Текст книги "Журнал «Если», 2001 № 12"

Автор книги: Роджер Джозеф Желязны

Соавторы: Кир Булычев,Роберт Шекли,Роберт Сильверберг,Андрей Синицын,Владимир Гаков,Кейдж Бейкер,Нэнси (Ненси) Кресс,Джек Уильямсон,Роберт Рид,Дмитрий Караваев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)

После нескольких случаев такой же лабуды автор письма, некий мистер Чарлз Эренцвейг, наконец перешел к делу. Недавно до сведения Церкви дошло (он не упомянул, каким образом), что я – тот, кто нашел Тело Божества и доставил его человечеству. И за это мне будет воздана честь. Я уже несколько лет лишен соприкосновения с Источником. Мне отказали в славе, отвергли, когда мне следовало вознести хвалу (и я был того же мнения), и вынудили жить далеко от Земли, тогда как я должен был бы занять свое надлежащее место – Первооткрывателя Эрикса. Письмо вдобавок намекало, что я через первое соприкосновение обрел некоторую святость и как бы первородство.

Эренцвейг в заключение сообщил, что они купили для меня билет до Земли. Он ждет меня в «Америкен экспресс» в Луна-сити. Они будут крайне рады, если я прибуду в Сиэтл, как их гость, и все расходы берут на себя. Они обещали щедро вознаградить меня, если я приеду и поведаю им об обстоятельствах моей экспедиции на Алькемар, моего обретения Эрикса, о моих чувствах в дни моей близости к нему, и так далее, и тому подобное.

Приеду ли я? А как же! Луна-сити уже давно сидел у меня в печенках, а туристами и астероидами я был сыт по горло. Я с наслаждением сообщил Дуарте, куда он может засунуть свой космолет вместе с пассажирами, и вскоре отбыл на мою родную планету.

Через пару недель я уже был там.

Джули, не стану надоедать тебе своими впечатлениями от Земли после почти десятилетнего отсутствия. Все это и еще очень многое составляет часть моей стандартной лекции. Ее можно приобрести в форме книги и кассеты. Если хочешь, можешь ознакомиться с ней сама. (Но я знаю тебя, сокровище мое. Тебя же никто не интересует, кроме тебя самой, ведь правда?)

* * *

– Далтон! Как замечательно, что вы смогли приехать!

Эренцвейг, широкоплечий корпулентный мужчина, встретил меня буквально с распростертыми объятиями. С ним были еще двое. Одетые, как и он, в одно белое. Как я позднее узнал, белая одежда была одним из символов их культа.

В лимузине меня привезли в Обитель Эрикса – их храм и резиденцию на частном островке в Пюджет-Саунде. Мне устроили роскошный прием. Со мной носились. Это было очень приятно. Но только во всем, что говорил Эренцвейг и остальные, ощущались какие-то странные обертоны. То, что психологи называют подтекстом. Они знали что-то не известное мне и всему роду человеческому и просто лучились самодовольством.

* * *

На следующий день они привезли меня к Космической Игле для Обозрения, как это именовалось. Будто простые смертные, они приобрели билет (оплачиваемый фондом Эрикса, но иметь его было необходимо), затем были обысканы на предмет оружия, потом получили разрешение встать в очередь, которая тянулась вверх до помещения, где происходило обозрение. Они называли его Цитаделью. Меня могли бы провести и без очереди, но Эренцвейг решил, что мне будет интересно узнать, как это происходит.

Меня более чем удивило число калек в очереди. Слепые, больные раком и чем только еще. И все надеялись на чудесное исцеление. И многие, заверил меня Эренцвейг, сподобятся его.

Вероятно, выражение у меня было скептическое, так как Эренцвейг сказал:

– Это именно так. И вера здесь роли не играет. Свершается – и все. Другие религии все еще не могут решить, как относиться к нам. Эрикс бесспорно творит чудеса. Непрерывно. Ежедневно. Это ступень, которую описали наши пророки. Мы называем ее Милостью Последних Дней.

– Последних Дней? Что это должно означать? – спросил я.

– Боюсь, я не могу обсуждать с вами сокровенную доктрину, – сказал он с загадочным выражением лица.

