Текст книги "Горький дым (СИ)"

Автор книги: Ростислав Самбук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

– Очень нужно... – пробормотал недовольно. – Что, собственно?

– Есть интересное дело, и с тобой хотел бы встретиться один наш человек.

– Кто именно?

– Увидишь.

– Согласно инструкции обо всех таких встречах я должен сообщить руководству станции.

Луцкая посмотрела на Мартинца, не подслушивает ли – тот оживленно болтал с Евой, – успокоилась и тихо сказала:

– Наш человек, понимаешь – наш, у него есть какое-то предложение.

– Хорошо, – согласился Максим, – ты – умница, и я доверяю тебе.

Стефа похлопала Максима по щеке.

– Завтра в восемь в гостинице « Регина-Палас». Буду ждать тебя в холле.

– Встреча с тобой – всегда праздник. – Максим обнял Стефу, притянул ее к себе, заглянул в голубые глаза и подумал, что они действительно бездонные, и кто знает, что скрывается в их голубизне?

А Стефа смотрела нежно, сейчас она действительно любила его, глаза излучали тепло, обещали неизведанное, если может быть что-нибудь неизведанное в девичьих глазах.

На следующий день синий «фольксваген» Луцкой без пяти минут восемь уже стоял возле гостиницы, а сама она сидела в холле. На ней был темно-синий, чуть ли не черный костюм, и волосы подобраны наверх – такую прическу Максим видел у нее впервые, она делала Стефу старше, непохожей на ту, которую он знал: ветреную, бесшабашную и даже немного странную.

Увидев Максима еще издалека, Стефа не стала ожидать, пока он подойдет: поспешила навстречу, но не подставила, как обычно, щеку для поцелуя, а подала руку, подчеркивая официальность или, может быть, значительность их встречи.

– Господин Зиновий уже ждет вас, – сообщила и пошла к лифту, двери которого, кланяясь, открыл им швейцар.

От лифта до номера, где остановился господин Зиновий, вел широкий коридор, устланный ковровой дорожкой. Максим попробовал взять Стефу под руку, но девушка решительно отстранилась, даже слишком резко, это немного обидело Рутковского, и он замедлил шаг. Луцкая остановилась и обернулась.

– Ведешь себя как мальчишка, – сказала с укором, – а у тебя важная встреча.

– Скажи хоть с кем, кто он – господин Зиновий?

– Сам представится.

– Такой секрет?

– Без этого нельзя.

Она пошла не оглядываясь: была уверена, что Рутковский двинется следом.

Номер, который занимал господин Зиновий, оказался просторным и роскошно меблированным. Слева – дверь в спальню, справа – в кабинет с огромным светлым письменным столом. В гостиной большой ковер, мягкая мебель, сервант с дорогой посудой, и среди всей этой роскоши стоял худой и длинный, совсем лысый мужчина в темном, несколько старомодном костюме, в белой рубашке с галстуком-бабочкой.

Стефа, как хорошо вышколенная секретарша, отступила в сторону, пропуская Максима.

– Господин Максим Рутковский, – представила.

Высокий сделал шаг к Рутковскому, протянул руку и представился:

– Зиновий Лакута. И мне очень приятно познакомиться наконец с братом всеми нами уважаемого господина Сенишина, тем более что я слышал о вас много хорошего.

«Стоп, – подумал Максим. – Зиновий Лакута... Подождите, кто же такой Зиновий Лакута? Ага, вспомнил: один из помощников Стецько, и вообще они старые коллеги, вместе вступали во Львов с легионом «Нахтигаль». Лакута командовал в «Нахтигале» взводом и руководил несколькими кровавыми акциями, проведенными против львовской интеллигенции в первые дни войны».

Еще один экскурс в прошлое.

...Колонна машин медленно продвигалась по разбитому асфальтированному шоссе, и Зиновий Лакута уже видел на светлеющем фоне неба далекие контуры Львова. Он сидел рядом с водителем тупорылого мощного тяжелого «мерседеса», сжимал в руках автомат, и ему все время хотелось подогнать шофера – ведь впереди Львов, город, который он не видел почти два года и возвращением в который грезил.

