Текст книги "Венецианская маска. Книга 2"
Автор книги: Розалинда Лейкер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)
– Мама мне сказала, что и ты, и она – вы обе мои мамы, – однажды утром заявила Элене Елизавета. – Так же, как вы обе – крестные Бьянке. Поэтому я буду звать тебя мама Элена.
Элена, растроганная почти до слез, взяла лицо девочки в ладони и поцеловала.
Когда Мариэтта, наконец, смогла вернуться домой, она на некоторое время оставила Елизавету в палаццо Челано. И теперь девочку окружили таким вниманием, какого она не видела дома, где у Мариэтты была еще и Мелина, да и дети Адрианны. Лавка масок и мастерская по-прежнему процветали. Мариэтта была очень довольна тем, как шли дела в музыкальном отделе. Недавно осуществилась заветная мечта Леонардо – по соседству с магазином освободилось помещение, и теперь он мог разместить там магазин музыкальных инструментов.
В то время как сестра Джаккомина вполне могла совмещать работу в библиотеке и уход за Эленой, Бьянке было нужно возвращаться в Оспедале. Это решение принял Пьетро.
– Девушка должна возобновить свои занятия музыкой, – как-то сказал он Мариэтте, и та согласилась, Снова в голове у Бьянки все перемешалось. У нее больше не было охоты оставаться во дворце, но за последнее время она совершенно охладела к флейте. За очень короткий период в ее жизни произошли огромные изменения, потребовавшие от нее переосмысления своего места в этом мире. Вероятно, ей все же следовало отправиться назад в Оспедале.
Перед тем как Бьянке настала пора возвращаться, у них с Пьетро состоялся разговор с глазу на глаз.
– Я не настолько глуп, чтобы не понимать, что дворец – далеко не лучшее место для вас. Могу лишь догадываться, насколько вам неприятны ассоциации, им вызываемые, но поверьте – здесь никогда не бывать подобного тому, что произошло. Мне нисколько не легче в этих стенах, чем вам. – Он сделал выразительный жест руками. – Не желаю вести эту пустую беспутную жизнь, в которой имеются лишь небольшие вкрапления серьезной деятельности, как заседания в Зале Большого Совета. Никакой я не государственный деятель, и не стремлюсь в верха. Мои таланты проявляются в другой области – я призван быть врачом, и медицина для меня – все! И посему палаццо Челано будет закрыт до тех пор, пока я буду находиться в Падуе, где у меня госпиталь.
– К чему вы все это мне говорите? – спросила она, хотя прекрасно понимала, к чему.
– Потому что я хочу, чтобы ты воспринимала все правильно, в особенности то, почему я отсылаю тебя назад в Оспедале. – Пьетро впервые обратился к ней на ты.
Во дворец прибыли сестра Сильвия, которая должна была препроводить Бьянку в Оспедале делла Пиета. Когда здание школы выступило перед ними в сиреневой дымке раннего утра и их гондола спустя пять минут причалила у знакомых ступеней, Бьянка воспринимала все совершенно по-иному. Теперь она чувствовала, что это место ждало ее все это время.
Миновал уже почти месяц с тех пор, как Бьянка вернулась в стены Оспедале, и в один из апрельских дней в территориальные воды Венецианской республики зашло французское патрульное судно, якобы для того, чтобы укрыться в бухте от шторма. Обстановка была в те времена весьма напряженная, под стать отношениям между Безмятежнейшей из Республик и Францией, тем более фатальным оказалось принятое командиром венецианского форта решение дать по кораблю несколько предупредительных выстрелов. Один из венецианских кораблей, находившийся поблизости, тоже решил не отстать и открыл огонь по французам, в результате несколько французских моряков были убиты, а корабль препровожден в порт под охраной. Тех же, кто сумел уцелеть, без долгих разговоров бросили за решетку.
