Текст книги "Горький дым (СИ)"

Автор книги: Ростислав Самбук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

– Ну если пан Степан взялся за Фолкнера, – поднял руки вверх Мартинец, – сдаюсь!

– Не верите? – Карплюк вытянул из воротничка рубашки длинную шею, вертел головой. Рутковскому иногда казалось, что пан Степан может поворачивать голову на все триста шестьдесят градусов и не делает этого только потому, что стыдно.

– Вот прочитал Фолкнера, а на будущей неделе буду читать Фицджеральда. А дальше у меня запланирован Стейнбек.

– По рассказу?

– А для чего больше?

– Ну и голова, – восхищенно выкрикнул Мартинец, – а потом будет говорить: читал Фолкнера!

– А что, неправда? Ты же не читал...

– Не читал, – признался Мартинец, – у меня нет времени.

– А ты за девочками меньше бегай. Хоть поумнеешь.

– Завидуешь?

– Завидую... – как-то неожиданно согласился Карплюк.

Мартинец весело засмеялся.

– Если хорошо будешь себя вести, что-нибудь оставим и для тебя.

– Сегодня?

– Какой быстрый! Сегодня посидишь немного, и бывай здоров.

– Я согласен.

– А если согласен, подвезешь пана Рутковского. Я еще должен заехать за Гизелой.

Это предложение устраивало всех, особенно Карплюка. Обрадовался до того, что открыл перед Рутковским двери, и Максим подумал, что, возможно, за каждый очередной донос служба охраны станции платит ему аккордно.

Карплюк имел довольно дорогой для его заработков «опель». Поговаривали, правда, что он понемногу и довольно успешно играет на бирже вместе с Кочмаром (отсюда и благосклонность последнего), и не без оснований, так как Максим несколько раз видел, как пан Степан изучал биржевые ведомости и делал выписки из них. Более того, на глазах у самого Кочмара: другому шеф обязательно сделал бы замечание за такое нарушение дисциплины – Карплюку все сходило с рук.

Пан Степан вел машину осторожно и потихоньку, и Максим вдруг чуть не захохотал, представив, как Карплюк пишет доносы. Наверное, вертит головой так же, как сейчас, прищуривает правый глаз и долго смотрит на бумагу, решая, стоит ли немного добавить к тому, что на самом деле сказал тот или иной работник, – и добавляет, прохиндей...

Будто в ответ на эти мысли, пан Степан вертел головой, кажется, только одним глазом взглянул на Рутковского, ибо другим следил за улицей, спросил:

– Так что пан Максим думает о сегодняшней конференции? Говорят, что этот Засядько не в себе и сумасшедший дом по нему давно плачет.

Рутковский напустил таинственность на лицо.

– Хочет ли пан знать мое настоящее мнение? – спросил.

– Конечно. Пан такой умный, и к его мнению прислушиваются все.

– Так вот, – ответил Рутковский веско, – я давно не слышал такого содержательного выступления, как сегодня.

– И пан не смеется?

– Не до смеха. Если конференцию вел сам пан Мак, значит, ей придают значение, и все сомнения неуместны.

– Я нисколько не сомневаюсь...

– Да, мне известны взгляды пана, и за это я вас глубоко уважаю.

– Приятно слышать это из уст нашего молодого коллеги. – Карплюк повернул шею так, что казалось, голова на ней не удержится. Пошевелил ушами от удовольствия и признался: – О пане говорят всякое и не всегда хорошее, но это от зависти. Пан Сопеляк...

– Пан Сопеляк живет старым багажом.

– Если бы не пани Ванда, его давно бы уволили. Так вот, пан Сопеляк считает, что вы слишком радикально настроены.

– Мое мнение разделяет пан Роман.

– И я также.

– Всегда приятно иметь единомышленника, – признался Максим, однако не очень искренне: этот долгошеий примитив не вызывал ничего, кроме отвращения. К счастью, уже подъезжали к дому Мартинца – правда, всю проезжую часть перед домом заняли автомобили, пришлось остановиться за углом. Сразу за ними подъехали Иван с Гизелой. Карплюк, увидев девушку, застыл с наклоненной набок головой, будто прислушивался к чему-то, глаза сделались маслеными. Гизела была не очень красивой, но какой-то вызывающей; не шла, а демонстрировала себя, как хорошая манекенщица, – несла свои прелести, предлагая всем полюбоваться ими.

