Текст книги "Приют одинокого слона, или Чешские каникулы"

Автор книги: Роман Пастырь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

         Ровно в двенадцать Генка открыл шампанское, раздал всем бенгальские огни, погасил свет. На елочных игрушках заиграли блики свечей.

         – Vánoce, vánoce přichazeji, šťastné a veselé4, – запел Генка, размахивая бенгальским огнем.

         – Кретин! – заорала Лора, вскакивая со стула.

         На ней было шелковое бирюзовое платье длиной все по тот же пейджер. На колготках выше колена расползлась дыра, прожженная искрой.

         – Ах, прости, дорогая, – ухмыльнулся Генка. – Сними ты их вообще к лешему. Тебе не привыкать.

         – Что?! – задохнулся Макс. – Чего ты несешь?

         – А что, она первый раз в жизни колготки порвала? Я об этом. А вы что подумали? Мадам, потанцуем? – повернулся он к Лиде.

         Музыкальный центр уже второй час пытал их исключительно чешской музыкой, преимущественно в фольклорном стиле. Это было слишком даже для Вадима. Для остальных – и подавно. Но Лида встала, застенчиво опустив ресницы. Миша нахмурился, однако промолчал.

         Лора, нисколько не стесняясь, задрала свой миллиметровый подол, стянула колготки и швырнула в камин. Противно запахло паленой синтетикой.

         – Имела я в виду ваше... ваноце, – бросила она через плечо и вышла, хлопнув дверью.

         – Послушай, Гена, – подчеркнуто спокойно начал Макс, но было видно, что он еле сдерживается.

         – Слушаю, – все той же широкой улыбкой улыбнулся Генка из-за Лидиного плеча, держа руки не на ее талии, а рискованно ниже.

         – Зачем, интересно, ты нас сюда пригласил?

         – Как зачем? – очень натурально удивился Генка. – На праздники.

         – Если я правильно понял, ты хотел с нами помириться.

         В это время диск кончился, и в комнате повисла тяжелая тишина, только часы тикали серебристой капелью, да ровно гудело пламя в камине, поедая угольные брикеты. Лида, мучительно покраснев, отстранилась и села в кресло.

         – Я стараюсь, – Генкина улыбка медленно слиняла, огоньки в глазах погасли, но Оксана готова была поклясться, что они все равно горят за какой-то светонепроницаемой шторкой. – Честно, ребята. Я не хотел никого обидеть. Вы не представляете, как я рад, что вы приехали. И очень сожалею о... ну, о том, что было раньше. Прошу вас, простите меня. Тогда... у меня был очень тяжелый период. Я, наверно, даже плохо соображал, что делаю.

         Оксана посмотрела на Вадима и едва заметно покачала головой. Тот пожал плечами. Этот их обмен мнениями не укрылся от Генки.

         – Я понимаю, вы не верите, – вздохнул он и сел на диван. – Я все делаю не так. Говорю не так, делаю не так. Черт! – он ударил себя кулаком по колену и низко, как проштрафившийся школьник, опустил голову. – Пожалуйста, дайте мне еще один шанс.

         Мише показалось, что все это здорово смахивает на комсомольское собрание. Нет, даже на пионерское, потому что в то время, когда он был комсомольцем, всем уже было на все наплевать, и подобные чистки с покаянием не котировались.

         – Пойдемте-ка спать, – сказал он, вставая. – Утро вечера мудренее. Так или иначе, мы уже здесь, обратные билеты на 8 января. Придется учиться основам мирного сосуществования. Может быть, мы тоже... не во всем правы, – добавил он.

             * * *

                                                                                     1 января 2000 года

         Ветер и не думал стихать, наоборот – стал еще сильнее. Он выл на сотню голосов, хохотал, как филин, и рыдал, как баньши5. От неба до земли протянулся снежный занавес, такой плотный, что дальше своего носа ничего кроме белесой мглы не было видно. Вадим вышел было на крыльцо покурить, но холод пробирал до костей, в лицо летели мириады хлопьев, и он вернулся.

         В холле уже никого не было, камин погас. На столе оплывал свечной огарок. Вадим прикурил от него и сел в кресло. В голове была такая же муть, как и за дверью.