Инцидент был подобен искре, попавшей в бочку с порохом. Наполеон Бонапарт пришел в ярость. Венецианские дипломаты, прибывшие для того, чтобы уладить последствия этого досадного происшествия, подверглись яростным его нападкам вплоть до оскорбительной нецензурной брани в адрес Венецианской республики и стоящих во главе ее. Наполеон размахивал кулаками перед их лицами.
– Я буду Атиллой, царем гуннов для Венеции! – грозил он.
Доставленные членами дипломатической делегации требования заставили дожа побледнеть и перетрусить. Полная его несостоятельность принимать адекватные ситуации решения, робость и нерешительность высшего лица в республике повергла в аналогичное состояние и членов Сената. Пьетро, побывавший на экстренном заседании Сената, был поражен совершеннейшим отсутствием всякой инициативы. Он попытался что-то говорить, но услышан не был. Поползли слухи. Уже стали говорить о том, что французские войска вот-вот вступят маршем в Венецию.
Ранним утром первого дня мая Пьетро вызвали в Зал Большого Совета, чтобы как сенатору ознакомиться с последним ультиматумом, предъявленным дожу французами за день до этого. Он был поражен большим количеством отсутствующих сенаторов – многие из них уже ночью успели покинуть Венецию, почуяв, что в воздухе запахло грозой. Когда дож в своем корно и традиционных роскошных одеяниях вошел в зал, на его лице были слезы. Едва веря собственным ушам, Пьетро услышал, как тот объявил о том, что французские пушки уже нацелены на город с материка, и необозримое число сухопутных войск сосредоточилось вблизи залива. Французы требовали, чтобы эти войска были доставлены на венецианских кораблях под командованием опять-таки французов в стратегически важные точки по всему городу. Иными словами, это был призыв сдаться.
Когда дож призывал всех отдать свои голоса за принятие этих требований, снаружи уже донеслись орудийные залпы. Сенаторы, тут же поспешно проголосовав, стали буквально разбегаться. Остались лишь немногие, включая Пьетро и Себастьяно.
Срывавшимся от волнения голосом дож Венеции произнес последние свои слова в истории Венецианской республики.
– Самая Безмятежнейшая из Республик Венеция прекращает свое существование в качестве политической единицы!
Пьетро и остальные сенаторы поклонились, когда дож проходил перед ними, смотря прямо перед собой, не поворачивая головы. Дойдя до своих личных апартаментов, он снял с головы позолоченный корно и подал его своему слуге.
– Это больше не понадобится никогда.
Пьетро, выйдя из дворца, задержался, подставив лицо утреннему солнцу, и понял, что сейчас в последний раз спустится по этим ступенькам, чтобы никогда больше по ним не подняться. За все тысячу триста лет, прошедшие со времен ее основания, Венеция еще ни разу не оказывалась под сапогом победителя. Великая морская держава прошлого, чьи несметные богатства были предметом вечной зависти соседей, разрушила сама себя до основания своим гедонизмом и расточительством, все более и более скатываясь к упадку и превращаясь в декадентскую олигархию, которая теперь лопнула и сорвалась вниз, как перезрелый плод с ветки. Оставалось лишь ждать французов, которые, подобно рою, налетят на нее. Славная, не сравнимая ни с чем эра подошла к концу.
Французы быстро оккупировали город. Барнаботти, годами и десятилетиями затаившие недовольство и даже злобу на правящую знать, что, впрочем, отнюдь не мешало им паразитировать на их великодушии, встречали оккупантов, как братьев. Большинство же венецианцев познали горькое и унизительное чувство стыда от сознания того, что их Безмятежнейшая сдается на милость французов без единого выстрела. Многие собирались группами и готовы были взяться за оружие вместе с теми, кто имел доступ в Арсенал, но очень скоро убедились, что уже поздно что-либо предпринимать.
