Текст книги "Венецианская маска. Книга 1"
Автор книги: Розалинда Лейкер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)
Мариэтту не удивило его предложение, в конце концов, именно этого она подсознательно ждала весь этот вечер. Ей пришлось по душе, что этот человек не рассыпался перед ней во всякого рода фальшивых заверениях, не клялся в вечной любви, он даже не произнес этого слова. По крайней мере, он был честен с нею. Доменико Торризи можно было понять – у него до сих пор не было наследника, он должен был вступить в законный брак, но, тогда как любая другая женщина не смела даже мечтать, чтобы оказаться в числе его избранниц, Мариэтта желала стать для своего будущего мужа чем-то большим, нежели просто матерью его детей. И когда она, наконец, взглянула на него и заговорила, она тщательно подбирала слова.
– Я готова дать вам ответ уже сейчас. Как я уже говорила, решается мое будущее. Так что, даже если бы вы дали мне время обдумать все, я бы заявила вам, что время не сможет изменить принятого мною решения.
– Но, согласитесь, мое предложение для вас – неожиданность, и когда вы сможете узнать меня поближе, вполне возможно, измените отношение ко мне. Пожелания мои не являются секретом от Оспедале, и руководство школы не собирается воздвигать барьеры между нами.
– А как прореагирует Большой Совет? Насколько мне известно, дворянин не волен брать себе в жены женщину из другого социального слоя, а также женщину, не обладающую огромным приданым. Элене удалось выяснить, что кардинал Челано обращался к самому дожу Венеции, который, в свою очередь, сумел поколебать доводы сенаторов, возражавших против этого супружества.
– У меня друзей в высших кругах не меньше, чем у Челано.
Мариэтта поняла, что возражать бесполезно. У него имелся готовый ответ на любой довод какой бы она не привела.
– Теперь, если можно, мне бы хотелось вернуться к сестре Джаккомине, хотя я нисколько не сомневаюсь, что она, сидя перед вашими книгами, утратила чувство времени. – Мариэтта поднялась с кресла и направилась к дверям, но Доменико остановил ее, мягко взяв за локоть.
– В таком случае, к чему нам спешить, Мариэтта?
Она чувствовала, что он собирается поцеловать ее, но было слишком поздно предпринимать что-либо, и его руки уже крепко сжали ее в объятиях. Мариэтта почувствовала, что ее ноги оторвались от пола, когда железные руки Доменико Торризи, схватив ее, притянули к себе, и они слились в самозабвенном страстном поцелуе. Помимо своей воли она отдалась этому давно томившему ее чувству, ее тело, истомленное многими ночами одиночества и тоски по любви, жаждало слиться с ним. Сама того не осознавая, она обвила руками его шею… После этого поцелуя Мариэтта стояла, оглушенная ударами сердца. Она бессильно припала к его груди, и когда он прикоснулся губами к ее виску, по ее телу прошла волна сладкой дрожи.
– Доверься мне, Мариэтта, и я сделаю все, что в моих силах, чтобы тебе никогда не пришлось жалеть о твоем решении.
Она спешно высвободилась из его объятий и стала трясти головой.
– Нет, не говори ничего больше, не сейчас…
– Хорошо, хорошо, не буду, если ты этого не хочешь.
Как и предполагала Мариэтта, сестра Джаккомина настолько ушла в изучение книг Доменико, что удивленно подняла голову, явно недоумевая по поводу их столь быстрого возвращения. Когда они, сидя в гондоле, возвращались в Оспедале, сестра Джаккомина с восторгом описывала Мариэтте увиденное и прочитанное в этих книгах, не обращая никакого внимания ни на молчаливость Мариэтты, ни на не совсем обычное немногословие хозяина дома, когда тот провожал их к каналу и вызвался сопроводить лично до самой Оспедале. Как сквозь туман, Мариэтта смотрела на этот красивый профиль на фоне освещенной луной воды. В привлекательности Доменико Мариэтте чудилось что-то нездоровое, даже опасное. В тот момент, когда их губы слились в первом поцелуе, в момент откровения, она вдруг поняла, где были корни того духа противоречия, который неизменно вызывал в ней этот человек: все дело в страхе перед любовью к женатому мужчине, перед той любовью, которая, подобно кораблекрушению, разметает и потопит все ее внутреннее спокойствие и миропорядок, ее искусство и в конечном итоге отнимет у нее и саму жизнь. Теперь же этого барьера больше не существовало, но этот человек предложил ей брак, брак по взаимному согласию, даже по расчету, где любовь оставалась где-то далеко, на заднем плане, и этот вариант был для нее неприемлем.
