Текст книги "Редкостная Золушка (СИ)"

Автор книги: Роксэн Руж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)

Бирюльки и помадки

– Еще круг? – спросил водитель, вытаскивая меня из задумчивой пелены.

– Нет, отвезите меня домой.

Я устала. Просто уже не было сил ни на что…

Паша ждал меня у дома. Курил.

– Спасибо вам. – Я протянула еще одну купюру "на чай". Хотелось отблагодарить водителя за тот час, что я провела в его молчаливой компании.

– Удачи, – пожелал он мне.

Вышла из машины и пошла к дому.

Паша в пару затяжек докурил свою сигарету, выбросил окурок. Я прошла мимо него, скользнув взглядом. Он направился следом за мной без лишних слов.

Чем ближе мы подходили к дому, тем четче я выбивала каблуками дробь. От былой отрешенности не осталось и следа. Накопившаяся обида за весь сегодняшний день начала подниматься из глубин моего раскуроченного женского эго.

Открыла входную дверь. Вошла. Скинула туфли и направилась на кухню. Достала из холодильника бутылку вина. Несколько секунд смотрела на нее, потом поставила обратно. Почему-то вспомнила Наталью с ее равнодушным остекленевшим от вина взглядом. Да, осталось еще спиться…

Сварила себе крепкий кофе. В любом случае сна ни в одном глазу…

Паша все это время стоял в кухонном проеме, наблюдая за мной. Он молчал. А я ждала, когда он прервет свое молчание. Первой говорить я не хотела, понимая, что стоит только начать и я уже не смогу себя остановить.

– Надя, что происходит? – наконец спросил он.

Я с ответом не торопилась. Перелила из турки кофе в чашку, сделала глоток.

– А что происходит, Паш? Я просто пью кофе. – Я указала на чашку, делая еще один глоток.

– Тогда почему не дождалась меня?

– Не дождалась… – с горькой усмешкой повторила его слова. – А я сегодня только и занимаюсь тем, что жду тебя, Паш. Видишь ли, лимит ожидания исчерпан.

Паша качнулся на пятках, зашел на кухню. Отодвинул стул, стоявший рядом с остовом. Достал из кармана телефон и положил его на столешницу. Сел.

– Я понимаю, что сегодня день пошел не по плану, но…

– Сегодня? – я не дала возможности ему закончить. – А завтра что будет? Ты опять уедешь на полчаса и провозишься весь день? А послезавтра? Я не хочу повторения сегодняшнего дня. Мне мало утреннего быстрого перепихона, Кашин! – Мой голос сорвался. Я сделала несколько глубоких вдохов, дабы совсем не скатиться в истерику.

Он молчал, переставляя телефон с ребра на ребро. Крепкий корпус ударялся о столешницу в такт моему сердцу.

– Видишь ли, все твое окружение из кожи вон лезет, чтобы донести до меня все прелести жизни с военным корреспондентом. И знаешь, я начинаю им верить.

– Мое окружение? Надя, мы взрослые люди, можем решить наши проблемы без посторонних.

– Так ты думаешь, я бегаю по всем твоим друзьям, бывшим любовницам, маманям и расспрашиваю, как мне быть? Нет, дорогой, они сами несут мне все это дерьмо. – Я поставила чашку на столешницу и выбежала из кухни. Влетела в гостиную, подхватила черную папку со столика. Вернулась на кухню и швырнула ее перед ошарашенным Павлом. – Вот так и живу. Не думай, каждый день это я не пересматриваю. – Я сама открыла папку на том развороте, где была запечатлена сладкая улыбающаяся парочка. – Нахрена мне нужно все это дерьмо, а?!

Паша ничего не ответил. Пролистал папку, с каждым разворотом все больше хмурясь.

– Надя, почему сразу не сказала?

– А зачем, Паш. Что бы это изменило?

Он закрыл папку, прошелся пятерней по волосам. Посмотрел на меня. Именно от этого его пронизывающего взгляда в глазах защипало горячими невыплаканными слезами. Вонзила ногти в свои ладони, не позволяя расклеиться.