         – Не спится?

         Лора вынырнула из мрака, как призрак. Села на подлокотник, взъерошила ему волосы. Вадим дернулся, она громко расхохоталась.

         – Да тише ты! – с досадой зашипел он.

         – Боишься, что Ксюня услышит? Не бойся. Я не собираюсь тебя насиловать. Просто посидим, погуторим.

         – А что Макс?

         – Выпал в осадок. Совершенно нерастворимой массой. Скажите мне, господин юрист, вам ничего не кажется странным?

         – Если не сказать все.

         Разговаривать с Лорой об убийстве не хотелось. Но Вадим знал, что отвязаться от нее практически невозможно. Разве что невежливо встать и уйти. Но уйти – значит, начать такой же разговор с Оксаной, которая наверняка не спит и ждет его. Почему-то разговаривать с ней о Генке казалось совершенно невыносимым. Может быть, после ее слов, что она ехала в Чехию с намерением... разобраться с ним?

         – Послушай, Вадик, а почему Ксана с такой уверенностью заявила, что Генку убили? Якобы он не мог так упасть башкой на угол. Но ведь это все на глазок. Меня смущает другое. Все-таки я худо-бедно знаю анатомию. Насколько мне известно, среди нас спецназовцев нет. Из вас даже в армии никто не служил. В потемках с одного удара так бахнуть по виску, что сразу насмерть, – это надо постараться.

         – Откуда ты знаешь, что с одного удара? – насторожился Вадим. – Разве ты подходила к нему близко?

         – А как же! Это ведь я его нашла. И потом, чему ты удивляешься? Мы же решили, что он упал и ударился об тумбочку. Что же он, по-твоему, пять раз мог об угол биться? Нет, ты мне зубы не заговаривай. Кто мог так точно его угостить?

         – Разве что ты, – хмыкнул Вадим. – Сама сказала, анатомию знаешь. Да и силенок у тебя хватит, девушка крепкая.

         – Сдурел? – возмутилась Лора.

         – В чем-то ты, старушка, конечно, права. Специально так ударить сложно. А вот случайно, все в том же пресловутом состоянии аффекта, – вполне. Я очень даже могу себе это представить.

         – Ничего себе случайности! Ямщик, похоже, ты гонишь!

         – Отнюдь. Когда я работал у Забужинского, адвоката, еще в универе, был один случай. Мужик ругался с женой, так, по-бытовому, она его как-то обозвала, он рукой махнул, хотел ей по щеке хлопнуть, даже не пощечину, а слегка, тыльной стороной. Она головой дернула, а у него на пальце перстень с печаткой был. Не поверишь, вот так же висок пробил, насмерть. Я потом с экспертом говорил, он сказал, что совершенно случайно получился страшнейший удар, называется «хвост дракона». А мужик в единоборствах ни ухом, ни рылом. Даже утреннюю зарядку никогда не делал. А ты говоришь.

         – Едем в Париж. Ладно, пусть так. А вот Лидочка почему-то соврала.

         – Что соврала?

         – Что не была в Генкиной комнате и не видела слона. Еще как была и еще как видела. И руками лапала.

         – Ты думаешь, это она?

         – Я же сказала, мне не верится, что это убийство, – отмахнулась Лора. – Но если я все-таки ошибаюсь, у Лидочки в моем списке будет самый высокий рейтинг.

         – Почему? Кстати, ты сказала такую фразу: «Думаешь, непонятно, куда ты ходила посмотреть на горы...»

– Вот вы где! Попались! – из кухни вышел Миша.

– Ты тоже не спишь? – совсем другим голосом, как обычно, вздорно-капризным, пропела Лора.

– Спустился водички попить.

         – Ладно, – Лора резко встала, ее качнуло, и она чуть не упала. – Пора все-таки баиньки. Хоть попытаться. Спасибо, мы хоть не рядом с Геночкой. В смысле, не в соседней комнате.

         Спотыкаясь и хватаясь за все, что попадалось под руку, Лора двинулась в сторону лестницы. Миша провожал ее брезгливым взглядом – это было заметно даже в полумраке. Он тяжело вздохнул, пламя свечи запрыгало, бросая на лица причудливые тени.

