Текст книги "Журнал «Если», 2001 № 12"

Автор книги: Роджер Джозеф Желязны

Соавторы: Кир Булычев,Роберт Шекли,Роберт Сильверберг,Андрей Синицын,Владимир Гаков,Кейдж Бейкер,Нэнси (Ненси) Кресс,Джек Уильямсон,Роберт Рид,Дмитрий Караваев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)

Проза

Роберт Рид
ГЕРОЙ

Иллюстрация Владимира Овчинникова

– А теперь насчет его возраста, – сказал Андерлол. – Он у него уже преклонный, но дело даже не в этом. Нас беспокоит весь пакет ваших предложений. Факторы износа, необходимость срочного хирургического вмешательства…

– То происшествие в Южной Зоне случилось почти год назад, значит, ваш персонаж живет в уединении вот уже… – И очень удачно восстанавливается, – вставила женщина, глядя только на меня. Ее звали Блондиночка (очень подходящее имя), ей было лет тридцать пять, и она была чертовски хороша собой. Густые золотистые волосы, ярко-синие глаза, атлетическое и притом отчетливо женственное телосложение.

Словом, ее пакет сильно меня заинтересовал. Беспардонно игнорируя моего ассистента, Блондиночка демонстрировала полное доверие ко мне. Ухмыльнувшись и даже слегка подмигнув, она заявила:

– Мой Родни полностью поправил здоровье. Загорел, окреп, отдохнул.

Андерлол раздраженно фыркнул.

– Что за бессмыслица?

– Это старые земные понятия, – объяснил я. – Люди нефтяного века принимали поврежденную солнцем кожу за признак крепкого здоровья.

Блондиночка была сверстницей Андерлола и наверняка повторяла слова своего старика-босса, уроженца Земли. Но почему она называет его «мой Родни»?

– Все равно, – не сдавался Андерлол. – Самое свежее, что в нем есть, – новый позвоночник. И соответствующие шрамы.

– Не позвоночник, а загляденье, – вмешался второй представитель скромного лагеря Родни. Этот назвался Сверхзвуковым Громом – более дурацкого имени я не слыхивал. Что ж, ему было двадцать с небольшим – ужасный возраст, когда люди позволяют себе невесть что. Гром был крупным мускулистым парнем, не менее импозантным внешне, чем Блондиночка, только каким-то слишком уж правильным. С намеком на страсть в голосе молодой Гром добавил: – Наш персонаж очень крепок и везуч. Не персонаж, а ходячая легенда. Мне даже непонятно, зачем понадобилось это бессмысленное совещание…

– Спокойно, – приструнила его Блондиночка.

Гром закрыл рот и больше его не открывал, кривя губы, словно от горечи.

– Это бессмысленное совещание – моя блажь, – объяснил я. – Представьте, у меня тоже есть сомнения. Всякий полет на Сатурн требует больших капиталовложений. Нам необходима аппаратура, транспорт для ее перемещения и для нас самих. Все это тоже стоит денег. Прежде чем начать, я встречусь со своими испытанными банкирами, продемонстрирую им океан уверенности, пообещаю вернуться живым, с продукцией, которая принесет всем прибыль. Потому что это – бизнес. Коммерческое предприятие. Без надежды на доход никто пальцем не пошевелит. – Глядя на молодую женщину, я заключил: – Ваш Родни – известная физиономия на Сатурне, но давайте не будем лукавить. Он не из первого ряда, не тот искатель приключений, которого тут же узнает любой мальчишка на Земле.

– Кто же тогда из первого ряда?

Я не задумываясь назвал пять имен.

– Двое из них погибли, – напомнила Блондиночка. – Остальные – пожизненные инвалиды.

– Мозги в консервных банках, – подытожил Гром.

Я бросил на него недовольный взгляд.

– Список претендентов второго ряда раз в десять длиннее. Я могу выбирать из полусотни кандидатур. Зачем мне рисковать именно с ним? Что в вашем Родни такого уж особенного?

Наши гости выразительно переглянулись. Блондиночка дотронулась до моей руки.

– Помните последнюю экспедицию в Южную Зону?