На кухне повисло тяжелое молчание. Диалог продолжался, но уже без слов. Только наши взгляды.

Я не знаю, сколько времени мы провели в этом безмолвии. Наконец Паша сказал:

– У меня такое ощущение, что ты для себя уже все решила, Надя.

– Пока нет. Но думаю, сейчас мы это и выясним. – Опять молчание и скрещенные между собой взгляды. – Ты оставишь работу ради меня?

– Нет. – Он даже не задумался. Ответил сразу же.

– Тогда да, я для себя все решила. – Я отвернулась от него и подошла к окну. Обида и злость затопили меня изнутри. Я не могла сейчас думать здраво.

– Надя. – Его голос был уставшим и тихим. – Это несправедливо ставить мне такие условия. Я же тебя не прошу бросить свое дело ради меня.

– А я бросаю, Паша. Каждый раз. Бросаю все, чтобы провести с тобой те крохи времени, что ты выделяешь мне со своего барского плеча.

– Это другое, Надя. Моя работа важна.

Я резко развернулась к нему, задыхаясь от возмущения.

– А моя не важна? Да ты хоть знаешь, через что я прошла, чтобы всего этого добиться?!

– Надя, на сравнивай войну с бирюльками и помадками! – в первый раз за все время он повысил на меня голос. Сейчас, когда я задела его драгоценную работу.

– Серьезно, бирюльки и помадки!? – Я уже не смогла сдерживать своего истеричного смеха. Паша же молчал.

Вот сейчас именно в эту минуту я поняла, что обратного пути уже нет…

Сама удивилась тому, каким спокойным и холодным голосом я произнесла слова, которые поставили жирную точку в наших отношениях.

– Кашин, пошел нахрен из моего дома…

Багаж прошлого

Мне следовало сделать это уже давно…

Осень вовсю вступала в свои права, и теперь деревенское кладбище выглядело до боли в груди тоскливым, заброшенным, никому не нужным.

Я смотрела на могилку тети Нюры, заросшую бурьяном так, что даже улыбающееся лицо доброй женщины на фотографии не было видно за сухой пожухлой травой. Тоже самое было и на могилке бабушки, но именно здесь я чувствовала себя последней сволочью, за все эти годы не нашедшую и дня, чтобы отдать дань женщине, подарившей мне новую жизнь.

Я выдергивала ломкую траву, успевшую нарасти здесь за все эти годы. Несколько раз укололась. Так мне и надо. Я не имела права на равнодушие и попустительство. Когда наконец вся трава была убрана, потемневшие искусственные цветы были отправлены в мусорные пакеты, в принесенный мной стакан была налита газировка, а на блюдечко были выложены "гусиные лапки" – любимые конфеты тети Нюры, я присела к осевшему со временем землистому холмику и приложила к нему ладонь.

– Вот я снова здесь, тетя Нюра. Опять побитой собакой пришла к твоему порогу просить помощи, – сквозь слезы сказала я. – Не обижайся, что так долго не была.

Расплакалась. Это был первый раз за три недели, когда я позволила горячим слезам потоком струиться по щекам. Три недели с того момента, как Паша, громко хлопнув дверью, ушел из моей жизни. Три недели с того момента, как мне позвонила Алина с вопросом, что у нас произошло… Рассказала, как Паша приехал к ним поздно вечером, отдал Галине Владимировне папку и попросил больше никогда его не беспокоить. Он не оборвал связь лишь с сестрой. А на следующее утро он улетел в командировку.

– Я запуталась и не знаю, что делать дальше. Как жить дальше! – С каждой пролитой слезинкой мне становилось как будто легче. Земля под моей ладонью немного оттеплела, создавая ощущение, что тетя Нюра все-таки здесь и слышит. И что она опять мне поможет. Обязательно…

Домой я вернулась поздно вечером. Сил на что-либо уже не осталось.