         – Тебе не кажется, Вадим, что... все врут? – сказал он вполголоса.

         – И я?

         – Да.

         – И ты?

         – Да, и я, – помедлив, ответил Миша.

         – Интересно девки пляшут по четыре штуки в ряд. Впрочем... Наверно, ты прав. Причем, не только врут, но еще и недоговаривают.

         – Ну, это просто разновидности вранья. Обычно врут женщины, а мужики кое о чем умалчивают, говоря при этом часть правды.

         – Миш, а может, руки на стол?

         – То есть? – не понял Миша.

         Вадим чиркнул зажигалкой – огонек свечи чадно замигал, готовый вот-вот погаснуть. Обжег палец, выругался, снова чиркнул. Наконец пламя снова поселилось на фитиле.

         – Не играл в детстве? – спросил он, пряча зажигалку в карман. – Несколько человек сидят и передают под столом из рук в руки какой-нибудь мелкий предмет. А тот, кто водит, говорит: «Раз, два, три, руки на стол!». Все кладут руки на стол. А он говорит либо «убирай», либо «здесь». Если ошибся, водит снова. Так, может, руки на стол?

         – Нелогично, – усмехнулся Миша. – Все равно гадать, у кого под рукой. Тогда уж скорее карты на стол.

         – Тбк ты и положишь карты.

         – А ты положишь?

         Снова повисло тяжелое молчание.

         – Значит, остаемся при своих, – сделал вывод Вадим.

         – Мне неприятно это говорить, но...

         – Ты подозреваешь меня?

         – Нет. Оксану.

         – Потому что она призналась, что хотела убить Генку? – сухо поинтересовался Вадим.

         – Нет. Просто... Уж слишком она нервничала.

         Вадиму так совсем не показалось. Наоборот, жена была странно, даже неестественно спокойна. Но возражать он не стал, ожидая продолжения. Впрочем, больше Мише сказать было нечего.

         – А ты... подозреваешь кого-нибудь? Конкретно? – спросил он.

         – Не знаю. Только что Лорка сначала пыталась доказать мне, что это никакое не убийство, а несчастный случай. А потом покатила бочку на Лиду, – последнее он сказал с легкой мстительной ноткой.

         – И что? – испугался Миша.

         – Да ничего. Пришел ты, и она убежала.

         – Вернее, уковыляла. Так что она сказала?

         – Я говорю тебе, ничего сказать не успела.

         – Ты все-таки не ответил, – настаивал Миша, – ты тоже подозреваешь Лиду?

         – Тогда уж Лору.

         – Почему?

         – Да потому же. Слишком уж нервничает. К тому же наркоша. И пьяная была в хлам.

         – Послушай, Вадик, ты должен это знать. – Миша откинулся на спинку кресла и закусил костяшку большого пальца. – Если металлический предмет упал в снег, на нем останутся отпечатки пальцев?

         – Ты про слона? Трудно сказать. Тут от многого зависит. Плотность снега, влажность, температура, время нахождения в снегу. Обычно кожное сало замерзает, а вот когда предмет из снега достают, оно оттаивает и отпечатки деформируются. Скорее всего, идентифицировать их будет сложно. Да и что толку? Слона все лапали. Постой-ка! Лора сказала, что Лида соврала. Ну, что она не видела слона и даже не была в Генкиной комнате. Я теперь точно вспомнил. Была. Лорка права. Мы все как раз вышли, а Лида зашла. Еще сказала, что должна же она взглянуть на реликвию. Почему тогда сказала, что не была там?

         – Не знаю, – отрезал Миша и встал. – Пойду спать. Утро вечера мудренее.

         – Давно уже утро, – возразил Вадим, тоже поднимаясь. – Половина шестого.

         – Ну уж нет. Для меня утро, это когда я проснусь. Хоть в два часа дня. Так что, как там это по-чешски?

         – Dobrounoc?6

         – Сделаем вид, что доброу.

                                                                 * * *

25 декабря 1999 года

         Утро было хоть и не солнечным, но каким-то... светлым. Этот район, наверно, и так спокойный, был погружен в особую – праздничную, торжественную тишину. Ночью выпал небольшой снег, припорошив зеленую шапку падуба у ограды. Еловые ветки на клумбах тоже поседели. Какое же Рождество без снега!

