Текст книги "Приют одинокого слона, или Чешские каникулы"

Автор книги: Роман Пастырь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

– Ты хоть рот вытри, – недовольно отстранился Миша. – Сама вон тоже наворачиваешь по первому разряду.

– Что ты хочешь этим сказать? – сощурилась Лида.

Миша, не говоря больше ни слова, встал и ушел на кухню, хлопнув дверью. Макс, глядя ему вслед, глупо захихикал. Будто и не он час назад сидел рядом с Лорой и держал ее за руку. Будто не он обвинял Лиду в ее убийстве. Будто не он хотел поведать Оксане свои тайны.

– Вадик, ходь сюда, – он подошел к небольшому шкафчику. – Смотри, я Генкину хованку нашел. Давай надеремся. Опять же Лорку помянем.

– Там же не было ничего, – удивился Вадим. – Мы же ночью смотрели, когда выпивка кончилась.

– Ха! А откуда я, по-твоему, винишко для маринада взял?

Макс открыл шкафчик, пустой, как ядерный полигон, поддел снизу заднюю зеркальную стенку и поднял ее. За ней оказалась небольшая ниша, плотно забитая бутылками. Он извлек одну.

– Коньячок-с. «Камю». Нехило, да? Только давай без баб. Устроим мальчишник.

Вадим подумал, что Макс пьян. Очень сильно пьян. И за хмельной развязностью прячет свою боль. Если, конечно, это боль, а не что-то иное. И когда только успел?

Они взяли несколько свечей и пошли на кухню. Оксана, увидев у Макса бутылку, хотела было возразить, но только головой покачала. Миша сидел за кухонным столом на табурете, обхватив голову руками.

– Эй, третьим будешь? – Макс грохнул бутылку на стол.

Миша долго смотрел на него, не зная, согласиться или послать в столицу Херсонской области.

– Не откажусь, – наконец вяло отозвался он. – Надо же помянуть.

Вадим нашел рюмки, нарезал на дольки пару яблок, поломал прямо в фольге маленькую шоколадку.

– Ну, – Макс приподнял свою рюмку, посмотрел сквозь янтарь коньяка на пламя свечи, – упокой, Господи...

Они выпили молча, и Вадим снова наполнил рюмки. Свеча вдруг начала коптить, пламя прыгало, трещало, воск, плавясь, сбегал вниз частыми слезами.

– Это она, – хрипло сказал Макс, опрокидывая рюмку так, словно это был не коньяк, а сивуха.

– Кто? – не понял Миша.

– Лорка. Это она плачет. Наверно, она где-то рядом. Душа ее. Знаете, ребята, я давно знал, что так будет. С самого первого дня, когда узнал, что она колется. Боялся этого. И ждал. Каждый день ждал... Если бы я раньше знал, что это Савченко посадил ее на иглу, я бы точно его...

– И все-таки, как вы думаете, она сама, или?.. – неуверенно спросил Миша. Видимо, он боялся задеть Макса, но тот только хмыкнул:

– Нет, не сама. Я в этом уверен. Я думаю так: она была не одна. Кто-то ей помог. В самом буквальном смысле. Она торопилась и порезалась. И тот, кто с нею был, предложил помочь сделать укол. Только вместо одной ампулы вколол две.

Миша посмотрел на Макса долгим взглядом, чуть приподняв брови. Макс едва заметно кивнул. Эта пантомима не укрылась от Вадима.

– Понятно...

– Что тебе понятно? – Макс старательно смотрел на рюмку, в которую наливал коньяк.

– Понятно, о чем вы думаете.

– Да ни о чем таком мы не думаем, – взял фальшивую ноту Миша. – С чего ты взял?

– Да вот с того! – Вадим опрокинул рюмку тем же резким жестом, что и Макс. – Ты ведь мне говорил, что подозреваешь Оксану. Что, не так? И ты, – он повернулся к Максу, – только что намекнул, что Лоре помогли. А Ксана очень даже хорошо уколы делает, и внутривенно тоже. И ты это прекрасно знаешь, сколько раз она тебе глюкозу колола, когда ты с бодунища помирал? Вот только полтора часа назад ты был убежден, что Лоре, как ты говоришь, помогла Лида.

