Текст книги "Горький дым (СИ)"

Автор книги: Ростислав Самбук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

А сам доносчик направлялся от стойки к ним с тремя кружками пива, вытянув шею, благодушно покачивая головой.

Карплюк поставил кружки, ничего не заметив и не поняв, сел и лишь тогда увидел бумагу со своей подписью. Протянул руку, чтобы схватить, но Мартинец накрыл листок ладонью.

– Будьте добры объяснить свой поступок! – выкрикнул с угрозой.

Карплюк втянул шею в воротник. Казалось, теперь у него не было шеи, будто голова лежала на воротнике, маленькая голова с испуганными глазами.

– Донос! – повысил голос Мартинец, и из-за соседних столиков стали с интересом посматривать на них. – Вы написали донос, как вам не стыдно!

– Какой донос? – наконец выдавил из себя Карплюк. – Просто запись нашей беседы... На память, значит, прошу вас, я совсем не хотел...

– И адресовали эту запись службе охраны просто так, из спортивного интереса?

– Конечно, вы не поверите мне, я могу даже попросить прощения, но это в самом деле какое-то недоразумение.

– Нет, – жестко возразил Мартинец, – тут все понятно, и донос есть донос! – Он поднял над столом бумагу. Карплюк попробовал выхватить ее, но Мартинец отдернул руку и помахал бумажкой, требуя всеобщего внимания. – Этот господин, – ткнул пальцем в Карплюка, – доносчик! Прошу обходить его десятой дорогой и объявить ему бойкот. Вот доказательство: эта кляуза написана только что. Видите, господа, подпись и дата. Прочесть?

– Не нужно, прошу, не нужно! – На Карплюка жаль было смотреть: посерел и глаза налились слезами. Если бы Рутковский не знал о магнитофоне, вмонтированном в стол Карплюка, может быть, и посочувствовал бы ему – таким раздавленным и ничтожным выглядел пан Степан.

Мартинец пустил донос по рукам. Читали, смакуй подробности, а Карплюк, так и не вытянув шею из воротника, пятясь, покинул буфет. После перерыва он не появился на своем рабочем месте, а Мартинца вызвал Кочмар. Иван вышел из кабинета шефа через несколько минут с гордо поднятой головой и сказал Кетхен, но так, чтобы слышали все:

– Извинялся... За этого пройдоху Карплюка извинялся: его уже уволили.

Правда, потом выяснилось, что Карплюка не уволили, а перевели, не желая скандала, в какой-то филиал станции, но все же об инциденте в буфете говорили еще долго и, наверно, больше всего возмущались поступком Карплюка те, кто постоянно писал доносы.

Но что поделаешь: не пойман – не вор!

Мартинец предложил Рутковскому отпраздновать «победу над черными силами реакции», как он велеречиво окрестил увольнение Карплюка. Само по себе предложение не было оригинальным: Мартинец, как правило, все значительные и незначительные события отмечал в барах и ресторанах, и Рутковский иногда составлял ему компанию, но сегодня должен был провести очередной сеанс копирования карточек и решительно отказался.

Розалинда немного опоздала, пришла убирать в половине седьмого – она уже познакомилась с Рутковским, и, пока убирала, они болтали на разные темы. Розалинда рассказала Максиму, что устроиться на работу в Мюнхене даже уборщицей очень трудно и она попала на РС только благодаря тому, что ее дядя служил здесь вахтером. Сегодня Розалинда долго жаловалась Рутковскому на мужа, который никак не может продвинуться по работе и приносит домой меньше марок, чем она. Женщина присела около стола Максима, держа в руках губку, и совсем забыла, что должна убрать еще две комнаты. Правда, Рутковский теперь приспособился к ритму работы Розалинды: он доставал из сейфов нужные материалы до прихода уборщицы и, когда она переходила в комнату Кати Кубиевич, начинал снимать с них копии. Риска в этом почти не было. Розалинда, закончив убирать кабинет Кочмара, переходила к комнатам на противоположной стороне коридора, в худшем случае она могла заглянуть в комнату Максима, чтобы спросить что-нибудь, но это почти исключалось: Розалинда была немкой, а какая немка позволит себе лишний раз потревожить работающего человека? И так она иногда отрывала у господина Рутковского несколько минут своей болтовней, уже это было нарушением установленных норм, и ее оправдывало лишь то, что господин такой симпатичный и сам начинает разговор.

