Текст книги "Приют одинокого слона, или Чешские каникулы"

Автор книги: Роман Пастырь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

– Какие вы, девушки, красивые, аж страшно делается, – пригасив отрыжку, сделал комплимент Макс. – Были бы вы не вы, не удержался бы, предложил бы устроить маленький группенсекс.

– Пошляк! – чопорно, но довольно отозвалась Лида, одергивая под столом юбку бледно-голубого платья. Платье действительно было красивое, но оно сидело бы на Лиде гораздо лучше, будь на размер больше и не таким коротким.

Оксана и Лора тоже были в вечерних туалетах. Оксана надела длинное и узкое черное платье с разрезами до самых бедер, а Лора нацепила что-то в своем обычном стиле – цвета бешеной фуксии, короткое, блестящее и с огромным декольте, как спереди, так и сзади. Мужчины наряжаться нужным не сочли, остались в джинсах и свитерах.

– Как же мы без президентского напутствия? – вздохнула Лида, гоняя по тарелке скользкий шампиньон.

– Какой патриотизм! – восхитился Макс.

Пользуясь своими привилегиями то ли сомелье, то ли бармена, он успел уже достаточно нагрузиться и был на той забавной стадии, когда словесный понос не унять никаким имодиумом.

– Нет, тут я ничем помочь не могу, – балаболил он. – А вот изобразить куранты – пож-жалуйста! Помните, мультик был такой, там еще из ежика елку сделали? У них там часов не было, и они сами: бам-м! бам-м! Ну-ка! – он посмотрел на часы, – без полминуты десять. Сейчас, сейчас! У всех шампанское? Ну, бам-м! Бам-м!

– Бам! – поддержала его Лора. – И еще раз бам-м!

Тут уж бамкать начали все, и со счету, разумеется, сбились.

– А желания? Желания-то загадали? – всполошилась Лида.

– Если нет, то еще будет возможность, – успокоил Генка. – Ну, как там наша утя?

Утка вызвала фурор. И вообще – было как-то уж слишком все хорошо. Даже подозрительно. И Генка никого не задевал, какой-то весь он был размякший, хотя и не пьяный.

Затишье перед бурей, подумал Вадим. И не ошибся.

Время шло к двенадцати, все уже давно наелись и напились. Попытались было танцы устроить, но по телевизору ничего подходящего не было, а радио принимать что-либо почему-то отказывалось, только шипело.

– Эх, надо было магнитофон взять, – вздыхал Макс.

– А вы знаете, как мы обычно с родителями Новый год отмечали? – сентиментально вздохнул Генка, глядя в рюмку.

Вадим внутренне подобрался, не ожидая от этих воспоминаний ничего хорошего.

– Мы складывали все подарки в наволочку. Это был мешок. Заворачивали, подписывали. А кто-нибудь, обычно папа, был Дедом Морозом. И раздавал. А когда подарки заканчивались, все начинали их открывать, рассматривать...

– Подарков нема, – резко оборвал его Макс.

– Ну почему же? – опасной бритвой улыбнулся Генка. – Я, как гостеприимный хозяин, приготовил всем. Правда, исключительно собственную продукцию.

– Книги, что ли? – скептически хмыкнула Лора.

– Чем богаты. Думаю, вам должно понравиться. Вот только встретим Новый год...

Последние полчаса тянулись медленно. Разумеется, не из-за ожидания подарков. Было просто скучно. Беседовать было особенно не о чем – обо всем уже успели поговорить. Оставалось только есть и пить. Все-таки Новый год – некий сакральный момент, который с самого детства привыкаешь ждать в надежде на чудо. На чудо, которое так и не приходит. Но все равно ждешь.

Наконец последний минуты многострадального 99-ого канули в вечность. Половина планеты в эти часы праздновала наступление нового тысячелетия, а другая половина, упиваясь презрением и чувством превосходства над первыми, готовилась ждать до этого момента еще целый год.

Замер в воздухе хрустальный звон бокалов, прекратила визжать Лора, налившая себе шампанского в декольте, и наконец-то Генка притащил цветастую наволочку. На полноценный мешок она, разумеется, не тянула, но все равно вызвала некоторое оживление.