– Перестань орать! Я ни в чем не убежден, кроме того, что Лорка не кончала с собой. Да, это могла быть Лида. Уж извини, Миша, но это так. Не стоило мне, конечно, ее... Но так уж вышло. И Оксана могла. Тем более если вспомнить, что она сама вызвалась промедол поискать, сама принесла. Кто знает...

– Ты говори, да не заговаривайся! – возмутился Вадим. – Ты что, думаешь, она ампулы подменила? Коробка-то запечатанная была. И вообще, я не понимаю. Если кто-то действительно вкатил Лоре двойную дозу, зачем оставили вторую ампулу?

– Да затем! Чтобы мы подумали, что это самоубийство. Или передоза. Мол, сначала одну, потом другую – и привет. Ладно, вот приедут менты, то есть полицейские, и разберутся, кто да чего.

– Эк тебя развезло! – усмехнулся Миша. – Неужели ты думаешь, что на ампулах или на шприце будут еще чьи-то отпечатки, кроме Лоркиных? Зато на слоне, если, конечно, сохранятся после лежания в сугробе, будет полный набор.

– Все началось со слона, – Макс пил рюмку за рюмкой, не закусывая и не заботясь, чтобы кто-то составлял ему компанию. – Приют Одинокого Слона... Помните, как он сказал? Когда слону плохо, он уходит из стада и живет один, пока не умрет. Точно про себя. Только с чего это ему так плохо было, а? С жиру бесился? Баб менял, как перчатки, деньги швырял направо и налево, по миру ездил. Нет, захотелось новых ярких ощущений. Психоделического, блин, видения мира. Вот и получил... Одиноким Слоном по черепу. – Он заводился все больше и больше, голос его то опускался до едва слышного шепота, то поднимался почти до крика. – Вы понимаете хоть, что он сделал со всеми нами? Он нам жизнь сломал. Вот так вот взял, скомкал и вышвырнул, – он схватил бумажную салфетку, смял и бросил в угол. – Хотя... Не знаю, ребята, как вы, а я все-таки сам всю свою жизнь скомкал. И теперь расплачиваюсь за это. А Генка... Эх, никогда я во всю эту требуху не верил, типа воздаяния по грехам. А теперь думаю так: мы сами себя наказываем. Потому как говно имеет свойства бумеранга. Кинешь его кому-то, глянь, а оно уже у твоего берега болтается и никак тонуть не хочет. И столько его, говна этого, сколько и не было. Правда, может, это только нам так кажется. Потому что свой порезанный палец гораздо значительнее землетрясения на другом конце света. Так вот Генка – просто туалетный работник, который помог говнищу этому к моему берегу подплыть. Такая уж у него планида.

– Макс, Макс! – Миша попытался отнять у него почти пустую бутылку. – Хватит уже. Что-то не туда тебя занесло. Ты еще скажи, что он белый и пушистый и ни в чем не виноват. Планида у него такая – делать нам гадости. Так уж карта легла. Или карма.

– А не пошел бы ты, Миня! – Макс схватил бутылку и допил остатки коньяка прямо из горлышка. – Чтоб ты понимал! То, что сделал мне Генка, – просто ерунда по сравнению с тем, что сделал я. То, что сделал он, это... это логическое следствие того, что сделал я.

– Да что ты такого ужасного сделал? – Вадим подпихнул ему шоколадку. – Проиграл деньги, не смог вовремя отдать. Но ведь не отказывался же. Собирал потихоньку. Он не мог не понимать, что ты все равно эти деньги ему вернешь. И надо было натравить на тебя быков?

– Ох, я не могу! – расхохотался Макс. – Да ведь никто из нас... Никто из нас всех не сказал правду. Все соврали. В лучшем случае сказали только часть правды. Вот и я сказал только часть правды. И Лора тоже. А ты, Вадик, я уверен, соврал. И Ксана с Лидой соврали. И ты, Мишка. Скажешь, нет? Клуб врунов.

Ответом ему было тяжелое молчание. Вадим кусал губу. Миша запальчиво сжал кулаки.

– Если хочешь знать... – начал он задиристо, но тут же сник под пристальным взглядом Макса.