Но сейчас не сон, а действительность, вот она, грубая действительность: в шуме моторов, грузовиков с солдатами, в разбитом асфальтированном шоссе, в шпиле привокзального костела, который все время приближается... Не было в этом ничего торжественного и возвышенного, что украшало его сны, делало их розовыми и сладкими, но было напряжение ожидания, настоящая тревога и радость оттого, что наконец ты входишь в повергнутый город хозяином, не таким, как раньше, маленьким, мизерным, незначительным, а победителем – и все должны подчиняться тебе.

Пошли предместья, потом длинная Городецкая. Лакута опустил стекло в окне – дышал львовским воздухом, шины грузовика касались городской брусчатки, с обеих сторон уже тянулись потемневшие от времени знакомые дома, однако не было той радости и душевного подъема, которые ему представлялись, тревога охватила сердце, тревога и даже страх. Сначала он не понял почему, но, как ни удивительно, понять реальность помог молчаливый шофер, который процедил сквозь зубы:

– Как будто вымерло все...

И действительно, на длинной Городецкой и боковых улицах они не заметили ни одного человека, будто город в самом деле вымер, а он представлял себе чуть ли не торжественную встречу с музыкой и цветами, речами в их честь.

А люди не выглядывали даже из окон, и гнев и злость пробуждались в Лакуте.

Легион продвигался вперед. Возле вокзала появились наконец одинокие фигуры прохожих, машины спустились вниз к центру, остановились вблизи оперного театра, и Лакута выпрыгнул на брусчатку.

Через задний борт грузовика спрыгивали солдаты, его подчиненные, они толкали друг друга, разминаясь, шутили и рассматривали город – для одних знакомый, другие впервые попали сюда, им было все интересно: и дома, стоящие впритык вдоль улицы, и громада театра, и деревья бульвара, который начинался сразу же от театральной площади.

– Господина взводного к обер-лейтенанту! – подбежал солдат, остановился, приложив палец к пилотке, ел глазами, и Лакуте стало хоть немного легче: вот они, порядок и дисциплина, будет установлен такой же порядок в городе, и красные скоты станут дрожать перед ними.

Он с удовольствием осмотрел солдат своего взвода, одетых в мундиры вермахта. Единственное, что отличало их от гитлеровских вояк, – желто-голубая полоска на погоне; что ж, какое это имеет значение, главное, что вермахт проложил дорогу сюда, а тут уж им и карты в руки, это пустяки, что они будут действовать вместе с эсэсовцами, пусть хоть с самим дьяволом, слава богу, вернулись на Украину.

Лакута одернул мундир и побежал к головной машине, где находился обер-лейтенант Оберлендер. Тут толпились ротные и взводные – офицеры легиона «Нахтигаль». Лакута щелкнул каблуками, докладывая. Оберлендер глянул искоса, кивнул и продолжил дальше:

– Господа офицеры, сейчас расквартируемся, указания получите от господина Шухевича. Отдых короткий, повторяю, короткий, так как дел у нас много, и уже сегодня мы должны начать акции.

Через час взвод Лакуты разместился вместе с другими в бурсе Абрагамовичей. Солдаты, кто раздевшись, а кто в одежде, сняв только сапоги, растянулись на кроватях, а Лакута отправился к Роману Шухевичу – коменданту, как его называли, и правой руке Оберлендера.

Шухевич сидел возле стола, заставленного бутылками со шнапсом, тарелками с колбасой, жареной рыбой, огурцами. Каждый наливал себе, сколько хотел, ели, бросая объедки прямо на стол, никто не обращал на это внимания, разговаривали, не слушая друг друга, пока наконец господин Роман не возвысил голос, призывая к порядку. Сказал коротко и весомо, как и надлежит человеку, который имеет конкретную власть:

– Мы должны навести порядок в этом городе и будем делать это всеми способами. Начнем с интеллигенции, пожалуй, с профессоров и докторов, и я призываю вас быть беспощадными.

– Списки! – крикнул кто-то. – Фамилии и адреса!