Излив Максиму душу, Розалинда наконец пошла в Катину комнату, в дверях она остановилась и сделала вежливый книксен, этот книксен всегда умилял Максима – Розалинде за тридцать, у нее две дочери, а ведет себя как девочка. Рутковский даже представил себе картину: Розалинда держит дочерей за руки и они приседают втроем, все круглолицые, розовые, с пухлыми губами и ямочками на подбородках...

– Прощайте, Розалинда! – помахал рукой и сразу забыл о ней, углубившись в работу. Умел мгновенно отключиться от всего постороннего, окунаясь в дело. Еще в Киеве коллег удивляла эта способность Максима. В комнате издательства их сидело четверо, не без того, чтобы сотрудники не поговорили между собой, многим это мешало, жаловались, ругались, а Максим, углубляясь в рукопись, не слышал ничего, и иногда его нужно было похлопать по плечу, чтобы он отвлекся от работы.

Копирование документов не требовало умственного напряжения, это была в основном механическая работа, и Максим, привыкнув и приноровившись к ней, думал в это время о чем-то совсем другом. Сегодня представил, как вернется в Киев. Когда это будет, может, через год или три, никто не знает, но когда-нибудь произойдет, и он снова поднимется на Владимирскую горку и увидит днепровскую ширь или пойдет в Ботанический сад. Да, в Ботанический сад нужно идти только в мае, когда цветет сирень. Здесь, на днепровских склонах, самый большой в Европе сиреневый сад, сотни деревьев и кустов, десятки сортов, и, когда они расцветают, вероятно, не бывает большей в мире красоты. Кисти сирени – белые, красные, лиловые, синие – всех цветов и оттенков, на фоне небесной синевы, над золотыми куполами Выдубецкого монастыря, над днепровской необъятностью, и кажется, у человека вырастают крылья, – нельзя увидеть такую невообразимую красоту и держать в душе плохое, мелочное, подлое, оно само – исчезает, ибо красота и подлость несовместимы.

А потом он пройдет по бурлящему толпой Крещатику от Бессарабки до площади Октябрьской революции. Он пригласит в «Аквариум» друзей, не в ресторан или кафе, а только туда: они будут стоять за длинным столом, пить коньяк и шампанское, болтать о чем хотят и как хотят, это здесь у него уши всегда навострены, а там можно болтать, смеяться, шутить...

Рутковский взял из сейфа новую пачку документов. Вот он едет по новой Бориспольской трассе куда-то на юг, в Крым или на Кавказ, машина мчится по Симферопольскому шоссе, уже позади Запорожье, Мелитополь... Где-то в конце лета у него отпуск, можно поехать в Австрию или Италию, но нужно подождать возвращения Юрия. Сенишины выезжают за границу через несколько дней, недели Юрию достаточно, чтобы выполнить задание Лодзена, ну самое большее две недели, потом, если вояж Сенишиных завершится успешно, Лакута передаст списки Лодзену – нужно, чтобы они прошли через руки Максима, это – условие игры, иначе и начинать ее не было смысла...

Как будто полковник доверяет ему, но все может случиться – неужели Лодзен решит обойтись без посредника?

Послышались голоса. Максим оторвался от работы, осторожно выглянул в дверь. Увидел в конце коридора двух вахтеров и с ними человека в штатском. Значит, неожиданная проверка помещения. Максиму было известно, что такие проверки время от времени проводятся, и он был готов к ним. Вахтеры знали, что Рутковский задерживается на работе, с ними он поговорил бы – и все, но третий в штатском!.. Наверное, из службы охраны, он может заподозрить что-то, обыскать помещение, и тогда...

Максим быстро спрятал бумаги в стол, запер ящик, юркнул в соседнюю комнату и стал за шкаф. Конечно, вахтеры лишь заглянут в помещение и, не увидев никого, пойдут дальше. Только бы не заперли двери...

Стоял и ждал.

Голоса приближались.

– Никого... – сказал знакомый Максиму вахтер.

– Иногда здесь задерживается господин Рутковский, – доложил другой.

– Почему? – спросил работник службы охраны.

– Имеет разрешение пана Кочмара.

– Ну... ну... – сказал тот неопределенно.