А Мариэтте предстояло познакомиться с несколько иными покупателями, валом повалившими в ее лавку. Французские офицеры напропалую флиртовали с ней, приглашали на ужин, в театр и куда угодно, традиционные развлечения еще продолжались в осажденном городе, но она всем неизменно отвечала отказом. Они дюжинами покупали маски, чтобы тут же отослать их своим женам и возлюбленным домой. Эти люди вызывали у Мариэтты глубокую неприязнь, в них она видела разрушителей всего того, на чем зиждилась Венеция. Их дикие, необузданные манеры поражали славившихся своей утонченностью венецианцев. Они могли привязывать своих лошадей к колоннам Дворца дожей, а в самой колоннаде громоздились бесчисленные тюки сена и кучами лежал конский помет. На площади Сан-Марко было посажено Дерево Свободы – вовсю шла подготовка к Троицыну дню. Ярко-красный фригийский колпак – символ Французской революции и нового режима Франции гордо увенчивал это дерево. Золотая Книга, где перечислялись все знатные фамилии, уже была уничтожена, поскольку представитель военного командования Бонапарта в Венеции с молниеносной быстротой выполнял его приказы. Некоторые из великолепных произведений живописи, скульптуры, рукописи и другие бесценные сокровища по официальному распоряжению военных властей спешно готовили для погрузки на суда и отправке во Францию.
Единственную добрую весть сообщила ей Лукреция, забежавшая к ней в лавку.
– Синьора Торризи! Я только что своими ушами слышала! Все политические заключенные вот-вот будут выпущены на свободу военным комендантом города!
Мариэтта в этот момент обслуживала покупателя. Едва услышав это, не считая, швырнула ему большую горсть монет в качестве сдачи и в чем была, выбежала из лавки, без шляпы и с маской в руке. Она пыталась нанять гондолу, но все они, казалось, были оккупированы, как и весь город, весело гогочущими французскими военными.
Она побежала через мост Риальто, по пути бросив маску. Люди оборачивались и провожали ее недоуменными взглядами – красивая женщина с развевавшимися на ветру роскошными темно-рыжими волосами стремглав неслась по набережным, ничего и никого не видя перед собой. Когда ей не удалось найти гонодолу и у Рива дель Карбон, она, отчаявшись, побежала по переулку, то и дело останавливаясь, чтобы перевести дух, прислоняясь к стенам. В конце концов, она добежала до площади Сан-Марко, с Пьяцетты прошла через главный вход во Дворец дожей и затем направилась на самый верх, туда, где располагались двери камер. Там было уже много народу, и она, довольно немилосердно расталкивая всех, сумела пробраться сквозь толпу, когда несколько человек с бледными лицами, радостно улыбаясь и приветственно махая руками, выходили из застенков. Она сразу же догадалась, что это были те, кого недавно обвинили во франкофилии, и здесь же стали происходить восторженные объятия, поцелуи, сопровождавшиеся похвалами в адрес новой власти.
Она подумала, что Доменико вышел отсюда в числе самых первых, и они разминулись. Тут ей попался на глаза капитан Зено, она громко стала звать его.
– Капитан Зено! Подождите, прошу вас!
Услышав ее, он повернулся и, сделав несколько шагов к ней, сокрушенно покачал головой.
– Не надо было вам сюда приходить, синьора!
– Куда отправился Доменико? Он что, сел в гондолу?
– Я не могу передать вам, как я расстроен, но комендант города не позволил освободить его.
– Почему?! – Голос ее сорвался на крик.
– Он, видите ли, презирает предателей. Поскольку ваш муж попал сюда не потому, что предпринимал какие-то действия, могущие пойти на пользу Франции, он утверждает, что Доменико должен оставаться в тюрьме.
Мариэтта почувствовала, что земля уходит у нее из-под ног, и стала падать – капитан Зено подхватил ее.