Мариэтта провела бессонную ночь. На следующий день планировалась встреча с маэстро, с которым она собиралась обсудить репертуар песен для своего следующего выступления. Они сидели в его кабинете, окна которого выходили на небольшой садик внутри Оспедале, сквозь ветви деревьев светило солнце, окрашивая помещение в чуть призрачный холодновато-зеленый цвет.
– Маэстро, есть нечто, весьма важное для меня, что мне хотелось бы обсудить с вами, – чуть взволнованно обратилась к старому учителю Мариэтта, когда все вопросы, связанные с предстоящим концертом, были обговорены.
– Что же это? – маэстро, изящный человек с мелкими чертами лица, лет шестидесяти, сидел, поигрывая длинными тонкими нервными пальцами.
– Когда я заговорила о том, что будущее свое вижу в роли певицы, вы неизменно выслушивали меня, не делая никаких заявлений. Из этого я могла бы заключить, что вы настроены против этого. Это позволило мне предположить, что вы желали бы, если бы я оставалась в стенах Оспедале как можно больше.
– Совершенно верно. Сейчас нет никого, кто мог бы прийти тебе на смену.
– Но помимо моей воли и вопреки моим ожиданиям, произошло нечто такое, что самое лучшее будет, если я начну готовиться к отъезду. Надеюсь, что когда вы услышите мои объяснения, то непременно поймете, что у меня нет иного выбора, как уйти из Оспедале.
Пожилой человек кивнул, и в этом жесте сквозило снисхождение.
– Тебе нечего опасаться, моя дорогая Мариэтта. Рано или поздно это должно произойти.
Услышав это, Мариэтта вздохнула с облегчением: все оказалось проще, чем она себе представляла.
– Мне хотелось бы посвятить себя концертной деятельности, и чем скорее, тем лучше.
Глаза маэстро прищурились, и он чуть помрачнел.
– Концертной деятельности? – переспросил он.
– Я всегда говорила вам, что не желаю стать жертвой произвола какого-нибудь тирана – директора оперы. И мне бы хотелось услышать ваш совет относительно тех самых последних предложений, которые имеют отношение к концертным турне, приемлемых, на ваш взгляд, для меня.
Он покачал головой, прищурившись и взяв себя за переносицу.
– Стало быть, торжества оказались под вопросом?
Мариэтта внезапно все поняла. Ведь вчера вечером Доменико упомянул, что в том случае, если он пожелает жениться на ней, со стороны руководства Оспедале никаких возражений не последует. Неужели она настолько глупа, что могла предположить, что маэстро не мог знать об этом?
– Нет, маэстро. Мне еще предстоит дать сеньору Торризи официальный отказ в ответ на предложение взять меня в жены. И я уже знаю, что скажу ему. А поскольку он является членом директората Оспедале, мне кажется, всего лучше будет уйти отсюда после этого.
Маэстро молча поднялся с кресла и пару раз прошелся по комнате взад и вперед. Потом, остановившись перед ней, мрачно усмехнулся.
– Вот уж никогда не думал, что именно мне доведется сообщить тебе об этом, но твое будущее решено советом директоров еще два года тому назад. Я прекрасно помню этот день. Это было на следующее утро после твоего выступления на Буччинторо. Синьор Торризи пожелал встретиться со всеми членами директората и объявил им о своем желании взять тебя в жены, когда это будет удобно для тебя и для него. Был составлен соответствующий контракт и затем, неделю спустя, подписан. И то, что он говорил – не более, чем проявление вежливости по отношению к тебе.