– Это когда он чуть не погиб? – проворчал Андерлол.

– Тогда мы оставили на одном из них наш зонд, – проговорила она, по-прежнему касаясь меня.

– На ком это? – спросил мой ассистент, хотя мы оба сразу догадались, на что она намекает.

– Вы про дорадо? – спросил я шепотом.

– Сигналов от зонда все равно не получить, – отрезал Андерлол, отметая все надежды. – Всем известно, какие у этих чудовищ электрические поля.

– А телеметрия? – оживился я. – Порадуйте меня, скажите «да»!

Она утвердительно кивнула и улыбнулась.

– Мы применили экспериментальную схему. Сигнал усиливают токи самого дорадо.

– Значит, вам известно, где он сейчас находится?

Она опять кивнула, не переставая улыбаться. Эта женщина была неотразима. Голосом с соблазнительной хрипотцой она проговорила:

– Заключите с нами контракт. – Ухватив меня за локоть, она объяснила: – Если вы нас наймете, то сможете найти дорадо, когда захотите. Самое знаменитое существо в Солнечной системе к вашим услугам!

Тянет ли дорадо на самое знаменитое существо, известное человечеству, – вопрос спорный. Но то, что он твердо занимает одно из первых мест по части сенсационности, сомнений не вызывает. Это огромные, могучие хищники – сразу три свойства, от которых широчайшая аудитория послушно выпучивает глаза. Полезно и то, что обитают они в штормовой атмосфере Сатурна, образующей чрезвычайно фотогеничный задний план. Самое же главное – эти чудища, как любая колоссальная дрянь из мифологии, крайне редко встречаются: во всей необъятной Южной Зоне, как полагают знатоки, взрослых дорадо наберется от силы десять тысяч экземпляров.

И один из этих десяти тысяч порхает с работающим зондом!

* * *

Взяв со своих спонсоров клятву свято хранить тайну, я показал им объемные графики перемещений нашего птенчика. Со мной была Блондиночка – ворчливых ассистентов мы с собой не пригласили, – и с ее помощью я определял местоположение существа со сверхъестественной точностью.

– Сейчас он летит и охотится в штормовом сгустке, – говорил я – А теперь переваривает органику. Кормится живыми облаками… Опустился пониже и дремлет в неподвижном воздушном пузыре…

Моими спонсорами были триллионеры с Титана, смельчаки, сколотившие свои состояния добычей ископаемых на спутниках Сатурна и превращением этих спутников в подобия Земли. Но с тех пор прошло уже несколько десятилетий, и гордость за свои былые успехи сменилась у них легким разочарованием. Внимая мне, они превратились в малых детей, восторгающихся разноцветными игрушками. Лишь под конец, спохватившись, они пожелали узнать, как мы поступим, когда наконец доберемся до своего дорадо.

Четкого представления об этом у нас не было. Не мог же я сказать им правду: «Что-нибудь придумаем…» Вот я и брякнул, изобразив самоуверенную безмятежность:

– Родни Мастерс заменит прежний зонд новым. Прибор изнашивается от ударов молний и обмена веществ существа, но если мы сумеем внести в него усовершенствования, то…

Один из триллионеров, победнее, спросил:

– Этот ваш парень, Родни как его там… Он что, собирается прогуляться по туловищу дорадо?

Ничего такого я им не обещал. Прочтя в моем взгляде мольбу о помощи, Блондиночка без колебаний заявила:

– Однажды он это уже сделал. – И добавила со своей обезоруживающей улыбкой: – А в этот раз он прихватит самую современную голографическую камеру, чтобы все заснять. Все!

Вообще-то прошлая прогулка длилась меньше двенадцати секунд: больше бедняга на чудовище не удержался. Но эту деталь Блондиночка опустила. Вместе с другими мелочами: как его зацепило огромное крыло и как он падал десять километров, пока его люди не поймали то немногое, что от него осталось.

Кто-то додумался спросить:

– Где сам мистер Мастерс?

– На Энцеладе, – ответил я.

А моя сообщница добавила:

– Родни хотел присутствовать, но он сейчас на обновлении. Ему ведь надо стать очень крепким.

