Текст книги "Венецианская маска. Книга 2"
Автор книги: Розалинда Лейкер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)
Личность погибшего так и не установили, в его карманах не было ничего, что могло бы подсказать его происхождение, род занятий или иную принадлежность. Интенсивный допрос, которому подверг Доменико Главный инквизитор, тоже ничего не дал, поскольку Торризи так и не назвал никого из своих ближайших соратников, кто, по его мнению, мог решиться на такой отчаянный шаг, а погибший вообще был ему незнаком. Поскольку Главный инквизитор оказался намного милосерднее своих предшественников, Доменико не стали подвергать пыткам, но лишили части привилегий, дарованных ему ранее, а именно – права получать письма с воли.
– Кроме того, я вынужден перевести вас из вашей прежней камеры под крышей Дворца дожей под более надежную охрану, в «колодец».
Это явилось тяжелым ударом для Доменико. Тюрьма на противоположной стороне канала, лежавшая между ним и Дворцом дожей, получила свое название от тесных камер, отсутствия вентиляции и сырости от оседавшей на каменных плитах влаги. Там он не увидит ни солнечного света, ни кружащихся в небе птиц, и, самое страшное, оборвется нить, связывающая его с Мариэттой через посылаемые ею письма, он не получит больше детских рисунков Елизаветы, которые она, не освоив еще премудрости писания, регулярно посылала ему. Темная волна отчаяния охватила Доменико, когда он шел, сопровождаемый стражником, в застенки подземной тюрьмы. Походка его не изменилась, шел он легко, что явилось результатом постоянных ежедневных вышагиваний, предпринимаемых им в своей камере и позволявших сохранить бодрость. Галерея заканчивалась каменными ступенями, ведущими к мосту, представлявшему собой стиснутый с обеих сторон узкий коридор, переброшенный через канал, лежавший внизу. По милости то ли архитектора, то ли того, кто заказывал проект, с южной стороны стена имела два проема, обрамленные с наружной стороны красивой каменной резьбой, которая всегда так нравилась ему, когда он видел этот мост раньше, издали. Почувствовав свежее дуновение ветерка, теперь понимал, что переживал каждый из тысяч узников, которым случалось пройти тем же самым путем до него, и ринулся к первому из проемов, обуреваемый желанием прижаться ладонями к прохладному камню и бросить, может быть, взгляд наружу. Он увидел гондолу, как раз проплывавшую под горбатым мостом Палья, и за ней на бархатистой ряби залива множество разноцветных корабликов – синих и зеленых. На другой стороне залива лежал остров Сан-Джорджио, где в сиреневой дымке возвышалась церковь Палладио. Доменико в ту же секунду понял, что этот прекрасный вид отсюда, с места, которое приобрело в его жизни столь трагическую роль, ему не забыть никогда.
– Хватит, – раздался за спиной властный голос стражника, сопровождавшего его.
Со вздохом Доменико отошел от проема. Он успел увидеть десятки голов внизу, с нездоровым интересом глазевших с балюстрады на мост, по которому он медленно продвигался на другую сторону. Каменные узоры решетки не давали возможности видеть тех, кто был за ней, но Доменико втайне надеялся, что его вздох, благодаря какому-нибудь чуду, все же будет услышан внизу. Может быть, его усиливал ветер, хранивший в себе вздохи уже многих сотен тех, чья участь теперь выпала ему? Живых мертвецов этой могилы под названием «колодец»? И будто в подтверждение его безумным мыслям, один из стоявших внизу, слегка вздрогнув, боязливо втянул голову в плечи и, словно от холода, поежился, а сопровождавшая его женщина плотнее укуталась в домино.
Доменико бросил прощальный взгляд через плечо на живший своей обычной мирной жизнью город, и уже спустя мгновение мрак тюрьмы поглотил его.
Когда Себастьяно сообщил эту новость Мариэтте, та, побледнев, чуть не упала в обморок. Пошатнувшись, она добрела до кресла и, охнув, без сил опустилась в него.
– Когда же будет положен конец этим издевательствам над невинным человеком? – с горечью вопросила она.
Себастьяно присел в одно из кресел подле нее.