– А почему? Я думал, вы считаете меня в числе основателей.

– Основателем, да, но не приобщенным к нашей религии. Вы открыли Эрикса, мистер Далтон, и за это мы будем вас всегда почитать. Но вы не верите в его сверхъестественную весть. И поэтому мы не открываем вам наши сердца и мысли.

Я пожал плечами. Что можно сказать, когда люди несут такую чушь? Ну и Эренцвейгу я ничего подобного говорить не стал. Он был ключом ко всяким благам для меня, и я не хотел его раздражать. Во всяком случае, пока. Во всяком случае, пока я не подыщу для себя чего-нибудь более подходящего.

Видишь ли, Джули, и думаю, ты это оценишь, я получил бесплатный билет на Землю, а теперь проживал в первоклассном курортном отеле. Но вот ни слова не было сказано про деньги… башли. Капусту. Презренный металл, вокруг которого весь мир вертится.

Я, однако, про него не заговаривал. То есть тогда. Я вроде как был уверен, что Эренцвейг и его товарищи намерены мне что-то предложить. В конце-то концов, без меня у них не было бы религии.

Я довольно много времени оставался в небольшом помещении, разглядывая Эрикса сквозь стекло. Они водрузили его на каменный цилиндр, тот самый, с которого я его снял. Тогда я не стал возиться с цилиндром и не захватил его с собой на Землю. Ну, и они отправили за ним на Алькемар специальную экспедицию. Помещение было оформлено под пещеру, в которой мы с Гомесом нашли его. Даже освещение было точно таким же. И они подстелили под него ткань, на которой он лежал там. И теперь Эрикс снова покоился на ней, красивый, как картинка, самый последний писк среди инопланетянских артефактов.

Я спросил у них:

– А кто же занимается исследованием ткани?

– Гильо. Да-да. Но наш фонд сумел воспрепятствовать разглашению его перевода и вернуть ткань. Она, как вы понимаете, принадлежит Эриксу. Она – часть его субстанции.

– Вам известно, что на ней написано?

– У нас есть на этот счет свои соображения.

– Ну, и?

– Если вы думаете, мистер Далтон, что я вам отвечу, то вы заблуждаетесь. Перевод будет предан гласности, когда настанет время.

– А когда оно настанет?

– Нам сообщит это сам Эрикс.

Ну, мы стояли там и смотрели, как одни бросают костыли, а другие вопят: «Я вижу!» – и всякую такую чушь. После чего они отвезли меня назад в Обитель Эрикса на действительно первоклассный банкет в мою честь. И вот после банкета Эренцвейг сделал мне предложение, как я того и ждал.

Мы расположились с сигарами и коньяком в сверхроскошном салоне. Сначала мы сидели там целой компанией – я, и Эренцвейг, и еще с десяток других, видимо, важных шишек в их организации. Затем все они ушли, будто по сигналу, и Эренцвейг начал:

– Вероятно, вы недоумеваете, мистер Далтон, какое все это может иметь отношение к вам.

– Да, этот вопрос мелькнул у меня в голове.

– Если я верно понял ваш характер, – продолжал Эренцвейг, – вы, я полагаю, будете не прочь получить деньги. Достаточно большую сумму. Или я слишком прямолинеен?

– Вовсе нет. Я всецело за прямые разговоры и веселое житье.

– Превосходно. Мы можем предложить вам и то, и другое.

– Веселое житье, – произнес я задумчиво. – Означает ли это наличные денежные знаки или мне заплатят религиозной монетой?

Эренцвейг улыбнулся.

– Мы прекрасно знаем, что вы неверующий. И отлично. От вас этого не требуется. Вас не смутит, если мы используем вас, как провокатора?

– Нисколько. За хорошие деньги – пожалуйста!

– Превосходно. Я ценю вашу откровенность.

– В таком случае вас не заденет, если я скажу, что считаю вашу веру в Эрикса собачьей чушью, раз уж на то пошло.

– Нисколько не заденет. Мы живем в новое время, мистер Далтон, и современная религия проверяется ее действенностью, а не тем, что она сулит. А религии вроде нашей обходятся без морали или этики. К божеству, подобному нашему, это не имеет никакого касательства. Эрикс, которого некоторые называют Великим Сатаной, более чем равнодушен к добру и злу, праведности и греховности. Он здесь ради одной цели. И только одной.

