Текст книги "Приют одинокого слона, или Чешские каникулы"

Автор книги: Роман Пастырь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)

Татьяна Рябинина

ПРИЮТ ОДИНОКОГО СЛОНА,

или

  ЧЕШСКИЕ КАНИКУЛЫ

ЭКСМО, Москва, 2003

                                                                                     1 января 2000 года

         Дверь распахнулась, и языки пламени в камине заплясали причудливый танец.

         – Закрывай скорее, – капризно протянула Лора. – Ну что, будет у нас свет или нет?

         Миша Одинцов, высокий сутуловатый брюнет с раскрасневшимся, мокрым от снега лицом, не обращая на нее никакого внимания, снял куртку и шапку, высунулся на крыльцо и как следует встряхнул их.

         – Я просто как Дед Мороз, – сказал он, стягивая высокие лыжные ботинки. – Как у чехов называется Дед Мороз?

         – Святой Микулаш, – отозвался невидимый из-за спинки кресла Вадим. – Только он не Дед Мороз, а Санта Клаус. Новый год у них – день святого Сильвестра, так, ерунда.

         – Ну Микулаш так Микулаш. Ух, замерз, как сволочь. А света у нас, панове, не будет. Я пробурил широкой грудью снега аж до ручья, провода целы. Сейчас пороюсь еще разок в щите, но скорее всего обрыв где-то дальше по линии. Или на подстанции авария.

         – Ты и так почти час ковырялся. А что там грохотало? Я думала, дом рушится.

         Лора вместе с волчьей шкурой, на которой она возлежала, подползла ближе к камину и положила длинные точеные ноги на подлокотник кресла, от чего ее и без того короткое розовато-лиловое платье задралось до критической отметки. Миша с трудом заставил себя оторвать взгляд от ее обтянутых дымчатыми колготками бедер.

         – Это я забирался туда, где провода к дому подходят, смотрел, все ли цело. А когда спускался, лестница упала. Чуть шею не свернул.

         – А-а-а! – рассеянно протянула Лора.

         – Вадим! – донесся сверху женский голос.

         Не говоря ни слова, Вадим встал и вышел, пнув на ходу книжку, которая отлетела к камину и ударилась об решетку. Лора громко рассмеялась – как ей казалось, по-русалочьи, но на самом деле смехом пьяной проститутки. Она перевернулась на живот и закинула ноги так, что длинные тонкие каблуки ее туфель коснулись рассыпанных по голой спине фальшиво-платиновых локонов.

         – Ты бы посветила мне, а? – миролюбиво попросил Миша.

         – Не-а!

         – Ясно…

         Он подтащил к распределительному щиту стул, прижал плечом к щеке фонарь и принялся изучать путаницу проводов. Пощелкал автоматическими предохранителями, захлопнул дверцу и спустился вниз.

         – Бесполезно. Придется ждать, когда нас откопают. А где все?

         – Ну… – Лора сделала вид, что задумалась. Отблески огня, освещавшего лицо снизу, делали его странно незнакомым, прекрасным и уродливым одновременно, как будто под маской красавицы прятался мерзкий гоблин. – Хозяин у себя. Максик в своем забавном стиле – обнимает унитаз. Вадика, как ты слышал, позвала Ксюша. Видимо, потрахаться захотела.

         Мишу покоробило. Лора бодрым темпом догоняла своего бойфренда. А может, и уколоться успела.

         – А… Лида? – слегка запнувшись, спросил он.

         – Твоя половина поднялась наверх. Заявила, что хочет полюбоваться на горы.

         – Какие горы? – удивился Миша. – Там в двух шагах ни черта не видно. Метель, вьюга, пурга и буран, вместе взятые.

         – За что купила – за то и продаю. Она сказала, что хочет посмотреть на горы. Мишка, давай выпьем? – Лора подала ему свой бокал, потянувшись при этом так, что ее грудь чуть не вывалилась из более чем рискованного декольте.