С утра же я проснулась с крепким ощущением того, что жизнь продолжается. Не смотря на ноющую боль в груди, на желание повернуть время вспять и… не встречать Пашу никогда, или же наоборот – не слушать никого и все-таки испытать судьбу на прочность.

Жизнь продолжается…

Я вернулась к работе и она помогла найти тот сбитый проблемами курс, по которому я уверенно двигалась до встречи с Пашей.

А еще через неделю я поняла, что судьба плевала на все мои попытки забыть Кашина. И если мне не удалось найти место в его жизни, то нашему ребенку, с того момента как я увидела "полосатый" тест, было отдано мое сердце без остатка.

***

Не знаю, что меня сподвигло взять в руки телефон и набрать номер. Он ответил сразу же. Похоже, даже обрадовался моему звонку.

– Может, пообедаем? – Заученная дежурная фраза легко сорвалась с губ, когда я услышала знакомый баритон.

– С радостью. В ресторане или…

– Или, – произнесла я, еще сама не веря в то, что позвонила Андрею и назначила рандеву в гостинице.

Уже целый месяц я не находила себе места от постоянного возбуждения. Это обычное состояние беременной женщины – так ответил мне врач-гинеколог.

Ну и я далеко не из робкого десятка, конечно, нашлась с ответом:

– Отлично, поверьте доктор, после сегодняшнего дня вы тоже станете объектом моего вожделения, тем более после того, как пощупали шейку матки…

Да, я не могла спокойно сосуществовать в своем беременном теле. Каждое утро просыпалась в отголосках оргазма. Уже просто на стену лезла…

Шел третий месяц беременности. Токсикоз уже отпустил меня, и теперь хотелось во всю радоваться жизни…

К гостинице я приехала в назначенное время. На телефон пришло сообщение с указанием номера. Как хорошо, когда все идет по знакомой схеме без всяких подводных камней и лишних мыслей.

Через несколько минут я уверенно толкнула дверь гостиничного номера.

Андрей стоял у окна. В руке был зажат стакан с янтарной огненной водой. Совсем как тогда. Разве что сейчас его рубашка была полностью расстегнута. Мои отвыкшие до мужского тела глаза тут же принялись голодно обшаривать плоский живот и натруженные кубики. Хм, тогда их не было…

Я облизала губы и пошла ему навстречу.

– Ну, прив… – Я не дала возможности ему договорить, впиваясь в его рот поцелуем. Не почувствовала ровным счетом ничего. Все еще надеясь на благоприятный исход, позволила Андрею перенять инициативу, ощущая его язык своим. Нет…

От вырвавшегося из мня нервного смешка оторопела даже сама. За ним последовал еще один и еще. А потом, в привычной для последних трех месяцев манере, я разрыдалась.

– Неужели все так плохо? – спросил Андрей, осматривая меня на вытянутых руках.

– Я беременна, – сказала я. Странно, но кроме моего гинеколога, именно бывший любовник стал тем единственным, кто узнал о моем интересном положении.

– Вот это я молодец, – отшутился Андрей.

– Не ерничай. – Я прижалась к нему. Сейчас было просто необходимо чувствовать элементарное человеческое участие и хотя бы намек на заботу.

– Долговязый начудил?

– Он.

– И как же он тебя отпустил ко мне?

– Он не знает. Мы расстались. – Я все еще стояла, прижавшись к Андрею и радовалась тому, что он позволяет мне высказаться.

– Я думал у вас там все серьезно. У меня вот до сих пор челюсть не срослась окончательно. Да что челюсть, после этого: подойдешь к ней – убью, еще долго кошмары снились. – Рассмеялась. Кто кто, а Андрей за это время ни капли не изменился.

– Теперь можешь спать спокойно. Никто из-за меня вендетту устраивать не будет.

Так просто обнявшись мы простояли еще некоторое время.

– Как назовешь решила? – Его голос стал серьезней.

– Точно не Андрей – если мальчик, и точно не Яна – если девочка.

– С Андреем понятно, хотя, по моему, несправедливо. А кто такая Яна, раз впала в немилость?