Шухевич победно поднял над головой обычный телефонный справочник.

– Вот списки! – помахал он им в воздухе. – Тут обозначено: профессор, доктор... И я прошу вас не церемониться...

Несколько телефонных справочников лежало на столе, и Лакута успел схватить один. Послюнив палец, он быстро листал страницы. Неужели нет? Однако ж у профессора университета должен быть телефон. Вот страницы на букву «В»...

Валявский... Оказывается, тут есть четверо Валявских, но среди них один Евгений, и помечено: «проф.».

Вот так, уважаемый профессор, наконец мы увидимся еще раз, если вы не сбежали с красными...

Засосало под ложечкой: неужели сбежал? Нет, не может поступить так подло, лишить его, Зиновия Лакуту, сладких минут расплаты.

Лакута вспоминал, как когда-то этот профессор заставил его дважды сдавать экзамен по древней истории, и еще насмехался, читал мораль, удивлялся, как можно не знать элементарных истин, ведь каждому интеллигентному человеку известно о Юлии Цезаре больше, чем ему, студенту второго курса университета... Лакута проглотил эти обиды, руки и ноги дрожали от злобы, но что мог сделать студент профессору, да еще такому известному, как Евгений Валявский?

Глупые студенты боготворили его, бегали на лекции, аплодировали. Ну хорошо, знает, сколько ран нанесли Цезарю и что только последняя оказалась смертельной, что из того, если неизвестно тебе, сколько и как будут тебя хлестать знаменитые «соловушки» из взвода Лакуты, которого ты так неосмотрительно срезал на экзамене?

Лакута поднял взвод по тревоге, приказал построиться, обошел строй, всматриваясь в лица солдат.

– Сегодня развлечемся, ребята, – пообещал, – и каждый сможет отвести душу, как захочет.

– Руки чешутся! – выкрикнул кто-то.

– Думаешь, у меня не чешутся? – засмеялся Лакута. – Пойдем, ребята, машина ждет.

Автомобиль затормозил на улице Арцишевского возле длинного четырехэтажного дома. В сопровождении двух солдат Лакута поднялся на третий этаж, позвонил в квартиру справа. Долго не открывали, взводный начал бить в дверь сапогами, когда наконец послышались шаркающие шаги и старческий голос спросил:

– Кто?

– Власть! – ответил Лакута уверенно. – Открывай, или сорвем дверь!

Он и в самом деле чувствовал себя властью, так как мог делать что угодно: убивать или миловать, расстрелять, повесить, отхлестать плетью, и это наполняло его гордостью, возвышало в собственных глазах. Действительно, что в сравнении с ним жалкий университетский профессор?

Старуха открыла дверь, стояла и смотрела испуганно, наверное служанка, поскольку была в фартуке и держала в руках тряпку.

– Господин профессор дома? – спросил Лакута.

– Больные они, – ответила, отступив. – Кашляют и температура.

– Кашляют, говоришь? – обрадовался: не сбежал, здесь, на месте, и сейчас они увидятся. Интересно, узнает ли?

Лакута грубо оттолкнул служанку и двинулся по коридору, слыша уверенные солдатские шаги за спиной. Впереди светилась стеклянная дверь, он толкнул ее коленом, чудом не выбив стекло, и попал в профессорский кабинет. Все стены до потолка занимали стеллажи с книгами, возле окна стоял огромный стол с зеленой лампой, а в глубоком кресле сидел профессор Валявский. Он что-то читал – отложил книгу, посмотрел внимательно на Лакуту, без раздражения, которое, казалось, должны были вызвать в любом, тем более больном, человеке длинные звонки и бесцеремонность посетителей.

Лакута остановился посреди кабинета, поправил на груди автомат и застыл, уставившись на Валявского. Он ожидал, что профессор побледнеет, отшатнется, спросит, наконец, зачем пришли, как-то по-другому отреагирует на появление военных в немецкой форме, испугается, а он смотрел, держа книгу, и легкая усмешка играла на губах.

Молчание затягивалось, и первым не выдержал Лакута.