– И цель эта?

– Она станет всем ясна в свое время, – пообещал Эренцвейг. – Я предсказываю, что вы уверуете. И очень жаль, потому что мы потеряем жизнерадостного и циничного плута.

– Лестью вы ничего не добьетесь, – парировал я. – Если только не сопроводите ее кругленькой суммой. И не заботьтесь о девочках для меня. Такими частностями я займусь сам.

– Ах да, деньги! – воскликнул Эренцвейг. – Как вы восхитительно прямолинейны. Но я был к этому готов.

Он достал из внутреннего кармана бумажник, вынул пачку стодолларовых купюр и отдал мне.

– И это вся моя плата?

– Разумеется, нет. Мелочь на карманные расходы. Мы намерены заплатить вам гораздо больше, мистер Далтон.

– И что я должен делать?

– Просто беседовать с людьми.

– Лекции читать?

– Называйте это, как вам угодно.

– И что же вы хотите, чтобы я им говорил?

– Что пожелаете. Можете рассказывать, как вы нашли Эрикса. Но ограничиваться этим не обязательно. Расскажите им о себе. О вашей жизни. Поделитесь с ними вашим мнением.

– Да кому интересна моя жизнь?

– Интересным будет все, что вы скажете. В нашей религии, мистер Далтон, вы занимаете важное место.

– Я же говорил вам, что не религиозен.

– Это не редкость среди культовых фигур. Веровать люди начинают позднее. Но первые, те, кто стоял у истоков, вовсе не обязательно привержены вере. Очень часто бывает как раз наоборот.

– У меня есть место в вашей религии? Иуды, может быть?

– Не менее важное, но иное. Мы называем вас, мистер Далтон, Последним Адамом.

* * *

Что-что, а трепаться я всегда умел, и мне плевать было, называют они меня Последним Адамом или Первым Прохиндеем. Или Шестнадцатым Ллевелином, если на то пошло. Имя ведь просто еще одно вместилище для ходячей кучи дерьма, называемой человеком, ты уж извини. Но ведь ты всю жизнь слушала выражения и покрепче, а, Джули? Так говорили твой отец, твоя мать и все твои друзья. Сплошь богохульники, верно, куколка? И ты с самого начала знала, с самого что ни на есть начала, что в этом мире только одно имеет смысл: грести под себя, жить всласть и оставить напоследок благообразный труп. Мы же с тобой похожи, как две капли воды, Джули. Вот почему ты так меня любишь.

Ну, и когда я начал свои выступления в Сиэтле, то больше говорил про тебя, Джули. И начали меня спрашивать, кто такая эта Джули, по которой вы с ума сходите? А я всегда отвечал, что она девушка моей мечты, и она знает, как все обстоит на самом деле. То же самое я говорил девочкам и дамочкам, помогавшим мне коротать это время, а их хватало с избытком. Я же был знаменитостью, понимаешь. Я был Далтон, тот, который нашел Эрикса.

Благодаря Эренцвейгу и его компашке другие тоже начали сознавать всю мою важность. И платили мне много, и воздавали мне дань уважения.

– Мы намерены перекрыть все рекорды, поставленные вашей алчностью, Джон, – как-то сказал мне Эренцвейг. В шутку, я думаю. Но он это осуществил. Продолжал осыпать меня деньгами, а я продолжал покупать всякую всячину, и людей, и снова всякую всячину. Отводил душу, позволь сказать тебе. И до того все было у меня хорошо, что я довольно долго не замечал: все больше людей умирает.

Когда тебе хорошо, как было мне, то вроде и не видишь, что там происходит с другими. То есть поглядим правде в глаза: кто думает о других людях, когда надо кормить и ублажать себя? И как бы тебе ни было хорошо, всегда ищешь чего-нибудь получше, верно? Ну, я и не обращал внимания, что там творится вокруг. Я про нарастающую смертность. Конечно, огромная трагедия и все такое. Но я не мог не думать, что оно по-своему, по-жуткому, было к лучшему, потому что недвижимость дешевела. И, конечно, меня не слишком интересовало, отчего это происходило.