Это известие потрясло Мариэтту.
– Но ведь я не просто какая-то ученица, я ведущая певица, и со мной должны были посоветоваться! – возмутилась она.
– Согласен с тобой и нисколько не сомневаюсь в том, что все твои доводы были бы выслушаны с должным вниманием, если бы синьор Торризи не пожаловал Оспедале то, что можно назвать небольшим пожертвованием для поддержания доброго имени нашей школы в будущем. Никогда доселе Оспедале не получала дотаций в таких размерах, и ничего удивительного, что совет директоров немедленно согласился на его предложение ничего не сообщать тебе до тех пор, пока он сам не обратится к тебе с предложением стать его женой. Затем он получил желанное место в совете директоров в знак признательности за его необыкновенную щедрость.
Мариэтта бросила на маэстро возмущенный взгляд.
– Да он просто решил придержать меня на полке, как какой-то товар! Почему же вы ничего не сказали им, маэстро?
– Я говорил, Мариэтта, но это был глас вопиющего в пустыне. Я ведь всегда желал, чтобы и в других странах могли услышать твой дивный голос до того, как тебя поработит брак. К сожалению, Адрианна очень рано ушла из музыкального мира, и я никак не хотел, чтобы тебя постигла подобная участь.
Вне себя от бешенства, Мариэтта встала и нервно подбежала к окну, уставившись в опустевший сад. Из аудиторий доносились обрывки музыкальных пьес, голоса. Отсюда просматривалась и дверь в переулок и тот уголок галереи, где у них с Аликсом произошло так много встреч. Вот теперь и ее карьере певицы приходит конец. Оказалось, что всем ее мечтам о сцене суждено было разлететься в пух и прах, а она так мечтала об этом, вынашивала такие честолюбивые планы. И вот все в один прекрасный день разрушил Доменико и те, кто вместе с ним участвовал в этом заговоре против ее свободы.
Но как ей удастся привыкнуть к жизни без цели и без забот? Элена довольно быстро приспособилась к рутине бытия аристократки – пробуждение в полдень, беседы с друзьями, в то время как парикмахер колдует над твоими волосами, потом ридотто, превращающие ночь в день, театры, балы, приемы, короче, бесконечная череда удовольствий. Конечно, на какое-то время все это представляло интерес, вряд ли Мариэтта отрицала это, но она всегда смотрела на свое пение и будущую преподавательскую работу как ответ на то, что она получала от жизни. Просто брать от жизни что-то, ничего не давая взамен, всегда претило ее убеждениям.
– И все же я могла бы уехать, маэстро, – негромко сказала она, продолжая смотреть на сад. – Мне ничего не помещает выступать под другим именем.
– Ты что, всерьез полагаешь, что Торризи позволит тебе проскользнуть сквозь расставленные им сети? Или совет Оспедале? Ведь они пуще смерти боятся, что он вдруг затребует назад свою дотацию, а ведь они уже тратят деньги на расширение помещений с тем, чтобы иметь возможность разместить больше сирот. Ты что, хочешь, чтобы все это вдруг прекратилось?
Она покачала головой.
– Вы же хорошо знаете, что нет.
– В таком случае, у тебя нет иного выбора, кроме как принять то, что тебе предлагают.
Мариэтта поняла, что судьба готовит ей и еще один неприятный сюрприз. Она, в качестве супруги Доменико Торризи, более не сможет поддерживать отношения с Эленой, супругой Челано.
– Маэстро, – воскликнула она, повернувшись к своему учителю. – Разрешите мне повидаться с Эленой, когда все сегодняшние занятия будут завершены. Мне необходимо поговорить с ней!
Он понял, о чем шла речь.
– Я самолично отвезу тебя в палаццо Челано.
Маэстро принимали во дворце Челано не впервые, Филиппо с радостью предложил гостю вино, и между ними завязалась беседа, а Элена увлекла Мариэтту в свой будуар, где последняя объяснила, в чем дело.