Замок щелкнул, и голоса затихли.

Максим вышел из своего укрытия.

Итак, он в мышеловке, ибо двери, которые ведут в коридор, запираются только извне, и нет надежды, если не поднять шум или не позвонить в службу охраны, выйти из комнаты.

Но спокойно: необходимо проанализировать ситуацию – неужели не найдется выхода?

Прежде всего Рутковский переложил из ящика в сейф документы, навел порядок на столе, повесил на место ключи от сейфа и запер главный сейф. Обошел все комнаты, внимательно оглядел их. Нет, кажется, нет выхода, и он действительно попал в мышеловку. Можно было бы попробовать выбраться из помещения через окно, но окна зарешечены, а ключи от замков для стальных решеток хранятся в стеклянном шкафу.

А если разбить стекло шкафчика и отпереть решетки?

Рутковский тут же отбросил этот вариант. Конечно, в таком случае он сам спасется. Комнаты их на первом этаже, вылезти на улицу не представляет никакого труда, но он будет окончательно провален. Единственное, что останется в таком случае, – звонить Олегу и с его помощью бежать из ФРГ. Бежать, когда не закончено копирование секретных документов РС, когда только-только заварилась каша со списками Лакуты, а бежать придется, так как служба охраны моментально установит, кто последний был в комнатах. И парни из этой службы сразу выйдут на него, начнется расследование, а это равнозначно провалу.

Значит, нужно забыть о существовании ключа от решеток.

А если попробовать?

Максим подвинул к окну стул. Стал на него. В верхней части решетки немного расширяются, можно открыть окно, просунуть руку между стальными прутьями и выбросить аппаратуру. А утром, когда отопрут комнаты, объяснить свое присутствие так: мол, вчера выпил в буфете, потом зашел в соседнюю комнату, задремал и не услышал, когда закрывали двери.

Но все равно начнется расследование. Даже если не найдут его «технику», во что трудно поверить, так как он не сможет далеко забросить ее, служба охраны опять-таки будет следить за ним – и не один месяц, а это также равнозначно провалу.

Да, в службе охраны работают не дураки, и деньги им платят совсем не за то, чтобы хлопали ушами.

А здесь чрезвычайное событие: целую ночь провел человек в секретном отделе наедине со стальными сейфами...

Конечно, все обнюхают, исследуют, и шансов у него почти нет.

Сел, выпил воды, немного расслабился. Решил, что нужно начать все сначала. Хотя с чего начинать? Вариант с окном отпадает, другого выхода нет...

Единственное, на что можно надеяться, – пунктуальность Сопеляка. Как правило, Сопеляк первый приходит на работу – за пять или десять минут до начала. Пан Виктор сидит в соседней комнате направо. Он придет, начнет устраиваться, отопрет стол.. В это время можно выйти к нему. Сделать вид, что только что пришел и попал в свою комнату через приемную Кочмара – заглянул к Сопеляку, чтобы поздороваться...

Рутковский представил себя на месте Сопеляка. Да, навряд ли пан Виктор что-то заподозрит. По крайней мере, какой-то шанс у него есть.

А если раньше придут Синявский или старая карга пани Вырган? Плохо, очень плохо... Они сидят в комнате Максима, Синявский сразу почувствует горячее, у него нюх разведчика, говорят, что служил в абвере, тут же донесет службе охраны – и конец.

Вырган тоже никогда не опаздывает и тоже донесет. Сначала поинтересуется, почему это пан Рутковский сидит в запертой комнате, а потом – к Лодзену.

Правда, услышав щелканье замка в приемной, можно выскочить в комнату Сопеляка, а потом уже оттуда зайти к себе. Мол, перепутал ключи, взял от комнаты Сопеляка и вошел через нее...

Нет, такой номер ни с Вырган, ни с Синявским не пройдет. Единственная надежда – пунктуальность Сопеляка.

Рутковский представил себе пана Виктора, старика Хэма с красным носиком-пуговкой. Сопеляк был ему сейчас чрезвычайно симпатичен, даже пани Ванда казалась чуть ли не красавицей.