         Наливая шампанское, Миша пытался подавить раздражение. Лора с ее зазывными взглядами, откровенными позами и блестящими платьями в обтяжку, под которыми кроме чулок или колготок никогда ничего не наблюдалось, была вульгарна, как триппер. Но бессознательное мужское начало при виде нее делало стойку, и Миша злился на себя за это. Лора была глупа, бессовестна и болтлива. Она слишком много пила и сидела на игле. Поддерживать с ней отношения вынуждало то обстоятельство, что она была подругой Макса, а Макс – соседом Вадима и Оксаны, с которыми Миша дружил.

         – Ну, еще раз с Новым годом, с новым веком, с новым тысячелетием! – Лора приподняла свой бокал.

         – С Новым годом, – ответил Миша. – Только новый век и новое тысячелетие еще не начались. Через год.

         – Хрень какая! – фыркнула Лора. – Одни говорят одно, другие другое, не поймешь.

         – Все-таки здорово здесь, – Миша опустился в покинутое Вадимом кожаное кресло и прикрыл глаза. – Мне всегда хотелось оказаться зимой в горах. В маленьком деревянном домике. Сидеть у камина и слушать, как ветер воет. А кругом – ни души.

         – Мишель, да ты романтик! – Лора откинула голову и захохотала. Смех стеклянными шариками перекатывался в ее сливочно-белом натянутом горле. – Слушай, а чего ты скучный такой?

         – Замерз. Никак отогреться не могу. А так – все хорошо, – вздохнул он. – Только в каждой бочке…

         – Есть Генка Савченко! – закончила за него Лора.

         – Натюрлих. Но о драконах – ни слова! Слушай, Лор, а я ведь так и не знаю всех подробностей. Может, ты в курсе? Ладно, меня он на бабки кинул, а чем вам насолил? И Садовским?

         Лора снова засмеялась.

         – Он стукнул Ксюхе, что у Вадьки завелась подружка. И Ксюха поймала его, Вадьку, разумеется, на горячем. То есть прямо на бабе. Дело дошло до развода. Уж не знаю, в какие места он ее целовал, – Лора липко улыбнулась, – чтобы заставить передумать.

         – У Вадима женщина? – Миша не поверил своим ушам. – На него это не похоже.

         – А что же, он не мужик? Очень даже ничего мужик. В моем вкусе, – Лора рассеянно водила пальцем по ложбинке в вырезе платья, и Миша то и дело ловил себя на том, что следит за сиреневым пятном ее длинного прямоугольного ногтя. – Макс... – Лора задумалась. – Максу он обещал прийти на суд и выступить свидетелем, что парень, на которого бросилась Булька, по пьяни сам ее начал дразнить, и что она просто сорвалась с поводка. И не пришел. Бульку пришлось усыпить, а семье заплатить… Не спрашивай сколько. Ты же знаешь, что Булька для Макса значила. Да он бы меня, не задумываясь, этой скотине скормил, если бы она, не дай Бог, проголодалась.

         – А какую тебе Генчик свинью подложил?

         – Мне-то? – Лора улыбнулась, но упавшая на ее лицо тень сделала улыбку похожей на зловещую гримасу. – Да сущую ерундовинку. На иглу посадил. Только это между нами, девочками, не говори никому.

         – Что?! – Миша даже привстал с кресла, но тут же сел обратно. – Тогда я не понимаю, зачем вы сюда приехали? Как будто он вам сослепу на ногу наступил.

         – А ты?

         – Я не хотел. Лида настояла. Мол, Гена не со зла, просто стечение обстоятельств. Он переживает, не знает, как помириться.

         – Ага, переживает он! Как же, жди! Максу он факс прислал с хреновой тучей всякой лапши, тот и растаял, уши подставил. А мне осталось только сказать: “Йес, сэр” – и приступить к упаковке.

         – Почему? – не понял Миша.

         – Да потому что я не могла Максу объяснить, почему. Он не знает, что это Геночка меня подсадил. Узнал бы – и был бы совсем другой расклад. Генчик в морге, Макс – в тюряге. А я – на панели. Потому что деваться мне больше некуда.

         – А ты не боишься, что я Максу скажу?

         – Ты?! – удивилась Лора. – А зачем?

         Миша пожал плечами. И правда, зачем?