Генка, за неимением бороды, нацепил красный колпачок Санта-Клауса и начал извлекать из «мешка» одинаковые свертки – в красивой блестящей бумаге, перевязанные цветными ленточками. К каждому подарку была прикреплена кремовая, узорно вырезанная карточка с именем.

Раздав подарки, Генка сел в кресло и, улыбаясь в предвкушении эффекта, стал смотреть, как они разворачивают обертки.

Знаменитая гоголевская «немая сцена» по сравнению с тем, что произошло, могла показаться не более чем детсадовским утренником.

– И как же это понимать? – тихо спросил Миша, глядя то на Генку, то на толстый том в глянцевой суперобложке с говорящим названием «Кодекс рогоносца».

– Это роман. Очень интересный. А что?

Может, кто-то и усмехнулся бы, но каждый был занят своим подарком и своим возмущением. На чужие даже не смотрели. Лора с яростью швырнула в камин «Историю охранного отделения», но промахнулась, и книга, ударившись об стену, приземлилась в углу. Вадим быстро, пока никто не увидел, перевернул вниз названием «Адвокатскую этику». Тем же быстрым движением Оксана спрятала за спину книгу «Мать и дитя».

– Что это такое? – голосом оскорбленной пифии взывала Лида. – Это что же такое?

– Репринтное издание. Конец восемнадцатого века, – все с той же радостной улыбкой пояснил Генка. – Господина Чулкова сочинение. «Пригожая повариха, или Похождения развратной женщины». Ты же любишь дамские романы. А у тебя, Макс, что? Честно говоря, забыл. Кажется, «Любовь Ганимеда14», да?

– Да я тебе сейчас морду разобью, ты!.. Да я тебе... – Макс, отшвырнув книгу, бросился к Генке, но тут свет начал стремительно тускнеть.

Все замерли, глядя на лампочку, даже Макс замер на полпути к Генке.

– Ой! Не надо, не надо! – заголосила Лида.

Свет мигнул и погас, на секунду зажегся снова и опять погас. На этот раз окончательно.

Подождали минуту, другую. Света не было. Только цокали стрелками часы, да ветер выл за стеной, сотрясая стены.

– Приплыли... – уныло сказал кто-то.

– Здесь есть три фонаря, – успокоил Генка. – Два больших и один маленький. И свечей целая коробка. Но фонари лучше приберечь. Может быть, это надолго.

– Обрадовал...

– Может, пойти посмотреть на улицу? – неуверенно предложил Миша. – Может, просто провод оборвался?

– А толку-то?

– Ну хоть знать будем, в чем дело. Глядишь, и починить смогу.

Его провожали, как на войну.

– На, возьми мои перчатки, они кожаные, – суетился Макс.

– И ботинки надень лыжные, а то снегу нагребешь, – не отставала Оксана.

– Что делать будем? – поинтересовался Макс, когда вооруженный самым сильным фонарем Миша нырнул в метельную мглу и сразу же пропал в ней, будто и не было.

– Да, грустно без света, – выпятив губу, посетовал Генка. – А то можно было бы почитать...

На этот раз заорали все сразу, наперебой.

– Не все сразу господа! – Генкино лицо, подсвеченное пламенем камина снизу, показалось вдруг Оксане ликом падшего ангела. – Претензии принимаются в порядке живой очереди. Предлагаю сделать антракт. Вдруг Мишуня действительно свет наладит. Пойду пока наверх. Если вдруг усну ненароком, разбудите. – Он взял маленький фонарик и пошел к лестнице, но на пороге обернулся. – А книжечки-то со смыслом, – добавил он, гадко посмеиваясь. – С большим смыслом. Не хотите обменяться?

Продолжая смеяться, он исчез в темноте.

– Г-гадина! – словно выплюнула Оксана.

                                                            * * *

«...Только я начал обдумывать кампанию против Лиды, как вдруг она нежданно-негаданно заявилась ко мне сама. Бордовые брючки туго, до писка, обтягивали все неровности жирной попы, живот под узким розовым свитером неаппетитной складкой свисал на слишком тугой пояс. Когда мы познакомились, она была вполне нормальной девицей, я имею в виду внешне. Фигура, конечно, не супер, но и не ночной кошмар. Да и мордашка тоже вполне соответствовала. И что? Нет, как хотите, но валяние на диване с пультом от телевизора и коробкой шоколадных конфет не слишком способствует красоте.