Организованные французами празднества на Троицын день состоялись в Венеции и сопровождались торжественной процессией, во главе которой двигались французские войска. В составе колонны шли венецианские дети с цветами, поющие, и танцующие, было очень много представителей Барнаботти с маленькими трехцветными флажками – новым флагом Франции. Вокруг Дерева Свободы танцевали, к ним присоединился и бывший дож, снявший свои традиционные одежды и запросто кружившийся вместе с толпой, будто рядовой венецианец. Но это очень походило на пир во время чумы – подавляющее большинство венецианцев были в ужасе от того, что происходит. Они стали свидетелями одного из самых трагичных дней в истории Венецианской республики. Всем казалось, что это сон, что завтра они откроют глаза, и их город будет снова жить привычной жизнью, и никаких французов не будет.
Но все это было далеко от действительности. В Венецию пожаловал сам генерал Бонапарт. Он стоял в окружении группы офицеров, низкорослый, коренастый, одетый в форму, и созерцал золото и мозаику фасада Базилики, затем медленно повернулся и стал созерцать пышность церемонии, происходившей на площади.
– Это самая изысканная гостиная в Европе! – в восхищении заявил он.
Венецианцы, пока еще не пережившие главного события, которое должно было окончательно развеять их иллюзии и окончательно убедить их в том, что они оказались под сапогом победителя, стали, наконец, его свидетелями – с Базилики снимали квадригу позолоченных бронзовых коней, возвышавшуюся на ее фасаде с середины двенадцатого столетия. Когда их погрузили на большие повозки и отвезли в порт, чтобы на кораблях отправить во Францию, у всех возникло чувство, что их родной город обезглавлен.
В день, когда была осуществлена эта позорная церемония, к Мариэтте зашел Пьетро. Она временно закрыла магазин, потому что военный комендант Венеции по приказу Бонапарта объявил об отмене и запрете традиционного карнавала. Было запрещено и ношение масок. Пьетро застал Мариэтту и ее продавцов за упаковкой масок и выставлением вместо них в витринах музыкальных инструментов.
– Раз мне теперь нельзя держать магазин, продавая маски, буду продавать музыкальные инструменты. Хорошо хоть я вовремя догадалась заняться продажей и их, – делилась с ним Мариэтта своими заботами.
– Мне бы хотелось побеседовать с вами наедине, – предложил он, рассказав о том, свидетелем чего он только что стал у Базилики.
Мариэтта провела его в гостиную наверху.
– Что же еще произошло? – поинтересовалась она, когда они уселись, наперед зная, что ничего хорошего он ей сообщить не мог.
– Ко мне вернулись те документы, которые я отсылал в Падую.
– Только, пожалуйста, не говорите мне сейчас, что все напрасно, – умоляющим голосом произнесла она.
– Нет, нет, все как раз наоборот. Хоть все буквы и слова выцвели и расплылись, моему приятелю удалось изготовить довольно точную копию их и установить, что было написано. Из того, что я отослал ему, ясно, что оригинал этих документов был в руках Маурицио. Словом, все именно так, как мне говорила Элена. Ни в каком заговоре против республики Доменико не участвовал, как вы меня и убеждали. В этих бумагах полный отчет о вынашиваемых планах, о взятках лжесвидетелям и так далее.
Если бы Мариэтта заметила хоть малейший признак того, что он доволен этим результатом, она, несомненно, не стала бы скрывать и свою радость. Но его лицо оставалось мрачным. Значит, что-то было не так.
– Вот как! – сдержанно произнесла она.
– Получив все эти доказательсва, я тут же отправился с ними к французскому военному коменданту, но он отказался принять меня. Потом неоднократно пытался добиться встречи с генералом Бонапартом, поскольку тот очень любит распинаться о справедливости для простых людей, но меня информировали о том, что генерал занят и не дает никаких интервью. Тогда я вручил эти документы при свидетелях сопровождавшим его офицерам, попросив о том, чтобы они попали к нему до того, как он покинет Венецию, но из этого тоже ничего не получилось. Сомневаюсь, что об этом ему вообще было доложено.
Мариэтта была ошеломлена и испугана тем, что такие решительные попытки были встречены буквально в штыки. В ее глазах читалась обреченность.
– Я лишь могу благодарить вас за то, что вы попытались так много сделать для Доменико.