– Если цельный год не говорить глупости, можно сойти за умного, – сказал Макс и с сожалением заглянул в пустую бутылку, как в подзорную трубу. – Так что, Миня, лучше помолчи. Нечего хайлом мух ловить. Как думаете, может еще бутылевич раздавить?

Оскорбленный Миша начал закипать снова, и Вадим лихорадочно думал, как предотвратить новую потасовку, но тут, к счастью Максу стало плохо, и он поспешил в туалет.

                                                            * * *

                                                                           29 декабря 1999 года

Очень даже ничего домик, подумала Лора. Жаль только, что такая шкатулочка досталась именно Савченко.

– Надежней гроба дома нет, – сказала она вслух. – Это не я, это старик Державин. Который нас заметил и, в гроб сходя, благословил.

– Хотел бы я здесь умереть, – благодушно отозвался Генка. – Вот только тем, кто будет меня отсюда вывозить, неудобства. Впрочем, мне это уже будет по фигу. Прежний хозяин так и сделал – умер здесь всем назло. Вернее, погиб. Упал с обрыва. Когда будем кататься на санках, надо поаккуратнее, обрыв действительно коварный, его просто не видно.

– Значит, ты купил это... как его, вымороченное имущество?

– Ты хочешь сказать, выморочное? Нет, мне его продали наследники. Со всем барахлом. Только кондиционер забрали и пару ковров.

– А кому ты его завещаешь? – невинным голосом поинтересовался Макс, глядя на тяжелые тучи с лиловым подбрюшьем, зависшие над вершинами дальних гор.

– Еще не решил. У меня ведь из родственников только отец остался, да и тот в Штатах живет. У него другая семья, и мы с ним не общаемся. Может быть, вам завещаю. В долевую собственность.

– Как это мило с твоей стороны! – фыркнула Лора. – Боюсь, я до этого светлого дня не доживу.

– Ну и разговорчики у вас, – поморщилась Оксана. – Может, все-таки в дом пойдем, а то холодно.

Вадим отстал и еще раз огляделся по сторонам. Тишина и низкие тучи давили, пригибали к земле. Среди заснеженных гор он казался себе маленьким и беззащитным. Снова мучительной и непонятной тоской сдавило сердце.

Он был уверен, что никто ни о чем не знает. Валитов обещал держать все в тайне, а потом, всего через три месяца, его нашли в подъезде с дырой во лбу. Горобец... Его тоже давно нет. Сам он никогда никому даже полслова не сказал – надо было совсем сумасшедшим быть, чтобы об этом трепаться. И все-таки кто-то знал. И рассказал об этом Савченко. Вернее, это Генка нашел того, кто знал. Зачем-то ему это было нужно.

Вадим подумал, что скорей бы уж Генка сказал, что он хочет от них на самом деле. Лучше уж знать все, чем мучиться неизвестностью.

А если отказаться? Что бы он там ни потребовал. Отказаться – и все. Послать, как говорит Лешка, на факофф. Что будет тогда?

Ему было, в принципе, все равно, что подумают Макс с Лорой и Мишка с Лидой. Но вот Оксана... Для нее это будет просто еще одним подтверждением его подлости. Гаденькой, трусливой подлости. Боязни за свою драгоценную шкуру. Что с того, что она, шкура эта, всего одна и замене не подлежит. Струсил. Да еще и деньги взял. Купил на них любимой жене шубу из шиншиллы. Тоже драгоценную шкуру.

Оксанка поймет, что тот случай с Ниной был не случайностью, а самой натуральной закономерностью. Что такой он и есть – мелкий, подлый гад. И что совершенно зря она дала ему второй шанс.

Кто же это сказал? В жизни есть такие секунды, когда история Вселенной начинается с тебя. Потому что ни в прошлом, ни в окружающем нет ничего, чем можно было бы оправдать свою подлость.

Если бы он признался ей сразу! Может быть, она и поняла бы. Но не сейчас. Только не сейчас.

А если уж вся эта замечательная история поплывет правильным курсом, то на карьере можно поставить большенный жирнющий крест. Андреевский. Тот самый, который в кириллице именуется непечатным образом.