Увидев, как застыл Карплюк, уставившись на нее, остановилась, выставив немного вперед и в самом деле красивую длинную ножку. Взмахнула ресницами.

– Гизела, не соблазняй дедушку, – одернул ее Мартинец.

Карплюк бросил на него взгляд, полный ненависти.

– Вы никогда не отличались тактичностью, – заметил зло.

– Да, мои манеры всегда требовали усовершенствования, – захохотал Иван, – однако я не жалею об этом.

– Напрасно.

– Я познакомлю вас с еще лучшей девушкой.

– Лучшей быть не может! – совершенно серьезно возразил Карплюк.

Гизела подняла на него глаза и сразу же стыдливо опустила их.

– Действует безотказно, и даже я когда-то проглотил эту приманку. Гизела, я сейчас отвезу тебя домой.

– Я не хочу домой.

– Тогда веди себя порядочно.

– Я буду хорошей... – Взяла Ивана под руку, но все же незаметно подморгнула Карплюку, и он пошел за ними, качая головой, как собака, которая плетется за хозяином, ожидая подачки.

Стефа ждала их около подъезда. Ей повезло, отъехал какой-то автомобиль, и Луцкая пристроила свой «фольксваген» на его место. Она посмотрела ревниво-изучающе на Гизелу и подставила ей щеку для поцелуя – прежде уже встречались у Максима на квартире. Прижалась к Рутковскому, и он обнял ее за плечи. Стефа ни на что не претендовала, не привередничала, Максима это устраивало, и не потому, что был эгоистом, просто знал, что его отношения с Луцкой были продолжением той же игры, которую вел в Мюнхене: тут был свой образ жизни, и он бы выглядел белой вороной, если бы не имел дамы.

Женщины пошли на кухню готовить закуски, а Мартинец, поставив пластинку с записью танцевальной музыки, танцевал один посередине комнаты. Он умел танцевать, имел хороший слух и чувство ритма, не просто переступал с ноги на ногу, как танцует молодежь, жил танцем, казалось, забывал обо всем, кроме танца, и весь светился радостью.

Карплюк смотрел некоторое время, как танцует Мартинец, и сказал осуждающе:

– У вас, пан Иван, ноги как на шарнирах. Могут открутиться...

Мартинец махнул рукой.

– Вам не испортить мне настроение, – только и ответил. – Но учтите, живу на двенадцатом этаже и дверь на балкон открыта...

Карплюк невольно посмотрел на открытую балконную дверь, а Иван злорадно погрозил ему пальцем.

– Я, когда напиваюсь, делаюсь буйным, – предупредил Мартинец.

Карплюк инстинктивно передвинулся в глубь комнаты.

– Не сходите с ума, пан Иван. Нам на сегодня хватит одного...

– Ну, я вам скажу! – Мартинец повалился на кресло. – Комедия, да и только. Давно такого не видел.

– Вот-вот! – поддакнул Карплюк, задвигал ушами. – Типичный сумасшедший. Вы же видели, как сам мистер Мак...

– Что Мак! Игра идет по большому счету. Не удивлюсь, если сам американский президент примет Засядько.

– Ну? – предостерегающе поднял руку Рутковский. – Надеюсь, до этого не дойдет. – Максиму хотелось как-то предупредить Мартинца, чтобы не очень раскрывался перед Карплюком. В принципе Мартинец нравился ему своей искренностью и непосредственностью, на РС никто не осмеливался быть хоть чуть-чуть самим собой, а Иван не держал язык за зубами, и говорили, что его вызывал и предупреждал сам Лодзен.

– Может, президент и побрезгует принять Засядько. – Мартинец танцевал какое-то странное танго. – Кому охота быть оплеванным? В прямом и переносном смысле?

– Так вы думаете? – вытянул до конца шею Карплюк.

– Бедные мы и несчастные, если делаем из Засядько фигуру.