– Я от души желал бы принести вам добрые вести, как когда-то надеялся.
Сквозь слезы Мариэтта взглянула на него.
– Так, значит, вы были в числе тех, кто пытался освободить его! – воскликнула она. – Я никогда этого не забуду! И нет вашей вины в том, что обстоятельства были против вас, ведь никогда и ничего нельзя предвидеть заранее.
– Когда вы в первый раз заговорили со мной о возможности организовать побег Доменико, мне не хотелось говорить вам о том, что этот замысел уже довольно давно созрел в умах нескольких из нас, дабы не возбуждать в вас надежды, которой, возможно, не суждено будет осуществиться. А теперь я с глубоким сожалением вынужден сообщить вам, что больше надежд на то, что нам когда-нибудь удастся вырвать его из их лап, нет. Ни о каких дальнейших попытках не может быть и речи. Эта тюрьма, не в пример той камере, весьма надежно охраняется, и, кроме того, Доменико сейчас под особым надзором.
Мариэтта была в отчаянии.
Елизавете она сообщила, что больше она не может посылать отцу свои рисунки. В первые дни его заключения девочка очень часто плакала, все звала его, ребенок так и не мог понять, почему это вдруг ее папа, бросив их, исчез неизвестно куда. Постепенно она все же привыкла к его отсутствию. У них в комнате висел большой портрет Доменико, привезенный сюда из дворца Торризи, и Елизавета могла смотреть на него и вспоминать о тех временах, когда он был еще с ними.
– Твой папа сейчас от нас далеко, – объясняла девочке Мариэтта. – Письмам очень далеко ходить за ним, и мы теперь должны дожидаться, пока он снова окажется близко, и вот тогда станем писать ему часто-часто, каждый день.
– А разве он уехал из Венеции? – спрашивала Елизавета, явно сбитая с толку таким объяснением. Сначала она никак не могла понять, почему это их папа вдруг переехал жить во Дворец дожа и перестал с ними видеться. Позже Мариэтта объяснила девочке, что он не мог оттуда никуда отлучаться, поскольку дело, которым он был занят там, – очень важное и не терпит отлагательств. Один из молоденьких продавцов однажды весьма неудачно пошутил, сказав, что ее папа – предатель и что его держат в тюрьме. Мариэтта тут же отослала девочку прочь и после все же сумела убедить ее, что это не так.
– Нет, он в городе сейчас, – ответила Мариэтта. – Но теперь уже в другом доме, переехал из Дворца дожей, и сейчас с ним очень трудно связаться.
– А я все равно буду рисовать для папы свои картинки. Когда он снова приедет, я ему их все сразу и отдам.
В ответ Мариэтта лишь крепче прижала девочку к себе.
Филиппо взревел от довольного смеха, когда ему сообщили о еще одной неудаче, постигшей его заклятого врага. Эта весть дошла до него, когда они вместе с братом Витале стояли на мосту Риальто, куда стекались все городские сплетни. Они с радости обошли все питейные заведения и во дворец притащились лишь за полночь, по пути к ним присоединился и Альвизе. Элена, незадолго до этого вернувшаяся с концерта в Оспедале, уже собиралась отходить ко сну, когда вдребезги пьяный Филиппо решил порадовать ее этой новостью.
– Каких же дурачков нанял себе этот Торризи, чтобы они вытащили его из тюрьмы! Тебе когда-нибудь приходилось слышать подобное? А теперь ему только и остается, что сгнить заживо от какой-нибудь легочной хворобы. Давай сюда, лучше выпей с нами за тех, по чьей милости провалился этот план его побега!
Филиппе схватив Элену за руку, буквально швырнул ее в одно из кресел за столом, где уже будучи под изрядным хмельком восседали братья Челано. Поднятые, словно по тревоге, слуги торопливо ставили перед ними на стол графины с вином и кубки.
Эту новость Элена уже услышала во время концерта в Оспедале и очень расстроилась. Глядя на осоловелые физиономии братьев Челано, она чувствовала, как в ней поднимается гнев и раздражение. Воспользовавшись таким поводом, они упьются до беспамятства, причем уже очень скоро.