Очень многие винили Эрикса. Вот тебе люди в полный рост. Всегда винят кого-нибудь или что-нибудь. И даже ученые из тех, которые жаждут увидеть свою фамилию в газетах, утверждали, что Эрикс – живой организм неизвестного прежде типа. Долго пребывавший в анабиозе. А теперь активизирующийся. Послушать их, так Эрикс выделял вирусы с того самого дня, как я его нашел. Вирусы эти распространялись по миру, внедрялись в тела людей, не причиняя никакого вреда, не привлекая к себе внимания, хитрые такие паршивцы. Но не по доброте сердечной. А потому что этот эриксовский вирус выжидал – выжидал, пока не расползется по всей Земле, не перезаразит всех. А потом дал о себе знать, как бомба с часовым механизмом.

Она вовсю разыгралась, смертность эта. И, думается, я вовсю старался ее не замечать. Ведь если ты все равно умрешь, зачем заранее терзаться из-за этого? И вообще, я считал, что ученых ведь столько развелось: они что-нибудь да придумают. А нет!

В конце концов Эренцвейг втолковал мне, что происходит. И к чему это ведет. Навестил меня как-то утром. Откровенно говоря, выглядел он жутко – глаза налиты кровью, руки трясутся. Тут я подумал, что он заразился, и мне стало немножко не по себе. Если уж он заболел – такая шишка в Церкви Эрикса – значит, и я могу.

– Ну и видок у вас! Как у подогретого покойника, – сказал я ему. Какой смысл ходить вокруг да около?

– Да. Она меня поразила. Лихорадка Эрикса. И мне уже недолго остается.

– А ваш бог разве не сообщил вам, как исцеляться?

Эренцвейг покачал головой.

– Это не его путь.

– Так какой толк принадлежать к его церкви?

– Некоторые из нас считают, что знания дороже всего.

– Только не я, – сообщил я ему.

Тут Эренцвейг закашлялся. Жалко было смотреть. А потом снова заговорил:

– Я пришел сообщить вам перевод надписи на ткани, найденной с Эриксом.

– Весь внимание.

– Это предостережение. Написанное одним из последних живых существ, соприкоснувшихся с Эриксом.

– Давайте ближе к делу.

– В ней говорится: «Эрикс ненавидит человеческую жизнь. Он ненавидит всякую жизнь, чуждую ему. И не терпит другой жизни, кроме своей. Когда вы найдете Эрикса, это станет началом конца вашей расы». Я перевожу весьма вольно, вы понимаете.

– А чего тут понимать? – сказал я. – Похоже на одно из египетских проклятий.

– Да, несомненно. Но в данном случае – это чистая правда.

– Чудненько, – сказал я саркастически, так как Эренцвейг зачитал смертный приговор не только себе, но и мне. Но, черт, я же никогда не рассчитывал, что буду жить вечно. – Так что теперь? Маска Красной Смерти. Только во всемирном масштабе?

– Примерно так, – сказал Эренцвейг.

– И давно вы это знали?

– Довольно давно. Все исповедующие веру в Эрикса знали. Нам сказал сам Эрикс.

– И каким образом? Передача мыслей на расстоянии?

– Сны. Пророческие сны. И мы приняли то, что он сказал нам, и нашли, что это хорошо. Видите ли, только справедливо, что Эрикс не терпит иной жизни, кроме своей.

– Ну, это понятно, – согласился я. – Мне и самому нравится, когда есть, где развернуться.

Эренцвейг наклонил голову и ничего не сказал. Наконец я спросил его:

– Ну, и что дальше?

– Я умру, – сказал Эренцвейг. – Все умрут.

– Это очевидно, дурак. Я о себе.

– А! – сказал Эренцвейг. – У Эрикса есть планы относительно вас. Вы – Последний Адам.

– Какие планы?

– Увидите. Идемте со мной.

– И по чьему приказу?

– Эрикс хочет на вас посмотреть.