         Легок на помине, по стеночке в холл просочился Макс. Лицо его в тусклом каминном свете казалось изысканно фисташковым.

         – А что это вы тут делаете? – натурально удивился он.

         – А в  хоккей играем, – отозвалась Лора.

         – Ты, лемур несчастный, что, опять ширялась?

         Крепко схватив Лору за запястье, Макс дернул ее вверх. Едва удержавшись на ногах, она вырвала руку и с силой швырнула в камин пустой бокал. Радужным веером брызнули осколки.

         – Нет, ты глянь только на нее, Миха! – Макс оттолкнул Лору в угол. – Два раза тратил бешеные бабки, ложил бабу в лучшие клиники лечиться. Божилась, что больше ни-ни. А выйдет – и снова за свое. И почему я ее терплю до сих пор – сам не понимаю. Давно пора поганой метлой – да под жопу.

         Лора сощурилась так, что глаза исчезли, превратились в узенькие щелки. Ее левая щека непроизвольно подергивалась. Миша, с которым первая жена Дина пыталась ссориться двадцать пять часов в сутки, больше всего на свете ненавидел семейные скандалы, в особенности чужие. Он был человеком мягким, покладистым, чем все без зазрения совести пользовались. Дина же была просто фурией, поэтому ему все же приходилось огрызаться. Но терпеть чужую грызню?!

         – Стоп, братцы! – крикнул Миша. – Вы забыли, новый год начался. Хорош голосить. А то весь год так проведете. И весь век. И все тысячелетие.

         – Ты же сказал, что новый век начнется только через год! – уставилась на него Лора, но Миша не отреагировал. Главное, дело было сделано: скандалисты соскочили с опасной борозды и переключились на другую тему.

         – Народ, выползай! – заорал Макс. – Антракт окончен. Трубы горят!

         Где-то наверху со скрипом открылась дверь.

         – Ну-ка быстро, кто спустится первым? – зелень покинула лицо Макса словно по волшебству. – Ставлю на Савченко.

         – Вадик, – сказал Миша.

         – Ксана, – Лора снова опустилась на шкуру.

         Но первой, накинув на плечи шубу, в холл вошла Лида. Не говоря ни слова, она села в угол.

         – Что с тобой? – довольно-таки спокойно поинтересовался Миша.

         – Да ничего. Открыла окно, начался сквозняк. Во-первых, замерзла, во-вторых, снег в глаза попал. Тушь потекла.

         – Потому что тушь надо хорошую покупать, а не давиться жабами над каждой копейкой. Как будто у вас семеро по лавкам. Или на инвалидную пенсию живете, – подала голос Лора.

         – Какая ты, Лорка, злая все-таки. Не Лорка, а хлорка, честное слово. Пошла бы ты укололась, что ли! – отпарировала Лида.

         – Да вы что, сговорились? – Лора вскочила, будто под задницей у нее развернулась пружина. – Один говорит: ты что, ширялась? Другая: пошла бы ты укололась. Я тебе сейчас так уколюсь!

         – Девочки, не ссорьтесь! – с фарисейской улыбкой пробормотал Макс: его перебранка забавляла.

         – Что тут за вопли? – спросила, спускаясь по лестнице, Оксана. Она успела переодеться, сменив длинное платье на узкие черные брюки и голубой свитер. Ее длинные каштановые волосы, прежде собранные в узел, теперь свободно падали до талии.

         – Это Лида с Лоркой решили подраться для разминки, – ответил Макс.

         – А где Вадим? – поинтересовалась Лида.

         – Душ принимает в потемках, пока вода еще не совсем остыла. Сейчас придет.

         – Что я тебе говорила? Голубки, аж завидно, – шепнула Лора, усаживаясь рядом с Мишей. Тот снова молча пожал плечами. – Хоть бы Максик мне изменил что ли, да так, чтобы потом от чувства вины извелся. Впрочем, мы не женаты.

         Держа в руке рюмку, она продолжала бубнить на эту тему, пока ее монолог не прервало появление Вадима. Приглаживая потемневшие от воды волосы, он медленно спустился и вошел в холл, прикрыв за собой дверь.