Впрочем, меня она никогда особенно не привлекала. Если бы уж выбирать из них троих, я бы остановился на Оксане, а Лида – это уже край. И дело даже не в целлюлите. У меня и таких было немало. Красота – это чтобы привлечь первый взгляд. А после второго – уже не так важно, какой у дамы размер бюста или обхват талии. Если, конечно, захочется посмотреть второй раз. Так вот на Лиду второй раз я бы смотреть не стал. Уж слишком она фальшивая, аж скулы сводит.

Но приходилось как-то общаться. Я дружил с Вадимом, а Вадим – с Мишей. С Лидой приходилось быть вежливым. Я старался.

Так вот, она вошла, ни слова не говоря, скинула мне на руки шубку из мексиканского тушкана, крашенного акварелью, и через мгновение уже сидела на диване.

– Не угостишь кофе? – спросила она, пытаясь говорить на октаву ниже своего писклявого голосишки – наверно, так, по ее мнению, должна была разговаривать женщина-вамп.

Я посмотрел на нее внимательнее и чуть не расхохотался. Щекастая физиономия была густо обсыпана самой светлой, почти белой пудрой, глаза – в очках темно-серых теней, как у панды, а губы – жирно насандалены пунцовой помадой, резко диссонирующей с поросячьим колером свитера.

– Откуда ты, прелестное дитя? – стараясь сдержать смех, спросил я.

– Шла мимо, решила зайти, проведать.

Она пила кофе, жеманно отставив пальчик.

– Это не слишком красивая манера, – я легонько зацепил ее согнутый мизинец. – Так держали палец гусары, потому что сабля, или что там у них было, не помню, деформировала сустав. А пошлые обыватели им подражали.

Она слегка покраснела и прижала мизинец – а заодно и мой палец. Батюшки, да она же со мной заигрывает, с ужасом сообразил я.

Но через секунду ужас прошел, потому что я понял: да мне и искать теперь ничего не надо. Просто расслабиться – и получить удовольствие. Во всех смыслах. Правда, насчет физического удовольствия было некоторое сомнение, но, как говорится, нет некрасивых женщин, а есть мало водки.

Я предоставил Лиде возможность действовать самой. Пусть думает, что соблазнила меня. Мне приходилось слышать: мол, мужчины наивно думают, что завоевывают женщин, а на самом деле это мы, женщины, позволяем им завоевать себя. Увы для них, для женщин, но это мы позволяем им так думать.

Она, видимо, решила поиграть в экстрасенса. Долго и таинственно смотрела на меня в упор, то щурясь, то распахивая глаза на ширину плеч. Приоткрывала свои страшные вампирские губы и томно вздыхала. Пыталась выпучить из свитера слегка перекисшую грудь. Спасибо хоть, не делала пассы руками. Я выжидал, не предпринимая никаких активных действий.

– Скажи! – наконец она не выдержала моей пассивности и перешла к прямой атаке. – Скажи, ты хочешь меня?

Я отвернулся и впился зубами в диван, чтобы не зарыдать от смеха. Подавив порыв, протянул к ней руки и прошептал во вполне латиноамериканском духе:

– Да, моя милая! Да, моя прекрасная! Иди ко мне!

Наверно, даже бывалый солдат не смог бы раздеться так быстро. Я и глазом моргнуть не успел, а Лида уже лежала на диване, распластав по нему все свои соцнакопления.

– Ты можешь сделать мне одолжение? – с придыханием спросила она.

Если потребует надеть резинку, подумал я, дам под зад коленом и выставлю на лестницу. Голую.

– Пожалуйста, дай мне возможность доставить тебе удовольствие. Такое, какого тебе еще никто не мог дать. Просто ляг и не шевелись.

– Как труп? – уточнил я. Боже, она не только страдает манией величия, но еще и извращенка!

Для начала я предложил ей вина (сам, стоя у бара и отвернувшись, втихаря хлебнул прямо из горла изрядную дозу коньяка).