         Вадим сидел в верхней гостиной один. Все еще спали. Окно-фонарь большого эркера выходило в сад, и он видел, как по тонкому крахмальному снежку важно расхаживает огромная серая ворона, похожая на члена политбюро. Где-то, совсем рядом, было спокойствие и умиротворение. А еще – волнение от встречи с мечтой и охотничий азарт. Совсем рядом, только протяни руку, открой дверь, выйди на улицу. Но... Давило ощущение какой-то стыдной неловкости. И, наверное, предчувствие близкой беды. Вот оно, то самое добро, которое без худа – чудо.

         – Не спишь?

         Вадим вздрогнул и обернулся.

         В дверях стоял Генка. Яркий свет из окна падал на его лицо, безжалостно подчеркивая бледность и худобу, поседевшие виски. Казалось, он не спал и не ел несколько суток. И вдруг, как по волшебству, его вчерашнее нагло-насмешливое выражение, прикрытое нарочитым дружелюбием, исчезло, уступив место растерянности, боли и запредельной усталости.

         Вадим судорожно сглотнул слюну.

Жалость. Непрошеная и почти запретная. Он не мог позволить себе жалеть Генку. Потому что Генка – предатель. Что бы там ни говорил, как бы просил прощения. Он не мог простить его. Но жалость не уходила, заставляя злиться – на него и на себя.

– Послушай, ты не болен? – словно против воли спросил Вадим. – Что-то неважно выглядишь.

Генка усмехнулся,  все стало на свои места. Жалость ушла, и Вадим вздохнул с облегчением.

– Нет, не болен. Все просто фанс, – отрезал Генка. – Был не слишком удачный период. И бизнес, и личное. Но теперь – порядок. Вот только с вами зависло. Ладно, устаканится. Как думаешь?

Вадим неопределенно пожал плечами. Он крупно сомневался, что в их отношениях может хоть что-то «устаканиться». Как бы хуже не стало. Они и так уже еле терпят, а не прошло еще и суток из пятнадцати. Просто ирония – пятнадцать суток! Вот только за какие такие грехи? Или есть за что?..

– Хотелось бы город посмотреть, – дипломатично ушел от ответа Вадим.

– Так цо? Сейчас все встанут, позавтракаем и вперед. Где вы еще найдете такого гида?

Вадим, который заочно знал Прагу, как собственную квартиру, вполне мог обойтись без поводыря, но снова промолчал. Генка хотел что-то добавить, но тут из коридорчика послышались шаги.

Отодвинув Генку в сторону, в гостиную вошла одетая в красный спортивный костюм Лора, тоже бледная, но сильно нарумяненная, совсем как клоун. Глаза с расширенными зрачками блестели, от нее шла волна какой-то мрачной энергии – видимо, только что укололась. Обойдя Генку, она обернулась и посмотрела на него в упор, буркнула что-то, поджала губы и плюхнулась в жалобно скрипнувшее кресло-качалку.

– Как насчет завтрака? – нахально поинтересовалась она, вытаскивая из кармана штанов сигареты.

– Есть целый карп, – с подобострастным поклоном официанта ответил Генка.

Лора вспыхнула и уже открыла рот, чтобы ответить, но Генка вышел из комнаты.

– Гнида, – процедила она сквозь зубы. – Кстати, ты понял, что он на игле?

– Ты думаешь? – засомневался Вадим, хотя внутренне, наверно, уже и сам сделал такое предположение.

– Не думаю, а знаю. Ну, может, не колется, может, жрет или нюхает, но то, что потребляет, – будь уверен. Но мне все-таки кажется, что колется. Я даже знаю чем.

– И чем же?

– Промедолом.

– С чего ты взяла? – вытаращил глаза Вадим. – Промедол – это же обезболивающее.

– Это наркотик, Вадик, – со снисходительной ноткой просветила его Лора. – А уже потом обезболивающее. Все дело в дозе. Я же не могла взять с собой ампулы. Вот Генка мне и подсобил. Промедолом. «Ты что, – говорю, – мне же морфин нужен». А он: «Морфина нет. Бери промедол или соси лапу». Я укололась – ничего. Ломку сняло, но кайфа почти нет. Ладно, как говорится, на бесптичье и жопа – соловей.