Это были самые правильные слова, потому что сразу после них богатейший из спонсоров спросил меня, наклонившись вперед:

– Контракт стандартный?

По этому контракту половина прибыли принадлежала им, четверть мне и моей команде и четверть моим новым партнерам. Я хотел было кивнуть в знак согласия, но, как оказалось, у Блондиночки был другой план.

– По-моему, мой Родни достоин одной трети доходов, – брякнула она без предупреждения. – Еще треть пошла бы им. – Она заговорщически подмигнула мне. – Вам тоже пришлось бы довольствоваться третью – но какой! Кажется, у нас получится самое успешное приключение после подвигов Вальдеса на дне моря на Европе.

После этих слов температура в комнате упала градусов на пятьдесят. Но я не подал виду, что близок к панике, – и правильно сделал. В конце концов спонсоры пошли на предложенные условия, так что моя паника сменилась эйфорией. Не проронив ни слова, я получил значительную прибавку. Очаровательная Блондиночка упорхнула вместе со мной и, положив руку мне на плечо, радостно пропела:

– Это надо отпраздновать. Ты знаешь Титан, – польстила она мне. – Как здесь могут по-настоящему развлечься двое людей?

* * *

Встреча с нашей знаменитостью состоялась на Энцеладе. На первый взгляд, Родни ничем не удивлял. Да и на второй, даже на третий взгляд, он остался похож на пожилого бизнесмена в непрекращающемся отпуске. На нем были крохотные плавки, над которыми топорщился внушительный живот. Обрюзгшим лицом и покатыми плечами он походил на человека, знакомого со скукой и растерянностью. Но в представительности Родни нельзя было отказать. Он был очень высок, тем более для уроженца Земли, и потому внушителен, хотя внушительности немного вредил возраст. Волосы у него были длинные, довольно редкие, где-то уже с проседью, где-то еще глянцево-черные. В его генеалогическом древе соединились, должно быть, все мыслимые расы, отчего его кожа имела оттенок карамели. Издали он казался симпатичным, но вблизи это впечатление улетучивалось. С четвертого и пятого взгляда, я отнес Родни к тем счастливчикам, в которых зритель может разглядеть все, что пожелает: и благородного героя, потрепанного судьбой, и умницу, сверхкомпетентного специалиста, и – это чаще – человека из толпы, угодившего в переделку.

Блондиночка позвала его, но было поздно: Родни уже спрыгнул со своего парящего катера, и его крупное тело надолго зависло, поддерживаемое слабой гравитацией и густым тропическим воздухом. Женщина грациозно прыгнула следом за ним. Я поступил так же, очень стараясь выглядеть поизящнее. Но мой опыт жизни при слабой гравитации был недолог, поэтому я слишком сильно оттолкнулся и взмыл высоко в знойное небо. Сверху я наблюдал, как они сблизились и обнялись. Потом их приняла в свое лоно зеленая вода океана, и я потерял их из виду. Одно из тысяч подводных солнц Энцелады било прямо в мои прищуренные глаза.

Вода оказалась теплой и солоноватой, покрытой невидимой, местами проницаемой пленкой, гасящей волны. Подо мной кружили очаровательные ручные рыбки несчетных разновидностей. Я медленно вошел ногами вперед в гостеприимно разомкнувшуюся океанскую толщу. Длинные руки плывущего Родни красиво скользили в воде, выдавая человека, с детства привыкшего к водным забавам. Разумеется, я попытался от него не отстать, и, разумеется, из этого ничего не вышло. Когда я вылез на сушу, Родни уже успел высохнуть и напялить на лицо улыбку. Я по земному правилу протянул ему руку, он потряс ее и, гаркнув «привет!», так стиснул, что я чуть не заскулил.

– Простите, – сказал он.

– Ничего страшного, – пробормотал я, все еще кривясь от боли.

– Никак не привыкну, как будто у меня протезы. Вы же знаете, как это бывает: говорят, что новые конечности будут ощущаться как мои собственные, но где там! Врачи – бессовестные лгуны.

У меня не было опыта в таких делах, тем не менее я вежливо согласился:

– Хорошо вас понимаю.

– А вообще-то я рад знакомству. Наконец-то!