– Одна беспринципная и на все согласная охотница до хорошей жизнью.

– Телефончик дашь?

– Кобель, – беззлобно рассмеялась я, ударяя кулачком его по плечу. Вновь прижалась к Андрею. Глубоко вдохнула до боли знакомый аромат парфюма. – Интересно, это когда-нибудь пройдет?

Андрей чуть отстранился, беря меня за подбородок, встречаясь со мной взглядом.

– Не знаю. У меня до сих пор не прошло… – Я не нашлась с ответом, снова прижимаясь к его груди…

С этого дня мне стало чуточку проще. Появилось ощущение, что я не одна. Что у меня есть надежный друг, хоть и с багажом нашего общего неправильного прошлого. Но он был. И я была ему безмерно благодарна за это. Как была благодарна и Алине за то, что она все еще сообщала мне о приезде Павла и его выезде обратно. Он не проводил в городе и двух-трех дней, улетал практически сразу же. И каждый раз я ждала заветного сообщения о том, что он жив-здоров. И, надеюсь, даже счастлив…

Привет, Сергей

Время шло…

Я была уже глубоко беременна. Огромный живот отправил меня в декретный отпуск чуть раньше, чем я планировала. Хорошо хоть успела открыть два новых салона. Программу минимум выполнила. Максимум буду нагонять уже после родов.

Роды…

Высчитанная моим гинекологом дата подбиралась все ближе. Мне было до одури страшно. Перебороть это липкое чувство не помогла даже подготовительная школа для будущих родителей, в моем случае – родительницы. Я знала все про схватки, про потуги, про то, как надо "дышать собачкой" и как правильно "какать не глазами". От всей это красочной информации становилось дурно. Быть может, имей я поддержку…

Страх преследовал меня. Я боялась, что во время родов со мной может что-нибудь случится и мой сын останется совсем один. Именно этот страх и заставил меня однажды взять телефон и найти нужный контакт.

– Привет, нужно встретиться…

Через час я уже подходила к неприметному атмосферному кафе.

Алина ждала меня за миниатюрным круглым столиком, по крайней мере так он смотрелся на фоне ее расширившихся от удивления глаз.

– Пашка знает? – вместо приветствия спросила она.

– Нет.

– Собираешься ему рассказать?

– Нет.

– Долбанные идиоты. – Алина не стала ходить вокруг да около, дав нам обоим яркую характеристику. Сверкнула на меня своими стальными глазами из-под проколотых бровей. Покачала головой с модной сейчас прической-ежиком с выбритыми висками.

Даже со всей этой атрибутикой, Алина очень походила на Пашу. Тем более, когда смотрела на меня вот так – серьезно, немного оценивающе, внимательно. И до боли сочувствующе…

– Алина, не говори ему.

– Зашибись. Знаешь, что он со мной сделает, когда узнает, что я ему ничего не сказала о ребенке?!

– Если узнает, – поправила ее я. – И не надо так переживать. Он сделал свой выбор. Я ему не нужна. Значит и ребенок тоже. – Я замолчала, когда к нашему столику подскочила улыбчивая официантка и выслушала наши пожелания. Мои, к слову, были сомнительны по мнению Алины. А как по мне, так салат с тунцом под полиролью сырных палочек и горячего шоколада – самое то. По крайней мере, мой маленький избирательный мужчина был полностью "За".

На некоторое время серьезные разговоры были забыты. Я с удовольствием поглощала принесенную еду. Алина ограничилась лишь чашкой черного кофе и круасаном.

– Он должен завтра прилететь. Думаю, на пару дней задержится, – как бы невзначай обронила Алина.

Я обрадовалась, услышав эту новость. Но тут же задавила в себе взбудораженный червячок сомнений. Нет, он сам сделал выбор…

– Алина, пообещай, что не скажешь ему. Только если вдруг… – Я вновь замолчала, но уже по причине того, что горло свело болью. Вставший ком не давал мне возможности вымолвить хотя бы слово. Я допила остатки горячего шоколада. Удалось немного расслабиться. – Только если со мной что-нибудь случится во время родов, я разрешаю сказать Павлу. Не хочу, чтобы мой сын рос сиротой. – Наконец, так долго мучавший меня страх обрел телесную оболочку в виде этих слов.