– Но если ты говоришь, кайфа нет, зачем ему им колоться?

– Это у меня нет, потому что не мое. А у него, наверно, очень даже есть. Иначе зачем ему запас такой? Специально для меня затарился? Это уж чересчур, не находишь?

– Если ты права, то это многое объясняет, – задумчиво сказал Вадим.

– Но не оправдывает. Наоборот. Слышь, мне после дозы всегда жрать хочется. Может, будем уже народ будить? Ты иди Ксюху пни, а я Макса растолкаю и Одинцовым в стену постучу. Они, правда, вчера часов до трех бубнили, кажется, отношения выясняли. Вот уж стоило сюда для этого ехать. Или Михрютка Лидуню к Генчику приревновал?

– Значится так. Маршрут такой, – сказал Генка, когда они вышли за ворота. – Сначала Пражский Град, потом по Замецким Сходам спустимся на Малу Страну, Карлов мост, Старе Мнесто. Где-нибудь перекусим, сядем на метро и вернемся. А вечером сходим куда-нибудь посидеть. Устраивает?

– Вполне, – вяло откликнулся Макс, натягивая на уши черную шапочку. – А почему не на машине?

– Еще чего! Здесь надо пешком ходить. На машине потом. Вроде обзорной экскурсии.

– Разве нам туда? – удивился Вадим, когда Генка повел их какими-то переулками в сторону, противоположную той, где, по его представлениям, находился Пражский Град.

– Нет. Просто сначала я вам покажу свою школу. Я там черт знает сколько лет не был.

– Тогда, может, не надо? – осторожно попыталась возразить Оксана, предчувствуя бесконечный поток ностальгических излияний. – Сходишь без нас. Ведь это твои личные воспоминания.

– Мне будет приятно разделить их с вами, – все с той же многослойной усмешкой ответил Генка, и Вадим снова удивился: как он мог испытывать к нему жалость?

Выглянуло солнце, снег заискрился так, что глазам стало больно. Заметно похолодало. Оксана засунула правую руку в карман Вадима. Лора, заметив это, как обычно, фыркнула.

Молча прошли несколько кварталов. Наконец за маленькой площадью показалось произведение сумасшедшего кубиста, облицованное пористым камнем странного серо-коричневого цвета. Здание изгибалось, расползалось во все стороны, пучило мириады подслеповатых глаз-окон. Оксане оно показалось обожравшимся чудовищем. И то, что именно здесь учился Геночка Савченко, не вызывало никакого удивления – они со школой были друг другу под стать.

Генка вздохнул, словно увидел после долгой разлуки старого друга, который успел поседеть и отрастить живот:

– Да... А когда-то она была красивая. Светло-бежевая. А с той стороны – стоянка для автобусов. Мы туда приезжали. И «уголок». Там перед и после уроков тусовались особо продвинутые товарищи. Курили.

– И ты тоже? – фыркнула Лора.

– Нет. Я был примерным мальчиком. Почти. Почти отличником и комсоргом.

– Тогда все ясно...

– Ну что, пойдем вовнутрь?

– Я подожду здесь, – отказалась Лора.

Остальные, обреченно вздыхая, вслед за Генкой поднялись по ступенькам и вошли в стеклянный холл-аквариум.

– Вы куда? – строго поинтересовался охранник.

– Я здесь когда-то учился, – блаженно улыбнулся Генка. – Хочу вот друзьям показать.

Как они и боялись, Генка водил их по узким, крытым серым линолеумом коридорам и говорил, говорил, говорил... Началась перемена, дети с воплями носились взад и вперед, толкая их и заставляя прижиматься к стенам.

– Да... – без конца вздыхал и качал головой Генка. – А когда-то народу было... Все хотели здесь учиться. Впрочем, сегодня же Рождество. А вот наш кабинет. Физический, – он подошел к двери, подергал. – Закрыто. А жаль. Я бы вам показал парту, за которой сидел. С девочкой Мариной. Жуткая была дура...

– Ген, может, пойдем уже? – сморщился, как от кислятины, Макс.