Родни был выше меня, но ненамного. Главное, он был лет на десять, а то и на все двадцать старше, хотя операции и многочисленные шрамы повлияли на него странно: добавили одновременно и мальчишества, и потрепанности. По сравнению с последними съемками его речь немного изменилась: стала сердечнее и быстрее, к тому же он, как мне показалось, не был до конца уверен, о чем говорить, поэтому, скрывая колебания, выпаливал первое, что приходило в голову.

– Как вам нравится мой дом? – спросил он и тут же осведомился о нашем перелете, потом признался, что не любит разросшиеся мегаполисы, к которым принадлежит Титан, и подивился, как я могу там жить. Прежде чем я успел ответить, что рассказываю в своих программах о людях, а вблизи Сатурна люди обитают именно в такой обстановке, он уже принялся живописать свои достижения.

– Мы почти готовы к полету, – заверил он меня и, моментально меняя тему, указал на воду. – Это моя акула! Видите зарубку на спинном плавнике?

На Энцеладе люди держат рыб на правах домашних любимцев. Но мало кто осмеливается дружить со взрослыми белыми акулами, даже если им вживлены имплантанты, заставляющие вести себя прилично. Эта, впрочем, смиренно просила кусочки, по-дельфиньи балансируя на хвосте.

Неуемный поток вдохновенных речей хозяина дома меня настораживал. Почувствовав, наверное, мое настроение, Блондиночка крепко ухватила его заново выращенную руку.

– Как насчет экскурсии, Родни? Уверена, гость будет тебе очень благодарен.

– Действительно, – промурлыкал я.

Он был благодарен за возможность перейти к делу. С проворством давнего местного обитателя он повел нас в свое круглое жилище посередине плота и на протяжении получаса демонстрировал мне бесчисленные реликвии, накопившиеся за многие годы приключений на второй по степени непригодности для жизни планете Солнечной системы. Там хранились плоские фотографии, неподвижные и движущиеся голограммы; все до одного виды были захватывающе красивы, пусть их запечатлевали роботы и непрофессионалы. Каких только трофеев там не было: куски белых шкур, отщипнутые от живых облаков; огромные, невесомые, иссиня-черные снежинки; яичная скорлупа, превосходящая прочностью любую броню; даже шмат заряженного жира из мегафауны Южной Зоны.

– Заряд еще остается, – предостерег меня Родни, поглаживая изолирующий корпус и чуть усмехаясь. – Вы ведь знаете, как это опасно? Я смотрел вашу последнюю работу… сколько раз, Блондиночка? Целых двадцать! – И с неподдельным уважением качая тяжелой головой, добавил: – Отличная работа! Вы умудрились заснять все, что происходило с Калебом на его последнем задании…

Мне не хотелось говорить о Калебе, даже вспоминать беднягу. Помолчав, я с трудом выдавил:

– Большое спасибо.

Образец наэлектризованного жира был выставлен рядом с высоким окном, которое открывало вид ночи, встающей из океанских глубин. Солнца, плывущие под нами, готовились ко сну. Небо, прежде высокое и дымчато-голубое, почернело, приблизилось, усеялось звездами и маленькими зелеными лунами, среди которых царил сам Сатурн со своими ослепительными кольцами. Конечно, Родни поместил свой дом-плот там, откуда была видна планета, которой он посвятил всю жизнь. Поняв мой взгляд, он подошел ко мне, положил на плечо тяжелую руку и спросил:

– Разве не красота?

– Мои камеры беспристрастны, – предупредил я его тихо.

Какое-то время мы оба смущенно молчали.

– Другие колдуют над картинкой, – продолжил я, – но мне это чуждо. Я никогда не делаю цифровых подчисток, понимаете, никогда! То, что вы наблюдаете в моих программах, – это именно то, что происходило на самом деле.

Не знаю, озадачил ли я Родни. Старое и одновременно мальчишеское лицо улыбалось, голос звучал почти ободряюще.

– Другого я не ожидаю. Ведь мы этого хотим, правда, Блонди? Честной работы. Только об этом и твердим, уже язык отсох…

* * *

Сатурн полон жизни, но жизнь эта протекает лениво.