– Ну? – спросил он злорадно. – Как поживаете, господин профессор? Не узнали меня?

– Почему же не узнать? – Валявский положил книгу на стол и скрестил руки на груди. – Студент второго курса Зиновий Лакута.

Он сказал это спокойно, будто ждал Лакуту, точно назначил ему свидание, переэкзаменовку и сейчас будет спрашивать о Юлии Цезаре. Лакута невольно переступил с ноги на ногу как-то нерешительно, будто настоящий студент. Однако автомат висел у него на груди, настоящий «шмайсер» с полной обоймой патронов, он не истратил ни одной пули, а мог стрелять очередями и сразу срезать этого самоуверенного нахала, который, скрестив руки на груди, не сводил с него взгляда.

– Бывший студент, господин профессор, – уточнил зачем-то.

– Вижу.

– А если видите, – сорвался вдруг на фальцет Лакута, – тогда встать.

Профессор, опершись старческими руками на подлокотники кресла, поднялся. Лакута не ожидал, что Валявский так вот сразу исполнит его приказ, и это послушание снова придало ему уверенности. Однако профессор вдруг сделал шаг к нему и сказал с чувством собственного достоинства:

– Я могу встать и, возможно, выполню и другие ваши приказы, господин бывший студент. Потому что человек слаб, и я никогда не отличался храбростью. Однако мне почему-то не очень страшно, может, потому, что я достаточно пожил на этом свете, а может, и потому, что вообще стыдно пугаться таких мерзких и никчемных типов, как вы.

Лакута отступил, давая дорогу солдатам.

– Взять! – приказал.

Он смотрел, как хлопцы подталкивают старика прикладами карабинов, как выводят из кабинета человека в домашней куртке, и не чувствовал удовлетворения, наоборот, казалось, что этот проклятый профессор снова взял верх, как тогда, на экзамене.

На улице возле машины стояли еще шестеро мужчин: молодых и старых, седых, лысых и вихрастых. Хлопцы подтолкнули Валявского к строю, теперь их стало семеро, и все профессора. Лакута знал по университету только двух, Валявского и Крепса, доктора юридических наук, других взяли солдаты в этом доме – большом и красивом, где охотно селилась профессура.

Лакута снял с груди автомат, не без торжества увидев, как побледнел Крепс: побледнел и отступил, будто в него уже стреляли. И правда, дал бы сейчас длинную очередь, да не стоит: упадут и никакого удовольствия. Плюнул себе под ноги, и сразу появилась идея – Лакута сам удивился своей находчивости. Прошелся вдоль шеренги, презрительно глядя на ученых.

– Профессорами называетесь... – сказал, нахмурив брови. – Не профессора, а свиньи, извините! Смотрите, что в подъездах творится? Грязь и мусор, и я сейчас научу вас, как поддерживать чистоту. Этот подъезд вылижете языками, да, языками, если не захотели вовремя подмести. Прошу начинать, уважаемые господа.

Он захохотал – на душе стало хорошо и по-настоящему весело, смотрел, как солдаты подталкивают профессоров к подъезду, и хохотал. Прикладами заставили опуститься на колени и на самом деле языками вылизывать кафельный пол. Над ними с автоматом стоял Лакута и хохотал.

– Это вам, – давился смехом, – не с кафедры трепать языками! Вот для чего вам языки, господа профессора, и наконец в вашем доме станет чисто! А мусор, пожалуйста, подбирайте губами, не стыдитесь, уважаемые господа, берите губами и выплевывайте в урну!

Валявский остановился, оглянулся и встретился взглядом с Лакутой. Поднялся и сложил руки на груди.

– Мне стыдно, – сказал он торжественно, – и стыдно не потому, что я и мои коллеги покорились грубой силе, стыдно, что такие подонки ходили в университет и я чему-то учил их. Ничему не научил, и мне стыдно за самого себя, а теперь вы можете стрелять, потому что я не буду больше унижаться!

Он стоял и смотрел, как Лакута поднимает автомат, наверное, смерть для него была бы сейчас облегчением. Лакута понял это и растерянно отступил. Внезапно гнев захлестнул его, он повел автоматом и представил, как пули разрывают сукно домашней куртки Валявского, однако в последний миг удержался.