– Ах, как это эротично! – щебетала Лида, принимая всякие якобы соблазнительные позы, от чего ее складчатый живот неаппетитно колыхался.

А потом началось такое... У меня просто глаза на лоб полезли. Пожалуй, подробности из скромности лучше опущу. Куда там «Камасутре»! Вот вам и скромница! Классический тихий омут, в котором водятся не просто черти, а самые настоящие чертяные генералы.

– Прости за бестактность, – спросил я, с трудом переведя дух, – а Миша, он что?.. Не того? Ты будто с голодного острова.

– Мишка-то? – презрительно скривила губу Лида. – Да ну его. Скукота смертная. Упал – отжался. А у нас с тобой... И потом это будет... тайна.

Эта «тайна» прозвучала с таким леденящим надрывом, что мне стало дурно. Я-то, дурак, думал, что все обойдется сегодняшним эпизодом, но, похоже, она рассчитывала на нечто долгоиграющее.

Это безобразие продолжалось и продолжалось. Я старался придерживать ее на расстоянии, да это было и нетрудно: все-таки Лида могла уйти из дома только днем, когда Мишка был на работе, а днем я как никак тоже работаю. Но где-то раз в месяц она все-таки появлялась – вызывающе одетая, вульгарно накрашенная. Может, просто не умеет – ни краситься, ни одеваться?

Однажды я пристроил за книгами видеокамеру. Лидка вышла на пленке просто как порнозвезда. Теперь у меня было чем потрясти у нее перед носом. Похоже, начинала подбираться неплохая видеотека. Как говорится, на всякого мусье есть свое досье...»

                                                            * * *

                                                                           2 января 2000 года

В небольшие оконца бил яркий солнечный свет, в лучах сталкивались и посверкивали пылинки. Оксана вышла на крыльцо и зажмурилась – так ударило по глазам ослепительное сияние снега. Дорога исчезла, ограда тоже. Овраг, по которому бежал ручей, едва угадывался среди гигантских наносов. Да и само крыльцо было засыпано так, что дверь открылась с большим трудом. Ступеньки превратились в пандус.

– Похоже, нескоро нас откопают, – сказала она Вадиму, вернувшись в холл. – Знаешь, что странно? Я всю жизнь безумно боялась покойников. А теперь вторые сутки нахожусь в доме с двумя трупами – и ничего. Честно говоря, я о них даже и не думаю. Нет, думаю, конечно. Но больше о том, кто и как, а не о них самих. Сам факт, что рядом – два мертвых человека, да еще тех, которых я хорошо знала... Сам факт у меня ровным счетом никаких эмоций не вызывает. Наверно, я какое-то чудовище.

Вадим сидел на диване и молчал. Ему было настолько скверно, что хуже, наверно, было только Максу, которого в очередной раз рвало в туалете. Поведение Оксаны было ему совершенно непонятно. Что она знала? О чем думала, сидя ночью на кухне?

Проснулся Миша, бурно порадовался солнцу и начал разжигать камин, чтобы вскипятить воду для чая. Томной походкой, кутаясь в шубу, спустилась Лида и первым делом поинтересовалась, готов ли завтрак.

Придерживаясь за стену, появился Макс и со стоном упал в кресло.

– Не хочешь сто грамм для поправки здоровья? – предложил Миша, но Макс только рукой махнул.

– Он никогда не похмеляется, – ехидно заявила Лида. – Прости, но кефира с петрушкой здесь нет.

Пострадав еще с полчаса, Макс сдался и полез в бар.

– А это что за хреновина? – спросил он совсем другим голосом и показал толстую тетрадь в зеленой обложке. – Вчера ее здесь не было.

Вадим вздрогнул и украдкой посмотрел на Оксану. Она? Но ведь это мог быть и Мишка. Да и Лида. И сам Макс, в принципе, тоже.

– Дай-ка! – Миша взял у Макса тетрадь и начал ее рассеянно перелистывать, в то время как Макс налил себе рюмку водки, выпил, сморщился и блаженно зажмурился.

– Интересно, интересно, – бормотал Миша. – Это, братцы, Генкин дневничок. Надо же! Никогда бы не подумал, что он может вести дневник. Как-то это не в его стиле.

