Текст книги "Приют одинокого слона, или Чешские каникулы"

Автор книги: Роман Пастырь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)

         Миша пытался заставить Генку вернуть деньги, но… Действительно, расписку тот не давал, а натравить полканб… Прошли то есть времена, когда находились желающие на такую мелочь.

         Лида, против его ожиданий, только поплакала. Они сделали вид, что никогда такого Геннадия Савченко и не знали. А потом выяснилось, что и Вадим с Ксаной, и Макс с Лорой тоже перестали с ним общаться. Почему, Миша не знал. Да особо и не интересовался.

         А сегодня – этот факс. И черт же его дернул рассказать Лидке! Промолчал бы – и все дела. Она загорелась, начала уговаривать: поедем да поедем! А вдруг Гена действительно не хотел ничего плохого? Вдруг его обманули? Может, стоит с ним помириться? Глядишь, и деньги вернет – что для него пять тысяч! Но Миша стоял на смерть.

         Неожиданно разговор мутировал и перетек совершенно в другое русло. А потом разлился в такое озеро, в котором они оба рисковали утонуть.

         – Значит так! – Миша встал у двери, скрестив руки на груди. – Выкладывай сюда карточки. Все! Я тебе буду выдавать по двести долларов без отчета. Понадобится больше – дам, но проконтролирую, действительно ли ты их потратила или опять в заначку спрятала. И попробуй только с двухсот баксов экономить! Будешь мне чеки из магазинов предъявлять. Все поняла?

         Он взял с кровати одеяло, подушку и пошел спать в гостиную. Из спальни доносились рыдания Лиды. “Господи, да когда же она угомонится?” – взмолился Миша и вдруг услышал сдавленный крик и грохот.

         Лида лежала на полу без сознания. Старенькая ночная рубашка задралась, обнажив сильно располневшие за последнее время ноги: окончив институт, Лида ни дня не работала, сидела дома и от скуки ела все, что не прибито. Миша поднял ее, положил на кровать, пощупал пульс – частый, но глубокий.

         Что надо делать при обмороке? Он сходил на кухню, набрал в рот воды, брызнул – никакого результата. Был бы нашатырь, так ведь нет. Он читал, надо где-то что-то нажать. Только вот где? И что? Время шло, Лида в сознание не приходила. Миша вызвал “скорую”, но буквально за пару минут до появления врачей Лида глубоко вздохнула и открыла глаза.

         – Ей весь день было нехорошо, – пряча глаза, объяснял Миша. – А потом она встала с постели,  хотела воды попить – и упала.

         Пожилая усатая врачиха переглянулась с молоденьким фельдшером. Она пощупала Лиде пульс, измерила давление и вывела Мишу в коридор.

         – Вот что, молодой человек, – сказала она вполголоса, – накапайте ей валерьянки капель тридцать, а еще лучше – трахните как следует, если сможете. И в следующий раз вызывайте психиатрическую бригаду.

         Не успел он возмутиться, врачиха в сопровождении фельдшера направилась к выходу. Закрыв за ними дверь, Миша вошел в спальню. Лида смотрела на него, часто моргая.

         – Я слышала, что они тебе говорили. Но мне действительно стало плохо, – сказала она умирающим голосом. – Я встала, и у меня закружилась голова.

         – Ладно, успокойся, я верю, – Миша наклонился и поцеловал ее в лоб. – Спи.

         – А ты? Не уходи!

         Он покорно сходил в гостиную за одеялом и лег. Часы показывали половину второго. А утром вставать в семь. Все повторяется. С Диной они ругались как раз по ночам. А утром, злые, невыспавшиеся, вместе ехали на работу и там продолжали срываться друг на друге.

         Миша погасил свет, и тут Лида переползла со своей половины кровати, забралась под одеяло, положила голову ему на плечо.

         – Мишка, ты прости меня, а? Я ведь не для себя. Я на себя совсем ничего не трачу. Мало ли что может случиться…

         – Хорошо, Лидуша, давай спать. Только не пугай меня так больше.