– Пей! – рявкнул Филиппо, наполнив бокал вином. Поскольку ему показалось, что она, приняв бокал из его дрожащих рук, медлила, он снова выхватил его, расплескав вино, схватил ее за плечи, приставил бокал к губам и стал вливать вино ей в рот, не обращая внимания на то, что оно проливалось ей на платье и окрасило кружева в красный цвет. – Вот! Вот что тебе нужно! Тебе нужно пить побольше винца! – Его раскрасневшееся одутловатое лицо оказалось буквально в нескольких сантиметрах от нее. – Это поможет тебе понести от меня!
Филиппо использовал любую возможность, чтобы лишний раз унизить ее. Если случалось, что они на людях оказывались в обществе тех, кто привел с собой детей, он тут же принимался тормошить любого из них, стараясь изобразить себя несчастным, вынужденным этой противной бесплодной бабой дарить свою любовь чужим детям, хотя всем и каждому было известно, что Филиппо терпеть не мог детей. Он расточал комплименты любой беременной женщине, заботливо осведомляясь о ее самочувствии, превознося ее цветущий вид, красоту и чувство долга, которое она свято соблюдает по отношению к своему счастливчику-мужу. Как и покойный Марко, Филиппо обладал тем особым неизъяснимым и опасным обаянием, которое принимало для многих людей вид великодушия и душевной щедрости. Но что же касалось Элены, то она насквозь видела его фальшь и что за этим скрывалось лишь желание в очередной раз поиздеваться над ней, сделав ей больно.
Сейчас Элена, чтобы ненароком не обидеть Филиппо, превозмогая себя, выпила немного вина, и вскоре его внимание было отвлечено Альвизе, которому вручили лютню и заставили петь похабную песенку. Когда Альвизе был трезв, он хорошо играл и весьма недурно пел, и даже теперешнее состояние нисколько не отразилось на его таланте, и его не смог заглушить глубокий баритон подпевавшего ему Филиппо. Им подтянул и Витале. Улучив момент, Элена тихонько выбралась из-за стола и ретировалась в спальню. Ожидавшая ее служанка не стала горько сожалеть по поводу испорченного платья – в конце концов, это лучше, чем синяки да шишки.
Поначалу Элена заставляла себя сдерживать данное Мариэтте обещание не видеть Елизавету, осведомляясь лишь о ее здоровье, в действительности же все оказалось не так просто. Если Элена заходила в лавку масок, очень часто случалось так, что девочка тоже вбегала сюда, либо она видела, как ее дочь играет с детьми Адрианны. И, помимо своей воли, Элена подумывала о том, чтобы иметь возможность видеть девочку чаще, попытаться сблизиться с ней и установить какие-то отношения, которые обычно существуют между теткой и племянницей.
Елизавета очень страдала, когда прекратились ставшие уже традиционными еженедельные прогулки с Мариэттой, которые они совершали, чтобы от-нести очередное письмо папе. Теперь, если они с мамой куда и выходили, так это всего лишь на рынок, чтобы купить продуктов. Елизавета любила убежать чуть вперед и потом ждать, пока дойдет мать, а если им случалось переходить какой-нибудь мостик, перекинутый через канал, каких в городе было множество, Елизавета непременно должна была вдоволь напрыгаться на его ступеньках.
Мариэтта понимала, что если бы не работа, она просто не смогла бы противостоять этому угрожающему однообразию дней. В те ночи, когда беспокоившие ее думы о Доменико не давали ей уснуть, она набрасывала халат и отправлялась вниз, в мастерскую, где до рассвета занималась масками. Работа расслабляла ее, снимала напряжение, возвращала ей спокойствие и присутствие духа, снова даруя то состояние, которое она знала еще в детстве, когда вместе с матерью маленькой девочкой трудилась в их деревенской мастерской. Эти тихие часы, проведенные в полумраке мастерской при свете мерцавшей свечи, придавали ей силы и уверенность, что можно жить и без Доменико, пока его нет рядом. Если бы он знал об этом, был бы очень доволен.