– Ну какая же Засядько фигура! – попробовал еще раз одернуть его Рутковский.

«Да, – подумал, – какое мне дело? В конце концов, этот Мартинец также подонок. Правда, другой на его месте сидел бы и не чирикал, а этот хорохорится, выходит, что-то человеческое сохранилось в нем».

– Какая фигура? – рассердился вдруг Мартинец. – Неужели ты не видишь? На этой неделе на нескольких языках передадут интервью с Засядько. Может быть, кто-нибудь услышит, поверит... А мы говорим: станция «Свобода», правдивая и честная информация, слушайте нас...

– Вот-вот, – похвалил Карплюк. – У пана Ивана есть свое мнение, и к нему нужно прислушаться.

– И, исходя из этих соображений, вы перескажете его завтра Кочмару? – уставился на него Мартинец.

Да, он не такой простой, Иван Мартинец, знает, с кем имеет дело, но должен также знать, что Кочмара ему не побороть, – на что же рассчитывает? Возможно, просто не может держать язык за зубами? Есть такой тип людей: ничего не пожалеет для красного словца.

Шея у Карплюка сама собой спряталась в воротник и голова виновато склонилась набок.

– Пан Иван, я не такой!

– Такой или не такой – посмотрим.

– Клянусь вам, может быть, кто-нибудь... – недвусмысленно покосился на Рутковского.

– Максима не трогайте! – сразу понял его Мартинец. – Он еще не испорченный.

– И сам пан Лодзен ему доверяет.

– Все вам известно... Но... – Мартинец увидел, что девушки несут блюда с закусками. – Но сегодня у нас ветчина и красная рыба. Вам известно, сколько стоит красная рыба, пан Карплюк? Ладно, я не буду портить вам аппетит, но должны знать, что семгой нужно закусывать только водку, желательно «Столичную», и как раз такую мы и будем пить.

– Надоело виски, – согласился Карплюк и потер руки.

– Да-да! – выкрикнул Мартинец. – Но «Столичная» – это еще не все. Сегодня я вас угощаю, господа... Угадайте чем?

– Армянским коньяком? – вытянулась шея из воротника у Карплюка.

– Нет, господа, есть горилка с перцем!

– Для женщин! Только для женщин, – предложила Стефа.

– Хотя бы по маленькой рюмочке... – попросил Максим жалобно.

– Только по маленькой.

Семга и в самом деле оказалась вкусной, Рутковский отдал ей должное. Карплюк выпил две полные рюмки водки, немного опьянел, налил до краев третью, поднял и начал торжественно:

– Предлагаю тост... Выпьем за нас, за наши идеи.

– И у вас есть свои идеи? – не без ехидства спросил Мартинец. – Интересно...

– Да, есть, – качнул головой Карплюк, – и горжусь этим.

– Кажется, во время войны вы работали на киевской бирже труда?

– Да.

– И сколько парней и девушек отправил пан в Германию?

Карплюк втянул шею в воротник.

– Каждый делал свое дело...

– Конечно, один просто стрелял из автомата в Бабьем Яру, другой отправлял эшелоны с рабочей силой!

– Бросьте эти упреки. Сейчас многие американцы считают ошибкой, что поддерживали Советский Союз во время войны. Поговорите с паном Лодзеном...

– Я знаю его точку зрения.

– А если знаете, то чего цепляетесь ко мне? Вон Панченко: оберштурмфюрер СС – и никто его не упрекает.

– Э-э, господа, – остудила их Луцкая, – зачем вы спорите. Немцы были огромной силой, и этим грех было бы не воспользоваться.

– Так же, как сейчас американцы, – подтвердил Карплюк.

– А мы можем только болтать...

– Подгавкивать... – уколол Мартинец.

– Разве важна терминология? – Стефания допила водку. Смотрела холодно. – Пора понять, что без американцев не будет ни нас, ни радио, ни черта. Единственный наш шанс вернуться на Украину...

– С помощью американских штыков? – Злость вдруг закипела в Максиме.