         – Ну что, уже нолито? – спросил Вадим..

         – Тост! – Макс передал ему рюмку.

         – Как говорит наш любезный хозяин, dobrou chut’ vám přeje pražská kanalizace!

         – А еще раз – и по-русски? – Лора лихо опрокинула рюмку и закусила шампиньоном.

         – Приятного аппетита вам желает пражская канализация.

         – Фы! – Лора сморщила нос. – Вполне в Генкином духе. Кстати, а где он, спит, что ли? Или персонального приглашения ждет?

         – Генка! – гаркнул Макс, да так громко, что Лида вздрогнула и пролила вино: она так и держала свой бокал, даже не пригубив.

         Тишина. Только шепот пламени в камине и вой ветра за окном. Вой, в который вплетались плач и хохот.

         – Может, правда, спит? – неуверенно сказала Оксана.

         – Или ширнулся, – предположила Лора.

         – Он что... того? – удивился Миша.

         – А ты не понял? Кажется, уже все сообразили. Конечно, того. Натуральный нарком. Путей сообщения.

         – Почему путей сообщения? – не поняла Оксана.

         – Потому что ширнулся и отъехал.

         – Конечно, тебе виднее, ты же у нас специалист, – съязвила Лида.

         Лора яростно сощурилась и хотела ответить что-то едкое, но оперативно вмешался Миша:

         – Так что, панове, будем Генку звать или обойдемся?

– Та нехай дрыхнет! – Лора презрительно фыркнула. – Генка с возу! А то придет, и снова начнутся бредни про зимний лагерь и гору высотой в тысячу двадцать один метр. Старожил хренов. Хоть повеселимся на свободе. Умолкните, трубы, умри, все живое!

         Но веселья не получалось. Все восемь дней, сначала в Праге, потом здесь, в горах, они сначала тихо зверели от Генкиных выходок, затем каждый схлестнулся с ним всерьез – тет-а-тет, разумеется. А уж его последняя шуточка с новогодними подарками... Казалось, Генка поставил себе задачу не возродить былые отношения, а разорвать их окончательно. Настроение было испорчено давно и надолго. Пили мрачно и, большей частью, без слов. Темнота, которой сначала камин и свечи придавали романтическую окраску, действовала на нервы.

“Отвратительней Нового года у меня еще не было!” – говорил себе каждый из шестерых.

         – Я больше не пью! – простонала наконец Лида.

         – А больше и нету. Во всяком случае здесь. Эй, Геныч! – крикнул Макс, открыв дверь в коридорчик, откуда на второй этаж вела лестница. – Гости хотят водовки. Или «Бехеровки». Или еще какой отравы.

         – Да ты глянь, какой козел! – взорвалась Лора, не дождавшись ответа. – Сейчас пойду и набью ему морду. Нет, давайте все вместе пойдем и набьем ему морду.

         Она вскочила и, спотыкаясь на высоких каблуках, бросилась к лестнице, но на первой же ступеньке чуть не упала, и Макс, прихватив свечу, поспешил за ней.

         Лида свернулась клубочком на диване и закрыла глаза. Миша устроился на покинутой Лорой шкуре, потягивая вино и глядя в камин. Оксана посмотрела на Вадима, чуть прихмурив брови: “Может, пойдем отсюда, а?”. Он встал, и тут сверху донесся отчаянный визг, а затем – длинная матерная тирада.

         На секунду-другую все замерли. Даже ветер как будто стих. Где-то в темноте цокали секундной стрелкой невидимые часы, наверху невнятно причитала Лора. Первым сорвался с места Михаил, за ним, переглянувшись, Вадим и Оксана. Сзади плелась бледная, как полотно, Лида.

         Деревянная лестница вела к небольшой площадке с резными перилами. Стена была затянута драпировкой с абстрактным узором, в складках которой пряталась дверца на чердачную лесенку. Справа и слева от площадки симметрично располагались по три комнаты: в торцах две ванные, а напротив друг друга, дверь в дверь – спальни. Справа жили Генка и Садовские, слева – Одинцовы и Лора с Максом.