– Надя, все будет хорошо. – Алина подсела чуть ближе, не решаясь на более тесный контакт. Впервые за все время нашего с ней знакомства в ее голосе промелькнули до боли нежные нотки. Поддавшись порыву, я взяла ее за руку и приложила ладонью к животу. Малыш отреагировал сразу же, пнув остолбеневшую тетку.

– Обещаешь?

– Обещаю. Но я буду в жизни этого карапуза, хочешь ты этого или нет.

– Спасибо, – поблагодарила я, смахивая с ресниц набежавшие слезы.

Алина не нарушила данного мне обещания, как я того опасалась, а может быть даже где-то и надеялась… Но вместо разъяренного Кашина на пороге моего дома, я получила привычное сообщение: "Он прилетел – он улетел. Все ОК". На этот раз не пробыл и двух дней. Словно торопился убежать от кого-то или к кому-то…

Я понимала, что мы расстались и обратной дороги уже нет, но не могла сдержать слез обиды и молчаливой ярости, когда представляла его с другой…

Алина не обманула и по второму пункту… С того дня, как мы поговорили в кафе, не прошло и дня, чтобы она не поинтересовалась моим самочувствием, и не сбросила ссылку на какую-нибудь новоявленную детскую игрушку. Мне и без ее стараний некуда было складировать все то, что я успела приобрести для сына, так еще и тетушка не отставала, кажется, мониторя интернет-магазины детских товаров двадцать четыре часа в сутки.

Наступил июнь. Дата родов была определена десятым числом. Не знаю, то ли гении акушерства и гинекологии просчитались, то ли моему богатырю просто-напросто уже не хватило свободного пространства, но ровно в два часа дня первого июня на свет появился Стальцов Сергей Павлович.

И кто говорит, что счастье нельзя измерить… Можно… В моем случае пятьюдесятью восемью сантиметрами и шестью килограммами.

– В папу! – Вся принимающая тяжелые роды бригада, кажется, вздохнула с облегчением.

– В папу, – проливала я слезы радости, смотря на пухлые розовые щечки и пусть еще мутноватые, но уже явно стального цвета глазки…

Герой нашего времени

Говорят, что самое страшное для военкора – перестать бояться. Это не совсем так. Самое страшное оказалось не заметить ту грань, переступая через которую перестаешь чувствовать. Перестаешь ощущать не только страх, но и сострадание, боль… Ты просто безразличная ко всем и вся бесчувственная машина.

Все, что происходит вокруг тебя лишь картинка в объективе камеры. Стрельба, крики, взрывы – обычная постановочная игра, а люди – всего лишь серая массовка в театре военных действий.

Я в очередной раз навел свою камеру на разрушенный от взрыва дом. Детально заснял все: кухонную утварь, глиняные черепки, коврик для намаза – почему-то нетронутый взрывом, подпаленные лоскуты платьица тряпичной куклы. Сохранил запись и прошел к следующему дому.

На этот раз я делал репортаж из освобожденного от боевиков города. Материала было столько, что я беспокоился лишь об одном – хватит ли заряда аккумулятора и места на флэшке…

– Паха, пойдем в штаб. Уже вечер. Опасно.

– Еще есть время. Надо доснять. Завтра будет некогда.

– Ты больной, мать твою, на всю голову. Тут в пыли и при ярком свете растяжку не увидеть…

– Иди. Я досниму и приду.

– Паха, у тебя материала на десять статей. – Евгений продолжал бурчать, но шел следом.

– Жека, заебал. – оборвал я друга. На несколько минут повисла тишина. Этого времени хватило, чтобы заснять последнюю развалину

Мы вернулись в лагерь.

– Я в штаб. Ты со мной?

– Нет. Еще надо заснять лагерь беженцев.