Но он словно не слышал, вел их все дальше и дальше, по каким-то лестницам и застекленным переходам и продолжал говорить. Прошло не меньше часа, прежде чем им удалось выбраться наружу.

– А вон там парк, – Генка показал куда-то за дома. – Называется Стромовка. Мы туда на физкультуру ходили. И уроки там с Юлькой прогуливали.

Вадим испугался, что Генка потащит их в эту самую Стромовку и до Града они доберутся в лучшем случае к обеду, когда от ног уже останутся одни воспоминания. Если вообще останутся. Но Бог миловал.

Всю дорогу Генка продолжал терзать их своими байками.

– А что это за дом? – попытался отвлечь его Вадим, показывая на необыкновенно красивое здание, похожее на маленький замок.

– А фиг его знает, – отмахнулся Генка. – Обычный частный дом. Так вот, мы с Ярдой сели на трамвай и поехали на Шарку купаться. Это озеро такое...

Все было испорчено. И президентский дворец, и величественный собор Святого Вита, и очаровательная узенькая Злата уличка, где когда-то прямо в крепостной стене жили алхимики, – от Генкиной заунывной болтовни все покрылось толстым слоем скуки и раздражения. У Лоры в тонких ботиках замерзли ноги, у Оксаны разболелась голова.

– Слушай, – шепнул ей на ухо Вадим, – завтра мы придем сюда одни. Я тебе обещаю. И пусть Савченко застрелится.

– Лучше бы он рассказывал обо всем этом, а не о том, как плевал с галереи.

– Я сам тебе обо всем расскажу.

– Я устала! У меня болят ноги! – заныла Лида, когда они, злые и раздраженные, уже почти не глядя по сторонам, спустились к Малостранской площади, окруженной белыми домами под красными черепичными крышами. – Я есть хочу.

– Слабаки! – громко расхохотался Генка. – Ладно уж. Вон там есть винарна. Винный то есть ресторан.

После обеденного перерыва пытка продолжилась.

– Гена, ты не мог бы помолчать? – сдерживаясь из последних сил, спросил Макс, когда они дошли до Карлова моста.

– Конечно, – кивнул Генка и продолжил болтать.

– Тебя же русским языком попросили, заткнись! – заорала Лора. На них начали оглядываться. – Да затрахал ты всех своими...

– Ларчик, – нисколько не смутился Генка. – Дай-ка я тебе кое-что на ушко скажу.

Он подошел к ней и действительно что-то прошептал ей на ухо. Лора побагровела.

– Слушай, скажи, куда ехать, я поймаю такси. И ключи дай от дома. Хватит с меня экскурсий.

– Извини, голубка, не могу. Это же не мой дом, как я тебе ключи дам. К тому же сейчас будет самое интересное – Старый Город.

Лора плелась сзади, глотая злые слезы.

– Что он тебе сказал? – тихо спросил Макс, обнимая ее за плечи.

– Ничего, – прошептала она, глядя себе под ноги.

И тут случилось что-то странное.

– Слушай, Генка, это ведь Петршин? – спросил Вадим, показывая на гору, которая возвышалась ниже по течению на другом берегу Влтавы.

– Да, Петршин, – ответил Генка совсем другим голосом, хриплым и напряженным. – А что?

– Скажи, а туда можно подняться? Туда, где крепостная стена?

– А кто тебе не дает? Хочешь – на фуникулере, хочешь – пешком. Только без меня, – отрезал он и замолчал.

Совсем замолчал. Он шел впереди, сворачивал из одной узкой, мощеной булыжником улочки в другую и не говорил ни слова.

– Ген, а что это? – робко пискнула Лида, показывая на нечто круглое, обнесенное решеткой. – Колодец?

Генка словно не слышал ее, хмуро глядя в никуда.

– Это фонтан, – тихо ответил Вадим. – Если не ошибаюсь, шестнадцатого века. А площадь называется Мале намнести. Вот тот дом – «У белого льва», видите, на нем домовой знак.

Незаметно для себя он начал рассказывать, вспоминая все, что знал. Недаром столько лет его любимыми книгами были два старых путеводителя по Праге. Генка продолжал молчать, его лицо не выражало абсолютно ничего. И только когда они стояли перед Орлоем – курантами на Старомнестской ратуше – оно дрогнуло.