Лакута достал из кабины бутылку шнапса и выпил одним духом прямо из горлышка половину, шнапс обжег ему желудок, он подождал немного и глотнул еще, но алкоголь не действовал – он не почувствовал никакого облегчения. Думал: если бы хоть раз увидеть страх на лице Валявского, страх и смертельный ужас, неужели профессор не боится смерти? А может, он до конца не понял, не осмыслил ее близость и воспринимает его, Лакуту, как мальчика, который только пугает? Хотя нет, ведь прошили пулями того жалкого седого мозгляка, уклоняющегося от работы.

Снова ненависть подступила к сердцу, и Лакута несколькими глотками опорожнил бутылку. В бурсу их, решил, там, в подвалах, увидев, как расстреливают людей, их ужас и жажду жизни, Валявский, может, поумнеет и хотя бы раз попросит его о пощаде. Хотя бы раз...

– В бурсу, – скомандовал, – едем в бурсу!

– Еще не долизали... – выглянул солдат из подъезда.

– Долижут в бурсе, там у нас тоже нет уборщицы.

Прикладами загнали профессоров в кузов машины. Лакута сидел в кабине, смотрел на одиноких прохожих, и ему было скучно. Во дворе бурсы он приказал выстроить арестованных, посмотрел на них и остался недоволен. Кое-кто осмелился даже не отвести глаз, и Лакута подумал, что эти профессора – просто нахалы и проходимцы.

– Вниз их, – приказал, – в подвал.

В подвале его радостно встретили ротные и взводные.

– Сколько привез? – спросил Шухевич.

– Шестерых, и одного там... – Лакута рассказал, как убирали подъезд профессора, его рассказ встретили громким смехом, и Лакута почувствовал, что хорошее настроение снова возвращается к нему.

– Давай сюда своих, – приказал Шухевич, – разберемся. На Вулецкой горе хлопцы выкопали ямы, потом их туда....

– Для чего? – не понял Лакута.

– Неужели не понимаешь? Чтобы не было слышно выстрелов.

– Не все ли равно?

– Ну, знаешь, для населения...

– Так можно здесь, в подвале.

– Как бы не так, знаешь, сколько их?

– Да, – согласился Лакута, – там удобнее.

Привели его «персональных», как он выразился, профессоров, и Лакута начал допрос.

– Фамилия? – спросил он у Крепса.

Тот не ответил, знал, что все равно не миновать смерти, стоял молча, и только на лице появились желтые пятна.

– Считаю до трех... – Лакута видел любопытные взгляды подчиненных, хотелось, чтобы они убедились, какой он сильный и твердый.

– Один... два... – грянул выстрел, и Крепе пошатнулся. Упал не сразу, смотрел на Лакуту, жил еще секунду или две, потом ноги у него подогнулись, он выдохнул и опустился на пол аккуратно, будто присел.

– Еще один! – похвалил Шухевич.

– И так будет с каждым! – подтвердил Лакута.

Документальное подтверждение:

«Через какое-то время из здания бурсы вывели группу профессоров, человек 10—15, под конвоем. Четверо из них несли окровавленный труп молодого человека. Как я потом узнал от-служанок профессоров Островского и Грека, это был труп молодого Руффе, сына известного хирурга доктора Руффе, который жил вместе с женой и сыном на квартире Островского. Семью Руффе забрали вместе с ксендзом Коморницким и другими гостями из квартиры Островских. Молодой Руффе был убит во время допроса, когда с ним произошел эпилептический припадок.

Я узнал трех из четырех профессоров, которые несли труп молодого Руффе. Это были профессор Витольд Новицкий – заведующий кафедрой патологической анатомии мединститута, профессор Владимир Круковский из политехнического института, известный специалист по нефти профессор Роман Пилят, и еще, кажется, математик профессор Стожек. Эту группу вывели через двор за тот дом, в котором мы вначале находились. Вывели их, как мне показалось, в направлении так называемой Кадетской горы.