         Миша осторожно высвободил руку, но Лида прижалась к нему снова.

         – Мишка, я не буду больше экономить. И с карточек буду тратить. И шмоток куплю целый шкаф. И даже собаку – какую захочешь…

         – Договаривай!

         – Что? – не поняла Лида.

         – Да пауза твоя – договаривай! Ты говоришь: я буду хорошей девочкой, только… Только что?

         – Давай поедем в Прагу? – помолчав, то ли ответила, то ли спросила она.

         – Снова здорово! Лида, не начинай все сначала! Не хочу я ехать в Прагу. И Генку видеть не хочу. Пусть подавится этими пятью тысячами. Тем более, как выяснилось, у нас есть в шесть раз больше.

         Лида снова зашмыгала носом.

         – О черт! Лида! Да что тебе далась эта Прага? Если тебе так хочется, давай купим путевки и поедем вдвоем. Пока действительно можно без визы.

         – Я хотела, чтобы все вместе. Как раньше, – Лиды всхлипывала, как маленький ребенок. – А если Генка действительно не виноват?

         Надо было что-то решать, и немедленно, иначе Лида не успокоится.

         – Хорошо, – Миша решил пойти на компромисс. – Если все остальные поедут, то и мы поедем. Если нет – значит, нет. Согласна?

         – Да, – Лида звонко чмокнула его в ухо и уползла к себе.

         Миша закрыл глаза и на волне зыбкой дремоты унесся туда, где море меняет цвет от бирюзы до индиго, а воздух пахнет разогретой сосновой смолой…

                                                               * * *

                                                                                                           1996 год

         Мише не верилось, что все наконец-то закончилось. Что жизнь, похожая на ночной кошмар, позади, а впереди – только огромное бесконечное счастье с милой очаровательной Лидочкой. Ему казалось, что он откроет глаза и вместо салона самолета увидит обои в сиреневый цветочек, абстрактную картину в духе Малевича, висящую напротив кровати, и черные Динины волосы, кляксой расползшиеся по подушке. Но нет, мерно гудели моторы, где-то внизу клубились облака, а рядом сидела Лидочка, самая замечательная девушка в мире, ставшая позавчера его женой.

         Сколько Миша помнил себя, ему постоянно не везло. С самого детства. Есть такие люди, которые будто притягивают к себе всевозможные несчастья. Самое обидное, что Мишины беды, словно невкусная конфета в яркий фантик, были завернуты в кажущуюся удачу. Родители с большим трудом достали ему путевку в лучший пионерлагерь – на второй день смены Миша сломал ногу. На него обратила внимание первая красавица всех трех восьмых классов – и его неоднократно за это били. Он без труда поступил в электротехнический институт – а потом не мог найти работу.

         Встреча с Диной не стала исключением. Они познакомились на дне рождения бывшего однокурсника Миши в 91-ом. Миша после выпуска уже год как перебивался случайными заработками, а Дина – она была на год младше – заканчивала торговый институт. И если внешне они были похожи, как брат и сестра: оба высокие, черноволосые, голубоглазые, с резкими, нервными чертами лица, – то характеры их были полной противоположностью. Михаил, несмотря на свою мужественную внешность, мягкий и уступчивый, сам не заметил, как оказался под каблуком у властной, энергичной Дины.

         Именно по ее инициативе они очутились в постели, именно она сказала, что им не мешало бы пожениться. Миша не возражал: он ведь хотел того же, так какая разница, кто сделает первый шаг.

         Окончив институт, Дина заняла где могла денег и открыла свою фирму. Миша старался помочь чем мог, но мог он мало – так, ванька на подхвате. Дела у Дины шли успешно, хотя нетрудно было догадаться: все свои проблемы она решает через постель. Миша и догадывался, но закрывал на все глаза. Детей у них не было и быть не могло, поскольку Дина в пятнадцать лет умудрилась подцепить гонорею и запустить ее до полной безнадежности.