Дом был двухэтажный и, как это часто делается в горах, двухслойный: снизу каменный, а сверху деревянный. Каменная часть была светло-серая, а деревянная – цвета кофе с молоком. По всей видимости, наследники погибшего хозяина перед продажей привели домик в порядок, потому что краска и темно-коричневая черепица на двускатной крыше выглядели совсем свежими. На первом этаже окна были совсем маленькие – наверно, чтобы снег, если вдруг завалит, не смог их выдавить. Впрочем, и на втором – ненамного больше. Поэтому домик казался немного подслеповатым – как слон. Оксана подумала, что сходство со слоном дополняют большие – намного шире самих окон – серые ставни, похожие на уши, и небольшое крылечко с узкой пологой лесенкой в три ступеньки – как хобот.

Внутри было просторно, но уютно. Зайдя в дом, они попали в огромный темноватый холл. Мебели в нем было мало: черный кожаный диван, два таких же кресла, маленький столик с телефонным аппаратом и два совершенно одинаковых, похожих на сторожевые башни шкафчика, симметрично расположенных по обе стороны камина – кирпичного, с мраморной полкой и медной решеткой. Японский телевизор примостился на полочке в углу, над дровяным ящиком, стилизованным под средневековый сундук. На полу красовался необъятный ковер цвета молочного шоколада с терракотовыми огурцами, а у камина – волчья шкура. Стены были выкрашены светло-бежевой водоэмульсионкой.

– Миленько. Эдакий какашный колер, – поджала губы Лида. – А что там?

– Там, – Генка показал на одну из двух закрытых дверей, – кухня. А там – коридор. Туда можно и из кухни попасть. В коридоре туалет и лестница наверх. А с другой стороны коридора еще две комнаты, только они пустые и закрытые.

На кухню заходить не стали, открыли дверь слева, напротив камина, и оказались в  узком, как кишка, коридоре. Генка включил свет, и они увидели четыре совершенно одинаковые двери, на одной из которых красовалась плоская гипсовая копия знаменитого Писающего мальчика. Замысловатых очертаний деревянная лестница вела на второй этаж.

– Есть еще подвал, туда можно спуститься из кухни, и чердак. В подвале котел и что-то вроде прачечной, а на чердаке – склад барахла. Ну что, пойдем наверх?

Казалось, довольно хлипкая на вид лестница должна отчаянно скрипеть на все голоса, но пунцовая ковровая дорожка гасила шаги.

– Тихо, как в могиле, – недовольно проворчала Лора. – Здесь не то что мухи, звуки дохнут. На нервы действует.

– Мне нравится твой юмор, – улыбнулся, повернувшись к ней, Генка.

– Эй, смотри под ноги, ценитель. А то сам сверзишься и нас снесешь.

– Ничего, пойдет снег, и сразу станет веселее. Ветер воет, как стая голодных привидений. Даже не уснуть с непривычки.

– Да-а... – протянул Макс. – Веселенькая перспективка.

Узенькую площадку покрывала все та же пунцовая дорожка. Стену украшала серая драпировка с разноцветными загогулинами, похожими на наскальную живопись. Оглядев ее критическим взором, Лора повернулась и провела пальцем по резной деревянной балясине.

– Доисторическая пыль! – заключила она. – Каменный век. Это не Приют Одинокого Слона, а какая-то пещера. И не слона, а мамонта.

– Кстати, мамонта я вам сейчас покажу. То есть Одинокого Слона.

– Лучше покажи нам сначала, где мы будем спать, – возразил Макс.

– Прошу, – Генка сделал жест провинциального конферансье. – Выбирайте. Вон та комната – моя.

Площадку с обеих сторон симметрично продолжали два недлинных коридорчика, куда выходило по три белых двери. На стенах, выкрашенных все той же бежевой краской, висели несколько эстампов.

– Фы! – разлилась презрением Лора. – Кошечки, цветочки, лесочки. Гадость какая. Если и в комнатах так, я лучше буду спать внизу. На кожаном диване. Как говорил Остап Бендер, я не могу жить в одной комнате с пейзажами.

Лида бодро вломилась в последнюю дверь и оказалась в туалете.

– Душик, – мяукнула она. – А вода горячая есть?

– Пока есть свет, есть и вода. Камин – он просто для понта. А так все на электричестве. Сейчас пойду котел включу.