Дал зарок: если Сопеляк придет первым и все обойдется, поведет его вместе с женой-красавицей в ресторан и закажет все, что захотят. Нет, одернул себя сразу, не сделает он этого, если даже все обойдется. Ибо такая щедрость здесь не в почете, Сопеляк заподозрит его и, кто знает, может, и вспомнит преждевременное появление Рутковского на работе. Ведь, честно говоря, Максим не отличался особым служебным усердием: бывало, опаздывал на несколько минут и редко когда приходил вовремя.

Рутковский постелил на полу газеты, завернулся в плащ, подмостил под голову какие-то папки. Спать. Ведь в его положении ничего лучшего не оставалось.

Крутился и не мог заснуть. Да и в хорошем настроении, когда хочется спать, разве это сон – на газетах? А здесь, когда нервы натянуты до предела!..

Крутился полночи, лишь утром сон одолел его, задремал на два или три часа, но в восемь уже сидел за столом. Сидел, натянутый как струна, и ждал, когда щелкнет замок в дверях...

В каких?

Неужели пан Сопеляк подведет его?

Ну хороший, добрый, самый лучший пан Виктор, ну разве ты не можешь прийти на несколько минут раньше, всего на несколько минут?

Наверно, пан Сопеляк услышал эти мольбы Максима. Замок щелкнул тихо, даже очень тихо – в дверях справа, из комнаты донеслись скользящие шаги Сопеляка.

Рутковский слышал, как бьется у него сердце. Теперь выждать минуту или две. Только бы не пришли Вырган или Синявский. Смотрел, как бежит на циферблате секундная стрелка. Быстрее, прошу тебя...

Когда обежала два круга, поднялся намеренно медленно, заглянув в комнату Сопеляка. Пан Виктор переворачивал какие-то бумаги и не увидел его. Рутковский проскользнул между письменными столами.

– Мое почтение, пан Виктор! – сказал громко и бодро. – Вы, как обычно, ранняя пташка.

Сопеляк усмехнулся благосклонно. Он всегда улыбался любезно, а особенно угодливо тем, кто шел в гору. Этот Рутковский, смотри, через полгода или год станет заместителем Кочмара, и господину Максиму нужно улыбаться искренне. Сопеляк скомкал в кулаке бороду, чтобы Рутковский лучше видел выражение его лица – приятное и предупредительное.

– А вы, пан Максим, сегодня, вижу, тоже не задержались.

– Эх, пан Сопеляк... – Рутковский сделал таинственное лицо. Знал, что Сопеляк больше всего любит секреты, и решил сыграть на этом. – Расскажу вам, но это ведь тайна...

– Конечно, пан Максим, все останется между нами, честное слово.

– Понимаете, вчера вечером познакомился с девушкой и прогулял всю ночь. У нее... А она здесь недалеко живет, домой уже не было смысла возвращаться.

– А красивая девушка? – узкие глаза Сопеляка блеснули интересом.

Рутковский поцеловал кончики пальцев.

– Очень.

Лицо Сопеляка омрачилось.

– Теперь вам, – сказал вздыхая, – все дается легко. Деньги, девушки...

– Не говорите никому.

– Боже сохрани... А вы в самом деле загуляли. Даже... – запнулся.

Рутковский насторожился.

– Что «даже»?

– А-а, пустое. Всегда аккуратный, приятно смотреть, а сегодня небритый.

– Точно. – Максим с притворным отвращением провел ладонью по щеке. – Откуда у девушки бритва? Знаете, скажите Кетхен, что я в библиотеке – здесь парикмахерская за углом, за двадцать минут можно успеть.

– Если она поверит.

– Вам, пан Виктор, не поверить нельзя. А с меня коньяк.

– Все только обещают всегда...

– По первому требованию.

– Ну скажу, скажу.

Рутковский проскользнул пустым коридором к туалету. Выглянул из неприкрытых дверей и, увидев, что мимо важно прошел Синявский, вздохнул облегченно и побежал в парикмахерскую.

Ну опоздает на несколько минут... Кетхен будет знать, что он в библиотеке, она не донесет на него Кочмару – уже привыкла к мелким подаркам Максима.

Иван Мартинец сидел на открытой веранде маленького ресторанчика «Ручеек», который приткнулся над самой дорогой на Зальцбург. Посетителей было мало: он с Гизелой и еще несколько приезжих, которые поставили свои машины на асфальтированной площадке около ресторана. Все сидели на открытой веранде, только двое мужчин в замшевых шортах пили пиво в зале. Стояла летняя жара, и лишь иногда легкий ветерок покачивал верхушки сосен, со всех сторон обступивших ресторанчик, и хвоя осыпалась на столы.