– Вся беда в том, что меня очень злят соображения, которые предшествовали заключению этого контракта, но с другой стороны, меня как магнитом тянет к Доменико. И теперь я понимаю, что меня всегда влекло к этому человеку, с того вечера, как я увидела его в золоченой маске. Знаешь, я теперь поняла, что мне хочется стать его женой так же сильно, как и освободиться от него.
– Но ведь эта семья Торризи – такие жестокие люди! – в отчаянии воскликнула Элена. – Мне столько приходилось слышать о том, как много зла причинили они роду Челано на протяжении многих столетий.
Мариэтта скривила губы.
– Говоря по справедливости, если они убили с полдюжины Челано, то Челано в ответ убивали шестерых Торризи. Это вендетта, пойми. Именно Барнаботти из рода Челано потопили гондолу Торризи четыре года назад в день твоей свадьбы, что впоследствии привело к такой трагедии.
– Да, я помню, и это до сих пор не дает мне покоя. Почти все события того дня Прошли для меня как в тумане, но вот улыбку синьоры Торризи я запомнила, и как она помахала мне рукой. Почему она это сделала? Кто знает, может быть, надеялась на то, что именно мне и ей предстояло положить конец этой кровавой вражде.
– Теперь мы этим займемся, – выдавила Мариэтта. Элена видела, как она напряжена. – Это наверняка поможет мне уверовать в то, что, по крайней мере, у этого брака есть благородная цель, которую я могу воспринять всерьез, как бы я к нему ни относилась, – Мариэтта наклонила голову и закрыла лицо руками, пытаясь перебороть поток нахлынувших на нее чувств. – Коже, как же мне трудно сейчас. Я прямо не знаю, как поступить.
Элена тут же встала на колени подле ее кресла и успокаивающе положила руку ей на плечо.
– Не отчаивайся, Мариэтта! Господи, ну почему же на этом свете все не так, как должно быть!
Рука ее непроизвольно схватила Мариэтту за плечо, и теперь уже та обеспокоенно допытывалась.
– У тебя тоже что-то произошло? Что?
– Ты пришла поведать мне о своих трудностях, а не выслушивать о моих!
– Элена, что случилось? Ты должна рассказать мне!
– Я никогда не смогу иметь ребенка! – выпалила Элена. – Я уже начинаю в это верить.
– Слишком рано делать такие заключения. Вероятно, должно пройти несколько лет. Иногда так бывает.
– Я уже не раз говорила это Филиппо, но он и слышать об этом не желает. С тех пор как он решил покончить со старой враждой к матери, он стал относиться ко мне еще хуже. И теперь готов поверить во все, что бы она обо мне ни сочинила. – Элена судорожно вцепилась в руку Мариэтты. – Я так боюсь. Мне кажется, что если я не произведу ему наследника, она непременно попытается как-нибудь отделаться от меня.
– Ты не должна позволять себе поверить в это!
Но ужас на лице Элены не исчезал.
– Ты так говоришь потому, что просто не знаешь ее. Она женщина очень жестокая и никогда ничего не прощает.
– А ты еще кому-нибудь говорила о своих страхах? Лавинии, например?
– Не могу решиться на это. Она не поверит, что ее мать способна на такое. Иногда я даже жалею о том, что когда-то советовала Филиппо перестать враждовать с матерью, потому что теперь она снова получила право доступа во дворец, стала еще хитрее и даже старается утолщать ему по пустякам.
Но ведь тогда ей было так плохо, и я решила, что ему следовало пойти и помириться с ней. Теперь-то я понимаю – она просто прикидывалась, что болеет, умирает, и все именно для того, чтобы разжалобить его. Она женщина изворотливая. – Элена горестно покачала головой. – И я никогда еще не нуждалась в твоей дружбе, Мариэтта, так, как сейчас, а ты собираешься стать женой Торризи.
– Но ведь и после того, как я выйду за него, мы будем продолжать встречаться, – с решимостью заявила Мариэтта. – Ведь ты бываешь у Адрианны, и я буду там бывать. И мы всегда спокойно сможем встретиться и поговорить у нее в доме. Никто об этом и знать ничего не будет.