         Из правой ванной раздавались стоны и прочие неаппетитные звуки: там рвало Лору. К раскрытой двери Генкиной комнаты привалился в полуобморочном состоянии Макс. А в самой комнате, на полу у маленькой тумбочки, вцепившись с наполовину сдернутое с кровати покрывало, лежал Генка. В открытое окно залетали хлопья снега, опускались на застывшее в странной гримасе, одновременно довольной и испуганной, лицо и превращались в капли воды. Капли, похожие на слезы…

                                                               * * *

                                                                                     20 декабря 1999 года

         Зеленый индикатор мигнул, и факс удовлетворенно пискнул. Вслед за этим раздался звонок. Вадим поморщился и снял трубку. Женский голос, судя по интонации, что-то спросил, но единственным понятным словом было “факс”. Видимо, женщина интересовалась качеством полученного послания. “Yes!” – буркнул Вадим, не соизволив даже взглянуть на него, и отключился.

         Выглянувшее было солнце окончательно спряталось. Потемнело так, что Вадиму пришлось встать и включить свет. На пути попалось зеркало, и он остановился поправить галстук. Вполне приличный итальянский галстук, матово-серый в мелкую переливчатую крапинку. За сорок два доллара и девятнадцать центов. Костюм тоже был ничего, соответствующий имиджу молодого, может, пока еще не слишком преуспевающего, но  перспективного адвоката.

Этот самый перспективный адвокат, Вадим Аркадьевич Садовский, обладал самой располагающей к себе внешностью. Клиенты, особенно женского пола, смотрели на него как на героя-спасителя и с готовностью раскрывали всю свою неприглядную подноготную. Судейские дамы одергивали и прерывали его гораздо реже других адвокатов – не потому, что он всегда выступал безупречно, а потому, что им было приятно его слушать.

Вадим был достаточно высоким, но не настолько, чтобы низкорослые люди рядом с ним начинали наглаживать против шерсти свой комплекс неполноценности. В юности он был крепким, со скульптурными мышцами атлета, но и бросив заниматься спортом, не набрал лишних килограммов – стал просто худощавым, поэтому строгие костюмы сидели на нем, как влитые. Темно-русые волосы Вадим стриг достаточно коротко, не позволяя им дурашливо виться, – это придавало ему какой-то несерьезный вид.

Когда он учился на третьем курсе, ему предложили сыграть в кино небольшую роль белогвардейского офицера. «У тебя на редкость подходящая фактура! – захлебывалась знакомая девушка, ассистент режиссера. – Тебя даже гримировать не надо, только одеть». Съемки тогда так и не состоялись, но он долго рассматривал себя в зеркале: что же там в нем нашли такого белогвардейского?

Немного узкое, вытянутое лицо с высоким лбом. Большие, широко расставленные светло-карие глаза в длинных пушистых ресницах. Безупречно прямой нос. Высокие скулы и слегка впалые щеки. Четко очерченные губы. Все это было правильно и завершено, что называется, не прибавить и не убавить. Даже маленькое, с двумя волосками родимое пятно на левой щеке смотрелось совершенно органично. «Это у тебя породистая бородавка, – смеялась Оксана. – Как у чистокровной овчарки».

Снова сев за стол, Вадим скосил глаза в сторону факса. Бумажный рулончик мозолил глаза и вообще вел себя, как больная совесть. “Не хочу ничего знать!” – Вадим отвернулся, попытался было еще раз вчитаться в спорный договор, но через пару минут плюнул и, резко дернув, оторвал вылезший из факса лист.

         Сверху красовалась веселенькая картинка, видимо, открытка, отсканированная или переснятая на ксероксе. Огромная рыбина в поварском колпаке, зажав плавниками нож и вилку, плясала на хвосте в середке круглого блюда. Вокруг падали снежинки и вились затейливые буковки: “Veselé Vánoce a št’astný Nový rok!”

         Почти все понятно. “Счастливый новый…” “Рок” по-чешски, кажется, “год”? Стало быть, “Счастливого нового года”. А в начале? “Веселое…” Похоже, Рождество. Понятно, “Веселого Рождества и счастливого нового года!”