Один из мужчин, пивших пиво, показал кельнеру два пальца, и тот принес полные кружки.

– И сыра, – потребовал человек, – свежего.

Кельнер пошел за сыром, а человек, пригубив пиво, сказал недовольно:

– Можем до ночи просидеть – и ничего. Девчонка у него хороша, ничего не скажешь, с такой я бы тут не сидел...

Второй захохотал:

– У вас, пан Стефан, губа не дура.

– Губа у меня в самом деле не дура, – согласился мрачно Стефан. – А что из этого? Как были мы с тобой, Богдан, на побегушках, так и остались.

– Ничего себе, скажу вам, побегушки! – Богдан незаметно нащупал в кармане рукоятку пистолета. – Мы с вами, пан Стефан, исполнители, и исполнители не какие-нибудь, с нами считаются, и я уверен, что всегда кому-нибудь понадобимся. Только бы живы были.

– О-о! Только бы живы были – это ты точно сказал, Богдан. Пока сила есть, нами и интересуются. А потом?

– На пенсию, пан Стефан.

Стефан скрутил огромную фигу, сунул Богдану под самый нос:

– Видел, дурак? Ты что, член профсоюза?

– А вы сейчас деньги откладывайте.

– С нашей работой – только откладывать!..

– Я вот что думаю... – Богдан осмотрелся вокруг и, убедившись, что никого нет поблизости, сказал, понизив голос: – Нужно нам с вами, пан Стефан, свою жар-птицу ловить. А то в самом деле, на чужого дядьку работаем, по лезвию ножа ходим, а за что? Несколько сот марок, тьфу, скажу я вам...

– Не плюйся, Богдан, и они на дороге не валяются.

– Не валяются, – согласился Богдан. – Да надоело. Этот Лакута в «люксе» шнапс пьет, а мы в коридорах шатаемся...

– Котелок у него варит получше, чем у нас, Богдан.

– Не говорите, просто счастья у него побольше.

– Что-то ты крутишь, Богдан. Не нравится мне это. Я с Лакутой в «Нахтигале» служил, рука у него знаешь какая!

– Была, пан Стефан, была, знаете ли, у него рука, а теперь одно воспоминание.

– Ну скажи, куда целишь?

– Подождите, пан Стефан, обмозговать это дело еще нужно, попьем вот вина, а потом поговорим. Времени у нас сколько хотите.

– Чего-чего, а времени и в самом деле... – согласился Стефан. – Лучше были бы деньги.

Кельнер принес тонко нарезанный сыр. Стефан взял кусочек, бросил в рот, пожевал.

– Разве это сыр? – вздохнул Богдан. – У нас в горах отрежешь полкило овечьего, вот то еда. А тут две сосиски – завтрак...

– На один зуб.

– Мы с вами, пан Стефан, вот что сделаем. Купим завтра мяса, поедем в лес, разведем костер и на шампурах, знаете ли...

– На шампурах вкусно, – проглотил слюну Стефан. Вдруг он вытянул шею в сторону веранды.

– Что там? – заерзал на стуле Богдан.

– Черт бы его побрал! – выругался Стефан. – Все время под ногами крутится...

– Кто?

– Сиди спокойно, не поворачивайся. Тот приехал, с которым мы забавлялись.

– Рутковский?

– Он самый.

– Бежать нужно, может узнать.

– Может.

– Машину оставим на стоянке, а сами за ручей. Там я скамеечку приметил что надо. Скамеечка в кустах, и нас не видно.

Богдан оставил деньги на столе, и они осторожно, чтобы не увидели с веранды, спустились крутыми ступенями к выходу. За ручьем стояла деревянная скамейка – Стефан уселся удобно, вытянув ноги, а Богдан примостился с краю, чтобы наблюдать за стоянкой, где стояли красный «фиат» Рутковского и канареечный «пежо» Мартинца.

...Рутковский сразу заметил Мартинца с Гизелой: они сидели в стороне, с самого краю веранды под соснами. Помахал рукой и увидел, как расплылось в улыбке лицо Мартинца.

– Хелло, Иван! – сказал Рутковский на американский манер. – Привет, Гизела, рад вас видеть. – Сел и осмотрел стол. – Ты опять за водку, Иван? Дорога сложная, зачем?