         В общем, то, что начиналось так хорошо, превратилось в самый заурядный неудачный брак, в котором супруги тяготятся друг другом и не разводятся только потому, что не видят в разводе никакой практической выгоды. А может быть, Дине просто необходимо было бессловесное существо, на котором можно срывать свое дурное настроение. Впрочем, Миша недолго оставался бессловесным. Скоро он научился огрызаться, а затем и вполне квалифицированно скандалить, правда, удовольствия от этого, в отличие от жены, не получал.

         С Лидой он познакомился случайно, в метро: на машине обычно разъезжала Дина. Миша возвращался домой от приятеля и вдруг поймал взгляд сидящей напротив симпатичной светловолосой девушки. Встретившись с ним глазами, девушка чуть заметно улыбнулась. Миша улыбнулся в ответ.

         Мелькали за окном вагона станции, люди входили и выходили, а он все смотрел на девушку, то отводя взгляд, то снова возвращая. Она читала журнал, то и дело поднимая глаза: еще смотрит? Выбившаяся из прически прядь падала ей на лицо, и девушка отводила ее изящным движением тонких пальцев с длинными ухоженными ноготками. Миша словно вбирал в себя ее голубовато-серые глаза с аккуратно подведенными стрелками, длинные ресницы, аккуратный, с едва заметной горбинкой носик. Ему хотелось, чтобы она улыбнулась снова: ее полные губы складывались при этом затейливой раковинкой. Она, словно услышав его мысли, улыбнулась, и Мише вдруг показалось, что они давно знакомы и встретились после долгой разлуки.

         Поезд подъехал к “Черной речке”. Девушка встала, одернула клетчатую юбку и пошла к выходу. Уже на платформе она оглянулась, и тут Миша, которому надо было ехать дальше, до “Удельной”, неожиданно для себя сорвался с места и в последний момент успел выскочить из вагона. Поезд ушел, они стояли на платформе и смотрели друг на друга, а мрачный черный Пушкин, огорченный собственной гибелью, смотрел на них.

         Через месяц Миша сказал Дине, что подал заявление на развод. Вряд ли бы она была ошарашена больше, если б на развод подал кухонный шкаф или унитаз. Но как только шок прошел, Дина развила бурную деятельность.

         Выяснив, что счастливая соперница студентка и живет с родителями, она узнала телефон и позвонила Лидиному отцу. Поведав со слезой в голосе, что она очень больна, что у них с Мишей двое маленьких детей, Дина умоляла его повлиять на дочь, заставить ее отказаться от брачных притязаний. Отец Лиды, джентльмен старой школы, строго-настрого запретил дочери встречаться с женатым мужчиной, не говоря уж о браке. И тем не менее Лида, рискуя пойти на разрыв с родителями, настояла на своем.

         По счастью, в Лидином институте Дину слушать не стали, заявив, что прошли те времена, когда личные дела можно было решать таким способом – разбирайтесь сами. Тогда Дина начала звонить самой Лиде, а после того, как та стала бросать трубку, едва заслышав ее голос, – каждодневно присылать письма, полные угроз и оскорблений. Лида же без всяких комментариев отправляла эти эпистолы обратно автору, что бесило Дину больше, чем если бы она получала ответы в том же духе.

         Еще через месяц Лиду после занятий поджидал дюжий бритоголовый качок. Парень без обиняков заявил, что Дина Одинцова заплатила ему, чтобы он “подправил мерзавке вывеску”. Но поскольку он женщин не бьет принципиально, то ей, Лиде, желательно посидеть пару-тройку дней дома, притворяясь избитой.

         Узнав об этом, Миша рассвирепел и сам чуть не отлупил Дину. Но на следующий день его встретили в темной подворотне трое парней и от души попинали, да так, что две недели ему пришлось провести в больнице.