И, как всегда бывало, Элена воссияла, ее доброе настроение возвращалось к ней так же быстро, как и покидало ее.
– Значит, будем встречаться. Помнишь тот наш шифр, что мы изобрели в Оспедале? Мы сможем воспользоваться им каждый раз во время встреч на публике.
– Знаешь, я уже не помню всего. Ведь столько времени миновало с тех пор, как нам в последний раз пришлось прибегнуть к его помощи.
– Так давай вспомним кое-какие жесты. Я не сомневаюсь, что вспомним.
И обе подруги стали демонстрировать друг другу то, что каждая из них сохранила в памяти. Сначала они повторили сигналы опасности, которую для них в прежние золотые времена олицетворяло внезапное появление сестры Сильвии, которой теперь, когда они обе оказались в гуще кровавой вендетты, можно было не опасаться. Не прошло и получаса, как секретный шифр снова стал ясен и понятен – если что-то позабыла одна, то цепкая память другой непременно приходила на выручку.
– Теперь, пока еще есть время до твоей свадьбы, мы должны использовать каждую возможность, чтобы видеться друг с другом, – сказала Элена, взяв Мариэтту под руку, когда они выходили из комнаты. – Никто ни с твоей, ни с моей стороны не сможет помешать нам общаться.
И эта мысль успокоила обеих подруг.
Никто в Оспедале не решился высказать Доменико Торризи свое недовольство, когда он явился в школу и решил пригласить Мариэтту в оперу без традиционного сопровождения кого-нибудь из двух сестер-монахинь. Маэстро сослался на занятость, когда обеспокоенная сестра Сильвия примчалась к нему, а никого из членов совета не было на месте. Мариэтта переоделась в модное платье из дымчато-голубого атласа и дополнила свой наряд бархатным домино, наброшенным на плечи. До этого ей уже посчастливилось побывать в опере, когда она выступала далеко от Венеции, но вот посетить оперу Самой Безмятежнейшей еще не доводилось. Восхищение, которое при иных обстоятельствах вызвал бы у нее этот выход, сильно омрачалось сгущавшимися у нее над головой тучами. Когда они, сидя в гондоле, направлялись в оперу, она заявила Доменико о том, что ей стало известно о брачном контракте.
Это вызвало у него явное недоумение.
– Не следовало бы им ставить тебя в известность об этом. В мои планы входило завоевать тебя не силой, а своим расположением. Впрочем, пог скольку, как я вижу теперь, мои планы расстроены, не нахожу причин, препятствующих нашей скорой свадьбе. – С этими словами он взял ее ладонь в белой перчатке и с чувством сжал ее в своей. – Обещаю, что завоюю тебя после нашей свадьбы, Мариэтта. И тебе будет лучше у меня, нежели здесь, где ты всегда в постоянном окружении этих монахинь, готовых порхать вокруг тебя, как голуби на городской площади.
Ей было не до улыбок, но она не выдержала я улыбнулась, услышав это сравнение, которое очень подходило к ситуации.
– Не все они такие. Не можешь же ты спорить, что сестра Джаккомина тогда тихонько сидела себе, изучая твои книги и ничего не вида вокруг себя.
– Ты права, в таком случае, можно сказать, что она уселась, как голубка на одном из карнизов Базилики, – пошутил он.
Это снова вызвало у Мариэтты улыбку. И правда, их белые сутаны дыбились и топорщились, будто перья. Впервые в жизни она ощутила подлинную свободу, по крайней мере, отсутствие постоянного присмотра. Впрочем, вряд ли можно говорить об истинной свободе – просто она сменила одну систему запретов на другую.
– Знаешь, я ведь собиралась сбежать от тебя, – честно призналась она.
Он чуть не сорвался, что туго бы ей пришлось, если бы она решилась покинуть Венецию, но сдержался.
– А почему ты все же решила не в пользу этой акции, Мариэтта? – спросил Доменико.
– Потому-что это могло отразиться на судьбе Оспедале.
Из-под полуопущенных ресниц он посмотрел на нее продолжительным взглядом.