В эти ночные часы родилось и еще что-то новое в ее жизни. Решив порадовать девочку, Мариэтта из остатков шелка изготовила для нее небольшую полумаску, украшенную крохотными искусственными цветочками. Все, кто видел это изделие, искренне восторгались и расточали похвалы, и Мариэтта решила сделать еще несколько подобных на продажу. Эти маски стали необычайно популярны, и Мариэтта продолжала изготавливать самые разнообразные, предназначенные для детей. Однако спрос на них оставался по-прежнему высоким, и теперь уже ей пришлось привлечь к этой работе еще двух женщин, своих помощниц. Мариэтта не забывала и о масках для взрослых, на смену прежним, довольно простеньким фасонам, пришли замысловатые, полные загадочности и даже драматизма маски, новые линии, доминировавшие в них, лишь способствовали их успеху. Леонардо по заслугам оценил ее старания. Не прошло и года, а новый его магазин стал местом, куда шли за оригинальными, единственными в своем роде масками для любого возраста и пола. Вскоре маски, изготовленные или задуманные Мариэттой, постепенно стали вытеснять остальные, которые продавались в старом магазинчике Леонардо. Здесь же имелись для обозрения не только фасоны масок, но и образцы материалов, из которых они изготавливались, и теперь покупатель мог не только выбрать что-то по своему вкусу из готовых изделий, но и заказать для себя нечто совершенно неповторимое.
Мариэтта любила иногда пройтись с Эленой до кафе «У Флориана» и выпить там чашечку кофе. Они по-прежнему предпочитали появляться на этих прогулках в масках, хотя вендетта уже утихла, но Филиппо не мог и подумать о том, чтобы позволить супруге встречаться с женой своего заклятого врага Торризи, хоть и разбитого наголову.
Каждая из них с удовольствием принимала у себя Бьянку, если кто-нибудь из сестер-монахинь, будь то Сильвия или Джаккомина, приводили ее к ним в гости. И их крестница, которая на глазах превращалась в молодую девушку, своим присутствием облегчала и одной, и другой их беды, столь разные, но которые вынуждены были переживать и Мариэтта, и Элена, каждая по-своему.
Доменико по прошествии почти года в застенках заболел, и в этой связи его перевели в камеру, находившуюся несколькими этажами выше в другой части тюрьмы. Себастьяно, случайно услышав об этом, тут же передал новость Мариэтте.
– Хочу вам сообщить, что Доменико болел, но теперь он уже полностью оправился от болезни.
Она не стала докучать ему вопросами, которые рвались из нее.
– Пожалуйста, расскажите, как все было.
Себастьяно передал ей все, что ему довелось узнать. Врач, для которого не было ни заключенных, ни предателей, ни опасных преступников, а лишь больные, сумел настоять на том, чтобы Доменико немедленно перевели в камеру с лучшими условиями и оставляли там, пока опасность не минует. Но лечение на том не кончилось. Врач проявил себя человеком, для которого врачебный долг был превыше всего, и стал требовать, чтобы для Доменико Торризи восстановили полностью все его прежние права и никогда больше, учитывая состояние его физического здоровья, не возвращали назад в застенки «колодца». Это, в общем и целом, встретило понимание, хотя из соображений безопасности его переводить назад под крышу Дворца дожей также не собирались.
– А что же решили относительно писем? – с жадностью спросила Мариэтта.
Себастьяно лишь с сожалением покачал головой.
– Право получать письма, а также писать их до сих пор ему не предоставлено.
Мариэтта с большим разочарованием услышала это. Она по-прежнему продолжала передавать для Доменико корзины с продуктами в тюрьму, включая и те вина, которые он больше всего любил. Так прошел год за ним второй и уже наступал третий.
В канун Нового года карнавал обычно достигал своего пика, и Мариэтта засиживалась в магазинчике до самого утра. Когда колокольный звон и веселье возвестили о наступлении нового, 1794 года, она впервые с тех пор, как Доменико заключили в тюрьму, вдруг серьезно задумалась о том, как много времени уже прошло. Оставив лавку на попечение продавцов, она поднялась наверх взглянуть, не разбудил ли Елизавету треск новогоднего фейерверка, но девочка мирно спала.