Ну, мне это не понравилось. И очень. Я решил, что пора порвать с их организацией, убраться с Земли куда подальше, поискать что-нибудь еще. Но Эренцвейг был против. У меня под дверью ждали его дружки. И увели меня – я протестовал, можешь быть уверена! – туда, где я живу теперь.

Поклонники Эрикса еще несколько недель хлопотали вокруг меня, налаживали быт в моей маленькой квартирке, устанавливали камеры, обеспечивали доставку еды. И с каждым днем их становилось все меньше, пока я не остался здесь совсем один. Взаперти.

Но даже выберись я отсюда, куда бы я пошел? У меня ощущение, что все уже поумирали. В последний раз я видел человеческое лицо недели… месяцы тому назад. Откровенно говоря, по людям я совершенно не тоскую. Сплошь дрянь, и черт с ними. Я рад, что они передохли, и не пожалею, когда сам сдохну.

Эрикса я ни разу не видел, но подозреваю, что он принял какую-нибудь другую форму и выглядит не так, как когда я его нашел. Думаю, он меня изучает. Возможно, он изучает последний экземпляр каждой расы, которую уничтожает. Просто из любопытства, думается. Как делал бы на его месте я сам. Может, мы с Эриксом не такие уж и разные. Если не считать окружающей обстановки. У него есть Земля. Да и вся галактика, наверное. А у меня есть одна комната, и ванная, и застекленная веранда. И ты, Джули.

Robert Sheckley, «The Eryx», 1998

Перевела с английского Ирина ГУРОВА

Роберт Шеррер
ДЕНЬ СМЕРТИ

Иллюстрация Владимира Овчинникова

День моей смерти – восемнадцатое июля. В этом году я провел его гак же, как проводил все последние десять лет – дома, в постели, под заботливым надзором жены. Домашний врач мне не по карману, а я наслушался слишком много историй о ятрогенных заболеваниях, чтобы отправиться на этот день в больницу. Вот я и полеживал смирно, перебирая в уме варианты, как это может произойти. Внезапная щемящая боль в груди? Пульсирующая головная боль, симптом лопнувшего сосуда в головном мозгу? Прохладный ветерок из кондиционера овевал мое лицо, холодил лоб. К закату ноги у меня начали непроизвольно подергиваться, и я натянул одеяло до подбородка. Знать день, в который я умру, не зная года – это похуже, чем не знать ничего.

Миновала полночь. Я приподнялся, сел на постели и ощутил, как мало-помалу исчезает страх. Мы с женой вышли на веранду и отпраздновали прошедший день, чокаясь дешевым шампанским. Ночь была жаркой и душной – не такая уж редкость для Чикаго, но тяжелая липкая влажность почему-то успокаивала. Я поглядел вверх на звезды и увидел в вышине бесшумно скользящий космолет чтарри, замкнутый в поле искажения, Грязный палец, ползущий по куполу небес и смазывающий звезды. Ангел Смерти, стирающий звезды, стирающий жизни. Я выбросил эти мрачные мысли из головы. Впереди был год без всяких опасений подобного рода.

Как и большинству искателей данных, мне платят строго по контракту, а потому на следующий день я с раннего утра уселся у себя в кабинете за рабочий комп, выудил несколько возможностей при вероятной оплате, выведенной моим ИИ. И что же? Только привычные крутые кривые, фокусирующиеся на угнетающе малых суммах. Однако одно сообщение завершалось так: Билл все еще искатель? Если да, свяжись со мной. Боб Фильд. Боба я не видел с той поры, как он устроился в Чтарриевский институт. Странно, что о сути работы он и не заикнулся, лишь предложил встретиться лично. Но я был не в том положении, чтобы привередничать.

* * *

Чтарриевский институт ютится на краю одного из западных пригородов среди останков ушедшего в небытие ускорителя элементарных частиц. На большей части былой лаборатории вновь тянутся к небу высокие травы прерии, однако я различил круглый рубец, оставленный кольцом ускорителя на приподнятой широкой площадке почти рядом с шоссе. Институт занимал центральную башню, бетонный закругленный монолит которой высился над равниной Иллинойса, будто часть современного Стоунхенджа.