         Решив эту лингвистическую задачку, Вадим попытался переключиться на рукописный текст. К счастью, исполненный по-русски. Он знал с грехом пополам немецкий и десятка три самых общеупотребительных английских слов вроде “yes”, “internet” и “fuck”. Каждый год планировал записаться на какие-нибудь курсы, но куда ведут благие намерения – всем известно. А между тем, сколько изумительных дел проплыло мимо исключительно по причине незнания им, Вадимом Садовским, английского языка. Мимо него – и прямо к Верочке Лугановой, которая инглиш знала, наверно, лучше, чем русский.

         Вадим поймал себя на том, что вместо чтения факса думает черт знает о чем. Как будто ему не хочется его читать. А ведь и правда не хочется. Он рассматривал рыбину и прикидывал, какой она национальности: чешской или словацкой? Чешской, наверно. Насколько ему было известно, у чехов на рождественском столе обязательно должен быть карп. А у словаков?

         Наконец Вадим обругал себя придурком и опустил глаза на строчки, написанные хорошо знакомым почерком.

         “Привет, Вадька! – начало было жирно подчеркнуто. – Предлагаю мировую. Признаю, что я свинья и что на редкость гадко поступил со всеми: с тобой, с Ксюхой, с Одинцовыми, не говоря уже о Максе и Лоре. Хочу хоть как-то загладить свою вину и искупить ошибки. Нет, исправить ошибки и искупить вину. А еще – восстановить наши дружеские отношения. Надеюсь, что это еще не поздно сделать. Приглашаю вас всех в Чехию. Все, кроме билетов, за мой счет. Встретим католическое Рождество в Праге, а Новый год и православное Рождество – в горах. Я купил там домик. Будем кататься на лыжах, пить у камина грог и глинтвейн. Буду встречать вас в аэропорту 24 декабря. Если не сможете или не захотите – номер телефона внизу, позвони. Гена. P.S. Говорят, скоро безвизовый режим накроется медным тазом. Не упускайте такую возможность”.

         Первой реакцией Вадима было выругаться и выкинуть факс в корзину. Он сделал и то, и другое, но призадумался. Вообще-то, по большому счету, задумки эти не мешало бы отправить туда же, вслед за факсом, однако почему-то не получалось. Было ли дело в том, что на халяву и хлорка – творог, или же в чем другом, но нет-нет, да и выплывала на поверхность радужным пузырем мыслишка: а может?.. И это было странно и неприятно, потому что никаких дел с Генкой Вадим больше иметь не хотел. Категорически.

         Разозлившись на себя, он набрал рабочий номер жены Оксаны, но к телефону никто не подходил. Часы показывали половину второго, наверно, ушла на обед. Пора бы и самому подкрепиться, тем более, что и позавтракать не успел. Словно услышав его мысли, в дверь поскреблась Верочка.

         – Вадик, мы обедать. Ты идешь?

         – Как обычно?

         – Да.

         – Тогда закажите мне греческий салат и киевскую. Я сейчас приду.

         Он попытался еще раз дозвониться до Ксаны, как будто вопрос требовал немедленного решения, но в трубке по-прежнему раздавались длинные гудки. Закрыв кабинет, Вадим вышел на Лиговский проспект и направился к ближайшему кафе.

Небо хмурилось, низкие тучи набрякли снегом, а то и дождем. “Тучи пучит!” – усмехнулся он.

         Спустившись по стертым ступенькам, Вадим оказался в полуподвальчике, где когда-то размещался “стол заказов”. С тех времен остался “мраморный” пол и лепные панно на стенах. Несмотря на убогость обстановки, кормили здесь вполне пристойно, а цены, хоть и не “смешные”, были все же не очень страшными.

         За угловым столиком, на их обычным месте, сидели Вера и Леша Хитонен, его коллеги по адвокатской конторе. Нельзя сказать, что они втроем были такими уж друзьями, скорее просто подходили друг другу по возрасту: Вадиму исполнилось тридцать, Леше – двадцать семь, а Вере – двадцать пять – и поэтому держались вместе. Остальные их адвокаты были как на подбор предпенсионного возраста.