Луцкая удивленно посмотрела на Рутковского: что с ним? Но Максим уже взял себя в руки: зачем выскочил? Тут все, кроме Гизелы, которой до лампочки эти проблемы – было бы вино и музыка, поют одно, возможно, на разные голоса, но хор, в конце концов, единый.

И его дело – молчать, слушать и запоминать. Вот так, Максим Рутковский, молчи и слушай, действительно уникальную водку с перцем закусывай баварской ветчиной, русской семгой и запоминай, ибо память сейчас – единственное твое оружие.

Весной Рутковский наконец купил автомобиль. Выбрал «фиат» красного цвета, хорошую мощную машину, способную делать сто пятьдесят километров в час.

Это событие обмыли после работы в буфете, и Максим на практике убедился, что «фиат» дает ему еще одно преимущество: теперь мог спокойно воздерживаться от спиртного, все пили виски и шнапс, а он минеральную, и это ни у кого не вызывало возражений: зеленый водитель, и действительно, не годится с первых же дней развращать его.

На протяжении зимы Рутковский изучал систему охраны и прохождения документов на станции.

Работа начиналась в половине десятого, в десять был пятнадцатиминутный перерыв на второй завтрак. Между двенадцатью и четырнадцатью часами в буфет привозили обед. Работа заканчивалась в полшестого. Оставаться после работы на станции могли дежурные редакторы, дикторы, а также работники, имеющие на это специальное разрешение начальства. Приблизительно до половины восьмого вечера в комнатах убирали, в девять вахтер закрывал их. Комнаты запирались только из коридора, и уединиться в них не было никакой возможности, что, конечно, не очень нравилось Рутковскому. Вынос каких-либо бумаг из помещения станции строго запрещался. Правда, вахтеры редко когда контролировали портфели и сумки сотрудников, однако такие случаи бывали, и виноватых в нарушении этого правила немедленно увольняли с работы.

Еще готовясь к выезду за границу, Рутковский детально ознакомился со структурой и направлением деятельности РС, деятельности, которая является наглядным примером того, как империалистические разведчики последнее время уделяют все больше внимания организации и проведению идеологических диверсий, подготовке провокаций, поддержке антигосударственных элементов и другим формам вмешательства во внутренние дела Советского Союза, а результаты этой идеологической диверсионной деятельности в свою очередь проверяются шпионажем.

Документальное подтверждение:

В официальных инструкциях перед РС ставится такая цель: «...сеять враждебность между народами Советского Союза и народами других социалистических стран;

подрывать доверие к СССР, характеризуя Советскую страну как «некапиталистическую» державу;

распространять дезинформацию, подрывать веру в военную и экономическую мощь социалистических стран, разжигать националистические чувства».

В секретных американских документах, подписанных президентом Комитета радио «Свобода» в марте 1971 года, находим такие инструкции для комментаторов и редакторов РС:

«Мы должны помогать слушателям действовать эффективно, чтобы изменить существующую советскую систему...»

«Радиостанция может предоставить много информации, которая будет очень полезна при создании общих платформ для осуществления сопротивления режиму. Наши передачи должны заставить людей сомневаться в советской системе и в действиях Советского правительства».

В документе «Общее руководство по передачам радио «Свобода», утвержденном советом редакторов и бывшим президентом Комитета радио «Свобода» Х. Сарджентом в январе 1974 года, подчеркивается, что «...радио «Свобода» не согласно с коммунистической идеологией и открыто выступает против многих особенностей советской системы».

Рутковский детально изучил процесс прохождения секретной почты на РС, в том числе и сообщений корреспондентов. Сначала такие материалы отрабатывались офицерами разведки, в руках которых находилась секретная картотека информаторов РС. В нее заносились фамилии тех, кто когда-нибудь давал сообщения для РС.

Потом донесения шли к Джеку Лодзену. Отдел, который возглавлял полковник, был фактически мозговым центром разведывательной службы РС. Из украинской редакции за донесениями ходила Катя Кубиевич. Каждое из них регистрировалось в журнале. Копию донесения секретарь прятала в сейфе, оригинал вместе с конвертом, где находились данные об информаторе, получал Роман Кочмар – он передавал его аналитику для обработки.