– Отопление на электричестве? – удивился Миша. – В первый раз слышу. Это же очень дорого.

– Дорого до безобразия. Но что делать, газ сюда еще не провели, а какую-нибудь топку прежний хозяин почему-то поставить не пожелал. Наверно, не хотел возиться с углем или мазутом. Вообще-то он котел включал, только чтобы воды нагреть, а так у него в комнате обогреватель стоял.

Комнаты отличались только цветом ковров и занавесок и напоминали номера в деревенской гостинице. Не хватало лишь инвентарных номеров на мебели.

Посреди комнаты, которую выбрали Садовские, красовалась широкая красная тахта с ящиком для белья в изголовье. Сверху на ящике стоял небольшой ночник, оранжевый с белой бахромой. Платяной шкаф зевал двумя дверцами. Прикроватная тумбочка с тремя выдвижными ящиками неожиданно притаилась у окна, а небольшое серое кресло с высокой спинкой почему-то расположилось у самой двери. Картин на стенах не наблюдалось, а сами стены были кремовые.

– Постельное белье в ящике, – заглянул в дверь Генка. – Одеяла и подушки тоже. Ну как, нравится?

– Неплохо, – пожал плечами Вадим. – А обедать мы будем сегодня?

– Сейчас сварганим что-нибудь. Ладно, пошли Слона покажу.

– Пойдем посмотрим, а то ведь не отстанет, – шепнула Оксана.

Генкина комната, которая находилась прямо напротив, по размеру такая же, сильно отличалась от трех остальных. Все здесь было подобрано со вкусом и какой-то странной... печалью. Оксана не знала, почему ей пришло на ум именно это слово, но было здесь что-то такое, от чего по спине бегали мурашки и щипало в носу, как от адажио из «Щелкунчика».

         Наверно, все эти вещи знают, что Генка законченный наркоман, что ему недолго осталось, подумала Оксана. И они заранее грустят. Нет, это глупо. Скорее всего, это вещи погибшего хозяина дома, которые тоскуют о нем.

         Комната была бирюзовая, но не яркого, а слегка приглушенного тона. Бирюзовые шелковистые обои, такое же покрывало на кровати с резной спинкой. Чуть темнее, почти морской воды, шторы. Каймой бирюзового ковра шла гирлянда белых листьев. Вся мебель, включая небольшой письменный стол, тоже была белой, но строгость ее линий сильно отличала спальню от будуара изнеженной дамочки. Наверно, здесь хорошо мечтать о будущем и вспоминать о прошлом, глядя в окно на заснеженные горы, поросшие елями.

         На невысоком белом комоде стоял Одинокий Слон.

         – Я такого на Невском видел, – заметил Миша. – Он дверь в какой-то бутик придерживал. Только побольше раза в три. А то и в четыре. И без подставки.

         Одинокому Слону явно было немало лет, и он многое на свете повидал. Бронза потемнела от времени, на узорчатой кованой попоне виднелось несколько глубоких царапин, а на подставке, в труднодоступных для чистки местах, притаилась коварная зеленоватая патина. Слон трубил, задрав хобот. Его голову прикрывала шапочка, похожая на крышку заварочного чайника.

         – Можно? – спросила Оксана и взяла слона в руки. – Тяжелый какой. Вроде, небольшой, а тяжелый.

         – Дай-ка, – Вадим взял у нее слона, покрутил, осматривая со всех сторон, и передал Максу.

         – Тоже от старого хозяина достался? – Лора провела рукой по слоновьей спине, потрогала бивни.

         – Да. Когда я приехал, он стоял внизу. На каминной полке. Один-одинешенек. Я тогда еще подумал, что мы с ним похожи. Хозяин умер, его бросили здесь, забыли...

         – Ой, я щас заплачу, – фыркнула Лора. – Как трогательно. На, Мишка, будешь смотреть?

         Миша вежливо подержал слона секунд десять и поставил на прикроватную тумбочку.

         – А теперь – на кухню. Девушки, давайте что-нибудь приготовим на скорую руку и пойдем погуляем, пока светло. Здесь темнеет рано.

         – Подождите, я еще слона не видела! – возмущенно пискнула появившаяся в дверях Лида.