– А мы с Гизелой заночуем. Здесь у хозяина есть две комнаты, обе свободны. Выпей, можешь тоже заночевать.

Рутковский покачал головой:

– Не выйдет.

– Как знаешь...

– Что ты хотел от меня? – Сегодня на радиостанции был выходной день, Максим собирался поехать в горы порыбачить, да позвонил Мартинец и назначил встречу в «Ручейке».

– Подожди, – покрутил головой Мартинец, – я немного выпью водки, а ты пей кофе или минеральную воду, ты ведь воплощение всех добродетелей, а мы с Гизелой порочны и распутны. Правда, малютка? – Он произнес эту тираду по-украински. Гизела, конечно, ничего не поняла, только догадалась, что речь идет о ней, игриво качнула головой и потрепала Ивана по щеке. – Вот видишь, – выкрикнул Мартинец, – она согласна, что распутница, и точно – она курва, а я...

– Ты пьяный, Иван, и если хочешь со мной разговаривать...

– Я – пьяный! Что ты понимаешь... Я дурак, это точно, – постучал себя кулаком по лбу, – большего дурака быть не может, и я призываю тебя в свидетели.

– Тебе виднее, – не без подтекста согласился Рутковский, и это не понравилось Мартинцу: одно дело, когда ругаешь себя сам, и совсем другое, когда кто-то.

– Вот, и ты уже против меня... – обиделся.

– Если бы я желал тебе плохого, не приехал бы.

– Да, ты – друг, – согласился Мартинец, – и я хотел посоветоваться с тобой.

– Вот и советуйся.

Мартинец на минуту задумался. Отпил воды из фужера и начал рассудительно и трезво, будто и не пил ничего:

– Надо мною сгустились тучи – не чувствуешь?

– По-моему, ты сам дал повод Кочмару.

– А что, молча сидеть?

– Слушай, Иван, для чего нам играть в прятки? Ты сам этого хотел, так ведь? Хотел. Вот и получил: за такую свободную жизнь нужно платить, а плата сам видишь какая. Чего же ты плачешься?

– Потому что я – человек!

– И тебе не смешно?

– Было бы над чем смеяться. Не до смеха.

– Я знаю, чего ты хочешь. – Рутковский разозлился, говорил ожесточенно и с нажимом: – Ты хочешь, чтобы с тобой нянчились. Какой хороший этот Мартинец – не вытерпел притеснений, уехал из того мира, боже, какой он несчастный: смотрите на него, молитесь на него, платите ему самые высокие ставки, задабривайте его!

Лицо Мартинца потемнело.

– Ну-ну, что же дальше? – заскрежетал зубами.

– А дальше все как на ладони. Героем тебя не признали, высоких ставок не платят. Ты начинаешь разочаровываться в этом мире и зовешь меня на помощь, чтобы оправдал тебя.

Мартинец сдвинул брови, схватился за стол, казалось, еще миг – и опрокинет его на Максима. Но удержался, сказал, с ненавистью глядя на Рутковского:

– Нужен ты мне! Чистеньким хочешь оставаться? Давно смотрю на тебя – руки боишься запачкать. А они у тебя такие же грязные, как и мои, понимаешь ты, чистоплюй!

Он начинал нравиться Рутковскому, этот Иван Мартинец, но разве мог Максим хоть как-то раскрыть себя?

– И чего же ты хочешь от этого чистоплюя? – спросил.

– Ничего.

– Будем считать, что я совершил приятную прогулку к «Ручейку», чтобы выпить чашку кофе...

– Как хочешь, так и считай.

– Вы ссоритесь, мальчики? – вмешалась Гизела. – Я же вижу, вы ссоритесь – почему?

– Мы не ссоримся, Гизела, – ответил Мартинец. – Мы просто выясняем отношения.

– Что вам выяснять?

– И правда, что? – Иван сразу охладел. Сгорбился и выпил водки. – Наверно, ты прав, Максим.

Рутковскому сделалось немного стыдно за свою выходку.

– Давай обсудим твое дело. Ведь за этим звал?

– Мне кажется, что Кочмар хочет расправиться со мной.

– Есть факты или просто интуиция?

Мартинец подумал.

– Скорее, интуиция. Чувство, будто за мною следят.