Аналитик заглядывал в конверт, где были данные об информаторе. Если это имя уже фигурировало в картотеке отдела Кочмара, в нее вносились новые данные, собранные корреспондентом. Если информатор не имел личной карточки, она заводилась. Таким образом, каждый информатор регистрировался дважды – в специальной картотеке информаторов и в картотеке отдела Кочмара, где работал Рутковский.

Эта картотека хранилась в сейфах, ключи от которых лежали в главном сейфе, а ключ от него уже неделю тому назад Максим получил от Олега.

Сегодня в обеденный перерыв, увидев, что Кочмар немного «под газом» и в благодушном настроении, Рутковский подошел к нему.

– Помните, пан Роман, – знал, что Кочмар любит, когда работники обращаются к нему полуофициально, – вы обещали отпускать меня на уроки немецкого языка.

Кочмар хитро прищурился.

– Помню, я все помню, мой друг, даже наш договор о том, что вы будете отрабатывать пропущенные часы.

– Конечно, – ответил Рутковский без энтузиазма. Именно ради этого и заварил всю эту кашу, однако Кочмар должен думать, что работать в вечерние часы Максиму неприятно. – Я согласен отрабатывать вечером, и надеюсь, вы будете довольны мной.

– Когда начнете?

– С завтрашнего дня. Три или четыре раза в неделю я буду приходить на два часа позднее.

– И работать до половины восьмого вечера?

– Да.

– Завтра я дам распоряжение Кате.

– Может, выпьете коньяку, пан Роман?

– С удовольствием.

Рутковский глотнул минеральной воды и потихоньку вышел из буфета. Еще издали увидел свой красный «фиат» на стоянке напротив РС. Машина нравилась ему – честно говоря, специально выбрал красного цвета, решил, что хоть это может себе позволить: ездить в красной машине.

Запустил двигатель, включил радио и долго сидел, свободно откинувшись на спинку сиденья, и с наслаждением ощущал горьковато-терпкий запах автомобиля. Днем звонила Стефа, предложила покататься – нашел какой-то пристойный повод для отказа. Хотелось побыть одному. «Фиат» принес ему совсем новое, неведомое до сих пор чувство уединенности, как будто автомобиль отделял от внешнего мира, отгораживал, обособлял. Максим поймал в радиоприемнике грустную мелодию, сидел, слушал и курил, и его не покидало удивительное ощущение, будто сейчас он далеко.

Наконец поехал, выскочил за город и мчался, не очень разбирая куда. Лишь бы ехать, наслаждаться музыкой, скоростью новой машины и размышлять о завтрашнем вечере. Завтра начинается настоящая работа, ради которой он вот уже год здесь, в Мюнхене.

Максим ощупал карман: аппаратуру дали новейшую, почти не занимает места и работает безотказно. Мысли о технике и о завтрашнем дне отрезвили Рутковского: остановился возле бензозаправочной станции, рядом с которой светились окна кафе, выпил две чашки крепкого кофе и повернул домой.

Максим вышел на работу в половине одиннадцатого. Заглянул к Кате Кубиевич – секретарша заполняла регистрационные журналы, делала это старательно, высунув кончик языка. Рутковский подкрался незаметно сзади, пощекотал шею девушки. Отмахнулась, как от надоедливой мухи, и тогда Рутковский положил рядом с регистрационным журналом плитку шоколада. Знал Катину любовь к сладкому и время от времени дарил ей шоколад или конфеты. На фоне общей скупости эти подарки выглядели чуть ли не королевскими подношениями. Катя, должно быть, расценивала их как проявление симпатии, даже больше, но боялась потерять благосклонность Кочмара – ей и нравилось обольщать Рутковского, и было страшно, потихоньку кокетничала с ним, все время озираясь, не замечает ли чего-нибудь грозный шеф.

– Какой вы милый, пан Максим! – Катя на всякий случай положила шоколад под бумаги. – Шеф уже интересовался вами, и я сказала, что опаздываете на два часа.

– Вы умница, Кетхен, что бы мы все делали без вас!

– Вы всегда угождаете мне.

– Угождать вам – долг каждого мужчины.

– У нас так мало настоящих мужчин.