                                                            * * *

         «...Да, узнать обо всем было просто. Первый скелет буквально сам свалился мне в руки. А точнее, я познакомился с ним еще до того и до поры до времени не знал, что с ним делать.

         Макс, выпив всего чуть-чуть, мгновенно терял мозги и потом уже не помнил, с кем и о чем говорил. Это было настоящее головокрушение. Он знал за собой подобное досадное обстоятельство и с кем попадя старался не пить. Но мне, на свою беду, доверял.

         Однажды, когда перевалило за вторую бутылку, разговор зашел о женщинах. Макс в этом отношении всегда был спор на язык. Есть такой анекдот об анекдотах. Очень неприличные анекдоты делятся на три категории: те, от которых краснеют извозчики, те, от которых краснеют лошади извозчиков, и те, которые рассказывают женщины в чисто женских компаниях. Не знаю, мне никогда не доводилось проводить время в чисто женских компаниях (да они тогда и не были бы уже чисто женскими), но то, что Макс плел о своих бабах, наверняка этим самым чисто женским анекдотам не уступало. Может быть, кому-то другому он и постеснялся бы вывалить такие похабные подробности, но мы-то с ним были, что называется, два друга – седло да подпруга. Не один раз вместе по девчонкам ходили. Правда, встретив Лору, он с прежними шалостями завязал, но вспоминал о них часто, с удовольствием и со смаком.

         Однако в тот раз его повело в такие дебри, о существовании которых я и не догадывался. То ли доза водовки была слишком большой, то ли что, но Макс от приятных воспоминаний перешел к чему-то более серьезному и еще более отвратительному.

         Он рассказал, как, будучи еще студентом, взял у отца машину и вместе с другом поехал вечерком покататься. Хотели было снять девок, но на дорогих не хватало, а дешевыми брезговали. Да и денег было жаль. Было уже поздно, накрапывал дождь. На Тихорецком проспекте голосовали две девушки, вполне приличного вида. Макс притормозил. Девушки попросили довезти их до Удельной. В машине он пригласил их поехать к нему, те отказались, потребовали остановить машину. Макс остановил. Дело было у Сосновки, вокруг – ни души. Они затащили девчонок в парк, оттрахали самым пошлым образом и бросили там.

         Судя по всему, номера машины девушки не запомнили, описать насильников должным образом не смогли. А может, и не стали – далеко не все жертвы изнасилования обращаются в милицию, уж мне ли этого не знать. Короче, Максу с приятелем все сошло с рук.

         Я слушал. Не перебивал. Только вглядывался в него: не мелькнет ли хоть тень сожаления. Куда там! Он смеялся. Рассказывал и ржал, как голодный жеребец. Как мне хотелось врезать ему. Расквасить эту наглую, самодовольную, ухмыляющуюся харю. Но я сдержался. Словно чувствовал, что это мне пригодится.

         С тех пор я уже не мог относиться к нему по-прежнему. Впрочем, я и раньше-то относился к нему с известной долей снисхождения. Мне не по душе была его грубость и развязность. И все же я продолжал поддерживать с ним отношения. Почему? Сам не знаю. Но каждый раз, встречая Макса, я вспоминал его рассказ.

Как-то раз у меня собрались знакомые. Забежал и Макс. Решили расписать пульку. Я знал, что у него напряженка с деньгами. Но он не удержался, сел за стол. По правде говоря, я мог дать ему возможность если не выиграть, то, по крайней мере, остаться при своих или уйти с минимальными потерями. Но я блефовал в минус, так, что он был уверен: куш за ним. И проиграл двадцать штук. Двадцать тонн полновесных американских президентов.

Я взял с него расписку – так, формальность. Успокоил, что не тороплю его. И начал искать.

В университете у меня был приятель, Юрик Улисский. Сейчас он капитан ФСБ, обретается в Большом доме. Мы периодически созваниваемся, иногда ходим вместе в сауну. Он залез в архив и нашел сводки происшествий по городу за май 1988 года. Изнасилование двух девушек в Сосновке там значилось. Юрик сделал запрос в архив Калининской райпрокуратуры и выяснил, что дело прикрыто за неустановлением лиц, подлежащих ответственности.