– Больной.

Мы разошлись. Каждый по своему стараясь заполнить образовавшуюся пустоту…

Следующий день начался со сборов. Мы с Жекой были включены в группу сопровождения беженцев. Снимали все. И посадку в автобусы, и молчаливые скорбные лица старцев, и напуганные глаза детей.

Вся колонна выдвинулась лишь к обеду. Военные машины и автобусы шли на расстоянии друг от друга. На каждую гражданскую технику приходилось по два расчета военной. Мы ехали в первой машине, пытаясь стоя в кузове заснять следовавший за нами автобус с детьми.

Все военные корреспонденты проходят подготовку перед первой командировкой. Знают, как оказать первую медицинскую помощь, умеют избегать конфликтных ситуаций, знают, как быть незаметными… Но ни один из нас не знал, как можно защитить автобус с детьми от метко бьющего по нему огня.

Автобус резко вильнул вправо, потом влево. В этот момент переднее колесо было пробито точным выстрелом и прошитый бронебойными патронами автобус завалился на правый бок.

– В укрытие! – донеслась до меня команда, но я продолжал снимать. Не мог упустить такие кадры.

Военные из сопровождения открыли ответный огонь, принимая огонь на себя.

– Паха, не дури! – Я скинул руку друга с плеча, настраивая резкость…

Вовремя, так как из зияющей черноты, где пятью минутами ранее еще находилось лобовое стекло, показалась детская рука.

Я все продолжал снимать…

Ребенок вылез полностью, упав тут же на потрескавшуюся глиняную землю.

Сглотнул подкатившую к самому горлу желчь. Какофония звуков обрушилась на меня. Я не был оглушен стрельбой из бронебойного орудия, нет. В таком состоянии я провел несколько месяцев. В состоянии полной отупляющей пустоты.

– Твою мать, – бросил камеру в кузов. Подхватил сумку-аптечку. Спрыгнул с борта и побежал к ребенку. В спину неслись приказы вернуться. Жека проклинал всех и вся, призывая к благоразумию.

Я уже был у автобуса…

***

От Паши, точнее, от Алины не было вестей. Каждый раз приходя к нам с Сережей в гости она, встречаясь с моим вопросительным взглядом, выдавала с порога, что Паша не писал, не приезжал, не звонил…

Полгода. Боже мой! За это время наш сын вырос так, что легко выходил за годовалого мальчугана. Я все свое время уделяла ему, поняв одну простую истину – всех денег я не заработаю, и так мне и сыну на хлеб с маслом хватит. А вот это время слишком быстротечно, чтобы разменивать его на несущественное…

Каждый день я просматривала новости, искала информацию в интернете. Каждый Божий день я боялась узнать о том, что Паши больше нет.

Я смотрела на нашего сына и корила себя за то, что не сказала Паше о Сережке. Сейчас, имей я возможность что-то изменить, поступила бы иначе.

Я искала, я ждала, я умирала каждый день, и только сын возвращал меня к жизни…

Однажды я все же нашла то, что так долго и самозабвенно искала.

Статья о журналисте, который помогал военным спасать из под обстрела детей. "Герой нашего времени" – так называлась статья. Но не она привлекла мое внимание, а фотография…

На ней был запечатлен мужчина, крепко прижимающий к себе ребенка. Казалось, что он просто укачивает малыша. Мужчина сидел на глиняной земле, в одной руке держал очки, второй прижимал детскую головку к щеке. Камера выхватила выражение его глаз – многогранность тоски и безмерную ярость. И одна слеза, оставившая на припорошенной глиняной пылью щеке свой след…

Я старалась не смотреть на ребенка, перевела взгляд на мужчину.

Пашу я узнала с трудом. Лицо чуть состарилось бородой. Волосы отросли. Вокруг глаз залегли глубокие морщины.

Тяжело и надрывно вдохнула, прежде чем посмотреть на ребенка…

Боже мой, этот ребенок же тоже чей-то сын…А если бы это был мой сын… Наш сын…