
– В Америку?
– Нет, на Ближний Восток.
– Что вы там будете делать?
– Разговаривать.
Он взял ее под локоть, и они стали пробираться к двери. Имоджен, с одной стороны, была удивлена тем, как быстро Джон поладил с дочерью ее любимой подруги, с другой – ее раздосадовало, что Джон побыл у нее в гостях совсем недолго.
– Но, Джон, дорогой мой, вы ведь только что пришли.
– Вечер отличный, но я завтра улетаю на Ближний Восток, к тому же утренним рейсом…
– Но завтра суббота. Просто бесчеловечно заставлять человека улетать в субботу. Хотя, я полагаю, такая судьба уготована всем начинающим воротилам бизнеса. Мне очень жаль, что вы не можете побыть у меня подольше.
– Мне тоже очень жаль, но что поделаешь. Нужно.
– Все равно, я очень рада, что вы приехали, очень мило с вашей стороны. Да, вы поговорили с Реджи? Хотя вряд ли, но я ему все объясню, а вы непременно приходите к обеду, когда вернетесь в Лондон. До свидания, Виктория. Очень рада была тебя повидать. Я напишу маме, что ты прекрасно выглядишь.
На площадке лестницы он спросил:
– У вас было пальто?
– Да. Я разделась внизу.
Они спустились вниз. На стульях в прихожей лежала целая гора пальто. Она раскопала свою вышедшую из моды шубку, доставшуюся ей в наследство и довольно поношенную. Джон помог ей надеть ее, а человек в накрахмаленном белом пиджаке открыл перед ними дверь. Они шагнули в продуваемую ветром темноту и зашагали по тротуару туда, где была припаркована его машина.
Стоя перед светофором в конце Черч-стрит, Джон почувствовал, что проголодался. В обед он съел всего один сэндвич и с тех пор совсем ничего. Часы в машине показывали девять. Зажегся зеленый свет, они выехали на широкую улицу и попали в поток автомобилей, двигавшихся на восток к Кенсингтонскому парку.
Он думал о том, что хорошо было бы сейчас пообедать. Он покосился на сидевшую рядом девушку. Ее близость, ее сдержанность были для него загадкой, и ему очень хотелось ее разгадать. Она заинтриговала его; и он вдруг ощутил в себе беспричинное желание преодолеть ее отстраненность и понять, что таится за этим закрытым для постороннего взгляда лицом. У него было такое чувство, что он натолкнулся на высокую стену с надписью «Посторонним вход воспрещен», а за стеной воображение рисовало ему зачарованные сады и манящие тенистые аллеи. Он видел ее профиль на фоне огней, ее подбородок, потонувший в меховом воротнике шубки, и подумал: «А почему бы и нет?»
– Не хотите ли пообедать со мной в каком-нибудь ресторане?
– О, вы очень любезны, – повернувшись к нему, сказала Виктория.
– Я голоден, и если бы вы согласились составить мне компанию…
– Я очень вам благодарна и не хотела бы вас обидеть, но мне нужно домой. Я пообедаю дома. Я обещала.
Уже два раза она повторила слово «дом», и это озадачило его, потому что подразумевало родственников. Интересно, кто ждет ее. Сестра, любовник или, может быть, муж? Все возможно.
– Ну, что ж. Я просто думал, что вы свободны сегодня вечером.
– Вы очень-очень любезны, но я, в самом деле, не могу…
Воцарилось долгое молчание, которое она иногда нарушала, показывая, как лучше проехать к Пендлтон Мьюз. Когда они подъехали к арке, которая отделяла Мьюз от улицы, она сказала:
– Высадите меня здесь. Дальше я пойду пешком.
Но теперь в нем заговорило упрямство. Если уж она не захотела с ним пообедать, то он, по крайней мере, довезет ее до самой двери. Он повернул и направил машину в тесный угол под арку. Автомобиль медленно заскользил между гаражами, окрашенными дверями и кадками, в которых уже скоро расцветут яркие весенние цветы. Дождь перестал, но камни мостовой были мокрые и блестели в свете фонарей, как на сельской улице.
– Какой номер дома?
– В самом конце. Боюсь, что вам трудно будет развернуться. Придется выезжать задом.
– Ничего.
– Вот эта дверь.
В квартире горел свет. Он лился из окон второго этажа и из небольшого окошка в синей входной двери. Она с беспокойством взглянула на верхние окна, как будто ожидала, что вот-вот распахнется окно и высунется чье-то лицо, чтобы сообщить ей плохую новость.
Но ничего не произошло. Она вышла из машины, и то же самое сделал Джон – не потому что ждал, что она пригласит его зайти, а потому что был хорошо воспитан, а хорошие манеры предписывали не просто высадить пассажирку, но и, отперев дверь, вежливо распахнуть ее и тем самым обеспечить безопасность и благополучие дамы.
Она нашла ключ и открыла дверь подъезда. Ей, очевидно, не терпелось скорее подняться по лестнице.
– Огромное спасибо, что вы довезли меня до дома. Вы очень добры, и вам не стоило беспокоиться…
Она замолчала. Сверху явственно донесся плач разобиженного ребенка. Этот плач пригвоздил их к месту. Они посмотрели друг на друга, девушка была удивлена не меньше Джона. Крик продолжался и становился все громче и требовательнее. Джон ожидал какого-то объяснения, но объяснения не последовало. В резком свете, который падал с лестницы, ее лицо неожиданно показалось ему очень бледным. Сдавленным голосом она сказала:
– Доброй ночи.
Он понял, что пора уходить. Подумал про себя: «Черт тебя побери», а сказал:
– Доброй ночи, Виктория.