Тогда я разузнал все о жертвах. Одна из них вышла замуж и уехала из города, зато другая была то, что надо. Девушка эта, по имени Оля Воробьева, в феврале 1989 года родила ребенка вне брака. Жила одна, жизнь у нее не задалась, она попивала и погуливала. Зато у нее был брат с тремя отсидками за плечами, достаточно авторитетная в определенных кругах фигура. Брат этот очень нежно любил свою непутевую сестричку и, надо полагать, был бы очень рад узнать, кто сотворил с ней такую гадость.

Так оно и вышло. Андрей Воробьев по прозвищу Танк с большой радостью купил у меня мою расписку. А потом я купил у него видеокассету, на которой четверо бравых молодцев по очереди трахали Макса во все имеющиеся от природы отверстия.

Кассета эта какое-то время лежала у меня в сейфе без движения. Просто так, на всякий бякий случай. И только потом я понял, как именно могу ее использовать...»

                                                            * * *

                                                                                     1 января 2000 года

Висящие над плитой часы, сделанные в виде медной сковороды, показывали половину двенадцатого. Ложиться спать никто не собирался. Во-первых встали за полдень, перепутав день с ночью, а во-вторых, слишком все были взвинчены. Две смерти за сутки! И убийца рядышком. Кто? А черт его знает. Может быть, тот, кто сидит рядом. Или напротив. Или в углу.

Прикончив бутылку коньяка, мужчины вернулись в гостиную. Выбравшегося из туалета на полусогнутых Макса складировали на диван. Он промычал что-то невнятное, вздохнул тяжело и начал тихонько похрапывать. Оксана, поплотнее запахнув куртку и поджав под себя ноги, забилась в угол кресла. Она рассчитывала, что Вадим сядет рядом, но его опередила Лида.

– Можно? – жалобно спросила она и, не дожидаясь ответа, прижалась к Оксане. – Может, шубу принести?

– Не надо, – вздохнула та.

Вадим с Мишей принесли с чердака пахнущий пыльной плесенью матрас, бросили на него волчью шкуру и растянулись у камина, глядя на играющее пламя.

– Дров осталось мало, – Вадим помешал угли кочергой и заглянул в ящик. – И угля тоже. Насколько я помню, угля в подвале есть еще немного, а дрова – все. Генка же говорил, что камин – только для понта, а не для отопления. Если нас в ближайшее время не откопают, придется идти валить ели.

– Под таким ветром и снегом?

– Кстати, вы слышите? Ветра-то, кажется, и нет уже.

Все замолчали и прислушались. Действительно было тихо. Только потрескивали поленья в камине. Что-то мягко ухнуло – наверно, снова сорвалась с крыши или с дерева снежная шапка.

Миша встал, подошел к двери, выглянул наружу. Ветра не было, но снег падал, да так густо, что не видно было даже нижней ступеньки крыльца. Огромные пушистые хлопья, словно перья из лопнувшей подушки, они были везде.

– Что толку, что ветра нет, – Миша закрыл дверь и вернулся к камину. – Снег валит. Все сильнее и сильнее.

– Говоришь, ветра нет? – совершенно трезвым голосом спросил Макс, поворачиваясь к ним лицом. – Я вот что вспомнил. Я еще ночью подумал: что-то не так. Когда мы вошли к Генке, окно было открыто. Черт его знает, зачем ему понадобилось открывать окно. Не в этом дело. А в том, что на подоконник намело сугроб. Откуда он взялся? Напорошить могло, да. Но сугроб мог получиться только от сквозняка.

Миша чуть заметно вздрогнул, но заметил это только Вадим, который лежал рядом.

– Чего тут странного? – Мишин голос звучал подозрительно беззаботно. – Лидка же говорила, что открывала окно. Уж не знаю, зачем.

– Я же сказала, посмотреть на горы.

– Увидела? – с ехидцей спросил Макс.

– Что?

– Горы.

– Нет. Слишком сильный был снег.

Макс усмехнулся, словно говоря: «Все ясно, господа!», и снова отвернулся к стене.

– И все-таки, почтенные, как спать будем? – спросил сквозь зевоту Вадим. – Топить ночью, думаю, не будем, иначе уже завтра останемся без топлива. Наверно, стоит все-таки заночевать здесь. Лиде с Оксаной сдвинем кресла, диван разложим. Ты, Мишка, можешь с Максом лечь, а я – на матрасе. Или наоборот.