– Есть еще одно, что я могу сделать. Я оплатил издание брошюр, которые с завтрашнего утра могут уже пойти по рукам в Венеции. В них в общих чертах черным по белому описываются основные уловки Филиппо и говорится, что Доменико Торризи осужден ошибочно. Кроме того, там можно прочитать и мое извинение от лица главы дома Челано перед домом Торризи за такую бесстыдную акцию в отношении честного человека. Будет опубликовано мое распоряжение о том, что вендетта отныне и навсегда прекращена, и теперь между двумя родами устанавливаются дружеские отношения. Пример покажем мы с Доменико, и продолжит его наследник – Данило.
Мариэтта не смогла произнести ни слова из-за душивших ее слез.
– Для Доменико нет и никогда не было ничего важнее, чем то, что его доброе имя будет восстановлено и его сын станет законным наследником. Он никогда не желал амнистии, это бы только оплело его паутиной лживых домыслов. А теперь, даже если французы и откажутся его выпустить, вся Венеция узнает правду.
– Завтра эти брошюры будут розданы каждому из членов нового муниципального совета, когда те соберутся на встречу во Дворце герцога. И они сумеют довести до сведения французского коменданта их содержание, так что рано складывать оружие, еще не все потеряно.
Но все оказалось обречено на провал. Новый муниципальный совет имел право решать лишь мелкие дела, основные вопросы в единоличном порядке решались военным комендантом города. Питая глухую подозрительность ко всему прежнему, венецианскому, он усматривал в высказываниях членов муниципального совета вызов себе и его полномочиям. А поскольку все это было связано с членом знатного венецианского рода, в свое время выступавшим против подрыва мощи Венеции, за возрождение ее былой славы и могущества, в этом легко было усмотреть скрытые попытки добиться власти и, тем самым, подорвать французские законы и порядки, по которым отныне должна жить Венеция. И вопрос о Доменико Торризи был вычеркнут из повестки дня.
Мариэтта поняла, что все ее попытки и усилия друзей добиться оправдания супруга окончательно обречены на неудачу. Кроме того, раздраженный настойчивостью ходатаев, французский полковник пошел еще дальше – он запретил для заключенного Торризи все привилегии, включая получение и отправку писем. А капитан Зено, пытавшийся протестовать, был смещен со своего поста, но все же успел передать Доменико одну из этих брошюр.
Первым выходом в свет Элены было посещение ее добрых друзей на Калле делла Мадонна. Был приглашен также и Пьетро. Адрианна и Мариэтта решили организовать небольшое торжество по поводу выздоровления Элены. Несмотря на то, что эти радости были омрачены продолжавшимся заключением Доменико, Мариэтта тоже решила позволить себе повеселиться, будучи уверенной, что ее Доменико был бы только рад. У этого торжества был и еще один повод: указ Пьетро давал возможность вернуть Данило домой в Венецию, и в этот вечер оба близнеца крутились вокруг Мариэтты, то и дело хватая маму за юбку.
– Добро пожаловать снова к нам! – радостно воскликнула Адрианна, когда они с Леонардо обнимали и целовали Элену. Пьетро тоже был здесь желанным гостем. Всем очень хотелось лично поздравить Элену и пожелать ей счастья, но первой из всех детей к ней бросилась Елизавета и стала обнимать ее и осыпать поцелуями. Наконец, очередь дошла и до обеих сестер-монахинь – они также были приглашены сюда на этот вечер. В стороне от веселой суматохи Пьетро, медленно повернув голову, посмотрел на Бьянку, и их взгляды встретились.
– Как твои дела, Бьянка?
– Существую, – после недолгой паузы ответила она. – Больше это никак не назовешь.
– Это скоро изменится.