– И что там?

– Да так, ерунда всякая. Какие-то детские воспоминания и бредовые измышления.

Он продолжал листать тетрадь, время от времени зачитывая абзац-другой.

– Брось ты эту фигню! – посоветовала Лида, старательно обкусывая со всех сторон двухцветный бутерброд с икрой, красной и черной. – Мало его живого было, так еще и бредни его читать.

– Ох, ни х... ни черта себе! – вдруг присвистнул Миша и покосился в сторону Макса.

– Что там?

– Он записал здесь весь компромат, который на нас собрал.

– Может, не стоит это читать? – заволновалась Лида, выронив остатки бутерброда. – Давайте лучше в камин бросим.

– Ну уж нет! – зло сощурился Миша. – Как говорит Вадик, руки на стол! Тем более кое-что я уже успел просмотреть. Слушайте!

Громко и с выражением он прочитал пассаж про Макса. Сдавленно ахнула Лида, ошеломленно покачала головой Оксана. На Макса старались не смотреть. А он сидел, обхватив голову руками и уронив ее на колени.

– Миш, хватит! – попросила Оксана. – Ни к чему это.

– Нет уж! – Макс вскочил и вырвал у Миши тетрадь. – Доктор сказал, в морг, – значит, в морг! Читать – так читать. Вы теперь все про меня знаете, а я хочу узнать про вас. А то это похоже на сцену из «Незнайки». Там каждому хотелось послушать гадкие стишки про других, но никто не хотел слушать их про себя.

Он прочитал про Лору, а потом и про Лиду, которая сидела, закрыв глаза и вжавшись в кресло. Миша, бледный, как бумага, впился ногтями в ладони и без конца повторял беззвучно одно и тоже короткое слово.

Скорей бы уже, подумал Вадим, скорей бы все кончилось. Ему показалось, что после того, как Макс прочитает о нем, для него все действительно кончится. Впрочем... Если это Оксана положила тетрадь в бар, она и так уже все знает.

«...И только о Мишке мне не удалось разузнать ничего. Ничего такого, что можно было бы использовать для давления. Он оказался до неприличия добродетелен. Учеба в школе, учеба в институте, идиотская женитьба, работа в торговой компании. Лидка была права – скукота! Он всегда делал только то, что ему говорили, но при этом умудрился не вляпаться ни во что аморальное или противозаконное. Такие в детстве бывают маменькиными сынками, а потом становятся покорными подкаблучниками у жены и тихими подпевалами у начальника.

Но при этом он здорово самолюбив. Поэтому Лидочка сработала за двоих. На что угодно готов спорить, он не захочет, чтобы о его потаскушистой женушке узнали все вокруг.

А что касается той «Ауди» и денег, которые я не смог ему вернуть... Можете смеяться, но тут я действительно ни при чем. Меня элементарно кинули. Почему не отдал свои? Конечно, пять тысяч для меня – это немного, но, собственно говоря, почему я должен был это делать? Ведь я был, по сути, только посредником, а Мишка даже не почесался взять расписку. Как говорится, caveatemptorium15».

– Не понял! – возмутился Макс. – Это что, все? А про Вадика с Ксаной где? Или они у нас святые?

Лида выхватила у него тетрадь. Последняя запись обрывалась на середине страницы.

– Так-так... – она переводила подозрительный взгляд с Оксаны на Вадима и обратно. Похоже, ей срочно надо было отвлечь внимание от собственной персоны на кого-нибудь другого. – Похоже, пару листочков отсюда изъяли. Гляньте!

Тетрадь была в твердой, как у книги,  обложке, толстая, не меньше ста листов, склеенная из отдельных тетрадочек, каждая из которых была не скреплена привычными железками, а сшита белой шелковистой нитью. И нитка эта была натянута не слишком туго. Лида нашла и показала им сгиб другой тетрадки, где нить вплотную прилегала к бумаге.

– Кто эту тетрадочку в бар положил, тот и листочки выдрал, – сделал заключение Макс. – Все просто, как апельсин. А кому нужно было их выдирать? Тому, о ком на них было написано.