Качал головой турок, строго смотрели вниз Скупость и Тщеславие, шествовали друг за другом, появляясь в окошках, апостолы, пел петух, но Генка смотрел, не отрываясь на Смерть. Фигурка скелета дергала за веревку колокольчика, другой рукой поднимая песочные часы. Вадим повернулся и увидел, что у Генки на глаза навернулись слезы.

– Что-то в глаз попало, – быстро сказал он, отворачиваясь.

                                                            * * *

         «Я начал с того, что хотел описать свой поход на Петршин, но слишком увлекся воспоминаниями. Так вот, Петршин для меня всегда был символом исполнившейся мечты. Вадим говорил, что его мать считала так: мечта сбываться не должна, именно поэтому он и занялся тем, что никогда его особенно не интересовало. Вадик был близок мне, он словно был моим двойником, бывает же так! “Сходные вещи сближать привыкли великие боги”. А если проще, то два сапога пара, или рыбак рыбака видит издалека.

Так вот, я пять лет смотрел на эту чертову гору издали. Что в ней было такого? Поднимись пешком или в вагончике фуникулера, погуляй в парке, полюбуйся городом с вышки. А еще лучше – с девушкой. Тогда я встречался с Юлей из параллельного класса. Но она была особой прагматичной, и романтического в ней не было ни на… haliř. Как смешно выглядят чешские слова, написанные по-русски. Почему-то эту мелкую монетку называют “геллером”. И буквы у нас нет для фрикативного h, которое рождается где-то в глубине горла. Черт знает о чем я пишу!

         Я смотрел на крепостную стену, – она называется Hladnб, Голодная – которая летом почти терялась в зелени, смотрел на сторожевые башни – и тихо млел. Мне казалось, что там спит главная тайна, прикоснуться к которой я недостоин. Я могу лишь ходить по камням Старомнестской площади, где когда-то сжигали на костре еретиков, могу смотреть, как звонит в колокольчик Смерть на Орлое, могу слушать шепот теней старого еврейского кладбища, где когда-то Лев Бенцалель создал Голема. Но все равно я чужой здесь.

         И я был прав! В последний день перед отъездом из Праги я все-таки пошел туда. Вблизи Голодная стена оказалась обычным каменным забором, пусть и очень старым, а в сторожевых башнях стояли баки с мусором и хранился садовый инвентарь. Просто фуникулер. Просто парк. Просто розы. Как будто раковина, в сердцевине которой скрывалась жемчужина, захлопнулась и превратилась в грязный бурый камень. Я постарался забыть об этом. Так, словно никогда там не был...»

                                                            * * *

                                                                           26 декабря 1999 года

Накануне они больше никуда не пошли. Генка самым коротким путем вывел их к станции метро с забавным названием «Мустек».

– Здесь когда-то был мостик через маленькую речушку, – сказал Вадим, когда они спустились в подземный переход. – Вон там его остатки, – и он показал на огороженный перильцами и подсвеченный кусок каменной кладки.

– Может, уже хватит? – тихо и зло спросил Генка.

Вадим уставился на него с недоумением, но объяснений не последовало. Он пожал плечами, переглянулся с Оксаной и промолчал.

В метро все нагоняло тоску. Уныло желтая облицовка из выпуклых металлических кружков, подтекающие стены (у одной из колонн стояло розовое пластиковое ведро), нудный голос, с подвыванием объявляющий остановки. Ехать было недалеко, всего несколько остановок, но им показалось, что прошла целая вечность, пока все тот же нудный женский голос не изрек: «Hradčanskб».

Генка заперся в своей комнате, сказав, что ждет важного звонка, поэтому поход в ресторан придется отложить. Радость по этому поводу даже и не пытались скрыть. Макс с Лорой отправились кутить самостоятельно. Лида, хотя и не понимала ни слова, устроилась перед телевизором. Миша лег пораньше спать, а Вадим с Оксаной вышли погулять. Оставив достопримечательности на завтра, они просто бродили по пустынным улицам и даже прошлись немного по сакраментальной Стромовке, казавшейся при свете тусклых фонарей каким-то заколдованным лесом.