Между ними за весь вечер состоялся лишь этот короткий диалог, но ни он, ни она не забыли эти слова. Все присутствующие уселись за большой стол, покрытый лучшей скатертью, на которой была выставлена лучшая посуда семьи Савони. Леонардо проявил себя пракрасным хозяином, гостеприимным, веселым, хлебосольным, звучало много тостов за здоровье Элены и Пьетро, кроме того, был произнесен особый тост за отсутствовавшего здесь Доменико. Говорили о французской оккупации, строили планы на будущее, хотя для этого не было особых оснований, о делах. Леонардо пел дифирамбы Мариэтте, которая своей идеей продавать музыкальные инструменты спасла лавку Савони от разорения. Рынок масок переживал страшный упадок – туристов больше не было, а это обстоятельство, равно как и декрет Бонапарта об отмене карнавала и запрете ношения масок, пустило почти всех торговцев ими по миру.
Для трех бывших воспитанниц Оспедале и Бьянки этот вечер стал своего рода обновлением прежних дружеских связей. Дружба их прошла через тяжелые испытания и, закалившись в них, стала еще крепче. Но у всех было по-разному. Адрианна, например, хоть была лишь отчасти затронута невзгодами, выпавшими на долю ее подруг, душой никогда себя от них не отделяла – их невзгоды были и ее невзгодами.
Каждый из детей приготовил Элене маленький подарок, и после пиршества все направились в гостиную, где подарки были торжественно представлены, стали раздаваться возгласы радости и восхищения. Ее обступили дети, желавшие объяснить, что изображает тот или иной предмет, или как вышивать вот эти узорчики, каким образом можно вырезать такой рисунок. Когда восторги улеглись, Леонардо сделал подношение Элене от лица взрослой части гостей. Выйдя на середину гостиной и церемонно поклонившись, он протянул ей плоский деревянный ящичек.
– Пусть это вернет в твою жизнь музыку и счастье!
Элена уже догадалась, что находится в этой коробочке. Откинув крышку, она увидела новую флейту. Все принялись аплодировать и наперебой упрашивать ее сыграть что-нибудь. Радостно улыбаясь, она поднесла инструмент к губам, изящные пальцы ее заплясали по отверстиям, и все узнали мелодию любимой песенки о Коломбине и тут же стали ей подпевать. Бьянка, которая пришла сюда со своим инструментом, ненадолго вышла и вскоре вернулась тоже с флейтой в руках и стала подыгрывать Элене.
Вечер выдался теплый, и на пути домой, сидя вместе с Пьетро в гондоле, Элена обмахивалась веером, подаренным Елизаветой; гондольер стал исполнять вдруг нечто странное: слова песни открыто осуждали теперешние чужеземные порядки, по которым вынуждена была жить теперь их Венеция.
Они вполголоса разговаривали, и Пьетро – вот уж воистину человек щедрый – предложил ей принять от него в дар дом где-нибудь на Рива делли Скьявонни, что позволило бы ей быть ближе к своим прежним друзьям из Оспедале делла Пиета, пообещав также весьма солидную сумму на ее содержание. Она была несказанно благодарна ему, поскольку он угадал ее желание как можно скорее распрощаться с палаццо Челано, который навсегда останется в ее памяти, как символ горя, ужаса, притеснений и унижения. Если она будет жить в новых условиях, то сможет брать с собой на концерты в оспедале и Елизавету.
Через незанавешенное окно Элена бросила печальный взгляд на палаццо Манунты, где она впервые увидела Марко. С тех пор ей не раз приходилось танцевать в его огромных залах. Теперь же этот дворец занимал какой-то испанский гранд. Сколько друзей из знатнейших фамилий покинули Венецию! Может быть, даже навсегда.
– Посмотрите, Элена! Видите вон там вдалеке эти корабли? – с горечью указал Пьетро на два больших судна под трехцветными французскими флагами и спешившие отовсюду к ним лодки, груженные самыми разными ценностями. – Скоро ведь вообще ничего не останется. Представляете, они сняли и увезли панель кисти Веронезе с потолка Большого зала во Дворце герцога, и монастырь Сан-Джорджио тоже был разграблен. Новый комендант-француз, который неделю назад вступил в должность, сменив своего предшественника, весьма педантично относится ко всему, что представляет собой более или менее значительную ценность. Он привез сюда с собой целую свору экспертов для оценки произведений искусства.