– Просто они постарели и утратили боевую форму. Кроме нашего шефа: почему-то он только молодеет.

– Почему же?

– У него особая причина.

– Какая же?

– Этого я не могу сказать вам, Кетхен.

– Мне так интересно... Скажите!

– Зависть съедает меня, Кетхен, черная зависть.

– А я слышала, что панна Стефа...

– Все, Кетхен, познается в сравнении. Панна Стефа – чудо, но есть еще женщины...

Катя незаметно оглянулась на двери кабинета Кочмара. Поднялась из-за стола, придвинулась к Рутковскому.

– Если вы захотите... – прошептала многозначительно. Однако излишняя Катина привязанность не входила в планы Максима.

– Я всегда хочу очень много, и требовать этого от вас, Кетхен, трудно... Мы поговорим еще на эту тему... – Так же осторожно оглянулся на двери Кочмара, и Катя скисла.

Рутковский подумал, что можно будет когда-нибудь покатать Катю в «фиате», хотел даже предложить небольшую субботнюю прогулку, но двери кабинета открылись, и в приемную выглянул шеф. Катя изобразила на лице недовольство.

«Дура дурой, – подумал Максим, – а какая-то женская интуиция подсказывает ей правильную линию поведения». Катя сказала громко, чтобы услышал Кочмар:

– Каждый факт вашего опоздания я зафиксирую в ведомость с последующей отметкой – отрабатываете ли.

– Деловая постановка вопроса, – похвалил Кочмар. – Сегодня прошу задержаться после работы. Проанализируете два свежих сообщения корреспондентов.

– Слушаюсь, пан Роман.

– А сейчас идите и работайте! – Кочмар не любил, когда кто-то из сотрудников, особенно молодых, крутился возле Кубиевич.

Рутковский пошел не оглядываясь. Примитивный флирт с Кетхен оставил неприятный осадок, и слава богу, что случился пристойный повод для отступления.

Максим работал достаточно продуктивно и до конца дня фактически выполнил работу, назначенную Кочмаром на вечерние часы. Хотел, чтобы ничто не мешало вечером заняться картотекой информаторов. В половине шестого, когда все, как по команде, поднялись и стали закрываться ящики, Максим поймал несколько сочувственных взглядов. Заглянул в комнату Мартинец.

– Ты чего, старик, не заканчиваешь? – спросил.

Рутковский рассказал, в чем дело. Иван искренне расстроился.

– А я рассчитывал на твой лимузин, – признался. – Свою развалюху отдал в ремонт.

– Ты с Гизелой?

– Нет, старик, такой экземпляр объявился...

– Ну и мотай со своим экземпляром! – рассердился Максим. – Не знаю, что и говорить Стефе.

– На фоне моей неверности острее почувствует твое постоянство. Кроме того, такой экземпляр, что и Стефа удивится.

– Где откопал?

– Захожу вчера вечером в «Краб». Знаешь, кабак напротив моего дома... Сидит – и одна. Такой экземпляр, и одна, просто неимоверно. Я ее на абордаж, покапризничала немного, но тебе известно, я пустых номеров не тяну...

Хвастовство Ивана иногда забавляло, иногда раздражало Максима. Хотя отдавал должное Мартинцу: тот умел знакомиться с девушками и кружить им головы. Бывало, только зайдут в какой-нибудь ресторанчик или кинотеатр, Рутковский еще не успел оглядеться, а Иван уже тащит какую-то красавицу.

– Может, мы тебя подождем? – предложил Мартинец.

Максиму только этого не хватало: чтобы Иван зафиксировал, что оставался на работе еще на один час. Отказался категорически:

– Завтра... Завтра давай свой экземпляр, поедем в Швабинг, я уже договорился со Стефой.

Мартинец ушел, а Рутковский, разложив на столе бумаги, сделал вид, что работает. С нетерпением ждал прихода уборщицы: чем раньше она закончит работу, тем больше он будет иметь времени для ознакомления с картотекой.