В отсутствие свободного кислорода химический метаболизм идет там в темпе брожения. Соблюсти такой темп могут только крохотные бактерии, но это существование очень хрупко. Чудовищные ветры разносят микробы повсюду, но они чаще попадают вместе со спорами в такие места, где слишком высокие температуры препятствуют органическим процессам. Немногим счастливчикам удается продержаться чуть дольше, и их потомство рассеивается при следующем порыве ветра. Если умудриться сложить вместе все микроскопические организмы Сатурна, то их живая масса сравняется с массой полновесной луны.

Не имея свободного кислорода, Сатурн вовсе не обделен энергией. Атмосферный гелий устремляется в направлении ядра, создавая по пути огромное количество тепла. Нутро планеты, подобное топке, питает ветры и прочие колебания погоды. Одна бесконечно терпеливая мелочь способна выносить сверхзвуковые шквалы, несущиеся вдоль экватора; зато у полюсов ветры стихают до безобидного шепота простых ураганов. Вертикальные потоки, проходя сквозь насыщенные влагой зоны, порождают чудовищные грозы. Электрические токи заменяют ферментное горение сахаров. Органические молнии сверкают не переставая, часть этой смеси засасывается в пласты органических батарей. Залог успеха здесь – масштаб. Своих мелких детей Сатурн изжарил бы, жукам и кондорам его условия сулили бы преждевременную гибель. Там не обойтись без гигантских крыльев и огромных пузырей с горячим газом, которым подавай огромные аккумуляторы…

Дорадо – главный хищник на южном полюсе Сатурна. С виду он смахивает на альбатроса – такое же стремительное тело промеж длинных крыльев, созданных для парения в восходящих потоках горячего воздуха. Правда, рот нормального альбатроса не набит зубами, предназначенными для убийства и раздирания жертвы, а брюхо не способно вместить живое облако. Глаза альбатроса не как окна, распахнутые в инфракрасный диапазон, когти не источают яда. А главное, я никогда не видел птицы с размахом крыльев в добрый километр и с ареалом, простирающимся, по сведениям Родни, на площади, превосходящей Индийский океан.

* * *

Наш корабль «Авангард» представлял собой легкий, совершенно прозрачный шар. Наполненный чистым водородом с давлением менее одного бара, он плыл в зоне повышенной влажности с давлением более десяти бар. Помещения команды и машинное отделение располагались на дне сферы; все вместе было накрыто плотным колпаком, и масса помогала удерживать корабль в равновесии посреди коварных воздушных рек. В Южной Зоне уже много лет длилось лето. Слабый солнечный свет с трудом просачивался сквозь плотные облака аммиака и серных соединений. Однако это был свет солнца, и ему не было конца. А в мире фотосинтеза даже тоненький золотой лучик способен вселить надежду.

«Авангард» был большим кораблем, но мы для экономии веса и денег ограничились минимальной командой. Помимо Родни, Блондиночки и Сверхзвукового Грома, в нее входили три техника, работавших с Родни раньше. Плюс я и Андерлол – вот и все. Прелесть самых лучших камер – в их автономности. Они крылатые, самонаводящиеся и очень прочные. От меня требовалось всего лишь поставить им задачу и задать стиль съемки; правда, мой ворчун-ассистент оспаривал все мои решения – и в отношении камер, и по любому другому поводу.

– Нужна большая глубина, – доказывал он. – Чтобы потом было, что редактировать.

– He хочу рисковать камерами, – возражал я. На Сатурне с погружением в атмосферу дружно выходила из строя любая техника. – Лучше подождем. Займемся съемкой по верхам – тоже неплохо.

Не знаю, согласился ли он с моим вердиктом. С физиономии Андерлола никогда не сходит скептическое выражение. Голосом, полным сомнения, он предупредил меня:

– До нашего дорадо еще тысяча кликов, к тому же он летит в противоположном направлении.

– Он следует стандартным маршрутом, – напомнил я. – Траектория полета кажется хаотичной, но, согласно модели Родни, через два дня мы сблизимся.

– Будем надеяться.