Элена лишь покачала головой. Что она могла сказать? Что вообще можно было сказать, если даже Буччинторо, великолепная баржа дожа Венеции, символ Империи, где Мариэтта пела на празднике Обручения с Морем, практически растаскивалась. От нее отдирали буквально куски, изукрашенные орнаментом, и сжигали средь бела дня прямо на площадях города, чтобы выплавить из них золото. Великолепное судно постепенно превращалось в пепел. Заключительным актом этой драмы явилось то, что французы на буксире подтянули все, что осталось от баржи, подальше в залив, по иронии судьбы как раз на то место, где дож некогда бросал в воду обручальное кольцо, и поставили ее там на якорь, превратив баржу в сторожевое судно.
– А вы не собираетесь сходить к этому вновь назначенному коменданту по делу Доменико? – спросила его Элена.
– Я уже побывал у него. Его адъютант тут же, не успел я и рта раскрыть, проинформировал меня о том, что дело Торризи закрыто и закрыто навечно.
– Мариэтта знает об этом?
– Мне было страшно тяжело, но я вынужден был ей сообщить, когда мы уходили от Савони. Французы видят в нем опасного врага.
Казалось, призывам судьбы сохранять мужество не суждено кончиться. Когда Элена вместе с Пьетро поднимались по главной лестнице палаццо Челано, она ни о чем другом, как о страданиях Мариэтты, не могла думать. Навстречу ей вышел слуга.
– Вас желает видеть один синьор, он в Гобеленовой гостиной.
– Неужели? – искренне удивилась Элена. – Кто же это?
– Он назвался синьором Контарини.
Ахнув, Элена с мольбой посмотрела на Пьетро и невольно вцепилась ему в рукав.
– Это вы написали Николо? Потому что я ему не писала!
– Нет, я ни за что бы не стал предпринимать подобную акцию, не посоветовавшись с вами.
Не помня себя от волнения, почти бегом, Элена бросилась через вестибюль и, оказавшись перед высокими двойными дверями, в нерешительности остановилась. Но потом ей пришло в голову, что Николо мог слышать ее торопливые шажки по мрамору пола, и, действительно, одна из дверей открылась. Перед ней стоял Николо. Он улыбнулся ей, и все ее страхи и сомнения улетучились в один миг.
– Элена! Я приехал в Венецию за тобой. Мы вместе поедем во Флоренцию, – произнес он таким тоном, как будто и не было этих долгих страшных лет.
Позже, когда они сидели за ужином, Николо объяснил ей, что весть о смерти главы одного из самых влиятельных домов Венеции разнеслась повсюду, несмотря на политические события, готовые затмить собою вообще все.
– Я ждал, что ты напишешь мне, Элена.
– Я не могла решиться даже на это. Я была уверена, что ты женат, но, даже если и не женат, мне кажется, мое заточение, о котором я тебе говорила, наложило на меня слишком сильный отпечаток, чтобы тебе захотелось взять меня в жены.
– Ты просто недооцениваешь себя. Не вижу я в тебе никаких перемен и никогда не смогу увидеть их. Где ты хочешь, чтобы была свадьба? Здесь или во Флоренции?
– Во Флоренции. Я хочу уехать из Венеции.
– Значит, завтра мы и отправимся туда, дорогая.
Единственным, что утаила от него Элена, было то, что у них есть ребенок. Она опасалась, что он настоит, чтобы взять Елизавету с собой, а это будет еще одним потрясением для истерзанной бедами души Мариэтты. Вот во Флоренции она ему обязательно расскажет. Тогда Елизавета сможет приехать к ним в гости, и со временем она ей все объяснит, когда девочка станет старше. Когда Елизавета пожелает жить с ними, если пожелает, конечно, право решать будет принадлежать ей самой.