– Плохо же ты обо мне думаешь, если поверила в то, что я способен выместить свою досаду на положении этих бедных подкидышей.
– Я ведь тебя совсем не знаю. Как я могла судить о том, на что ты способен, а на что нет?
– Очень немногие люди узнают друг друга до свадьбы. Уж поверь мне, Мариэтта.
– Сдается мне, что другого выхода нет, как поверить тебе, но все же мне хотелось бы знать, действительно это так необходимо, чтобы свадьба состоялась скорее?
– Я уже говорил, что нет смысла откладывать ее.
– Ты так жаждешь заполучить наследника?
Несколько секунд, которые показались Мариэтте минутами, он молчал, затем сказал.
– Я, действительно, жду-не дождусь наследника, но не в меньшей степени я жду тебя, Мариэтта.
Смутившись, она отвела взор.
– Так пусть в таком случае это будет тихая, скромная свадьба в Санта Мария делла Пиета.
– Как ты пожелаешь. Закажи все, что сочтешь необходимым, и пусть все счета отошлют ко мне. Полагаю, что мы сможем обвенчаться через шесть недель.
– Мне бы хотелось пригласить Филиппо и Элену Челано в качестве жеста доброй воли.
– Это невозможно! Филиппо Челано никогда не пойдет на это, да и твоя дружба с его женой раз и навсегда должна прекратиться.
Мариэтта быстро взглянула на него.
– Но мы же можем послать хотя бы приглашение, а примут они его или нет – их дело.
Доменико понизил голос, хотя гондольер, затянувший одну из своих бесконечных серенад, не мог их слышать, тем более, что шторки фельце были предусмотрительно задернуты.
– Последний жест доброй воли, как ты выражаешься, предпринятый кем-то из моей не очень крупной родни, был предпринят, если не ошибаюсь, лет сорок назад, и результатом его стала кровавая стычка с трагическим исходом, причем как для нашей стороны, так и для Челано. Так что оставь свои попытки добиться примирения, Мариэтта. Если ты станешь вмешиваться в вендетту или по неведению продолжишь отношения с женой Челано, то на тебя неизбежно ляжет ответственность за смерть других.
– Но это же жестоко!
– Жестокость всегда пышным цветом цвела в Венеции и сейчас продолжает. Когда я был мальчиком, мне нередко приходилось видеть, как погибали заключенные в железных клетках. Нет никаких сомнений в том, что сейчас камеры пыток уже не так забиты жертвами, как прежде, но ведь не закрыли же их! И бывает, что преступника, совершившего жестокое преступление, убийство, например, подвешивают за большие пальцы ног между тех самых, ставших знаменитыми, темно-розовых колонн во Дворце дожей. Тебе никогда не приходилось слышать, как они вопят?
– Хватит! Не говори больше ни слова об этом! – Отвернувшись, она закрыла глаза, но Доменико, схватив ее за запястья, силой повернул к себе.
– Я нажил себе десятки врагов, пытаясь отменить такие наказания и придать огласке случаи взяточничества, если с таковыми сталкивался. Так что здесь, в этом городе, есть кому наброситься на меня при случае, и это не только Челано. Поэтому, ради всего святого, Мариэтта, не вмешивайся ни во что и постарайся это уяснить себе сейчас, поскольку все это серьезно. Пусть все остается так, как есть, и пойми, что совершить добро – значит совершить его, несмотря на то, что все вокруг может казаться тебе беспросветным, как ночь. Может быть, еще придет такой день, когда все будет так, как мы этого хотим, но пока наш дож – просто гедонист с гипертрофированной терпимостью. Он склонен закрывать глаза на очень многое. И это тогда, когда море подтачивает наш город, обрекая его на упадок. Конечно, город еще может выжить, но необходимо вернуть ему его былую силу духа – это жизненно необходимо. Я, да и другие вместе со мной, отдаем все силы, чтобы отдалить этот конец, но мы вынуждены таиться от всех, впрочем, тайны ведь всегда являлись источником жизненной силы Венеции, и этот ореол таинственности должен сохраниться.