Мариэтта подошла к окну спальни, и, раздвинув портьеры, стала смотреть на разноцветные ракеты, прочертившие небо над переулком. Она подумала, что сейчас, может быть, и Доменико видит их, и при этой мысли ее сердце забилось сильнее. Может быть, этот Новый год станет действительно новым в их судьбах и принесет с собой его освобождение? К сожалению, наихудшие прогнозы Доменико оправдывались – нынешний дож Венеции оказался слабым человеком, не лидером. Его ничего не стоило переубедить любому авантюристу, что касалось того, чтобы прислушаться к предостережениям наиболее прозорливых и умных лидеров оппозиции, на это у него не хватало решительности. Зато говорили, что он плакал от отчаяния, узнав об оценках его как лидера. Мариэтта считала, что надежды на улучшение в перспективе не было, да и быть не могло, но продолжала страстно верить в то, что все в конце концов как-то изменится, и не сдавалась. Даже самый бесцветный дож способен всерьез воспринять доказательства невиновности человека, если таковые ему представить.
ГЛАВА 13
Каждый раз по пути в Оспедале Мариэтта проходила мимо белых стен и арок здания тюрьмы. Уже пять лет миновало с тех пор, как они были разлучены с Доменико, и каждый раз ее вера в лучшее подвергалась жестокому испытанию, стоило ей оказаться вблизи этих застенков. Она имела обыкновение немного передохнуть на мосту Палья, где, оперевшись на каменную балюстраду, печально и в то же время жадно вглядывалась в мост, расположенный напротив и олицетворявший для нее все несчастья мирские, соединявшие такие, казалось, плохо соединимые вещи, как Дворец дожей и «колодец». Она постоянно пыталась представить себе тот день, когда Доменико провели через этот мост. Если бы только она знала, когда это должно было произойти, она обязательно бы ждала здесь, на этом же самом месте день и ночь, чтобы он смог ее увидеть, и она непременно заметила бы его мелькнувшую в изукрашенном каменной резьбой проеме моста руку, махнувшую ей в знак того, что он видит ее.
Как жаль, что у Доменико не было сына, наследника, благодаря которому дом Торризи мог управляться и продолжать существовать. Это бы, по крайней мере, могло послужить ему утешением. Мариэтта теперь недоумевала, постоянно укоряя себя за то, что по какой-то непонятной теперь причине не стала допускать вторую беременность сразу же, как он вернулся из Санкт-Петербурга. Но разве ее измученное тело не нуждалось тогда в отдыхе, хотя бы в краткой передышке после той трагедии? А потом было уже поздно – Доменико бросили в тюрьму.
Мариэтта уже спускалась по ступенькам моста Палья, чтобы свернуть на Рива делья Скьявони, когда увидела капитана Зено. Он служил в тюремной охране. Как-то недели три назад он заходил к ней в магазин за масками для своих трех дочерей.
– Добрый день, синьора, – капитан, завидев ее, галантно поклонился ей. Не будь она красивой, элегантно одетой женщиной, он вряд ли смог выделить ее из остальной толпы прохожих.
Мариэтта, ответив на его приветствие, уже собиралась продолжить свой путь, но помедлила, решив, что этот человек мог сообщить ей какие-нибудь новости о Доменико.
– Ну как, понравились вашим малышкам маски, капитан?
– Очень понравились. Самая младшая уже успела свою малость подпортить, и скоро я приду купить для нее что-нибудь еще.
Мариэтта улыбнулась.
– Приходите, у нас есть кое-что новое. И захватите с собой испорченную маску, я вам ее обменяю на другую, причем бесплатно.
Синьор Савони стремился к тому, чтобы все его маски были качественными, – они должны выдерживать и неосторожное обращение.
– Тогда завтра я приведу свою дочь к вам в лавочку, синьора Торризи.
– Вот как! Вы знаете, как меня зовут? – удивилась Мариэтта. – Когда вы покупали маски, вы тогда виду не подали.
– Тогда мне подумалось, что вы приметесь расспрашивать меня о вашем муже, а я пытаюсь избегать подобных расспросов.