– Как ты думаешь, что это вдруг с Генкой случилось? – спросила Оксана, когда они присели передохнуть на лавочке под каким-то неведомым хвойным деревом. – Ты что-то спросил про какую-то гору, и он вдруг будто языком подавился.

– Не знаю. Может, у него с ней связаны какие-то мрачные воспоминания. Знаешь, Ксан, не нравится мне все это. Зря мы приехали. Не кончится это добром, помяни мое слово.

Ему вдруг нестерпимо захотелось рассказать ей обо всем, но он сдержался, о чем потом не один раз пожалел.

– Зря не зря, что теперь толку стонать. И каркать тоже. Чем это может кончиться? Переругаемся вконец, только и всего.

– Вы не против прогуляться сегодня самостоятельно? – спросил Генка утром, когда они собрались к завтраку. – У меня организовались кое-какие дела, надо закончить до того, как уедем в горы.

– Дела? В воскресенье? – недоверчиво откликнулся Макс, нисколько не заботясь, чтобы скрыть облегчение. Вчера они с Лорой посетили пару маленьких, но очень миленьких пивных кабачков, после чего жизнь уже не казалось столь ужасной.

– Так уж вышло. Я могу отвезти вас на машине в центр, а обратно вернетесь сами. Я буду здесь где-то после трех. А вечером поедем пить «Праздрой» в одно классное место. Помнишь, Вадик, где Швейк договорился встретиться со своими друзьями в шесть часов вечера после войны?

– «У калиха»?

– Так йо!

Он выгрузил их Целетной улице.

– Ну, кому что? Туда – Старе Мнесто, там мы вчера были. Прямо и налево – Вацлавак, он же – Вацлавская площадь, центральная. А направо – универмаг.

Лида, разумеется, потащила безропотного Мишу за покупками.

– Мы пойдем прошвырнемся по местному Бродвею, – за себя и за Макса решила Лора. – Ну а вы, разумеется, за романтикой? Правильно, у вас же медовый месяц.

Они ходили и ходили. Заглядывали в маленькие, мощеные булыжниками дворики, сворачивали в узкие переулки, где с трудом могли разойтись два человека. Покупали сувениры в крошечных лавочках. Поднялись на галерею Прашны Браны – Пороховой Башни – и долго смотрели вниз, на бесконечные крыши и шпили.

Прага оказалась такой, какою Вадим ее себе представлял, – и не такой. Она была здесь – и ускользала, прячась за флером обманчивой приветливости. Почему-то щемило сердце. Он вдруг почувствовал себя подкидышем, который через много лет нашел свою настоящую семью, пришел в гости, ему вроде бы рады, но... он чужой для них. Чужой... Когда-то давно об этом пытался говорить Генка, но тогда он не понимал его.

– Мне почему-то грустно, – попыталась улыбнуться Оксана, но улыбка получилась какой-то смазанной. – Здесь невероятно красиво. Нереально. Я ни одного такого красивого города не видела. Питер, конечно, само собой, но... это совсем другое. Черт, не знаю, как и сказать, – у нее от волнения выступили слезы, и Вадим обнял ее за плечи. – Это сказка. Но почему-то... страшноватая.

– Конечно, – кивнул Вадим. – Это город мистиков и алхимиков. Особенно их любил король Рудольф, собирал при своем дворе.

– Нет, дело не в мистиках и не в алхимиках. Помнишь, ты вчера сказал, что должно случиться что-то...

– Не надо, Ксана, – он пытался остановить ее, но тщетно.

– Я почему-то чувствую себя здесь такой маленькой-маленькой. Я умру, а Прага останется. Примерно то же самое я чувствую, когда смотрю на звездное небо.

– Ну, это уже глупости! – возмутился Вадим. – Все мы в конце концов умрем. И Прага тоже когда-нибудь исчезнет. Пойдем-ка лучше в цивилизацию, съедим по паре шпикачек с горчичкой.

Они вышли на Вацлавскую площадь и не прошли еще пятидесяти метров, как увидели Генку.

Савченко, сгорбившись и глядя себе под ноги, медленно брел в сторону Национального музея. Вот он остановился, купил мороженое в вафельном рожке, лизнул его пару раз и выбросил в урну.