Мариэтта, одновременно и растроганная, и взволнованная его уверенностью в правоте своего дела, тем не менее обеспокоилась, что ему угрожает опасность. Конечно, если для этого потребовалось бы прекратить общение с Эленой, она бы не раздумывая пошла на такую жертву. Во всяком случае, они могли бы общаться скрытно через свою систему тайных знаков. Она сумеет поддержать Элену, не подвергая риску Доменико и не открывая подруге ничего такого, что та по своей неопытности могла бы упомянуть, и что стало бы достоянием ушей их врагов.
– Обещаю, что никогда не подведу тебя, Доменико, – заверила его Мариэтта, впервые обратившись к нему по имени.
– Значит, Мариэтта, мы на пороге новых начал, разве не так? – заключил он, печально улыбнувшись.
– Да, это так, – согласилась она. Странное дело, но этот не очень продолжительный разговор связал ее с ним неразрывными узами, причем гораздо более прочными, чем любое объяснение в любви. Мариэтта была; очень рада, что он смог довериться ей. Это наполняло ее надеждой, что в будущем он сможет опереться на нее в своих тайных замыслах и, благодаря ей, обретет наследника, который станет продолжателем его дела. А самое нежное, что Доменико сказал ей за все время из знакомства, это пожелание учить собственных детей пению и музыке.
– Сейчас пришло время надеть тебе на палец кольцо в знак того, что мы с тобой помолвлены, Мариэтта.
С этими словами он извлек из кармана роскошного сюртука изумительной красоты золотое кольцо с изумрудом и легко надел его на палец Мариэтте. Разглядев камень, она поняла, что его выбор основывался на сходстве ее глаз с изумрудом, хотя Доменико ни словом не обмолвился об этом.
– Какая красота, Доменико! – прошептала восхищенная Мариэтта.
В ответ он обнял ее и поцеловал с прежней страстью. Его ладонь легла ей на грудь, и сквозь тонкий атлас он ощутил округлость ее груди. Доменико внезапно понял, что как бы ни повернулась судьба, он на всю жизнь останется верным и любимым спутником жизни для этой женщины, которую сейчас желал так страстно.
Они причалили у оперы, и свет бесчисленных уличных фонарей отражался золотом в глянцево-черных водах канала. Гондольер Торризи, пробравшись среди множества других гондол и лодок, доставил своих пассажиров к самым ступенькам, ведущим ко входу в оперный театр. В фойе шел настоящий праздник красок – одеяния из шелка, атласа, высокие напудренные прически дам, увенчанные плюмажами, украшенные цветами и лентами, мелькали повсюду. Из ложи – собственности Торризи, – находившейся в третьем из шести ярусов изгибавшегося подковой небольшого, но вместительного зала, Мариэтта имела возможность хорошо видеть и происходящее на сцене, и публику. Трепетали веера, люди обменивались многозначительными взглядами, в проходах толпились желавшие поприветствовать друг друга знакомые, даже если кто-то находился слишком далеко, ему отвешивались церемонные поклоны. Каждая ложа имела ярко-красные портьеры, и блеск драгоценных камней в свете свечей делал их похожими на сказочные пещеры, выходившие в одну большую пещеру, бывшую залом.
Мариэтта с удовольствием безраздельно отдалась восхищению, которого давно ждала ее душа. Блестящими от волнения и восторга глазами она рассматривала публику и богато украшенный зал – самый крупный из шести оперных театров Венеции, и она с полным правом могла считать, что ей повезло оказаться здесь впервые.
– Я так рада, что ты привел меня сюда, – с жаром заявила она Доменико. – Никогда еще мне не выпадало счастья побывать в опере в Венеции.
– Разве? – Краем глаза Доменико стал замечать, что ложа их становится объектом пристального внимания публики – Мариэтту знали все, но она, казалось, просто еще не была способна это осознать. Доменико мысленно поблагодарил себя за то, что не позабыл выставить у входа в ложу лакея с поручением не допускать к ним никого, кроме Антонио Торризи, который должен был прибыть сюда чуть позже. Ничего страшного, у друзей и знакомых еще будет достаточно времени, чтобы выразить им свои восторги и поздравления и после свадьбы, а пока им лучше побыть вдвоем.