Явно разочарованная такой отповедью, она горестно улыбнулась.
– А я как раз хотела с вами именно об этом сейчас поговорить.
– Я, в общем-то, так сразу и подумал, – он плутовато улыбнулся. – Но тогда, как говорится, услуга за услугу.
– Полно вам, я все равно бы заменила маску.
– Верю, что это действительно так.
– Может, вы будете настолько любезны, что просто передадите моему мужу, что видели меня? Он был бы вам очень благодарен за это.
Взгляд капитана посуровел.
– Никаких благодарностей от предателя мне не надо. С ним запрещено разговаривать. Таковы мои убеждения.
– Я верю, что мой муж – невиновен! – отпарировала Мариэтта. – И если вы ничего не желаете сделать для него, то укажите мне хотя бы окно его камеры.
– Нет у него в камере никаких окон.
Мариэтта уставилась на него свирепым взглядом, в ее глазах стояли слезы.
– Лучше бы я с вами вообще не разговаривала на эту тему! Обрадовали меня, нечего сказать – нет окон!
Он долго смотрел ей вслед когда она торопливо пошла вдоль набережной. Огонь, да и только. Характер под стать цвету ее волос – и это не было проявлением иронии с его стороны.
Мариэтта не надеялась больше увидеть капитана Зено у себя в лавке, вряд ли его соблазнила перспектива заполучить бесплатно новую маску. Но он, однако, появился, причем не один, а в сопровождении всех трех дочерей. Она весьма холодно встретила его, но с девочками была очень любезна и приветлива, Когда она помогала примерить маску младшей из них, он без обиняков обратился к ней и, понизив голос, спросил:
– Вы бы не могли поручить их на время кому-нибудь из продавцов? Мне бы хотелось переговорить с вами с глазу на глаз.
Мариэтта очень внимательно посмотрела на него и жестом пригласила пройти за прилавок, туда, где находилась конторка. Войдя в маленькую комнатку, капитан Зено, не дожидаясь приглашения, уселся в кресло. Мариэтта подвинула кресло и тоже последовала его примеру.
– Я слушаю вас, – сдержанно, стараясь не выдать охватившего ее волнения, произнесла она.
Он наклонился к ней.
– Я вчера заявил вам, что я никаких благодарностей от предателей не принимаю, но я согласен сделать кое-что для вас лично. Например, дать вам возможность побеседовать несколько минут с… одним заключенным, скажем так. И за это, – добавил он, секунду помедлив, – я попрошу вас об одной услуге.
– Сколько? – Мариэтта смотрела ему прямо в глаза. Нет, она не станет с ним торговаться.
Казалось, он даже опешил от такой прямоты и тут же нахмурился.
– Вы меня не так поняли, синьора, – сердито проворчал он. – Я – человек неподкупный. Мне от вас не деньги нужны.
Теперь настала очередь Мариэтты опешить.
– А чего же, в таком случае? – недоуменно спросила она.
– У моей старшей дочери есть к пению талант, но ей нужно поставить голос. Конечно, я бы с удовольствием оплатил бы ее учебу в Оспедале, но она ведь не сирота, вы же понимаете. О чем я вас хочу попросить, так это чтобы именно вы, «Пиетийский огонь», стали бы ее учительницей пения.
– А встречи с мужем будут проходить регулярно? Это возможно? – вопросом на вопрос ответила Мариэтта, желая выяснить, насколько сильно ему хотелось сделать из своей дочери примадонну, и если действительно сильно, то следовало бы поторговаться, прежде чем просто соглашаться без всяких оговорок.
– Нет, это невозможно. Я и так Бог знает, как рискую. Что я могу обещать и выполнять буду постоянно, так это раз в месяц передать ему письмецо.
– А как насчет того, чтобы и он мне их передавал?
– Раз в год.
– А если чаще? – Мариэтта была непреклонна.
Поколебавшись, он кивнул.
– А чаще – это значит, дважды в год.
Теперь она была готова согласиться.