– Ну нет! – не согласилась Лида. – Не буду я в кресле спать. Как хотите, а я пойду к себе. Завернусь в два одеяла, шубой накроюсь.

– И я здесь не хочу, – поддержал ее Макс. – Диван скользкий.

– А где ты спать тогда будешь? С... мертвой?

Макс задумался.

– Ну, если вы с Ксюхой собираетесь здесь остаться, то я могу лечь в вашей комнате. Если, конечно, не возражаете.

– Мне все равно, – отмахнулась Оксана.

– Мне тоже, – поддержал ее Вадим. – А ты, Мишка?

– Я – здесь, – четко и раздельно ответил Миша, не глядя на Лиду.

– А я что, там одна буду? – взвизгнула та. – Там же...

– Выходит, одна.

Миша посмотрел на жену долгим тяжелым взглядом, и она замолчала на полуслове. Залилась краской, заметной даже в тусклом свете камина, вскочила и вышла.

– Скатертью дорога, – пробормотал себе под нос Миша.

Вадим с Оксаной переглянулись, но ничего не сказали. Минут через двадцать Макс встал с трудом и, пошатываясь, тоже отправился на боковую.

– Не боишься, что заблудится? – подколола Мишу Оксана.

– Кому она нужна? Кроме меня. А даже если и так, что с того?

– Ого! – тихонько пробормотала Оксана.

Попили чаю, вскипятив воду в кастрюле прямо в камине, разложили диван, принесли сверху одеяла и подушки. Миша лег на матрасе у камина.

– Послушайте, – спросил он, глядя на тлеющие угли, – как по-вашему, Лорку все-таки убили – или она сама?

– А ты как думаешь? – осторожно отозвалась Оксана.

– Не знаю. На первый взгляд, не могла сама, не тот характер. А если хорошо подумать... Она же наркоманка. Сколько раз пробовала лечиться, знаете? А я знаю. Три раза за полтора года. Думаете, она не знала, что ее ждет? Вы помните, сколько раз она за эти дни говорила о смерти? Особенно позавчера, на обрыве...

                                                            * * *

                                                                           30 декабря 1999 года

Накануне они гулять так и не пошли. Пока готовили, пока ели, начало смеркаться. Решили, что не стоит выходить на какие-то полчаса. Ограничились тем, что обошли вокруг дома и дошли до ручья.

– Никто не хочет монетку бросить? – невинным голосом спросил Генка.

Желающих как-то не нашлось.

Утро народилось тусклое, серенькое. Низкие еще вчера, сегодня тучи опустились еще ниже, цепляясь даже не за вершины гор, а за макушки заснеженных елей.

– Температура поднимается, а барометр падает, – довольно потер руки Генка, садясь завтракать. – Ох, что-то будет.

– Что? – критически оглядывая бутерброд с ветчиной, спросила Лора.

– Катастрофа, мировой катаклизм, апокалипсис. Завалит снегом, и будем сидеть в сугробе, как медведи в берлоге. До самой весны.

– Типун тебе на язык!

Миша вполне серьезно заинтересовался перспективой и начал расспрашивать, бывают ли здесь лавины, и что, если заметет дорогу или оборвутся электрические провода. Он заметил, что линия электропередач выглядит довольно сопливо.

– Что будет? – пожал плечами Генка. – Будем сидеть без света и ждать, когда бульдозером расчистят дорогу. Говорят, это довольно часто случается, едва ли не каждую зиму. И сразу – конец цивилизации. Ни света, ни тепла, ни воды горячей. Надо б генератор купить или хотя бы плиту газовую поставить, да баллоны возить придется черт знает откуда. А что касается лавин – ничего сказать не могу, потому как не знаю. Предлагаю, пока конец света не начался, все-таки пойти прогуляться. На лыжах покататься, на санках. Лыж, правда, всего две пары.

– Лыжи – мои! – с набитым ртом непререкаемо заявила Оксана. – Я как никак ка мэ эс по горным лыжам.

– Какка мээс? Это что такое? – начал придуриваться Макс. – Что-то такое фино-эстонское?