– За каждым из нас немного следят. А с Кочмаром, конечно, у тебя не может быть мира, и рано или поздно он съест тебя. Зачем сказал, что у тебя есть на него досье?

– Вырвалось.

– Эх, шляпа! Вырвалось... Кто за тебя заступится?

– Я и хотел посоветоваться. Есть против Кочмара довольно весомые факты. Во-первых, приписывает себе рабочие часы. Мелочь, но жульничество. Дальше, комбинации с премиальными. У меня записано, сколько и кому недодал.

Рутковский быстро обдумал сказанное Мартинцем. Конечно, жаль Ивана. Но выиграет ли он, если станет на сторону Мартинца? В конфликте между начальством и подчиненными американцы всегда становятся на сторону начальства, тем более в таких случаях.

– Как хочешь, Иван, – сказал, подняв глаза, – а я тебе не помощник.

Думал, что Мартинец осудит его – и взглядом, и словами, но Иван оказался мудрее.

– Тебе виднее, – ответил просто. – Хочешь выпить?

– Хочу. Но опять-таки не имею права. – Рутковский поднялся, не глядя на Мартинца, но чувствуя его иронический взгляд. – Будьте здоровы, – бросил и пошел не оборачиваясь?

...Стефан довольно хмыкнул.

– А пан Рутковский, кажется, собирается ехать? – спросил.

– Пускай едет к черту! Теперь мы того Мартинца прищучим.

– Прищучим, пан Стефан, без немочки только, пожалуйста.

– И ты туда же?

– А как же, дорогой пан? Что пан Кочмар говорил? Только этого молодчика. Он исчезнет, никто не поинтересуется: ни родственники, ни наследники, ни друзья... А за немкой потянется: мать, сестры, племянники... Куда подевалась? Тут не избежать полицейского расследования, а для чего оно нам?

– Пан Кочмар говорил: с полицией все улажено.

– Если одного пана Мартинца... Мне немочки не жаль, но нельзя.

– Нельзя так нельзя... – почесал затылок Стефан. – Видишь, тот, на красном «фиате», Рутковский, уехал.

– Бог с ним, пан Стефан, может быть, еще придется встретиться.

– Так что ты надумал с Лакутой?

– Деньгами пахнет, и большими.

– Врешь.

– Большими, говорю, пан Стефан, и прошляпить никак нельзя.

– Думаешь, Лакута сторговался?

– Не думаю, а уверен.

– Хитрый ты, Богдан.

– Может быть, последний шанс, пан Стефан.

– А как?

– Еще, дорогой пан, не знаю. Но уверен: идет большая игра. Я в тот вечер пана Лакуту домой отвозил. Под газом был, значит, и поддерживать пришлось. А жена у него знаешь какая?

– О-о, сука...

– Точно, стерва, и пана Лакуту не очень уважает. Ругаться начала, а он ей говорит: хорошее дело затеял и до конца жизни хватит...

– Не может быть! До конца, сказал?

– Вот, дорогой мой, я и подумал.

– Знать бы, когда получит деньги!

– Узнаем.

– Как?

– Без нас не обойдется. Видите, даже тогда в гостиницу звал, а теперь, когда деньгами запахло, подавно.

– Точно.

– Только не дай бог, пан Стефан, чтобы заподозрил. Ничего не выйдет тогда, тот пан Лакута хитрый и осторожный.

– Ну ты и голова, Богдан!

– Есть немного, не жалуюсь.

– Подожди, Богдан, видишь, тот фрайер выходит.

– Почему же не вижу, пан Стефан, пойдем к нему?

– Только прошу тебя осторожненько, потихоньку, полегче.

– А немочка где?

– За ним плетется.

– Неужели поедут?

– Куда им ехать? Да и не для того сюда с девушкой приехал... Понял?

– Эх, пан Стефан, мы понимаем, для чего этих шлендр раскрашенных по гостиницам возят.

– А понимаешь, так помолчи.

...Мартинец спустился с веранды и договорился с хозяином о ночлеге. Комната оказалась маленькой, но кровать стояла великолепная: огромная, на полкомнаты, мягкая, и белье пахло свежестью. Гизела быстро разделась, нырнула под одеяло, позвала Ивана:

– Иди ко мне, милый.