         – Вадька, плюнь ты на эту заразу, – тарахтела Верочка, ковыряясь в салате. – Это дело в принципе невозможно было выиграть. Полная безнадега. Пусть будет рада, если саму не посадят за мошенничество.

         Вадим не ответил. “Это дело” совсем не было таким безнадежным, как говорила Вера. Она просто-напросто хотела его утешить. “Это дело” наоборот казалось настолько надежным, что они с Ксюшей уже мысленно истратили гонорар. Разумеется, на каникулы. Контора закрывалась двадцать четвертого декабря – и вплоть до самого старого Нового года. Оксане удалось выбить две недели отпуска еще за позапрошлый год. Кое-что у них было отложено, а с учетом щедрого вливания можно было поехать в Швейцарию. Ксюша давно об этом мечтала, да и он сам был не прочь встретить двухтысячный год в баре деревянной гостиницы с кружкой горячего пунша.

         К последнему на этот год своему слушанью он подготовился от и до. Сомнений в успехе не было. Договор между двумя торговыми фирмами с юридической точки зрения был составлен неграмотно, и многомиллионная сделку должны были признать ничтожной. Но уже на суде адвокат ответчика вытащил на свет божий факты, которые истица то ли скрыла, то ли не сочла нужным ставить о них в известность адвоката. А в результате осталась при своих, да еще и с оплатой издержек. Ответчик выдвинул встречный иск, подавать кассационную жалобу не имело смысла.

         В общем, клиентка заплатила конторе символическую сумму, из которой Вадиму не досталось ни копейки. Он работал “на победу”, за что получал солидное вознаграждение, в противном случае – голый оклад, на который жить можно было только голым.

         О Швейцарии следовало забыть. Выбранный тур стоил недешево. Тех денег, которые были отложены, хватало, в лучшем случае, на визы и билеты. Может, срочно выбрать что-нибудь попроще, подешевле? Но от разочарования казалось, что все остальное – просто гадость. Мало того, сегодня утром его вызвал босс и намекнул, что времена на дворе непростые и поэтому перейти из наемных служащих в компаньоны ему, Вадиму, вряд ли удастся. Вот если бы он внес хотя бы тысяч тридцать долларов… Нужно расширяться, подыскивать новое помещение. “Подумай, Вадим Аркадьевич, до конца каникул. Я бы, конечно, предпочел тебя, но если нет, придется говорить с Гонтаренко”.

Вот так! А что было год назад? “Вадик, нам так необходимы специалисты твоего профиля. Что тебе эта частная практика! Пока ты еще себе имя сделаешь. А у нас имя уже есть. Через годик станешь моим компаньоном, пай потом выплатишь, постепенно”. Жирная сволочь! Мопс несчастный!

         От злости Вадим с такой силой вонзил нож в киевскую котлету, что масло струей брызнуло на брюки. Один к одному! Верочка высыпала на Вадима половину солонки и, чтобы отвлечь его от опасной темы, заговорила об отдыхе. Отвлекла, называется!

         Перспектива доложить жене о том, что его честолюбивые планы по поводу компаньонства можно списать в утиль, была не из приятных. Год назад она отговаривала его как могла. Но Владислав Иванович, хозяин конторы, был давним приятелем отца, и отказать ему показалось неудобным. Получать Вадим сразу стал меньше, но мысли о грядущем приятно согревали. И все-таки это было не самым страшным. Здесь он хотя бы ничего не терял, кроме радужных надежд. А вот каникулы… Они с Ксюшей с самого медового месяца не были вместе нигде дальше дачи на Карельском перешейке. Она очень хотела куда-нибудь поехать, отдохнуть вдвоем. Это помогло бы укрепить их едва не рухнувший брак.

         Весной Вадим скоропостижно влюбился. Это было форменное безумие, которое хоть раз в жизни, да случается с каждым. К несчастью, Вадима оно настигло в самый неподходящий момент. Он был уже три года женат, жену обожал, жили они душа в душу, думали о детях. И тут вдруг извольте радоваться, Нина.