Боб все еще был на планерке, и его секретарша спровадила меня в кабинет для посетителей. Стены тесной комнатушки были увешаны фотографиями чтарриевского корабля – видимо, сделанными автоматическими зондами. Но даже в космосе поле искажения позволяло различить космолет только как еле заметное красноватое пятно. У одной из стен видеофон без конца прокручивал кольцо ленты, посвященной Чтарри. Рассматривая фотографии, я краем уха слушал сопроводительный текст, но он содержал только давно набившие оскомину сведения: «…кажется локализованным гравитационным полем в прямом противоречии с общей теорией относительности… следом за катастрофической экспедицией китайского космолета с командой в две тысячи тринадцатом году…» На одной фотографии корабль, выглядел, как стянутый посредине цилиндр, на другой – как слегка приплюснутый шар, «…очевидно, вне времени в обычном представлении… к пониманию загадки чтарри…» На проволоке в центре комнатки с потолка свисал вырезанный из люсита макет корабля, выполненный по данным, которые компьютер выдал об истинной его форме. Такое ни одному специалисту по топологии не привиделось бы в самом жутком кошмаре.

Десять минут поломав голову над «загадкой чтарри», я был препровожден в кабинет Боба. В окно от пола до потолка лился яркий летний солнечный свет, озаряя скудно населенные книжные полки на противоположной стене.

Боб ухмыльнулся до ушей, ринулся навстречу и энергично потряс мою руку.

– Что поделываешь? – спросил он.

– Как всегда, работы много, платят мало, – я посмотрел на табличку с его фамилией на письменном столе. – А ты, оказывается, вырос до заместителя директора по безопасности.

– Ну да. И думаю, смогу предложить тебе постоянную работу.

– Ты знаешь, я не слишком жалую чтарри.

Боб пожал плечами.

– Одни их не терпят, другие готовы им поклоняться. Обе позиции мне не кажутся оправданными. Разреши, я тебе кое-что покажу.

Боб щелкнул выключателем, и я услышал знакомые слова:

«Чтар ри чол фанг пьон лак чал…» – речь звучала, как запись сумасшедшего бормотания корейца, проигрываемая на одной десятой скорости.

– Начало ты слышал, как и мы все, – сказал Боб, – но эта запись длится тринадцать часов двадцать две минуты. Это первое, что мы услышали с чтарриевского корабля, когда он вышел на орбиту двенадцать лет назад. Тогда они тут же начали транслировать двоичным кодом сведения о днях смерти и продолжали делать это непрерывно последующие двенадцать лет. – Боб включил запись. – Тринадцать часов абракадабры. Вот итог всего, что нам известно о чтарри. С расшифровкой ничего не получилось.

– А вы не пробовали проиграть от конца к началу?

– Очень смешно!.. Так вот: пробовали. И еще кучу других перестановок. Наши лингвисты все последнее десятилетие бьются лбами об эту запись. Результат нулевой. А чтарри остаются на той же орбите, игнорируя все наши попытки вступить в контакт.

– Не слишком дружелюбно с их стороны, а?

– Не уверен, что такое понятие применимо к чтарри. – Боб вернулся к своему столу и опустился в кресло. – О чтарри мы не знаем ровным счетом ничего. Зачем они транслируют эту смертоносную информацию? Откуда им известно, в какой день умрет каждый из нас? И почему они сообщают день и месяц, но не год? Потому ли, что не знают года? Или же по неведомой причине скрывают его? Я знаю, что должен умереть двадцать второго июня, но какой мне от этого толк, если я не знаю года?

– Но ведь в свой день смерти ты принимаешь меры?

– Конечно. Как и все, кроме горстки тех, кто предпочитает не знать своей даты. – Боб забарабанил пальцами по столу. – Но перейдем к делу. Ты обещал взяться за эту работу на контрактной основе, так вот что нам нужно. За последние три месяца у нас в институте произошло три самоубийства.

– Реальных или предполагаемых?

– Два реальных, одно предполагаемое. – Он покосился на листок, который лежал перед ним на столе. – Леонард Косник, Филипп Чуань и Джейсон Краусс. Реальные – Чуань и Краусс. Оба погибли, играя в русскую рулетку. Третий случай оставляет место для сомнений. Косник ехал сюда утром в день своей смерти. У нас существует запрет для своих сотрудников появляться в этот день на работе. Он просто обезумел, если пошел на такой риск.