Если бы не позвала, пошел бы, и, по крайней мере, сегодняшний вечер сложился бы для Ивана Мартинца счастливее, но какой-то бес противоречия вселился в него: был раздражен и сердился на весь мир.

– Подышу свежим воздухом.

– Не надышался? Я замерзла.

– Согревайся сама! – пробурчал грубо и ушел пошатываясь. Постоял немного у дверей.

Возле стойки не было никого, только двое в замшевых шортах сидели около дверей и несколько пустых кружек стояло перед ними. Мартинец выпил полкружки пива несколькими глотками и остановился, чтобы отдышаться. Грузный человек в шортах прошел мимо во двор. Иван допил пиво, прикинул, не опрокинуть ли еще кружку, но тут же раздумал. Не тянуло и возвращаться в комнату, где на роскошной кровати ожидала его Гизела. Вообще все опротивело.

Вышел во двор. Почему-то захотелось выплакаться. Ему давно уже не хотелось плакать, жил как в чаду: Гизела, Бетти, Герда, Лизхен – девушки и виски, девушки и джин, девушки и шампанское – вот и вся жизнь. Убивал в себе и воспоминания, и желания, и угрызения совести, ибо никак не мог забыть днепровский простор и Лавру над ним, золотой купол, отражающийся в вечных днепровских водах, – это видение преследовало его, но знал: никогда не увидит купола Лавры и никогда не будет купаться в Днепре. «Никогда» больше всего мучало его, не мог смириться с этим, потому и заливал горечь спиртным и шатался по городу.

Иван закурил и пошел к скамейке, которая стояла на берегу ручья, хотелось одиночества – оно бередило душу, но почему-то эта душевная боль приносила и успокоение, наверно, потому, что чувствовал себя в такие минуты еще человеком не совсем павшим, а стремящимся чего-то достичь в жизни.

Мартинец сел на скамейку и потушил только что зажженную сигарету. Посмотрел на звезды, на луну, поднимающуюся из-за деревьев, и почувствовал свою мизерность и никчемность в этом бесконечном мире. Снова захотелось плакать, но на скамейку рядом кто-то сел – запахло пивом и табаком.

Мартинец покосился на человека и узнал того типа в замшевых шортах, что пил пиво в баре. Начал подниматься, но человек спросил его:

– Сигарета есть?

– Пожалуйста... – Иван полез в карман, человек придвинулся к нему близко-близко, дыхнул перегаром, Мартинцу стало противно, отпрянул, но кто-то ударил его по голове, в глазах засверкали искры, и он потерял сознание.

– Ловко ты его, – похвалил Стефан. – С первого раза.

Богдан спрятал под пиджак железную трубу, обтянутую резиной.

– Насобачился, – ответил. – Поищите, пан Стефан, в карманах, и если нет ключей...

– Куда они денутся? – Стефан быстро обшарил карманы пиджака Мартинца, вытянул автомобильные ключи. – Подгоняй сюда машину.

Богдан настороженно оглянулся вокруг: с веранды их не могли видеть, и только бармен торчал за широким окном ресторана.

– Придвинься к нему, – зашептал. – Не упал бы.

– Быстрее!

Богдан направился к стоянке, а Стефан придвинулся к бесчувственному Мартинцу, обняв его за плечи.

Канареечный «пежо» затормозил около скамейки через минуту, и Стефан, убедившись, что бармен читает газету и ничего не видит, затянул Мартинца в машину.

– Давай, – выдохнул хрипло, – я тебя догоню.

«Пежо» с места набрал скорость, а Стефан метнулся к мощному серому «мерседесу». Он догнал «пежо» сразу за «Ручейком», пристроился в хвост, погасив фары. Через несколько километров слева от дороги показалась пропасть, Богдан остановил «пежо». «Мерседес» стал сбоку чуть ли не впритык. Богдан вышел из машины, осмотрелся.

– Кажется, здесь, пан Стефан? – спросил скорее для порядка, так как остановился в точно определенном ранее месте.

– Здесь, – пробурчал Стефан и перетянул все еще бесчувственного Мартинца на переднее сиденье. – Ну с богом!

Богдан снял машину с ручного тормоза, выкрутил руль налево.

– Взяли!

«Пежо» неохотно сдвинулся с места, но, постепенно набирая скорость, пересек шоссе и рухнул в пропасть.