– Обещаю вам, что сделаю из вашей дочери настоящую певицу, если только у нее голос и вправду хороший, как вы говорите, – ответила Мариэтта. – Но в обмен за это я должна остаться с мужем на целую ночь, причем охрана должна находиться в это время подальше. Кроме того, если у вас появится хоть малейшая возможность организовать повторный такой визит, вы даете мне слово, что вы и его организуете. Далее, если он когда-нибудь заболеет, вы мне обеспечиваете возможность ухаживать за ним.
По виду капитана Зено нетрудно было заключить, что он вот-вот взорвется, поскольку его лицо в мгновение ока уподобилось бураку.
– Нет, это невозможно! Это может стоить мне жизни! А у меня жена и семеро детей, синьора! И я должен их кормить и поить! Не заставляйте меня класть голову на плаху по вашей милости! Я и так страшно рискую.
Резко сдвинув кресло, он поднялся и уже собирался уйти, но Мариэтта не пошевелилась и так и осталась сидеть. Ее сердце отчаянно колотилось при мысли о том, что сейчас было поставлено на карту.
– Я очень опытная преподавательница, – изо всех сил стараясь, чтобы это прозвучало как можно более равнодушно, ответила она. – И дня вашей дочери вы вряд ли найдете лучшего учителя.
Тяжело дыша, он снова уселся в кресло.
– Если заключенный болен, – выдавил он с неохотой, – вы будете об этом извещены и сможете передать ему необходимые лекарства. Большего я сделать не в состоянии.
Мариэтта видела, что большего ей, действительно, вряд ли удастся добиться от этого человека.
– Завтра вечером после закрытия магазина приведите вашу дочь ко мне. Тогда и скажете мне, когда я смогу прийти к нему в камеру и переночевать там.
После того как Зено ушел, Мариэтта обессилено опустила голову и, сжав ладонями виски, застыла в оцепенении. Этот разговор измотал ее, и она даже не помнила, сколько так просидела. Боже! Она снова увидит Доменико! Это представлялось настолько невероятным, что Мариэтта даже боялась и думать об этом.
Дочери капитана Зено Лукреции исполнилось четырнадцать лет, это была очень красивая девочка с иссиня-черными волосами и огромными карими глазами, точь-в-точь такими, как у ее отца. Голос ее, совершенно не ведавший даже попыток культивирования, внушал надежду. Свое мнение Мариэтта без утайки изложила капитану.
– Лукреции понадобится достаточно много занятий, кроме того, ей необходимо будет упражняться и самостоятельно. Я готова даже взять ее к себе в магазин помощницей продавца – это даст мне возможность заниматься с ней, как только будет появляться свободное время.
И отец, и дочь с восторгом приняли это предложение Мариэтты. У Лукреции будет своя комната, и несколько часов она будет работать в магазине.
– Благодарю вас, синьора, – сказал капитан Зено, вкладывая в ладонь Мариэтты сложенную записку, когда они вместе с дочерью собирались уходить. Развернув листок, Мариэтта увидела, что на нем стояла дата и время, а также указание быть в маске. В следующий вторник в десять часов вечера ей предстояло быть у тюрьмы.
Мариэтта тут же сообщила об этом Себастьяно.
– Вы добились того, чего никому бы ни за что не суметь, – было видно, что Себастьяно искренне рад за нее. – Не забудьте передать Доменико, что его друзья не покинули его и продолжают то, что когда-то он начинал.
– Обязательно.
– Я провожу вас до тюрьмы во вторник и встречу утром на следующий день.
– В этом нет надобности, – ответила она, хотя ей была очень, приятна эта его забота.
– Ничего, ничего, это самое малое, что я для вас могу сделать, Мариэтта. Для вас и Доменико.
Стояла бархатная звездная ночь, когда Себастьяно сопроводил Мариэтту к тюрьме. Дождавшись, пока ее впустят, он отправился домой.
Капитан Зено уже ждал Мариэтту. После того как они обменялись приветствиями, он повел ее вверх по крутой и плохо освещенной каменной лестнице.
– Мой муж попал сюда уже при вас, капитан? – поинтересовалась Мариэтта, поднимаясь по ступеням.