         Дина боролась до последнего. Не то чтобы она пыталась удержать Мишу – не так уж он ей был и нужен. Просто ей не давало покоя то обстоятельство, что ее собственность, почти вещь, подкаблучник Мишка вдруг взбунтовался и нашел себе другую! Она перешла к экономическим методам, заявив, что если Михаилу так хочется развода, – пожалуйста, пусть собирает в чемодан свои носки, трусы и уматывает.

         Уматывать ему было некуда: Лида с родителями жила в крохотной однокомнатной квартирке, его мать с парализованной бабушкой  – и вовсе в коммуналке. Будь Миша один, он скорее всего смирился бы и остался. Но у него была цель: жениться на Лиде, и поэтому пришлось ввязаться в борьбу. В длительные и гнусные судебные дрязги.

         Хотя все их имущество и было оформлено на Дину, приобреталось оно в период брака, а поэтому Миша мог претендовать на половину. Дина пыталась выставить его пьяницей и тунеядцем, который не внес в семейный бюджет ни копейки. Однако нашлись свидетели, которые подтвердили, что Михаил, во-первых, практически не пьет, а во-вторых, работал в фирме, а следовательно, тунеядцем и альфонсом не был. В конце концов Дина отдала Мише их двухкомнатную квартиру на Ярославском проспекте, тем более что все равно собиралась купить что-нибудь побольше.

         Получив, наконец, свидетельство о разводе, на следующий же день Миша повел Лиду подавать заявление. И вот все позади: скромная церемония в обычном районном загсе, не менее скромное застолье в кафе – только для самых близких, первая брачная ночь в квартире, откуда еще не выветрился запах Дининых духов. А впереди – две недели медового месяца на турецком курорте и долгие-долгие годы вместе, сначала вдвоем, потом втроем, вчетвером, может, даже впятером…

         Будущее казалось прекрасным и безоблачным, как небо над самолетом. У него есть любимая и любящая жена, квартира, работа. Буквально за несколько дней до свадьбы один знакомый бизнесмен, помешанный на всяких электронных штучках, пригласил его к себе начальником службы безопасности. Охранного опыта у Миши не было, разумеется, никакого, но зато он ловко управлялся с всевозможными сигнализациями, фотоэлементами и видеокамерами, а собственно дозором должен был заниматься его заместитель, отставной омоновский майор.

         Из Стамбула, на осмотр которого отводилось всего два дня, они отправились в Кемер, место совершенно уникальное. Сухой воздух, золотой песок, запах хвои и царственная, обволакивающая тишина, которая поразила Мишу больше всего. Тишина была живой, осязаемой – и загадочной, как развалины античного храма. Уличный шум не мог ее нарушить, он был словно приклеен к ее гладкой поверхности.

         Первые дни они с Лидой чувствовали себя словно на острове, вдали от всего мира с его каждодневными проблемами и заботами. Только он – и она. До свадьбы им нечасто доводилось побыть наедине, и теперь Миша открывал для себя свою жену как неизвестную страну. Он узнавал Лиду – и наслаждался ею.

         Вообще-то им вполне хватало общества друг друга, но вышло так, что через неделю за их столиком в ресторане оказалась молодая пара из России. Да что там из России – из Петербурга! Вадим и Оксана, тоже молодожены. Надо сказать, что русских в этой небольшой гостинице практически не было. Для “крутых” она была слишком бедной, для “простых” отдыхающих, покупающих самые дешевые туры, – наоборот, слишком дорогой. Как-то само собой получилось, что обе пары начали проводить вместе довольно много времени: днем у бассейна или на пляже, вечером в баре. Лида делала вид, что слегка ревнует Мишу, который, по ее словам, слишком заглядывается на Оксану. Мише это было приятно: Дина его никогда и ни к кому не ревновала – куда он денется!