Она была его клиенткой. Дело в суде Вадим выиграл, победу отметили в кафе и… понеслась душа в рай. Или, скорее, в ад. То, что он испытывал к Нине, было самой настоящей болезнью.

         Однако пару месяцев спустя Оксана вернулась домой на два часа раньше обычного и застукала мужа, что называется, на месте преступления. На следующий день она подала на развод и начала заниматься разменом квартиры: другого жилья ни у одного из них не было.

         У Вадима тут же все страсти-мордасти как рукой сняло. Но на его попытки помириться жена отвечала презрительным молчанием. Через неделю ему в контору позвонили и сказали, что у Оксаны выкидыш и ее отвезли в больницу. Только тогда он узнал, что жена ждала ребенка.

         Вадим был в отчаянье. Чувство вины изгрызло до такой степени, что он был близок к самоубийству. Видя это, Оксана смягчилась и сделала шаг навстречу. В горячке это великодушие совершенно его убило, и как знать, каких глупостей он смог бы натворить, если бы не застал жену на кухне горько плачущей.

         Те женщины, которые льют слезы двадцать раз на дню по пустякам, не сознают, что, имея на вооружении нечто вроде бубонной чумы, каждодневно делают близким от нее прививки. Надо ли удивляться, что их разливанные моря вызывают лишь раздражение. Но Оксана, которая, будучи мягкой и сентиментальной, могла плакать над телесериалом или попавшим под машину ежиком, ни разу при Вадиме не плакала “по себе”. Неожиданно эта картина дала ему силы подняться над собой, поставить Ксюшину обиду и боль выше своих угрызений и подумать, что он может сделать для нее.

         Они решили начать все сначала. Едва не потеряв Оксану, Вадим понял, как сильно любит ее, как она нужна ему. Наверно, действительно нет худа без добра: его измена стала пробным камнем, проверившим их брак на прочность. Наносное, сиюминутное ушло, а то, что их связывало, – осталось. И начался второй медовый месяц, растянувшийся на полгода. Вадим лез вон из кожи, и дело было не столько в чувстве вины, сколько в искреннем желании порадовать жену.

         Прошло немало времени, прежде чем он узнал, кому именно был обязан семейным кризисом. Нет, себе – это понятно. А вот кто посоветовал Оксане разуть глаза…

         – Что ты сказала? – очнулся Вадим, когда Вера то ли во второй, то ли в третий раз спросила его о чем-то.

         – Вадька, ты что, спишь? Смотришь в тарелку, глаза стеклянные.

         – Стеклянные глаза и мгновенные отключки – признак легкой формы эпилепсии, – авторитетно добавил Алексей, стряхивая крошки с бороды, которая делала его немного похожим на Игоря Талькова. “Борода в честь, – любил приговаривать Леша, – а усы и у кошки есть”.

         – Ага! Сейчас пущу слюни и встану на мостик. Полезешь разжимать челюсти – откушу палец, – Вадим сосредоточенно пытался поддеть на вилку две сиротливо зеленеющие на тарелке горошины. – Верунчик, извини, просто задумался. О чем ты спрашивала?

         – Что делать будешь на праздники? Ты, вроде, в Альпы собирался?

         – Собирался, – вздохнул Вадим и отправил-таки упрямые горошины в рот. – Только все накрылось одним местом. До послезавтра надо путевки выкупить, а денежек и на одну не хватит. Спасибо мадам Эпштейн.

         – Извини за бестактность, но ты же последние месяцы пахал, как папа Карло, – удивился Леша. – Неужели на отдых не отложил?

         – А ремонт?

         Совсем недавно их залили сверху. Да так, что едва не обвалился потолок. Требовать сатисфакции было не с кого: верхний сосед залез в ванну и помер там от инсульта. Случилось это днем. Прежде, чем нижние жильцы подняли тревогу, вода прошла через три квартиры. Воистину, девяносто девятый год был для семьи Садовских не самым лучшим.

         – Да и Ксюхино лечение, наверно, недешево обошлось, – заметила Вера и осеклась, сообразив, что говорит лишнее, но Вадим, похоже, не обратил внимания.