Элена и Николо подняли бокалы и улыбнулись друг другу, он положил на ее ладонь обручальное кольцо.
– За наше будущее, Элена. И за то, чтобы мы никогда больше не расставались.
В ту ночь Мариэтту лишило сна сообщение Пьетро. Нет, она не сдастся. Ворочаясь на подушках, она постоянно поправляла их, не смыкая глаз и не находя покоя. Видимо, придется самой идти к этому новому коменданту.
Она оперлась локтем на подушку и зажгла свечу на ночном столике у кровати. Потом долго лежала, невидящим взглядом уставясь в пространство и размышляя о том, что ей делать и с чего начать. Поговаривали, что этот новый комендант был падок до симпатичных женщин, и в его обществе постоянно появлялась одна из самых богатейших куртизанок Венеции. «Как знать, – подумалось Мариэтте, – если удастся получить доступ во Дворец дожей, может, мои шансы быть выслушанной будут несравненно выше, чем у любого мужчины?»
Встав с постели, Мариэтта взяла свечу и подошла к туалетному столику. Усевшись перед зеркалом, она стала внимательно изучать свое отражение. Комплименты и взгляды знакомых и не очень знакомых мужчин убеждали ее в том, что она в свои тридцать четыре года все еще оставалась привлекательной женщиной. Собрав волосы в пучок и бросив еще один оценивающий взгляд в зеркало, она прикидывала, какая прическа должна украсить ее завтра утром. Второй, не менее важной проблемой, был выбор наряда. Поспешно встав, она принялась открывать коробки и коробочки, перебирать платья, висевшие в, шкафу. Ей нужно было завтра не просто хорошо одеться, а хорошо выглядеть в глазах человека, возможно, находившегося во власти экстравагантных вкусов, которого, может быть, просто тошнило от всякого рода традиций и норм. Но самое главное было не переусердствовать – ведь это ее последний золотой дукат, которому предстояло лечь на стол и обязательно выиграть.
Она решила остановить свой выбор на одном из платьев, которое выглядело по последней моде, но не по причине его новизны, сшито оно было довольно давно, а потому, что проявившийся в ней уже давно, еще в Оспедале, дар портнихи и даже модистки позволил ей переделывать некоторые из своих нарядов, приводя их в полное соответствие с прихотями моды, царившими в Венеции сейчас. В нем Мариэтта уже предприняла несколько пробных и весьма успешных выходов в оперу, куда ее по-прежнему приглашали и чета Дандоло и другие хорошие знакомые. А вот шляпа к этому платью должна иметь другие ленты – этот цвет никак не сочетаем ся с цветом платья. Мариэтта извлекла корзину, где хранились принадлежности для шитья, и заметила среди наперстков, булавок, катушек с нитками и прежние, напомнившие ей далекое детство мотки золотистых и серебряных тесемок, бусины – все то, что теперь уже было не нужно, как не была нужна и сама мастерская масок. Здесь было множество плюмажей, мотков кружевных лент, всего чего угодно. Она взяла, что было необходимо ей для того, чтобы подготовить шляпку к завтрашнему ответственному визиту. Покончив с этим, она не спешила ложиться, подошла к комоду и выдвинула один из ящиков. В нем, помимо ее шкатулки с драгоценностями, лежала и еще одна, обтянутая бархатом. В ней находилась та самая позолоченная маска, в которой был Доменико, когда она впервые увидела его.
Подняв крышку, Мариэтта с нежностью посмотрела на нее. Ей удалось тайком вынести ее из Дворца, в тот день, когда арестовали Доменико. После их свадьбы Доменико довольно часто надевал ее, а потом вдруг перестал, что укрепило ее первоначальную догадку: маска была подарком его первой жены, и подарком со смыслом. Эта маска навсегда осталась в его памяти вместе с памятью о его нежно любимой Анджеле, так рано покинувшей его, и память эта была для него чем-то глубоко личным, с чем он не мог делиться ни с кем, даже с Мариэттой.