         Впрочем, и Оксана, и Вадим действительно производили самое приятное впечатление. Он адвокат, она – менеджер, оба интеллигентные, спокойные, доброжелательные. Вадим был младше Миши на год, Оксана – на три. Впрочем, она выглядела совсем девчонкой, даже моложе Лиды, хотя была на четыре года старше той. И хотя Лида была для Миши безусловно самой лучшей и самой красивой, все же он вынужден был признать, что в купальнике она несколько проигрывает Оксане, миниатюрной и гибкой, как тростинка. Лида тоже это понимала и чувствовала себя скованно.

         Но это были мелочи, которые нисколько не мешали им всем проводить время вместе. Когда через неделю Одинцовым пришла пора возвращаться домой, они обменялись с Садовскими адресами и телефонами, договорившись непременно встретиться в Питере.

         Так и повелось. Они отмечали вместе праздники, ездили за город, гуляли, ходили в рестораны и театры. Особенно подружились Вадим с Михаилом. У Оксаны с Лидой отношения складывались сложнее. И дело было даже не в ревности, приступы которой по-прежнему иногда накатывали на Лиду.

         Оксана, как и Вадим, была достаточно сдержанна в проявлении дружеских чувств, по крайней мере, внешне. И тем не менее у нее было вполне достаточно приятельниц, среди которых Лида мало чем выделялась – разве что тем, что они дружили семьями.  Для самых задушевных бесед у Оксаны имелась одна близкая подруга, которая, выйдя замуж, переехала в Новгород и в Петербург приезжала пару раз в год к родителям. У Лиды же был, что называется, дефицит общения. Она безвылазно сидела дома и не могла толком познакомиться даже с соседями. Ее институтские подруги в большинстве своем работали, а те две, которые вышли замуж за “новорусов”, не знали, о чем говорить с женой “какого-то охранника”.

         Лиде хотелось дружить с Оксаной, и не просто дружить, а быть ее лучшей и единственной подругой, что ту категорически не устраивало. Впрочем, Оксана гасила Лидины порывы мягко и деликатно, почти необидно. Не то что Лора, которая Лиду, похоже, не переваривала.

         С Лорой и Максимом Одинцовы познакомились у Садовских. Вадим и Макс Костин учились в одной школе, в параллельных классах, жили в одном доме и были хорошими приятелями. Девушка Макса Лора, с которой он, то сходясь, то расходясь, жил вместе вот уже несколько лет, окончила “Муху” и считала себя художницей. Появление в их компании Лиды она встретила в штыки и всячески давала это понять. Впрочем, Лида этого не замечала. Или делала вид, что не замечает.

         Что касается Миши, он быстро нашел общий язык и с Лорой, и с Максом, особенно когда выяснилось, что тот – директор рекламного агентства, с которым у Мишиной фирмы были давние связи. Лора кокетничала с ним, из-за чего Лида тихо злилась, а Макс только посмеивался.

         Кроме Макса и Лоры частым гостем в доме Садовских был бывший однокурсник Вадима Гена Савченко. Лиде он, похоже, не слишком нравился, но Миша попал под его обаяние. Впрочем, редко кто мог ему, этому самому Генкиному обаянию, противиться. Он брал в плен, не затрачивая при этом абсолютно никаких усилий. Миша не раз потом видел, как абсолютно незнакомый человек через пять минут разговора начинал улыбаться Генке и кивать головой на каждое его слово. В материальном плане Савченко был не на один порядок богаче даже Макса, не говоря уж об Одинцовых, которые по сравнению с ним были просто нищими, однако об этом никто не задумывался: Генка никогда не пытался пустить пыль в глаза или как-то выказать свое превосходство. Вадим и Оксана души в нем не чаяли, о чем-то шепталась с ним Лора, Макс частенько приглашал “на пиво”. Лида объяснить свое настороженное отношение к Генке не могла. “Какой-то он… не знаю”, – говорила она, хмурясь.

         Еще до того, как Генка развелся с женой, их компания существовала по формуле “семь плюс один”: он никогда не приходил с Полиной, зато приводил своих подружек, которые, впрочем, надолго не задерживались, ни одной из них не удавалось продержаться больше нескольких месяцев.