Уборщица оказалась еще молодой и достаточно привлекательной – Максим подумал, что Мартинец никогда бы не обошел ее вниманием. Тем более что имела звучное имя – Розалинда; но про это Рутковский узнал потом, теперь же стоял, постукивая от нетерпения ногой, и ждал, пока уборщица закончит свою работу.

Наконец Розалинда ушла, теперь она работала в соседней комнате, где стоял стол Кати Кубиевич. Из этой комнаты вели три двери: в комнату Максима, Кочмара и еще одна – в коридор. Из комнаты Максима можно было пройти еще в одну справа, где стояло четыре стола. Оттуда также двери вели в коридор; итак, не имели прямого выхода в коридор лишь комнаты Рутковского и Кочмара, а именно в них стояли сейфы с ключами и картотеками.

Пока Розалинда убирала соседнюю комнату – приемную, как любил называть ее Кочмар, хотя, кроме Кати Кубиевич, здесь сидели еще двое сотрудников, Максим подготовил аппаратуру.

Наконец за уборщицей в последний раз захлопнулась дверь, Рутковский подождал несколько минут и, уверившись, что все спокойно, открыл главный сейф. Впоследствии его приходилось открывать не один раз, это стало привычным и будничным, но в тот первый вечер замок щелкнул так, что казалось, это услышали во всем здании: как выстрел пистолета, даже громче.

Максим инстинктивно отступил. Постоял минуту, прислушиваясь. Тишина, и только кровь стучит в висках.

Достал из первого сейфа карточки. Разложил и впервые нажал на кнопку микрофотоаппарата. Подумал:

«Что это за человек, который дал информацию на РС? Может, случайно или по недомыслию? Выехал человек за границу, а тут к нему корреспондент: что может он сказать по такому-то поводу, нас очень бы интересовало именно ваше мнение... И начинает человек разглагольствовать, забыв про все и не замечая, что попал в ловко расставленные сети.

А может, какой-то диссидент? Сколько их, к сожалению, хотели бы попасть на «Свободу»! Мелкие политиканы, которые считают себя борцами за права человека, образовывают какие-то комитеты, выступают с заявлениями...»

Рутковский жестко усмехнулся. Попали бы сюда, в Цирндорф, прописали бы вам права – навек бы расхотелось.

Щелк, щелк...

Максим работал до половины девятого. Еще пять минут для того, чтобы навести в комнате порядок. Закрыл главный сейф и в восемь тридцать пять, за двадцать пять минут до того, как вахтер закрывает дверь, вышел в коридор с чувством человека, который достойно исполнил свой долг.

«Экземпляр» Мартинца оказался действительно неплохим. Девушку звали Ева. Появилась она в такой мини-юбке, что даже у видавшего виды Ивана вытянулось лицо: бедра Евы обтягивала лишь узкая полоска темной ткани, и Максим сначала подумал, что девушка пришла в купальнике. Правда, Еву это не очень портило – имела красивую фигуру, в конце концов, каждый может показывать свой товар как хочет. А в том, что в данном случае товар первосортный, не могло быть никаких сомнений.

Заехали за Стефой, и Максим уступил ей руль: девушка хорошо знала город и чудесно водила машину. Кроме того, новый автомобиль, как новая кукла, – всегда привлекает.

Где поместила машину Стефа, для Рутковского осталось загадкой: здесь, в Швабинге, всегда столпотворение: автомобиль на автомобиле, целые потоки людей, которые приехали искать развлечений. Вызывающе одетые девушки, стоящие не так уж дорого; чуть ли не впритык друг к другу ресторанчики, бары, пивнушки, сомнительные заведения, где можно увидеть порнографический фильм или стриптиз. Сутенеры, швейцары с таинственными лицами и реклама, реклама, реклама... Газовые лампы всех цветов, фотографии, рисунки, манекены в витринах.

Вышли из машины, к Рутковскому подбежал человек в приталенном костюме.

– Марихуана? – спросил. – Или чего-нибудь покрепче?

Максим лишь рукой махнул, и человека будто ветром сдуло. Бизнес с наркотиками сложный, требует знания людей, вкрадчивости, умения сразу и незаметно исчезнуть.

Рядом бородатый, однако совсем еще молодой художник разрисовывал цветным мелом асфальт, и прохожие изредка бросали пфенниг в лежащую рядом шляпу.