– Тем более, что нам больше ничего не остается. Пока что…

На самом деле его беспокоили не камеры и даже не дорадо. Андерлол – тугодум с минимумом творческих способностей, зато наделен двумя ценнейшими качествами: во-первых, умеет обслуживать и чинить мои камеры, во-вторых, сам напоминает хорошую камеру, замечая все, чем занимаются другие, и без зазрения совести за всеми подглядывая.

– В чем дело? – пристал я к нему.

Он откашлялся и с невыносимой серьезностью доложил:

– Она ходит к нему в каюту. По ночам.

– Ну и что?

– Они любовники.

– Да, любовники, – согласился я. – Мне это известно.

На короткое мгновение Андерлол смешался, потом глуповато хохотнул – очень редкий звук в его исполнении – и заявил с широкой улыбкой знатока:

– У нас маленький корабль.

Оспаривать этот тезис было бессмысленно, и я промолчал.

– Ты меня не понял, – продолжал он.

– Чего тут не понять?

На это Андерлол чеканно изрек:

– Я нервничаю, когда слишком много думаю. Придется разобраться, что к чему.

* * *

Родни всегда сам пилотировал свои корабли. Блондиночка предупреждала меня об этой его причуде, а Гром расхвастался, словно речь шла о нем самом.

– Старик в роли пилота заткнет за пояс Искусственный Интеллект, даже два! – трубил этот невежда. Впрочем, в его словах был резон: двум искусственным интеллектам ни за что не сработаться; это то же самое, что поручить управление кораблем сразу десяти пилотам, даже самым умелым – обязательно перессорятся и испортят простейший рейс.

Сам Родни не упоминал этого своего пристрастия. Он просто пригласил меня во флаер, затолкал в багажное отделение позади своего кресла, оторвался от «Авангарда» и учинил свободное падение, длившееся вечность – пока он, наконец, не удосужился включить реактор.

Поза «руки на штурвале» – для зрителя редкое блюдо. Я сделал себе пометку, чтобы камеры как следует зафиксировали это отклонение от нормы.

– Правда, красиво?

Ускорение от включившегося двигателя вдавило меня в и без того неудобное кресло.

– Что красиво? – выдавил я.

– Все, – последовал жизнерадостный ответ.

– Вот и хорошо, – прохрипел я.

Мы быстро набирали высоту. Как следует разогнавшись, Родни снова позволил летательному аппарату упасть, так что меня вытолкнуло из кресла, и я оживленно завертел головой, чтобы не испугаться. Ничего подобного нашему флаеру не существовало во всей Солнечной системе. Построенный для специфических задач, он имел узкий фюзеляж с пастью, как у усатого кита. Но у этого кита имелись крылышки, и когда главный двигатель стихал, крылышки резали облака, гнулись, даже извивались, подчиняясь какой-то сверхъестественной аэродинамической логике.

Родни сам управлял флаером – юной птицей, пожирающей планктон.

– Да, красиво, – согласился я с ним. – Все красиво.

Небеса походили на птичий глаз и еще лучше всякого глаза впитывали и усиливали льющийся со всех сторон слабый свет. Слева от меня находился грандиозный грозовой фронт, в спокойном состоянии коричневато-оранжевый, но то и дело наливавшийся бело-синим свечением от пронзающих его изнутри молний. Справа завис сонм тучек поменьше – тоненьких, кружевных, цепляющихся друг за дружку трогательными щупальцами и улавливающих одна другую паутиной статических зарядов. Это были знаменитые живые облака. Обычно они старались оставаться невидимыми, сливаясь окраской с фоном и стравливая лишнее тепло, чтобы их не приметили дорадо, парящие на большой высоте. Но пока что ближайшему дорадо было до них целых двадцать часов лету, и облака отъедались молниями. Главной их заботой было сейчас размножение, вот они и занимались крупномасштабным спариванием, демонстрируя себя друг другу во всем блеске и приманивая потенциальных партнеров. Подробности ухаживания и секса на Сатурне почти неизвестны: после десятилетий дистанционного изучения и редких автоматических прощупываний в наших представлениях все еще зияют прорехи с океан величиной. Но у меня создалось впечатление, что бегемоты облачного мира справа от меня – особи мужского пола, которые лезут из кожи вон и демонстрируют во всей красе оперение, лишь бы рассмешить девчонок.