– Да, я здесь несу службу уже несколько лет. Именно я вызвал ему тюремного врача, когда он прихворнул. Никак не позволяю крысам съедать его рацион. Предатель голодать не должен, иначе умрет и все тут. А с меня потом учинят спрос за это.
Ее ужаснула мысль о том, в каких же нечеловеческих условиях находился Доменико все эти жуткие месяцы, и тут же ее охватила злость на капитана за его слова, и Мариэтта внезапно остановилась.
– Никогда больше, слышите, никогда не называйте моего мужа предателем! Я этого терпеть не стану!
Помолчав, он довольно жестко посмотрел на нее.
– Знаете, а ведь мне ничего не стоит и изменить свое решение о том, чтобы допустить вас к нему.
– Так же, как и мне в отношении занятий и дальнейшей судьбы вашей дочери, – тут же отпарировала она.
Помолчав секунду или две, он внезапно улыбнулся, и улыбка эта была даже с оттенком уважительности.
– А язычок-то у вас острый, не дай Бог. Ну ладно, у меня тоже. Но я вам обещаю, что придержу его в следующий раз.
Он зашагал по ступеням, а Мариэтта, догнав его, заглянула ему в лицо.
– Вы говорили, что у него только рацион здесь. А что, разве мой муж не получает ничего из того, что я ему передаю?
– Здесь никаких и ни для кого привилегий нет. Я даже вот что вам скажу – вообще-то, охрана все себе забирает, но поскольку Торризи перевели повыше, то ему кое-что достается. Даже почти все.
– Почти все?
– Да, вино, видите ли, иногда исчезает.
Она поняла, что он имеет в виду.
– В будущем я всегда буду одну бутылку передавать для стражи, а другую тому, кому она предназначена.
– Похвальная предусмотрительность.
Они проходили через какую-то путаницу коридоров, минуя небольшие квадратные помещения, где сидевшие стражники играли в карты, либо заканчивали свой ужин. На нее смотрели во все глаза. Каждый раз, когда они с капитаном проходили вблизи зарешеченных проемов, погруженных в темноту, оттуда доносился храп их обитателей, было слышно, как кто-то вскрикивал и подбегал к решетке, желая убедиться, не к нему ли это пришли. Раздавались проклятия, призывы о помощи. Как только в темноте сидевшие в камерах заключенные почувствовали аромат ее духов, они на мгновение смолкли, словно по команде, а затем в один голос дружно взревели, потом ее ухо уловило сдавленные рыдания. Сердце Мариэтты готово было сочувствовать всем им, независимо от того, за что они сюда попали. Смертный приговор был бы еще, наверное, проявлением милосердия по сравнению с пребыванием в этом земном аду.
– А сейчас у моего мужа осталось хоть что-нибудь от той мебели или какие-нибудь книги из того, что я присылала ему, когда он находился еще во Дворце дожей? – поинтересовалась она, заметив, что большинство камер не имели вообще никакой мебели, разве что исписанные деревянные панели стен – знаки пребывания здесь сотен их обитателей, да соломенные тюфяки на каменных кубах, служивших кроватями, ну, может быть, иногда ветхий стол или какой-нибудь шаткий стул.
– Нет, не осталось. Но доктор настоял, что заключенный такого происхождения, как Торризи, должен иметь все, что необходимо ему для чтения, а также пуховую перину и простыни. Кроме того, ему оставлена его одежда. Я бы не сказал, что ваш муж – тяжелый заключенный. Он спокойный, тихий, он не утратил самоуважения, нет такого дня, чтобы он не обратился к страже с просьбой дать ему бритву. Нет, он мало похож на остальных, да и политических здесь, как правило, не бывает. – Они подошли к одной из дверей, такой же из бесконечной серии запертых и незапертых, которые им встречались на протяжении их пути сюда. Капитан еще раз потянулся к ключу, висевшему у него в связке на поясе. – Вот мы и пришли. Когда вы зайдете в камеру, я вас опять запру. Здесь только один вход в эту секцию, и никто сюда не войдет. Завтра утром ровно в шесть я приду за вами, так что вы уж там как-нибудь до того попрощайтесь и будьте готовы тут же уйти, как только я появлюсь.