Я невольно кивнул.

– Но чего вы хотите от меня?

– Двое из троих оставили записки. Не совсем такие, какие пишут самоубийцы, и мне необходимо выяснить, что именно они имели в виду. Первая – записка Косника, жертвы автокатастрофы. В ней говорится только «Я есмь вы». Вторая – Чуаня, она исчерпывается датой, которую его жена нашла на клочке бумаги в ящике его письменного стола у него дома: «Двенадцатое ноября две тысячи сто двадцать второго года».

– Но до этого дня больше ста лет!

– Да, крайне странно. И я не могу понять, в чем смысл этих записок.

– И вы хотите, чтобы я его прояснил?

– Совершенно верно.

– Но зачем прибегать к посторонней помощи? У вас в институте должны быть сотни искателей данных.

– Немногим больше ста. Но дело в том, что все они работают в отделе «С», где работали и все трое самоубийц. Откровенно говоря, отдел «С» уклоняется от помощи моей службе. По-моему, они что-то скрывают. И мне нужен некто посторонний, кому я могу полностью доверять.

– Отдел «С»? А чем он занимается?

– Статистическим анализом. – Боб пошарил под крышкой своего стола, и на стене возник экран. Я прищурился, стараясь разглядеть матовое изображение, почти невидимое в снопе льющихся в окно солнечных лучей. Боб указал на смутное красное пятнышко, обращающееся вокруг голубой Земли. Стилизованные радиоволны соединяли космолет с радиолокаторами, разбросанными по земному шару. – Собственно говоря, информация, транслируемая чтарри, состоит из двух потоков, передаваемых одновременно, но на чуть разных частотах. Мы получаем сообщения на каждого человека вскоре после его рождения. Сообщение на более высокой частоте содержит время рождения и географические координаты места, по которому мы можем определить новорожденного. На более низкой частоте сообщается день его смерти. Оба потока кодируются при получении, и записи поступают сюда. Мы коррелируем их, не декодируя, и храним информацию для родителей вместе с ключом к коду. – Он погасил экран. – Однако подавляющему большинству людей неизвестно, что сведения о днях смерти мы декодируем отдельно от остальной информации и используем для статистического анализа.

До меня доходили слухи об этом, но я все равно удивился и смерил Боба недоумевающим взглядом.

– Вы действительно используете даты смерти?

– Только статистически. Мы не знаем, кому конкретно какой день соответствует, так что права личности не нарушаются. – Теперь он принялся стучать по столу карандашом. – Мы никогда не публикуем даты (тук-тук-тук). И в любом случае засекреченность данных у нас побьет любые рекорды. Глухие переборки внутри еще более глухих переборок. Черт, у меня самого нет доступа к половине информации. Вот почему мне нужна твоя помощь.

– Но зачем вообще собирать данные о днях смерти?

– Мы надеемся узнать что-нибудь полезное. Например, резкое увеличение зимних дат может указать на угрозу эпидемии гриппа. Конечно, год остается неизвестным, но мы можем использовать показатели смертности от гриппа, чтобы вывести примерное предположение. К несчастью, до сих пор все это практически ничего не дало…

Наш разговор начал пробуксовывать, а мне не терпелось взяться за дело, и я встал, прощаясь. Боб откашлялся.

– Билл, тебе следует знать кое-что еще. Чуань и Краусс, те, кто играл в русскую рулетку, умерли, если верить их друзьям, не в день своей смерти.

– Думаю, они просто скрыли настоящие даты. Так бывает сплошь и рядом.

– Возможно. Но все-таки довольно странное совпадение, ведь лгали оба. Но только никому ни слова. Информация о днях смерти помогает людям планировать свою жизнь. Мы не хотим вызвать панику.

* * *

Возвращение домой заняло бы не меньше часа, а потому я решил воспользоваться «гротом» где-нибудь поблизости. И нашел прекрасно оборудованный сразу за пределами института. Дежурный принял мою личную информацию и, окинув меня равнодушным взглядом, сказал:

– Шестая кабина. Заплатите заранее, если намерены оставаться дольше получаса.