Родни оторвал меня от размышлений биологического свойства.

– Простите?.. – не расслышал я его реплики.

– Паладин! – повторил он с нескрываемым обожанием, даже трепетом. Потом оглянулся, чтобы я видел его широкую улыбку. – Старое слово, означающее «герой-победитель».

– Оно мне знакомо, – заверил я его.

– Для меня это верх стремлений, идеал. – Он сообщал мне нечто важное – это было видно по тому, как он смотрит мне в глаза. Чем больше он заваливал голову вправо, тем сильнее кренился влево наш летательный аппарат. – Знаю, таким был ваш старый друг Калеб. Я дважды с ним встречался и сумел в нем это распознать. В вашем прославленном фильме это прекрасно видно.

– Мы с Калебом не были друзьями, – возразил я.

Родни прищурился и умолк, переваривая услышанное.

– С ним было нелегко – если не сказать покрепче. Вечно мы с ним воевали из-за проектов, вообще из-за всего на свете, – попытался объяснить я.

– Но вы его уважали, – с надеждой проговорил Родни.

– Наверное, уважал. Да, уважал.

– И не можете отрицать: он был смельчаком.

– Не могу, – признал я, думая про себя, что было бы правильнее назвать его отвагу безрассудством.

Наконец-то Родни перестал оглядываться и выправил флаер. После продолжительной паузы он сказал:

– Но героем вы его не считали. Это вы хотите до меня донести?

– Никаким героем он не был.

Теперь мне приходилось довольствоваться только зрелищем всклокоченных волос у Родни на затылке.

– Калеб совершал отважные поступки, – уступил я. И правда, он был первым пилотом, в одиночку пересекшим зону урагана на Сатурне. Его рекорд глубины удержится еще лет десять. Но друг у него был всего один – по имени Калеб.

– Надеюсь, обо мне вы будете лучшего мнения, – отозвался Родни. – Когда все это останется позади, конечно.

Я открыл было рот, но ничего не сказал. Родни опять оглянулся, улыбнувшись мне глазами, и проговорил негромко, но твердо:

– Вот что такое для меня героизм.

Я ждал завершения, ждал долго. Наконец, уже почти не скрывая нетерпения, спросил:

– Так что такое героизм?

– Вот это. – Он опять смотрел вперед, выправляя курс. – Когда обычный человек делает то, чего отчаянно хочется другому.

* * *

Наш лагерь был мал, но не настолько, чтобы двое не могли уединиться.

– Какая-то странная экспедиция, – пробурчал я. – Все говорят загадками.

– Может быть, это изъян твоего слуха – во всем слышать загадки, – сказала Блондиночка.

– Видишь? Вот о чем я толкую. – Я прикоснулся к экрану, меняя точку обзора. Перед нами голубели огромные, но примитивные внутренности дорадо, и помигивал красным зонд. Он непрерывно выдавал данные о биоаккумуляторах чудовища, функционировании его сложной нейронной системы и органов, о назначении которых нам оставалось догадываться. Наш план был прост: Родни предстояло высадиться поближе к зонду и, развернув несколько систем безопасности, прогуляться по спине чудовища и заменить прежний зонд новым комплексом приборов.

Комплекс дожидался своего часа в углу отсека. Его сконструировали и собрали подрядчики на другом спутнике Сатурна, Рее, и я знал о его возможностях только то, что мне полагалось знать. Для меня это был всего-навсего черный ящик размером немногим меньше человека, которому предстояло волочить его по спине чертового дракона.

Блондиночка коснулась экрана, меняя изображение.

– Такая мощь – и такая простота! – восхитился я.

– Это тоже загадка? – пошутила она.