Прошло еще 20—30 минут. Вдруг оттуда, куда повели профессоров, я услыхал залп из нескольких винтовок. Не помню, было два, или три залпа, или только один».

(Из воспоминаний члена-корреспондента Польской академии наук Францишека Гроера. Газета «Вильна Украина» от 5 декабря 1959 года.)

– Ну а теперь твоя очередь! – поманил к себе Валявского Лакута.

Он потихоньку оглянулся, чтобы узнать, как среагировали подчиненные, и увидел только искреннюю заинтересованность и подбадривающие усмешки. Шухевич сидел, вытянув ноги в блестящих офицерских сапогах, и плевал прямо на пол.

– Кто? – коротко спросил он.

– Университетский профессор, господин начальник.

– Старый знакомый?

– Откуда вы знаете?

– Вижу по выражению твоего лица. Тут хочешь?

– Тут.

– Ну как знаешь.

Валявский понял все. Он стоял, скрестив руки на груди, с отсутствующим взглядом, будто был где-то далеко и видел не лица бандеровцев, а что-то интересное и познавательное. Лакута подошел к нему, уткнув дуло автомата в подбородок.

– Что скажете на прощанье, профессор? – спросил, внимательно глядя: неужели в эти последние секунды он не увидит ужаса в глазах, смертельной тоски?

Валявский опустил на него глаза, спокойные глаза мудрого старого человека, и ответил рассудительно, будто взвесил все слова и был убежден в их весомости:

– Мне даже плюнуть на вас, господин бывший студент, не хочется...

Лакута вздрогнул и нажал гашетку. Увидел, как откинулась голова профессора, инстинктивно отступил на шаг, что-то брызнуло в лицо – он обтерся рукавом, удивляясь, откуда проступает на нем кровь.

...Максим поздоровался с Зиновием Лакутой.

«Постарел, – отметил, – но, наверное, не от переживаний – кровавые видения не преследуют его».

Что ж, судьба в принципе смилостивилась над Лакутой. Некоторые из его коллег погибли от партизанских пуль, другие полегли под Бродами, когда Советская Армия разгромила эсэсовскую дивизию «Галичина», в состав которой вошло немало бывших «нахтигалевцев», третьи сложили головы в бандах УПА, четвертых судили и расстреляли...

А господин Зиновий Лакута стоит посреди номера роскошной гостиницы «Регина-Палас», и ноги его тонут в мягком ковре.

Рутковский едва удержался от иронической усмешки. Он был уверен, что номер снят на сутки, а то и меньше, на несколько часов, специально, чтобы произвести впечатление, морально повлиять на него, Максима Рутковского. Показуха в стиле бандеровцев. Старый пижон Ярослав Стецько любит смокинги, лакированные туфли и галстуки-бабочки, напускает туман, останавливаясь с нахальной «Мухой» в фешенебельных отелях – не за свой счет, конечно. И Лакута идет дорогой шефа: галстук-бабочка, роскошный, не по карману, номер в отеле. Интересно, для чего весь этот маскарад?

Лакута отступил, приглашая Рутковского сесть.

– Счастлив познакомиться с новым пополнением украинской эмиграции, – сказал он вежливо, но сдержанно. Махнул рукой Луцкой, и та молча вышла в кабинет, закрыв за собой дверь.

Лакута сел в кресло напротив Рутковского. Помолчал немного, откровенно изучая Максима. Видно, первое впечатление было положительным, так как он свободнее откинулся на спинку кресла и начал без предварительной словесной эквилибристики:

– У меня есть некоторые предложения для руководства радио «Свобода», и я хотел бы через уважаемого пана довести их до сведения полковника Лодзена.

– Почему бы вам не обратиться непосредственно к руководству? – Уже в первых словах Лакуты Максим уловил какой-то подвох и решил вести себя как можно осторожнее.

– Мне известно, что вы хорошо знакомы с полковником Лодзеном...

– Полковник – официальное лицо, и вход к нему никому не заказан.

– И все же я хотел бы поговорить прежде с вами. Так сказать, в консультативном плане.