Вадим лихорадочно соображал. Оксана сама вызвалась поискать для Лоры наркотик. Она довольно долго была в комнате Генки. А потом могла по пути спрятать дневник. Например, в коридоре. Там есть шкафчик для всякого хозяйственного барахла. Ну, а ночью уже перепрятала в бар. Зачем? Специально, чтобы нашли? Но не проще было бы оставить его там, где он был? Или уничтожить? Черт, запах паленой бумаги... Но, может быть, это была все-таки не она? Может, кто-то другой – а Оксана пришла позже? Допустим, тот же Мишка. Зря что ли он так настаивал на том, чтобы все прочитать – знал ведь, что о нем самом там ничего нет. Может, Оксана что-то увидела, и он ее просто запугал? Поэтому и плакала? Но зачем Мишке вырывать именно эти страницы? Чтобы подумали на них?

– Глупость какая! – словно услышав его мысли, задумчиво протянул Макс. – Тетрадку специально положили сюда, чтобы ее нашли. Если это сделали Вадька или Ксана, то они, вырвав страницы, прямо в этом расписались. Если же это сделал кто-то другой, чтобы их подставить, я вообще ничего не понимаю. Выставить свое позорище на всеобщее обозрение, лишь бы заподозрили других? Да и в чем, собственно? В убийстве? Не вижу связи.

– Ладно, хватит! – мрачно сказал Вадим, – Я дурак, признаю. Нашел дневник, прочитал. Страницы про нас вырвал. Можете бить меня ногами.

Оксана вдохнула глубоко, будто в воду прыгать собралась, и выпалила:

– Не слушайте его! Это я нашла дневник. И страницы вырвала я. А он просто меня выгораживает.

– Умрешь с вас! – усмехнулся Макс. – Чегой-то вы, братцы, заврались совсем. Ладно, наплевать, кто из вас нашел и кто вырвал. Но объясните, Христа ради, зачем вы его в бар положили? Чтобы цирк устроить? Чтобы мы его нашли и публичную читку устроили? Общественное исповедание грехов? Сами-то чистенькие остались. Небось, не будете перед нами каяться, а?

Они словно разделились вдруг на две непримиримые партии: Вадим и Оксана с одной стороны, Макс, Лида и Миша – с другой. Оксана молчала, разглядывая свои ногти. Вадим тоже – а что, собственно, он мог сказать? Он и сам ничего не понимал, а придумать что-нибудь правдоподобное не мог, хоть тресни.

– Партизаны на допросе! – возмущалась Лида. – Сидят, молчат. Подложили нам свинью и рады. Ухмыляются.

Никто не ухмылялся, наоборот, похоже, Оксана готова была заплакать, но Лиде было все равно. Она заводилась все больше и больше, досадуя не на то, что натворила, и даже не на то, что об этом узнали, а на то, что другие устроили эту публичную порку и при этом остались от этой самой порки в стороне. Хотя, по всей видимости, заслужили ее не меньше.

Вадим вспомнил, как защищал в суде одну мошенницу и как буйствовала ее подельница, которой дали на год больше. И бесилась именно из-за этой разницы в сроке. Обещала, что выроет ее хоть из-под земли и выцарапает глаза, хотя «виноват» в этом был исключительно Вадим, которому лучше удалось построить защиту.

– Подождите-ка, – остановил жену Миша. – Тут еще кое-что есть. Наверно, он хотел начать со следующей страницы и случайно пролистнул одну.

Он начал читать про себя и вдруг остановился, словно наткнулся на камень посреди строки. Его глаза расширились, а рот приоткрылся, словно от испуга.

– Что там такое? – дернула его за рукав Лида, но Миша отмахнулся, снова и снова перечитывая одно и то же место.

Дочитав до конца, он закрыл тетрадь, положил ее на колени и стал смотреть в камин. При этом он словно забыл обо всех, снова и снова качая головой – как будто не мог понять или принять что-то.

– Ежа твою мать! – наконец выдавил он.

– Да что там? – не выдержав, закричала Лида и схватила дневник.