Внезапно Мариэтта увидела, как в одну из лож, что располагалась как раз напротив, вошла Элена Челано. Ее волосы были убраны в высокую прическу, но остались ненапудренными и сохранили прежний золотистый блеск. В них были вплетены сапфиры, ее платье из серебристого шелка с низким декольте белело в полутьме ложи. Она оживленно болтала с сопровождавшими ее синьорами. Мариэтта повернулась к Доменико.
– Это моя самая лучшая подруга Элена!
– Это ложа Челано. Я думаю, вскоре ты сама сможешь убедиться, что ни она, ни те, кто ее сопровождает, ни разу даже и не посмотрят в эту сторону. Это входит в кодекс поведения в обществе, признаваемый и Торризи, и Челано, который обязывает нас не обращать внимания друг на друга, если мы вдруг встречаемся на людях. И если кто-то из сопровождающих Челано или Торризи, неважно кто, знаком с представителями противоположного клана, они просто следуют нормам взаимоотношений тех, кого они в данный момент сопровождают, и таким образом, вероятность конфликта исключается. Это сильно облегчает нам жизнь.
– Однажды на концерте, где выступал хор и оркестр Оспедале, Челано все же пытался бросить тебе вызов.
– Да, я помню этот вечер. Как раз незадолго до этого было несколько стычек между членами наших многоуважаемых фамилий, а за ними всегда следует довольно напряженный период. Впрочем, зачастую бывает, что подобный период им предшествует. А что касается Челано, то его просто застало врасплох мое появление там.
Оркестр заиграл первые такты увертюры к одной из опер Монтеверди, и Мариэтта с нетерпением стала ждать, когда поднимется занавес. Но, несмотря на то, что сегодня пел полный состав, похоже было, что вея публика напрочь забыла о том, что должно было вот-вот начаться на сцене. Люди продолжали оживленно переговариваться друг с другом и ходить из одной ложи в другую. Лишь когда на сцене появилась примадонна, они ненадолго притихли, потому что исполнительница снискала славу в Венеции и обладала превосходными вокальными данными. А потом до самого конца спектакля пение было лишь неким фоном к тому, что происходило в зале. В некоторых ложах вовсю резались в карты, в других же сервировали столы к ужину, а в трех роскошные алые портьеры оказались задернутыми, и поскольку в них, как правило, не присутствовало более пары гостей, нетрудно было догадаться, что именно скрывали эти задернутые портьеры.
Во время второго акта, когда Доменико распорядился, чтобы в их ложу принесли ужин, Мариэтта заметила, что Элена тоже видит ее. Она подавала веером знаки, обозначавшие на их тайном языке приветствие. И тут же вслед за приветствием легкое, почти незаметное движение веером, вверх должно было выразить изумление Элены увидеть Мариэтту здесь.
Мариэтта ответила ей другим жестом – правая рука, возложенная чуть выше груди – что должно было обозначать опасность. И незамедлительно аналогичный сигнал последовал от Элены, предупреждавшей подругу, что и ей следует быть крайне осторожной. У обеих еще не существовало жеста, определявшего понятие «помолвлена», но Мариэтта, чуть передвинув кольцо вниз и вверх, не сомневалась, что Элена смекнет, в чем дело.
– Что-нибудь с кольцом? Оно тебе, случаем, не велико? – заботливо осведомился Доменико. – Если что-нибудь не так, то его можно заменить.
– Нет-нет, кольцо мне совершенно впору, просто я не могу на него налюбоваться.
Элена заметила, что Доменико обратился к Мариэтте с расспросами, и обе подруги больше не рискнули продолжить обмен своими шифрованными посланиями.
Во время третьего акта в ложе появился брат Доменико Антонио Торризи. Мариэтта тут же узнала его, хота в последний раз видела бог весть как давно, на одном из ридотто, где они выступали вместе с хором Оспедале. Изъясняясь в самых учтивых выражениях, он поздравил ее со скорым вступлением в их семью.