Рутковский подумал, что, возможно, их беседа фиксируется на пленку – сидит Стефа рядом в кабинете и смотрит, как крутятся магнитофонные бобины, – и ответил так, как требовала их профессиональная этика и многочисленные установки на радиостанции:

– Я могу разговаривать с вами только как частное лицо. К тому же я должен предупредить: содержание нашей беседы станет известным полковнику Лодзену.

– Это меня устраивает.

– Тогда я внимательно слушаю вас.

Лакута немного помолчал, будто собирался с мыслями. Он начал несколько монотонно:

– Уважаемый пан не первый месяц работает на радиостанции и должен знать, насколько зависит успех ее деятельности от информации, которая поступает по различным каналам...

Рутковский кивнул. Вообще он решил в основном молчать – в его положении это самое лучшее.

– Вот я и предлагаю радиостанции списки информаторов службы безопасности.

Максим чуть-чуть пошевелился в кресле. Разговор начал приобретать интересный характер. Если этот тип в самом деле имеет какие-то списки, то, наверное, сам не зная того, попал на самого заинтересованного человека.

– Откуда они у вас? – спросил коротко.

– Однако пан должен понимать, что означают такие секреты и чего они стоят!

– Я не могу сам определить степень ценности вашего предложения. Но для доклада полковнику Лодзену нужно хотя бы в общих чертах знать, что, собственно, вы предлагаете.

– Согласен.

– Тогда пожалуйста...

Лакута закурил, глубоко затянулся и глянул на Рутковского исподлобья.

– Всем известно, – начал он, – насколько ценными для сбора информации являются родственные отношения. И яркое подтверждение этому – хотя бы случай с вами, господин Рутковский. Если бы не поездка господина Сенишина в Киев, не личный контакт с вами, сидеть бы уважаемому пану в Киеве до конца своих дней.

Рутковский мысленно обругал этого самоуверенного болвана: если бы знал он, какие именно причины способствовали тому, что он, Максим Рутковский, находится здесь, в роскошном номере «Регина-Палас», не смотрел бы на него с подобострастием. И что знает Лакута о Киеве, этот земляной червь в галстуке-бабочке?

– Вы правы, – кивнул он. – И что из того?

– А то, – произнес Лакута со значением, – если на Украину едет наш человек, который имеет там близких родственников, то он может получить ценную информацию. Список таких людей я предлагаю господину Лодзену. Абсолютно надежных людей.

– Абсолютно надежных? – хитро прищурился Рутковский. – Однако господин Лодзен может получить список...

Лакута пренебрежительно помахал сигаретой в воздухе:

– Хотите сказать, что наш разговор никому не нужен, так как разведка недаром платит нам деньги! И стоит только прикрикнуть на господина Стецько, как он – руки вверх и пожалуйста, вот все наши списки и документы... Так?

Рутковский не ответил. Да и что он мог ответить, если этот старый проходимец совершенно точно отгадал ход его мыслей?

– Я вижу, вы именно так и подумали! – немного повысил голос Лакута. – Однако есть одно «но»... У господина Стецько нет никаких списков, не имел их до последнего времени и я. Но если бы я получил их раньше, то раньше и предложил бы эту операцию. Видите, я говорю совершенно откровенно, да и что мне скрывать? Дело в том, что недавно умер мой отец, он был одним из помощников Лебедя. Отец не доверял никому, даже немного помешался на конспирации – оказывается, он сохранил некоторые документы. А я, перебирая бумаги, наткнулся на списки.

Рутковский подумал немного и сказал:

– Списки агентуры тридцатилетней давности... Многие из них поумирали, другие перешли в новую веру...

– Конечно, – согласился Лакута, – списки информаторов службы безопасности требуют некоторого уточнения и, естественно, утрясутся. Но представляете, какую они имеют ценность?

– Ваши условия?

Лакута назвал такую сумму, что Рутковский от неожиданности подскочил в кресле.

– Завтра утром я поставлю в известность полковника Лодзена, – пообещал он и спросил: – Но почему вы не обратились непосредственно к нему?