«...Когда мне – очень осторожно и деликатно! – посоветовали обратиться к онкологу, я не поверил. Не поверил, что такое возможно. Мне же было тогда всего двадцать восемь. И я никогда не болел ничем серьезным, так, простуда, грипп. И этот ерундовый перелом ребра. Самый обычный перелом. Тугая повязка, рентген – все как обычно. И все зажило. Только побаливало иногда, в сырую погоду. А потом стало побаливать сильнее, сильнее… Считается, что наши – так и хочется написать “советские” – врачи не должны говорить больному правдивый диагноз. Родным – да, а больному – нет. Представляете идиотство? Тебя отправляют к онкологу, обследуют, потом предлагают операцию, лучевую терапию, химиотерапию и при этом утверждают, что у тебя язва желудка. Или, как у меня, – остеомиелит.

         Я прошел через все. Правда, вешать себе лапшу на уши не позволил. “Рак? – спросил я прямо. – Не надо вилять и плести про остеомиелит”. “Да, – ответил, помолчав, врач, – саркома”. Никто ни о чем не знал. Мне всегда было неприятно, когда меня жалели. Для всех я был за границей. На самом деле – в Песочном. Бритоголовость по-прежнему была в моде, и никто не удивился, увидев меня лысым. В жару я носил красную бейсболку козырьком назад. Костюм, галстук – и красная сетчатая бейсболка. “Савченко совсем крышанулся!“ – шептали за спиной. А мне было все равно. Мне было хорошо. Потому что врачи сказали: процесс удалось остановить.

         А через год все началось снова. На этот раз меня поставили перед фактом, жестко и прямо: еще одна тяжелая операция и панцирный корсет при полной неподвижности, возможно, дадут мне шанс на несколько лет жизни. Я спросил, сколько проживу, если не соглашусь. Год, максимум два, и в ужасных мучениях, ответили мне.

         Я хотел покончить с собой. Достал морфин. Много морфина. Сел у окна, долго-долго смотрел на залив. И понял, что не смогу. Почему? Дело не в том, что это смертный грех – я никогда не был верующим в традиционном, каноническом смысле. Просто какая-то моя часть, эдакий страус, не хотела мириться с прекращением существования. В глубине души мы всегда верим в чудо, не считаясь со здравым смыслом. Смерть страшна, грозна, и мы изо всех сил стремимся принизить и опошлить ее.

         Вы никогда не задумывались, почему дети так жестоки? Почему они с таким азартом играют в войну, в похороны, почему так любят страшилки и садистские стишки? Потому что еще не понимают до конца, что смерть – это навсегда? Потому что видят, как плоский, размазанный асфальтовым катком Джерри поднимается и, отряхнувшись, становится прежним? Мне кажется, наоборот: они начинают понимать и именно поэтому пытаются выставить смерть в смешном виде, сделать ручной: так легче примириться с тем, что и ты когда-то умрешь.

         Я не смог убить себя. Говорят, что кончают с собой трусы. Но, наверно, одинаково трусливы те, кто делают это, боясь жить, и те, кто боятся умереть, хотя жить уже не могут. Да, я трус. Я не могу заставить себя сделать укол (спустить курок, перерезать вены, броситься под поезд, выпить упаковку снотворного), даже зная, что этим избавлю себя от мучений.

         В каком-то из штатов Америки, где-то еще в Европе, не помню, эвтаназия официально разрешена. У нас – нет! Мы – гуманисты. Надо до последнего бороться за жизнь человека, нисколько не считаясь с его волей. Что он, кретин, понимает в гуманизме! Как смеет распоряжаться своей жизнью и смертью!

         Я пытался найти врача, который согласился бы сделать этот укол. Всего один укол. Но на меня смотрели как на сумасшедшего. Может, я мало предлагал? Или не там искал?

         Боль играла со мной. Иногда она как будто утихала, и тогда просыпалась надежда – слабенькая, глупенькая, но солнечная, как цыпленок. А потом боль снова вступала в свои права, и солнце пряталось за тучи. За лиловые грозовые тучи – я снова и снова вспоминал Лорины картины. Таблетки, которые мне выписывали, перестали помогать. Я перешел на морфин, но отпущенной государством дозы, разумеется, до смешного не хватало. Пришлось помогать себе самостоятельно. Примерному обывателю и в голову не придет, как просто теперь достать наркотики. Были бы деньги. Что-что, а деньги у меня есть.