Я вручил ему мою карту (кто знает, сколько потребуется времени), загерметизировал кабину и включил связь с Клубком. Во мраке засветились узлы, соединенные сложной спиралью из многоцветных кривых. Я с облегчением убедился, что этот «грот» использует стандартную символику: зеленые кривые для нитей, генерируемых ИИ (надежные, но частенько бесполезные), желтые кривые для нитей, генерируемых вручную (осторожно, возможна личная ошибка), и красные кривые для нитей неизвестного происхождения (опасность! Для чего скрывать происхождение нити?).

Я начал составлять узел для введения в Клубок. В этом и заключается искусство искателя данных: сделать спецификацию узла настолько точной, чтобы получать полезную информацию, однако и настолько широкой, чтобы притянуть непредвиденную нить, которая и даст искомый ответ. Начал я с более простой задачи – с формулирования данных (Время: м-ц ноябрь) И (Время: день 12) И (Время: год 1122). Достаточно прямолинейно. «Грот» придал моему узлу вид календаря с датой, обведенной кружком. Очень мило. Затем я приступил к работе над загадочной фразой. Мимо моего лица проплыл паук, сплетая зеленую паутину нитей. Я помахал ему, и паук в ответ помахал двумя передними лапками. Назад к фразе (Лицо – I: возможно, конкретно Космик ИЛИ, возможно, обобщение) И (Действие – есмь: возможно, су-шествование ИЛИ, возможно, уравнивание ИЛИ, возможно, идентификация) И (Личность – вы: возможно, обобщение ИЛИ, возможно, конкретно сотрудник Чтарриевского института). Простейшие фразы по-прежнему остаются наиболее трудными для кодирования. Через секунду вокруг обоих моих узлов закишели пауки, ткущие перепутанные зеленые нити.

Сначала я проследил нити, ведущие от даты – она казалась более многообещающей. Пучки нитей тянулись прямо к справочникам. Естественно. Я активизировал один из них, решив посмотреть, что он выдаст. «Ноябрь 12, 2122: 204-я годовщина основания Австралийской республики». «Ноябрь 12, 2122: 178-я годовщина потопления «Тирпица». «Ноябрь 12, 2122: 141-я годовщина первого перелета на воздушном шаре через Тихий океан». «Ноябрь 12, 2122: 113-я годовщина начала Голанской войны». Список продолжался и продолжался – океан информации, но ничего полезного для меня.

Я проверил мой второй узел. Множественные нити тянулись во все стороны, однако наиболее густой пучок сходился у одного узла. Он имел вид церкви, и над ним трепетала сложная диаграмма из прямых и волнистых линий – Церковь Фейнмена. Я перепрограммировал узел, добавив уточнение: И (Организация – Церковь Фейнмена). Большинство нитей исчезло, и я проследил одну до справочника: «Я есмь вы – одна из восьми священных заповедей Церкви Фейнмена». Значит, Косник был фейнменистом. Я не слишком разбирался в пестроте культов, возникших следом за появлением чтарри, но это было хоть что-то конкретное, и проигнорировать такую зацепку я не мог.

Я люблю старинные восточноевропейские кварталы Чикаго. Летняя жара слегка спала, и я решил поставить машину и немного прогуляться пешком. Передо мной тянулись два ряда совершенно одинаковых домов из кирпича, перед каждым – неширокий аккуратно подстриженный газон. Профильтрованный древесной листвой солнечный свет рисовал узоры пятен на тротуаре. На крыльцах там и сям сидели старички и старушки, глядя на движущийся мимо мир. Я читал фамилии на ящиках для писем: Велиус, Гимбутус, Даукантас. Скорее всего, литовский квартал. Штаб-квартира фейнменистов отличалась от других домов только неброской фигурой Фейнмена, выгравированной на двери.

Дверь отворилась, открыв моему взору Джорджа Лейбокаса, пожилого типа в белой рубашке и темных брюках, с плешью на макушке и с заметным животиком. Глава культа мне рисовался несколько иным. Лейбокас проводил меня в кабинет в глубине дома.

– Могу ли я предложить вам чего-нибудь выпить? – спросил он.