Музыкант тянул что-то жалобное на скрипке; громко хохоча, прошла молодежная компания, наверное студенты: веселые, волосатые, в джинсах и расстегнутых на груди рубашках.

Швабинг напоминал Рутковскому Латинский квартал, хотя он никогда не был в Париже, просто из прочитанного и слышанного: тут также собираются студенты, литераторы, артисты, художники, их поклонники. Сидят в винных погребках, открытых кафе, дорогих и дешевых ресторанах. Тут есть все на разные вкусы и на разные карманы: мартель, золотистое рейнское вино и дешевое итальянское столовое в одной цене с минеральной водой.

Мартинец повел их в винный погребок, где можно было выпить хорошего французского вина, во всяком случае хозяин, дородный баварец, клялся в этом и говорил, что такое вино подается только завсегдатаям.

Максим заглянул Стефании в глаза, но не увидел в них отражения своего настроения: она курила длинные женские американские сигареты с двойным фильтром, затягивалась всего несколько раз и гасила в пепельнице, чтобы чуть ли не сразу зажечь новую. Взял девушку за локоть, спросил:

– Что случилось, Стефа?

– Почему ты так решил?

– Немного нервничаешь...

– Просто настроение....

– Кто испортил?

– Брось!.. Мне испортить трудно.

– И все же?..

– Было много работы.

– Твой шеф, кажется, не отягощает тебя.

– Много ты знаешь!

– Не очень много, но не так уж и мало. Говорят, пан Стецько собирается в очередной заграничный вояж?

– Кто говорит?

– Все. Секрет Полишинеля. Тем более что господину премьеру не привыкать...

Стефания недовольно поморщилась. Но ее можно было понять: кому приятно, когда ругают твоего руководителя, однако и возразить не могла. Действительно, куда только не носило в последнее время престарелого председателя АБН[2] с супругой, известной под кличкой «Муха»: Сайгон и Тайвань, Испания и Португалия, Турция и Южная Америка... И везде канючит и дает обещания, не брезгует ничем.

Позорное поведение Стецько вызвало возмущение даже в его ближайшем окружении. Рутковский слышал от Юрия Сенишина о наглом присвоении «господином премьером» денег организации.

Через несколько лет после войны Стецько вместе со своими приспешниками Николаем Лебедем и финансовым референтом Осипом Васьковичем устроили в Мюнхене, на Фюрихштрассе, хорошо законспирированную типографию для печатания фальшивых долларов, которые потом пачками продавались на черном рынке.

Документальное подтверждение:

«Стецько – политический проходимец. Он паразитирует на нашей организации, тратит наши деньги сколько хочет и как хочет, не отчитываясь ни перед кем. Ведет себя среди нас как удельный князь. Это, так сказать, пример нашего эмиграционного единства».

(Из выступления одного из бывших членов «Стецьковского «провода» Ярослава Бенцаля». Газета «Вести с Украины» за 25 января 1973 г.)

«Настоящая цель, вдохновлявшая Стецько – Карбовича, заключалась в его несоразмерных с собственными возможностями притязаниях. Этот незрелый тип без должного опыта и подготовки, все знания которого сводятся к нескольким десяткам бессистемно прочитанных книг, а практика – к изданию нескольких бюллетеней и статей гимназического уровня... пожелал стать «духовным вождем».

(«Белая книга ОУН», 1941 г.)

Стефа смерила Рутковского острым взглядом. Могла быть кроткой, нежной, но иногда становилась колючей и, казалось, не хорошенькие пальчики, а когти прятала в перчатках.

– Завтра можешь освободиться вечером? – спросила внезапно.

– Должен отрабатывать.

– А если очень нужно?

Рутковский подумал: если уж Луцкая говорит – очень нужно, дело действительно неотложное. Зимой он несколько раз хотел через Стефу установить связь с оуновскими кругами, однако Луцкая вела себя очень осторожно, и все его попытки были напрасными. А сейчас сама что-то предлагает... Рутковский интуитивно ощущал: что-то стоит за Стефиным предложением, но что?