         Смешно! Мне казалось, что стоит заработать – неважно как! – много денег, и все будет хорошо. Что теперь? Я богат – и смертельно болен.

         Меня раздражало всё. И все. А больше всех те, кто совсем недавно были моими друзьями. Я ненавидел их. Ненавидел за то, что они будут жить, но оправдывал свою ненависть тем, что узнал о них. И старался сделать так, чтобы и они возненавидели меня. Мне это удалось. Зачем? Трудно сказать. Мир превратился в хаос. Мне казалось: чем хуже – тем лучше. И пусть все летит в тартарары.

         Я знал, что умру, и мог в эти последние дни делать все, что только моей душе угодно, все, что по той или иной причине я не мог позволить себе раньше. Но душе моей не было угодно ничего. Фактически я уже давным-давно был мертв, и смерть моя пришла в тот день, когда мне сказали: операция и лечение не помогли.

         Я не писатель. Наверно, другой лучше смог бы рассказать о том, что мне довелось испытать, о чем я думал. Наверно, об этом можно было написать книгу, но кому она нужна? Кому нужны страхи и сожаления смертельно больного человека? Хотя написал же Толстой об Иване Ильиче…

         Что я сделал в жизни? Чего достиг? Не надо обманывать себя, что прожил слишком мало и что не будь болезни, успел бы больше. Дал ли я кому-то хоть каплю радости? Вспомнит ли обо мне с сожалением хоть один человек? Я обидел всех, кто любил меня. А впереди – боль, страдания, отвратительный распад. То, что было человеком со своими планами, чувствами, мечтами, станет просто кучей гниющих останков. И самое ужасное, что это неизбежно. Все мы смертны, но конец где-то в туманной дали. И вдруг смерть выходит из тумана во всем своем отвратительном обличье. Одной рукой я отталкивал ее, говоря: “Нет, прошу тебя, не сегодня!” – а другой пытался приблизить ее. Но она словно дразнила меня: “Да, не сегодня. Но скоро. Я здесь, рядом, у твоего изголовья”.

         Я был в отчаянье. Приходила мысль заказать себя самого. Представляете, купить собственного убийцу! Но неожиданно в голову пришла совсем другая мысль. Жестокая, чудовищно жестокая. Нанять киллера всегда успеется, если вдруг мой план по какой-то причине не увенчается успехом. Я решил сыграть в последнюю в моей жизни игру, ставкой в которой станет смерть.

Кто из шестерых станет моим убийцей?

         Я решил, что все должно произойти здесь. Гонзик помог мне с покупкой дома. Я приехал к нему, оформил все документы и отправил факсы Вадиму, Мише и Максу. А потом позвонил Оксане, Лиде и Лоре. Все они ответили, что приедут. Я обидел их всех. Но просить прощения не буду. Наоборот, сделаю все, чтобы они возненавидели меня еще больше. И чтобы один из них… Как это случится? Какие козыри мне предстоит разыграть в этой партии, чтобы получить главный приз?

         Ненависть, боль, страх – все слилось в дьявольский клубок, распутать который невозможно. Только разорвать, разрубить, и это сделает один из них. Чьи нервы и воля окажутся слабее? Остальные… Они будут щедро вознаграждены. Я знаю, каждый из них нуждается в деньгах. Не на кусок хлеба, нет, упаси Бог. Но каждый из них хочет стать на ступеньку выше, исполнить свою прихоть. Что ж, они это сделают. Все, кроме одного. Моего убийцы. Моего врага – и избавителя. Что получит он? Убийца не может наследовать жертве. Зато ему предстоит испытать краткий миг удовлетворения, исполнения желания. Краткий миг мести.

         Я хочу еще раз – последний! – увидеть места, где прошло мое отрочество, еще раз прикоснуться к минувшему. Не для того, чтобы вернуть его, нет. Для того, чтобы попрощаться. Попрощаться с самим собою. И плевать, что им это не понравится. Даже лучше, что не понравится.

         И все-таки, почему я так жесток к ним? Ведь...»

– О Боже! – прошептала Лида. – Нет, я не верю! Этого просто не может быть! Слышите, этого просто не может быть! Не может! Не может!