         Надо сказать, что Генка был для компании своего рода стержнем. После того, как все они разорвали с ним отношения, их общие встречи сразу прекратились. Миша изредка пил пиво с Максом, иногда они с Лидой приходили к Садовским. А Садовские – Миша знал это – по-соседски встречаются с Максом и Лорой.

         И вот, вполне возможно, они снова соберутся все вместе. Если этого захотят Вадим, Ксана, Макс и Лора. Выйдет ли это этого что-то путное, Миша не знал.

                                                             * * *

                                                                                     21 декабря 1999 года

         – Какой факс, какая еще Прага? – раздраженно бурчал в трубку Максим Костин. Ему хотелось только одного: оказаться дома, на родном диване, выпить пару таблеток аспирина и забыться. Надолго. Очень надолго. И пусть весь мир подождет.

         Профессия накладывала отпечаток. Вынужденный следить за творчеством коллег, Макс даже сам с собой частенько разговаривал рекламными слоганами. Даже с сильнющего бодуна.

         Но мир ждать почему-то не хотел. И в частности, представитель мира, голос, оккупировавший телефонную трубку. Голос чего-то хотел, о чем-то спрашивал, на чем-то настаивал. Послать бы его подальше! Но для этого нужен был хотя бы минимум энергии. Минимум миниморум. Но и миниморума этого самого не было. Удивительно, как он вообще добрался до работы? И зачем?

         – Катюша, был мне вчера факс какой-нибудь? – простонал Макс в селектор.

         – Да, Максим Андреевич, на столе, в синей папке, – ответила секретарша.

         Макс вытряхнул из папки лист, пробежал глазами раз, другой, почесал в затылке.

         – Да, нехило… Слушай… – “Кошмар какой! Сначала вообще не мог сообразить, кто звонит, а теперь вдруг имя из головы вылетело. Нельзя столько пить!” – Слушай, Мишка, я ни хрена не понимаю. И вообще… не знаю ничего.

         – А чего тут знать? Вы едете или нет? – удивился Миша.

         – А вы?

         – Мы – если все. Если нет – значит, нет.

         – А кто все? – Макс икнул. Тошнота плескалась где-то на уровне ушей.

         – Да ты что там, не проснулся еще?

         – Почти. Кто все?

         – Мы с Лидой, вы с Лорой и Вадим с Ксаной.

         – А что говорят Вадим с Ксаной? – Максу до ужаса не хотелось принимать какие-либо решения. Ему вообще уже ничего не хотелось. Разве что умереть.

         – Они собираются поехать, – ответил Миша.

         – Ну, значит, и мы поедем, – мгновенно, не раздумывая, откликнулся Макс. – Только странно… Я видел утром Ксану, она мне ничего не сказала. И вообще она была какая-то странная.

         – Макс, это ты, наверно, был странный.

         – Точно! Мы странно встретились и странно разойдемся… Слушай, Миня, а на черта нам это надо, а? Может, лучше у меня на даче соберемся? Нарядим елку, их там три на участке, шашлык сварганим. Салют бахнем. У меня кореш есть, пиротехник, даст хоть цельный ящик дряни всякой.

         – Макс, ты не отвлекайся, – комаром зудел Миша. – Салют никуда не денется. Если едем, значит, надо брать билеты. Если нет, тогда будет салют.

         – Да что ты мне долдонишь, как дебильному ребенку? “Если, если…” – передразнил Макс. – А виза? Кто тебе ее сделает за три дня? На лапу давать?

         – Да какая виза? Не надо никакой визы. Загранпаспорт и обратный билет. В твоем факсе разве нет приписки про визу?

         – Что-то, вроде, есть. Ладно, договорились. Пока, Миня, меня люди ждут.

         Положив трубку, Макс обхватил ладонями виски, в недрах которых коварные металлисты плющили мозги в тончайшую проволоку.

         – Катя!

         – Слушаю, Максим Андреевич! – отозвался селектор.