Может быть, подумал я. На самом деле я имел в виду дорадо. Внутренним устройством эта гора плоти была не сложнее медузы. На то существовали весомые эволюционные причины, но оставался и простор для догадок, почему эволюция повернула именно в эту сторону. Для развития мегафауны нужен стабильный сгусток воздуха со всем необходимым для здешних микробов: водой, энергией, теплом. Возможно, эти условия возникли в эпицентре тайфуна, вращавшегося на краю южного полярного района. Тайфун просуществовал миллионы лет, микробы заполнили весь объем, где могли обитать. Там они сбились в первые примитивные живые облака, с разделением жизненных обязанностей, как в бактериальных колониях на Земле. Только здесь все происходило стремительнее, с креплением «на живую нитку». Образцы клеток издохших дорадо свидетельствовали: в одном теле умудрялись сожительствовать не менее восемнадцати разных биологических видов. Примерно то же происходило и с живыми облаками, и с крылатыми китами. То, что казалось нам единым существом, было на самом деле сообществом одной-двух дюжин микробов, не утративших идентичности, просто погруженных в одну здоровенную, но несложную емкость с грязной водой и нагретым воздухом.

– Вот, значит, каким тебе видится Родни? – спросила Блондиночка. – Мощным, но простым?

Вместо ответа я заставил себя сосредоточиться, опять потянулся к экрану, приказывая своим камерам, куда лететь и что искать.

Женщина вовсю гладила мою руку.

– Не надо! – взмолился я.

Но на нее не действовали мольбы. Она выразительно смотрела на меня, спрашивая своими голубыми глазами, что меня не устраивает.

– Мне многое не нравится, – признался я.

– Многое?

– Да. – И я вырвал руку.

Тогда она встала и удалилась, оставив меня одного в загроможденном, внезапно ставшем душным отсеке.

* * *

Неестественно громкий голос потребовал:

– Дистанция!

Вскоре Гром сообщил:

– Двадцать кликов по горизонтали, на полклика ниже тебя.

– Пока что ничего не вижу, – доложил Родни.

Гром снова обратился к приборам.

– Осталось девятнадцать с половиной. Если сможешь, увеличь высоту. В облаках образуется дыра.

Неподалеку сверкнула чудовищная молния. «Авангард» погасил взрывную волну, содрогнувшись всем туловищем, потом взмыл вверх, трясясь так, что у зрителей, должно быть, тоже ослабли коленки.

– Родни, я его вижу! – Гром пользовался кораблем-разведчиком на автопилоте, оснащенным моими глазастыми камерами. – Там, где ты находишься, уже можно уловить его тепловой отпечаток…

На меня работала дюжина камер, но главными были те три, которыми был оснащен аппарат Родни. Как и он, я только сейчас заметил тонкое, словно лезвие ножа, свечение, пробившееся сквозь черную облачную стену. Потом стали бить одна за одной молнии, нещадно шинкуя воздух, и тот, за кем мы гонялись, опустив одно длинное крыло, нырнул в грозу, охотясь за живыми облаками.

Я испытывал новые для себя ощущения. Дыхание стало затрудненным, сердце переместилось в глотку, как будто вознамерилось перекрыть мне кислород. Я перевел взгляд на Блондиночку.

– Черт! – сказал кто-то. Я догадался, что это Родни.

Гром и Блондиночка подскочили.

– Что случилось?

– Непорядок, – доложил наш персонаж. – Что-то с автопилотом. Барахлит ИИ!

Я впился взглядом в Блондиночку.

– Я думал, он обходится без…

– Родни! – крикнула она, не удостоив меня вниманием. – Это что, молнии? Я уже сбилась со счета…

– Не в том дело. – Я слышал, как тяжело он дышит. – Автопилот не отключается.

– Он теряет высоту, – сообщил нам Андерлол спокойно, с ноткой осуждения. – Если он не возьмет управление на себя…

– Родни, дорогой! – Блондиночка искала смысл в безумном потоке телеметрии. – Отключи ИИ!

– Я пытался. Не выходит. – Его дыхание стало еще более шумным. – Больше на это нет времени.

На нашем персонаже был тяжелый скафандр с отличной изоляцией. Крохотная камера на его прозрачном шлеме показывала, как он наклоняется, словно решил в самый неподходящий момент проверить обувь. Руки в огромных перчатках добрались до гладкого белого ящика. Первые две попытки открыть защелку оказались безуспешными. Пришлось сбивать крышку каблуком башмака с присосками.