– У вас еще мало опыта, мой друг! – довольно засмеялся Лакута. – Полковник Лодзен – лицо официальное, и я в какой-то мере тоже. Референт господина Стецько, если хотите знать. И нехорошо официальному лицу идти к другому официальному лицу с таким предложением – ведь полковник может просто приказать: списки на стол. И будет прав: деньги даром не платят – ну помажут мне руку, кинут несколько сотенных, а я плевать на них хотел, может, это мой последний шанс в жизни, другие вон как руки нагрели... – Сообразив, что сказал лишнее, замолк, нервно закурив сигарету, продолжал уже более обдуманно: – Однако мое предложение носит неофициальный характер. Мог я пошутить с вами? И разговаривал ли вообще?

«Итак, наша беседа не записывается», – сделал вывод Рутковский.

Как будто угадав ход его мыслей, Лакута сказал:

– Мы разговариваем с глазу на глаз, и я хотел бы предложить вам небольшой бизнес. Пять процентов от соглашения, ни цента больше, не торгуйтесь, пять процентов – нормальная цена, и бизнес есть бизнес... Комиссионные...

Рутковский чуть покраснел: впервые в жизни ему совсем открыто и без тени сомнения предложили взятку. Однако здесь взятка имеет совсем другое название: комиссионные...

Но как поступить? От комиссионных никто не отказывается, а с другой стороны, как расценит его поведение полковник Лодзен – конечно, если узнает о взятке? Однако, если отказаться, Лакута может его заподозрить.

Ответил уклончиво:

– У нас будет еще возможность решить эту проблему...

– Я сказал: пять процентов и ни доллара больше.

– Хорошо. Пан оставит свой телефон?

– Вы сможете найти меня через Стефу.

– Прекрасно.

– Панна Стефа добросовестно относится к своим обязанностям и много знает, но, надеюсь, совсем не обязательно рассказывать ей о нашей, – он поискал слово, – о нашей договоренности.

– Конечно, – Рутковский сделал попытку подняться, однако Лакута остановил его, положив руку на плечо, и громко позвал:

– Панна Стефа, идите сюда, пожалуйста, нам уже надоели деловые разговоры, и нужно немного развлечься.

Луцкая достала из бара две бутылки – Рутковский успел заметить, что там больше ничего не было, и это подтвердило его догадку относительно кратковременности пребывания Лакуты в «люксе». Стефа налила виски в хрустальные бокалы, доверху наполнив их льдом, и спросила:

– Все в порядке?

– Господин Рутковский согласился информировать полковника Лодзена о моих предложениях по поводу передач на Украину. – Лакута отхлебнул виски. – Мы нашли общий язык с моим молодым другом.

Луцкая сверкнула глазами, и Рутковский сообразил, что она не поверила ни одному слову Лакуты. Еще бы: снимать такой номер ради получасового разговора о содержании передач «Свободы»! Но Стефа больше ничем не выдала себя, только спросила:

– Я еще нужна?

– Если у вас другие планы...

– Пан Максим пригласил меня поужинать, – сказала неправду.

Рутковский вовсе не собирался второй вечер подряд проводить со Стефой. Хотел уехать за город и положить в тайник первые добытые на РС материалы. Сейчас же должен был отложить эту операцию на целых два дня. Правда, завтра вечером, если ничто не помешает, он скопирует еще десяток карточек, и Олегу лишний раз не нужно будет ездить к тайнику.

Лакута остался, а они ушли. Рутковский пропустил в дверях Стефу и увидел, как из соседнего номера вышел мужчина и быстро прошел по коридору. Максиму показалось, что он где-то видел его. Бросился было за ним, чтобы догнать, но Стефа схватила за локоть, спросила:

– Куда ты?

Максим замедлил шаг, и мужчина повернул за угол. Рутковский подумал, что он, наверное, ошибся – успел на какое-то мгновение увидеть профиль незнакомца. Но ощущение того, что он все же когда-то видел его, не проходило. То ли походка, то ли что-то другое было знакомо – в конце концов Максим решил, что такое бывает: человек, которого видишь впервые, чем-то – фигурой, осанкой, походкой – напоминает кого-то.