         – За кефиром. Одна нога здесь, другая… тоже здесь. И не тормози, тьфу! Купи пучок петрушки и красный перец. А себе – шоколадку.

         Жуткий коктейль из кефира с петрушкой и перцем привел голову в относительно рабочее состояние. Это адское пойло помогало всегда, но Макс не знал, действительно ли оно должно помогать или все дело в самовнушении. Да и не все ли равно? Он готов был на что угодно, лишь бы не опохмеляться. Потому что твердо верил: как только начнешь по утрам тянуть дрожащую ручонку за стопкой и огурцом – вот тут-то ты и превратился в алкоголика.

         Макс старательно закрывал глаза на то, что алкоголиком стал уже при рождении, так же как его отец и дед. Хотя внешне Макс был рафинированным европейцем: высокий, светловолосый, со славянскими чертами лица, удивительно похожий на мать, в генах его жил дед-тофалар. Бабушка Ира привезла ребеночка, его, Макса, отца, из геологической экспедиции. Чем мог привлечь ее, красивую, умную, уверенную в себе (так, во всяком случае, рассказывал о своей матери отец), уродливый полуграмотный охотник – этого Макс понять не мог.

         Впрочем, его это абсолютно не волновало. Он-то на “чукчу” ни капли не похож и по паспорту русский. Но вот полученную по наследству беззащитность перед алкоголем простить своим предкам не мог. В организме представителей малых северных народностей отсутствует фермент, расщепляющий алкоголь, поэтому они моментально пьянеют и так же моментально спиваются. Макс читал о том, какое жалкое зрелище представляют из себя тофаларские поселения, живущие от одного завоза водки до другого и вымирающие самыми стремительными темпами.

         Однако считать себя алкоголиком Макс категорически отказывался. Хотя пил много и буквально после двух – трех рюмок терял мозги. Когда на следующий день ему рассказывали, что он вытворял накануне, верилось с трудом. С большим трудом. Макс убеждал себя, что просто слишком много выпил (варианты: была паленая водка; было мало закуски; он слишком устал; было слишком жарко и так далее), и упорно пил зеленый кефир. “Я не пью под забором одеколон, если захочу, то вообще могу не пить, а главное, я не опохмеляюсь! – говорил он себе. – А значит, я не алкоголик”.

         Впрочем, пристрастие к рюмке было не единственным его “тараканом”. Макс был игроком. Игроком азартным и без тормозов даже в трезвом виде, а уж в пьяном… Зная за собой эту, мягко говоря, слабость, он играл по возможности только в казино и без компании, чтобы, проиграв, не занять в горячке денег у знакомых. Стоило ему отойти от этого правила, последствия непременно оказывались плачевными. В последний раз он проиграл двадцать тысяч долларов и до сих пор расплачивался с долгами.

         А дела в фирме, между тем, шли хуже и хуже. Она и так была не из передовых. В газеты клиенты обращались напрямую, не прибегая к посреднику. Радио и телевидению Макс тем более был не нужен – там бродили совсем другие деньги. Медленно, но верно все сводилось к небольшим рекламным щитам, буклетам и объявлениям. Конкуренты наступали на пятки. Агенты увольнялись пачками. Конечно, приходили новые, при такой безработице остаться без персонала не грозило, но уровень их был настолько низким, что престиж агентства испарялся не по дням, а по часам.

         Вот если бы можно было учредить свою газету – яркую, красивую, с интересными статьями, кроссвордами. Газету, в которую потянется муравьиная тропа клиентов. Причем газету бесплатную. Вытащив которую из почтового ящика, никто не стал бы выбрасывать ее вместе с другим рекламным хламом. Потом прикупить новое оборудование, самим делать рекламные ролики, пусть сначала для кабельного телевидения. Веб-дизайнеров нанять... Но для этого нужны деньги, деньги, деньги…

         Макс тряхнул головой, в которой недовольно заворчала залитая было кефиром боль, и перечитал факс.

         Что ж, видимо, никуда от этого не денешься.

         Он заказал по телефону билеты и позвонил домой. Лора сняла трубку не сразу, и по ее голосу, игриво-расслабленному, понял: опять.

         – Ширялась ли ты на ночь, Дездемона? – поинтересовался Макс. Вся эта наркотическая карусель закрутилась так давно, что плакать по этому поводу уже не имело смысла, а черный юмор помогал справиться с раздражением и чувством безысходности.

         – Не пойман – не кайф! – фыркнула Лора в своей обычной манере – как морской котик. – Говори, а то у меня процесс.

         – Процесс надо или закончить побыстрей, или отложить. Двадцать четвертого летим в Прагу. Савченко предлагает мировую.

         – А причем здесь Прага? – капризно спросила Лора.

         – Он зовет нас всех туда. На Новый год и оба Рождества. Я уже заказал билеты.

         – А меня можно было спросить? Может, я не хочу?

         Впрочем, голос ее звучал не слишком категорически.

         – А почему ты не хочешь? – устало поинтересовался Макс, прикидывая, не начнет ли его тошнить, если попробовать закурить.

         – Почему?.. Ну… Потому что он свинья, – неуверенно пробормотала Лора.

         – Я не спорю. Свинья, – голос Макса вдруг стал жестким и безапелляционным. – Но мы поедем. Так что собирайся. Не забудь вечернее платье и что-нибудь для гор. Он там дом купил. Сходи поищи какой-нибудь лыжный комбинезон. Или что-то в этом роде.

         Положив трубку, Макс откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Лорка, Лорка…

         Макс с детства был бабником. Впервые он влюбился в младшей группе детского сада. Сразу в двух девочек, а еще – в нянечку и в маму друга Ромки. И с тех пор любил всех женщин без исключения: красивых и не очень, умных и дурочек, высоких, маленьких, худых, толстых, блондинок, брюнеток – в общем, всех. Любил за то, что они женщины. За то, что не похожи на мужчин. В каждой было что-то нужное, интересное ему. Понимая что любить всех женщин можно только в самом общем смысле, Макс тем не менее стремился довести число тех, кого любил в смысле более узком, до возможного абсолюта.

         Он легко знакомился, легко влюблялся, легко расставался, как только на горизонте появлялся новый объект. Проблем с девушками у него не было никогда. Мало того, что Макс был весьма хорош собой, остроумен и хорошо воспитан, он был к тому же если не богат, то вполне обеспечен. Но самым главным достоинством Макса было то, что он принадлежал к самой приятной для женщин разновидности бабника: не пошлый соблазнитель Ловелас, не исследователь-коллекционер Казанова, а Дон Жуан, пусть недолго, но пылко и искренне влюбленный в каждую новую подругу так, будто она первая и последняя женщина в его жизни.

         Макс помнил всех своих возлюбленных и каждой из них был благодарен. В свою очередь женщины, ни одну из которых он не обидел, легко прощали ему разрыв. Макс умел повернуть ситуацию так, что они были уверены: инициатива исходит от них. И даже слегка мучались угрызениями совести. Но так или иначе, все его дамы вспоминали о нем хорошо.

         Все, кроме одной.

         Ее звали Майя. И она, к своему несчастью, восприняла его слишком всерьез. Макс никогда ей ничего не обещал, но Майя принимала желаемое за действительное. Она развелась с мужем и ждала от Макса каких-то шагов, которые он не собирался предпринимать. Ей казалось, что их совместное счастье невозможно, пока она несвободна, но реальность оказалась гораздо грубее.

         Для Макса зенит чувств к Майе уже миновал, и ее жертва была ему не нужна. Поняв это, она долго еще не могла смириться и в отчаянье пыталась достучаться до него, чтобы вернуть хоть что-то. То, что совсем недавно было таким легким, ярким и приятным, стало для Макса в тягость. Ночные звонки, слезы, упреки, бесконечные письма, навязчивым лейтмотивом которых по-комариному звенело “а помнишь?..”